Четыре чёрненьких, чумазеньких чертёнка...

«Прости меня.» Не такая уж длинная фраза, чтобы бояться её произнести. В ней всего десять букв, четыре из которых гласные, столько же слогов и два слова. Её можно произнести на выдохе, стоит только чуть напрячь голосовые связки. Так почему же голос так предательски дрожит, когда он её шепчет? Боги, как это жалко! А ведь он пока только перед зеркалом. Что же будет, когда перед ним будет стоять сам Валентин? Ричард садится на кровать и мучительно трет пересохшие веки. Нет, прощение просить нужно. Как минимум потому что слова, сказанные им в тот вечер и правда были жестокими. Пусть он и вкладывал в них другое значение, пусть в нем к тому времени было вина больше, чем во всех погребах Талига. Никто не достоин их, особенно Валентин, с его хрупким, как песочные часы, сердцем. Это ведь только с виду оно каменное. На самом же деле его можно сравнить только со льдом, который с одинаковой лёгкостью топится и ломается. Пусть это тоже никто не заметит. Поскольку и злость и радость он спрячет в глазах, которые в свою очередь скроют длинные волосы. Как он мог про это забыть? «Знаешь, иногда мне кажется, что всем было бы легче, если бы ты умер.» Дурак, какой же он дурак! После этого нельзя даже надеяться на прощение! Но нужно ведь хотя бы попытаться… Пусть не простит, пусть накричит. Всё будет лучше молчания. «Если я умру, то только за тебя. И только с твоего разрешения.» Было бы проще, если бы он на него разозлился, или сделал бы что-то, чего можно ожидал от человека в гневе. Но нет, он сказал эти чертовы слова и улыбнулся. Что самое удивительное в улыбке не было обиды, или злобы, в ней было что-то другое… Что-то похожее на холодную уверенность и скупое смирение. Может это было и вино в крови, но Ричард готов поклясться, что в тот момент над Тино будто повис какой-то мрачный купол, что не прочил ничего хорошего. Поэтому желание принести извинения как можно скорее росло. Он не верит в приметы и предзнаменования, но что-то в легких настойчиво и неприятно ёрзает, заставляя всё-таки поднять задницу с кровати и отправится в комнату друга. Сегодня коридоры кажутся особенно холодными и пустыми, поэтому когда Ричард шагает по отдраенному до блеска паркету, звук его шагов эхом разносятся по всем укромным уголкам училища. От этого не по себе. В какой-то момент, Ричард даже хотел вернуться назад, но рассудив, что унару не пристало бояться всяких звуков, продолжил путь. И вот, заветная дверь. Он стучит. Ответа не следует. Стучит ещё раз. — Я хочу поговорить. Пожалуйста впусти я… — он нажимает на ручку и та поддается — Валентин?.. — унар входит внутрь, но кровать оказывается пустой, более того, она заправленна так, будто на ней никто не спал со вчерашнего дня. — Так о чем же ты хотел со мной поговорить? — звучит хриплый, еле слышный голос, Ричард оборачивается на него и… Хозяин комнаты лежит, прислонившись к двери, его глаза, не выражающие абсолютно ничего смотрят в потолок, руки безвольно опущены, а с плеча течёт кровь. — Прости, я не в лучшем виде, чтоб принять тебя… — Тино хрипло смеётся, даже не пытаясь смотреть на него. Ричард знает, что должен что-то сделать или сказать, чтобы ободрить друга, но в горле будто застрял какой-то ком, что позволил ему лишь выдовить: — Я позову кого-нибуь. Стеклянные глаза, хранящие в себе ещё толику какой-то живости, скользят по его фигуре, как бы говоря: «Делай, что хочешь. Мне уже всё равно.»