Когда пройдёт боль

Снег мёл так неистово, что казалось, готовился задушить двух путников, пришедших со стороны Пустошей. Их было двое, они очень устали, и этот день с взявшимся из ниоткуда снегом очень напоминал тот, тот самый день, когда от жизни осталась только грязь да талая вода. Весна всё никак не могла определиться со своим окончательным приходом, но под навесами Селефаиса не было столь изнурительных размытых дорог и обманчиво-невинных испачканных ветрами сугробов, в которых таились скрытые искрящейся шкурой засады степные хищники. – Мама, я устал. – Потерпи. – Мы ищем папу? Женщина невидимо скорчилась от боли. В отличие от реального мира, вирт быстро пожирает своих угасших созданий, не оставляя их родным и намёка на то, что когда-то было с ними. Что-то живое, с блестящими глазами и тёплыми плечами, на которые было так здорово положить голову после тяжёлой работы в поле. – Мамуль? Что ему ответить? – Скоро сам всё увидишь, – мать снова взяла его за руку, – А. Видимо, вот мы и на месте. К общей раздолбанности кибитки, как оказалось, прилагалась ещё и экстраскрипящая дверь, страдающая аллергией на любое прикосновение извне. Крестьянка даже успела немного позавидовать коту, который располагал личным листом клеёнки, бесшумно поднимавшимся при выходе своего угольно-чёрного владельца. Внутри распространяла немного сладковатый запах рыжеватая масляная лампа. Сквозь закопчённые от зелий окна по ту сторону кибитки виднелся слегка одичавший садик с целебными травами. – Мама, где это мы? – Не сейчас. – Чем обязана? Женщина вздрогнула. Казалось, в этом углу секунду назад и в помине никого не было. – А, здравствуйте. Это Вы – мадам Скаррахазе? – Утром была ею, – старая мара нарочито лениво зевнула, всем своим видом показывая, до чего ей не по душе дневные посетители. – Здравствуй, бабушка, – не дождавшись напоминания от матери, произнёс малыш, скрестив руки за спиной. – Здравствуй. Видно, у твоей мамы ко мне дело. Иди-ка поиграй в саду. Если вернётся Бр-баган, мой кот, можешь погладить его, однако чур не дёргать за усы и хвост, он живой и ему больно. – Я не буду, бабушка! – мальчик снова покосился на мать и защитил свою воспитанность самостоятельно, в очередной раз не дождавшись никакой положительной реакции, – Ну… я пойду? – Иди, – словно в полусне ответила крестьянка, не глядя на него. – Итак, – старая мара закрыла за малышом дверь и вопросительно приподняла кустистую бровь. Она выглядела как форменная ведьма, но вся какая-то затасканная. Как и все переученные мары, она набрала в весе и перестала следить за собой. Как узкоспециализированный хищник, который только и может, что хиреть в клетке зоосада, поняв, что уже ни к чему подгрызать и затачивать когти – то была другая, прошлая жизнь. – Мой муж умер. – Соболезную. – Я не могу без него жить. – А я не могу оживлять мёртвых, милочка. – Мне рекомендовали Вас как лучшую целительницу Селефаиса. Мы проделали долгий путь. – И по-прежнему не оживляю, даже несмотря на путь и рекомендации, – столь же ровным голосом произнесла мадам Скаррахазе, устраиваясь на поеденном молью ковре. – Я пришла не за этим. – Ты не выглядишь больной. И твой сын тоже. – Моя болезнь… душевная. – Ах, вот как, – мара зачем-то передвинула пару баночек. Крестьянке она показалось грубоватой, но разве это важно? Главное, чтобы помогла! – Да… Я не могу без него жить. – Но ты живёшь. Вирт не рассеял тебя на потоки. Вполне себе целая. – Нет. Перед Вами лишь отпечаток меня прошлой. Моя жизнь без… мужа, – просительница смахнула слезинку, – Не имеет никакого смысла. Мне нечему радоваться. Утром я насилу встаю с