Я тебя выдумал

— Я тебя выдумал, — признаётся мужик с экрана старенького телевизора. От наигранных, фальшивых эмоций в его голосе начинает тошнить. Леви не вслушивается в сериал, не всматривается в происходящее на экране. Телевизор в этом доме служит только для того, чтобы заглушать стоны Йегера, никогда не беспокоящегося о тишине и покое соседей, и чтобы бормотать передачи и викторины, пока готовится завтрак. Завтраки Леви не любит. Он занимается более приятными делами: спит до обеда на свалявшихся простынях со следами смазки то тут, то там, ходит по дому в чём мать родила и то и дело впихивает таблетки в горячий, влажный рот Йегера, скользя языком по его языку. Сейчас этот язык уже на заждавшемся члене. Эрен дразнит, Эрен медлит и растягивает время — впрочем, у них его в избытке. Ни сегодня, ни завтра Леви не планирует выходить за пределы квартиры, посвящая себя целиком одному человеку. Эрена Йегера в его жизни много. Он встречает его после каждого пробуждения: неважно, будет это резкое падение из кошмара, выкручивающее все его суставы и выворачивающее наизнанку прямо на пол у кровати, или долгое, томительное возвращение с вершин блаженства — в такие дни Эрен помогает сгребать использованные шприцы в одну кучу, чтобы однажды выложить ими «‎Эрен»‎ на полу спальни, а после забирается в развороченную кровать, подавая на завтрак свою к Леви любовь в виде нескольких порций спермы в рот и бонусом — на щеки и подбородок. Йегер включает старенький телевизор каждый раз, каждый день; от сериалов и викторин тошнит, от обволакивающего жара его рта вокруг члена хочется стонать так, что приходится тянуться к засаленному пульту, чтобы сделать погромче. Мужик на экране продолжает стенать, всё так же наигранно и бездушно. Эрен зато сосёт от души и, кажется, своими губами всю душу из Леви вытягивает. Он делает это часто, ему нравится, ему в кайф — иногда Аккерману кажется, что в кайф даже больше, чем те таблетки, которые он в последнее время всё с большим трудом добывает у своих дружков. Вместо пакетиков, наполненных счастьем, он слышит от них неловкое: «‎Остановись»‎, за которое не мешкая поднимает кулаки; вместо кругляшков, которые их с Эреном забросят на то самое седьмое небо, он всё чаще получает дурашку Ханджи, колотящую в дверь его квартиры. Леви запирает дверь на все замки, а спустя время вешает и несколько толстых цепочек. — Давай. — Эрен отрывается от него, вынуждая застонать, оправдывая увеличение громкости. Леви смотрит, как тот выпускает изо рта напряжённый член, размазывая по губам слюну и смазку, и тянется пальцами — пачкаться он не любит, но Эрен, с его разнузданностью, мимикрирующей под раскрепощённость, никогда не казался ему грязным. Он бы касался этих губ, даже залитых слоем своего семени. Эрен обхватывает губами протянутые ему пальцы, и Леви скулит. Язык проходится по ним, ныряя между большим и указательным, а после Эрен отстраняется, с влажным звуком выпуская их изо рта, и повторяет: — Давай, Леви. Стоит его губам вернуться на член, стоит снова погрузить его в жаркий кокон, как Леви даёт то, что от него и просят — кончает Эрену в рот, придерживая себя рукой, пока сперма оседает на юрком языке. Йегер оказывается рядом в мгновение ока, забирается на колени так легко, словно не весит много больше; вымахавший на полторы головы выше, он занимает собой словно бы большую часть квартиры, как и большую часть жизни Леви. И то и другое ему не может не нравиться. Он целует так, словно в последний раз, проталкивая удержанную на языке сперму в рот Леви, и тому кажется, что он за все свои тридцать с копейками лет не пробовал ничего вкуснее. Все таблетки, все вина и настойки меркнут, пока горячий язык хозяйничает у него во рту. Будь его воля, он так и остался бы на этом хлипком, протёртом диване: всё ещё удерживая себя за опавший член, с Эреном на коленях и с его тягучими, заставляющими дрожать стонами. Мальчишка толкается к нему бёдрами, и Леви наконец отмирает, спускаясь с высот долгожданной разрядки. — Хочешь? — спрашивает он Эрена. Леви знает, что Эрен ему не откажет — не отказывал ни разу с тех пор, как он впервые швырнул запаянный пакетик на колени тогда ещё тощего, нескладного подростка. Нескладный подросток вырос в ладного парня, но возросли и его аппетиты. День, когда Леви впервые перетянул ему руку, чтобы иглой ввести в вену жидкое наслаждение, он помнит до сих пор — и не раз, и даже не десять раз этот день вспоминает, абсолютно всегда в кратчайшие сроки от одних только мыслей заляпывая спермой и без того липкий пол. Это Леви Аккерман тоже перестаёт считать грязью очень быстро. Первый удар в железную дверь, увешанную замками и цепочками, застаёт его на полпути в ванную комнату. Леви сползает с дивана нехотя, неловко и лениво, отпихивает с пола ногой штаны Йегера и отводит со лба отросшие волосы. Сквозняк из окна гуляет по голым ступням, забирается под растянутую футболку, облизывает каждый из оставленных Эреном на коже следов. Звук он игнорирует, застывая ненадолго у треснувшей с края раковины. Каждое утро — каждый день или даже вечер, Леви никогда не просыпается раньше полудня — он рассматривает залёгшие