постели и ощущаю лишь душевную боль. Постоянно. День за днём. Почему он умер и оставил меня одну? – Это вопрос не ко мне, а к какому-нибудь шарлатану-оракулу. А подкинешь крип – так он тебе и сеанс связи устроит, закачаешься! В любом случае, если поищешь – найдёшь три горсти таких умельцев. И в Селефаисе в частности. Что ж. Было бы смешно ожидать жалости от мары. Но надежда теплилась до последнего. – Мадам Скаррахазе, у Вас есть для меня лекарство? – Для таких, как ты, Природа изобрела сон. – Мне снится любимый, я просыпаюсь и в итоге страдаю ещё больше. – Вот незадача. Я могу смешать ядовитых трав, и ты перестанешь видеть сны. – Ах, нет! Я хочу, чтобы он снился мне! – И хочешь страдать? – Да!.. Нет!.. Не знаю. – Придётся определиться, – с этими словами знахарка замолкла и принялась методично ощипывать пучок зеленоватых цветов. Её клиентка несколько растерянно огляделась, словно в попытке найти ответ на одной из склянок. Мельком взглянула на сына, игравшего среди мшистых камней и кустов словно беспризорный щенок собади. Везёт же ему. Всегда может уйти в свой мир, как бы ни было тяжело. Хотя что он понимает? Может, скоро осознает, что больше у него нет отца, что тот не уехал, не на охоте и не у друзей. И тогда перестанет дёргать мать по поводу и без повода и приставать с вопросами, когда ей нужно сочувствие! Да! Именно так и бу… – Долго ты ещё будешь мозгами скрипеть? Чего тебе давать? – как истинная хозяйка дома, отмерила надлежащую порцию раздумий мара. – Я решила. Я хочу, чтобы моя боль ушла. Но без трав, влияющих на сон. Чтобы у меня появился смысл жить дальше. – Как Стремление у дримеров? – то ли с сарказмом, то ли на полном серьёзе уточнила мадам Скаррахазе, закрывая фарфоровую крышечку и откладывая в сторону более негодный пучок. – Да! Да, вроде того. Я больше не хочу душевной боли. – «Душевной боли», – негодующе проскрипела старуха, – Так и хочется попросить тебя тыкнуть пальцем туда, где у тебя болит, чтобы я за свои 436 лет уже узнала бы наконец, что это за недуг и какого органа!.. Эх, ладно, что с тебя взять. Слушай внимательно, это не самое простое лекарство. – Я заплачу Вам столько, сколько потребуется. – Будь уверена, заплатишь, – более чем удовлетворённо кивнула мара, – А я вспомню старые деньки. Подумать только, это заклинание я учила ещё девочкой. – Заклинание? – Сама же сказала, что не хочешь трав для сна. А о местоположении твоей, как ты выражаешься, «души» у меня и вовсе нет никаких сведений. Так что экспромт. Но, думаю, сработает. Подай мне вон тот котёл. Знахарка изменилась прямо на глазах. Прежняя кажущаяся неповоротливость уступила место ловкому действию, подобному тщательно отрепетированному танцу. Каждый шаг был выверен; мадам Скарахазе почти не глядя бросала ингредиенты в воду, умудряясь по ходу дела мурлыкать себе под нос необходимое заклинание. Это завораживало, но не так сильно, как хорошее предчувствие. Интересно, что это. Как действует? Надо было сходить сюда раньше, а не лить слёзы попусту. Довериться профессионалу – и р-раз! – вместо печали уже прекрасная светлая память. Смесь начала бурлить, явственно сгущаясь. Мара прикрыла варево крышкой и погасила огонь, приглаживая выбившиеся из пучка волосы: – Итак, почти готово. Остался один вопрос. – Я слушаю. – Уж не нужна ли двойная порция заклинания? Это я о мальчике. – Что? О, нет, сами же видели. У него сейчас путешествие в самый настоящий город, а не скорбь по отцу. Вон он, играет себе. – Значит, в нём нет боли. – Да. – И он воплощает твою мечту о светлой памяти. – Отчасти. – Мне всё понятно. Выходит, пора идти за последним ингредиентом