под глазами тени в уцелевшей половинке битого зеркала в ванной. Обычно Йегер вылизывает эти синяки жадным языком, словно так они наконец пропадут. Эти методы, увы, не работают. Ханджи говорит, что не сработает уже ничего. Однажды он подслушивает её разговор с Эрвином — одним из немногих друзей из прошлого, который почему-то всё ещё околачивается рядом. Леви об этом совсем не просит. Ханджи говорит, что не сработает ничего, а сама всё равно тащит его в реабилитационные центры — обманом и заверениями совсем о другом. Леви сбегает на полпути каждый раз, но её это не останавливает — до момента, пока он не поднимает на неё руку. После она больше никуда его не тянет, но почему-то продолжает приходить. — Леви! Леви сжимает пальцами ободок раковины, отталкивается от неё, так и не сполоснув лицо, и подходит к входной двери. Открывать не планирует — он не поддавался на уговоры Ханджи ни разу с тех пор, как она начала вить гнездо по ту сторону его квартиры. Под очередной удар кулаком о дверь он прислоняется к ней, всматриваясь в глазок. Ханджи меряет шагами площадку, но не уходит. Он знает, что будет дальше — всё повторяется если не изо дня в день, то из недели в неделю: Ханджи усядется прямо на коврик у его двери, перестав барабанить после того, как выглянут один раз соседи слева или справа, и просидит там до самого утра. Леви же устроится на диване, чтобы всю ночь млеть от рук Йегера так же, как и от впрыснутой в кровоток расслабляющей смеси. Он заваливается обратно на диван, отяжелевший и уставший. Его дни похожи один на другой, что совсем не делает их проще; последние месяцы погоня за наслаждением превращается в погоню за людьми, которым пока посчастливилось не попасться в лапы хранителей правопорядка, и это выматывает куда сильнее, чем ночные смены, которые Леви то и дело берёт то там, то здесь, чтобы содержать их с Эреном. Выслушивать стенания Ханджи после таких дней ему не хочется от слова совсем. У него есть льнущий к нему Эрен, со стаминой подростка и вечным стояком; у Ханджи же — заявления о том, что он не в себе и что ему нужно больше общаться с живыми людьми. Эрен, по мнению Леви, живее кого бы то ни было, особенно когда наваливается всем телом, когда скользит ладонями по бёдрам и когда разводит их в стороны, чтобы после пройтись поцелуями по и без того покрытой метками коже на внутренней стороне. Эрена одновременно много и мало; Леви кажется, что его прикосновения везде и сразу — по ногам, по животу под его же, Эрена, футболкой, которую Леви не снимает последние месяцы почти никогда, по груди и по шее. Он слышит сладкий шёпот прямо в губы и кивает, соглашаясь на предложение — Леви согласился бы на всё, чего хочет Эрен. Иногда ему кажется, что если тот попросит прыгнуть с крыши, он непременно отправится на самый её край. Прыгать Эрен просит разве что в самый омут удовольствия: сам несет резиновый жгут, сам обвивает им руку в привычном обоим месте, сам целует и без того зацелованные губы, пока затягивает тугой узелок. Пальцы Эрена повсюду; толкаются в его рот грубо и рвано, словно пытаясь добраться до самой глотки, толкаются в его и без того растраханное за день тело, заставляя ещё шире раскинуть ноги. А после, стоит игле коснуться кожи и надавить, погружаясь внутрь, пальцы исчезают, оставляя Леви опустошённым, будто вмиг потерявшим самое важное. Он тянется к Эрену, чтобы схватить за руки, чтобы вернуть горячие ладони обратно, себе на бёдра и на живот, чтобы просить — умолять — войти внутрь ещё хоть разок, но пальцы взрезают холодный от гуляющих по комнате сквозняков воздух. Шприц падает между ним и спинкой хлипкого дивана; игла, мерцающая в сменяющихся в телевизоре кадрах сериала, блестит, гордо направленная в потолок. — Эрен? — Леви проговаривает медленно, всматриваясь в другой конец дивана. Ноги задевают потёртую обивку, но не находят колени Йегера, и Леви тянет руки опять, вновь и вновь зачёрпывая пустоту. — Я тебя выдумал! — верещит с экрана мужик, и Леви отвлекается, всматриваясь в его фигуру, шарит по дивану нетвердыми, дрожащими руками в попытках найти пульт и приглушить противный голос. «‎Ты его выдумал»‎, — говорит ему Ханджи, от чего Леви отмахивается каждый раз. Эрен улыбается, стоя за его спиной так близко, что можно почувствовать жар его тела. Этот жар будет охватывать Леви каждую ночь, пробегая по телу оргазмами, пролетая по венам чистым кайфом. Ханджи не понять, у неё никого — разве что скучный Эрвин. У Леви — обжигающий Йегер и новые приключения каждый божий день. Пульт падает с подлокотника, и Леви тянется за ним, опасно свешиваясь с дивана, а после и вовсе опускается на пол. Холодный линолеум с давно застывшими следами спермы, соусов от пиццы и с пятнами чая вовсе не кажется грязным; Леви выключает телевизор на очередном «‎я тебя выдумал»‎, которое после зачем-то повторяет и сам, вслух, очень тихо, будто всё же не хочет, чтобы комната погружалась в тишину окончательно. Будто не хочет в эту тишину погружаться он сам. Ханджи сидит на коврике под дверью Леви до самого утра, но не уходит, даже когда соседи начинают спешить по привычным делам. Леви — она ещё не знает — этим утром не просыпается.