зелья. Смотри, – мадам Скаррахазе открыла крышку, из-под которой высунулась цепкая серповидная лапа. Существо было размером с полтора локтя и походило на хищное насекомое. – Что… Что это такое? – Зелье по новой рецептуре, – усмехнулась мара, – Оно само ищет, чего не хватает… Гляди, понял! Глаза на стебельках повернулись в сторону сада, и именно сейчас в голову матери закралось подозрение. – Хороший зверь! Ищи, ищи же. Существо плюхнулось на пол и сладострастно зашевелило жвалами. – Видимо, всё сложилось очень удачно, – мара ничтоже сумняшеся глядела, как её клиентка боком отступала к двери, – Не зря его тащила. Столько хлопот – зато толк будет. – Вы не посмеете… – Я? Ни в коем случае, а вот мой зверь очень шустр… Ну вот, разбил окно… Эй, погоди, куда ты? – Ложись!! – завопила сыну крестьянка, едва насекомое, освободившись от осколков, взлетело и наметило цель, – Пошёл прочь! Прочь!! Под руку как раз кстати подвернулась увесистая палка. Загородив собой ребёнка, женщина сделала выпад в сторону врага. Учуяв её неустойчивость, хищник вонзил лезвие в беззащитную плоть пониже кисти, но получил абсолютно неожиданный удар с левой той самой палкой. Насекомое шмякнулось на землю уже с перебитой головогрудью, но клиентке мары этого было мало, и она принялась молотить по чудовищу до тех пор, пока от того не осталось только зеленоватое месиво с неявными кусками раздробленного панциря. – Ты… – почти рыча, перевела глаза на знахарку разъярённая мать, но мара тут же подняла ладонь вверх: – Чувствуешь боль? – Какую такую… – Взгляни на свою правую руку. Порез был глубокий, и весь рукав платья успел пропитаться кровью. Отдельные капли уже устремились к земле. – Я уничтожу тебя! – Твой сын в порядке, и, раз симптомы прошли, ты здорова. И смысл жизни нащупала, а? Вон он, за подол платья тебя дёргает, – мадам Скаррахазе с полуулыбкой облокотилась на дверной косяк, – Так что доплати за окно – и проваливай уже отсюда, глупая ты баба. Послышался глухой стук. Это из рук крестьянки выпало её спонтанное деревянное оружие. Оказавшись на улице, женщина не переставала судорожно моргать и даже глубоко втянула носом воздух, который, как и всякой жительнице вирта, был ей абсолютно не нужен, но как-то способствовал возвращению чувства реальности. – Котик! Котик, иди сюда! Мама, котик пришёл! Крестьянка взглянула на перебинтованную руку («Этот шрам тебе на память, чтобы больше дурью не маялась!»). – Болит, мам? – Нет… Нет, всё в порядке. – Мы теперь домой? – Да… Домой, малыш, – она ненадолго задумалась, глядя, как бережно сын гладит лобастого чёрного кота, – А знаешь… Мы с папой давно собирались отвезти тебя в Селефаис, на их знаменитый рынок, где продают зверюшек. Помнишь, ты хотел? – А потом папа умер. – Да… Но я всё ещё могу тебя туда сводить. И знаешь что? Ты уже большой мальчик, и, думаю, для тебя настала пора учиться ответственности. Папа всегда говорил, что тебе надо купить питомца. Что если мы сегодня… выберем тебе кого-нибудь? – Что, правда?! – Ага. Но только сначала поедим. Я видела неподалёку кафе. – Но там дорого… – Думаю, в честь вылазки в город мы можем себе это позволить. – Мне было бы достаточно зверька, – на полном серьёзе заметил мальчик, сдвинув брови. – Никак нельзя. Зверёк это от меня и от папы. А кафе – только от меня. – Папа был бы рад нас сейчас видеть. И ты снова улыбаешься. – Прости меня за всё, – она порывисто обняла свой смысл жизни. – За что, мам? – Однажды поймёшь, – крестьянка зарылась носом в тёплые волосы мальчика. Волосы того же цвета, что и у её предыдущего смысла жизни. Знак эстафеты. Знак того, что ничего не кончено.