Last year.

Аслан учится. Идут месяца, он учится ждать. В январе Аслан ждёт каждый вечер. Специально приносит побитый жизнью табурет в прихожую, ставит его напротив двери, садится и ждёт. Неотрывно он смотрит на дверь. Воспоминания о её шероховатости отзываются на кончиках пальцев тогда, когда он протягивает руку к двери, слыша звуки снаружи. Но, прислушиваясь, каждый раз понимает, что ошибся. И дёргается, будто от кипятка. Январь даётся легко: в Аслане ещё теплится надежда, что сейчас, нужно подождать лишь минуту, и раздастся два стука по дереву. Дверь откроется, и в дом войдёт разрумянившийся Эйджи, скинет тяжёлое зимнее пальто и расправит плечи, жалуясь, что зима здесь, в пригороде, холоднее и что приходится заворачиваться в тёплую одежду, как сосиска в тесто. Они будут смеяться, пока ужинают, а Эйджи, совсем как старик, сядет перечитывать утреннюю газету, которую уже читал перед выходом из дома. Но его всё нет и нет. Но Аслан ещё не боится ничего. Он не роняет ни одной слезинки, только ждёт, ждёт, ждёт. И когда приходит время переворачивать лист календаря на февраль, он чувствует, как что-то внутри него трескается. В феврале плохо. Аслан продолжает ждать. Но в один из дней табуретка оказывается слишком тяжёлой, и он оставляет её на кухне, а сам садится на пыльный ковёр у двери. И чихает. У него аллергия на пыль, но он терпит. Что-то внутри продолжает рассыпаться на маленькие осколки. Аслану не хочется думать, что это может быть. Лёгкие словно забиты дымом и дышать становится всё труднее с каждым днём. За окном ветрено и грязно. Внутри дома тоже — окна Аслан перестал закрывать сразу, как перестал идти снег. Всё ещё ждёт и ждёт, и внутри у него, как сквозь разбитое окно, сквозняк. Когда начинает мёрзнуть — ложится на ковёр и сворачивается в клубок, укрытый своей же курткой. Аслан не думает, что выглядит жалко, но он напоминает себе пса, ждущего хозяина дома. Разве ж домашние псы выглядят жалко? В марте Аслан впервые за долгое время смотрит на себя в зеркало. Лицо выглядит ужасно. Оно не заплыло, как у пьяницы, не стало серым или синим. Нет, просто… повзрослело? Щетина отросла, от чего черты погрубели, под глазами появились мешки, а на лбу стали проявляться морщины. Аслан пытается вспомнить, есть ли у него дома бритва, и от воспоминаний дёргается. Лучше, когда тебя бреет кто-то другой. Но он потерял «Над пропастью во ржи» как минимум год назад, а Эйджи улетел. Бриться приходится самостоятельно. За окном активно тает снег и лёд, много луж и грязи, но он совершает еженедельные вылазки в ближайший магазинчик. Жизнь в пригороде Нью-Йорка навевает нежелательные воспоминания, от которых так старательно ограждал Аслана его мозг. Но на удивление, эти воспоминания не ломают, но только наоборот — успокаивают израненную душу. В магазине, стоя между рядами, каждый раз он забывает зачем пришёл и просто тупо смотрит на пачку печенья в своих руках. В голове проскакивает мысль, что надо бы купить молока. Его в холодильнике уже три бутылки. В апреле Аслан приводит дом в порядок, пересчитывает оставшиеся деньги и отыскивает телефонную книжку, в которой остался номер Макса. Ближайший таксофон далековато, но ничего страшного — уже тепло и солнечно, Эйджи говорил, что прогулки не вредят никому. Аслан надеется, что тот, находящийся сейчас где-то в Японии, уже имеет возможность ходить и весело гуляет со своей сестрой, а когда-нибудь приедет обратно к нему. Макс помогает Аслану, почти что не ругаясь — он тоже привязался к Ибэ и Эйджи, ему тоже больно. Но Макс получает письма от них, и они пишут, что всё хорошо, и что Эйджи встал на ноги, во всех смыслах, и что у него первая фотовыставка пройдет в июне. Аслан корит себя за собственную глупость — он не оставил адреса дома, письма от Эйджи не шли к нему, оставаясь у Макса, но тот с облегчением передаёт их, нераскрытые, и признается, что сейчас у него будто камень с души упал. Писем не так уж и много, Аслан хранит их как зеницу ока и первую неделю после получения даже не открывает. В письмах сплошная пустая болтовня, заставляющая его чувствовать себя счастливо-счастливо. Впервые за долгое время. Майским утром Аслан находит в себе силы улыбнуться в отражение зеркала. Лицо побаливает, но становится легче. Теперь Аслан — работник библиотеки в ближайшей школе. Теперь он расчесывается ежедневно и три раза в неделю бреется, теперь он носит белую рубашку (и иногда даже не забывает гладить её) с синим бейджиком, на котором имя — «Аслан», и теперь только это имя он слышит по обращению к себе: от школьниц и школьников, от других сотрудников школы, от родителей учащихся; теперь он полноправный член общества, но о своём прошлом забыть едва ли получится. Конечно, Аслан никогда не забудет Эйджи. Его имя и образ он будет лелеять в воспоминаниях, а тепло тела преследует его повсюду до сих пор. Прошло уже пять месяцев. В июне, в библиотеке, Аслан находит книжку японских сказок. Он помнит из японского лишь приветствие и прощание, но теперь он знает ещё несколько слов. ichi ni san shi go roku nana hachi ku ju. Теперь, засыпая, он считает от одного до десяти и обратно, а во сне ему, помимо кукурузных полей и хризантем, снится Эйджи, напевающий на японском едва разборчивое: «Kono ko yō naku, Mori o ba ijiru Mori mo ichinichi, Yaseru-yara» Аслан не знает, про что эта песня, но то, с какой горечью в голосе Эйджи пропевает именно эти строчки, заставляет его просыпаться в слезах или поту. Он так ждёт их встречи, что каждый день проходит как секунда. Только стрелки часов не торопятся и всё тикают: тик-так, тик-так, тик-так. И к концу июня у Аслана накапливается достаточное количество денег на поездку в Японию, но Макс передаёт письмо: «Выставка в Японии отменяется, от Эйджи». Немой вопрос застывает на губах. В одну из тёплых и слегка сырых июльских ночей Аслану снится море. Волны щекочут его ноги, солнце пригревает, а волосы лезут в лицо. Из-за жары его кожа будто слазит с черепа. На кухне жарко и сыро. Он пьёт холодное молоко, стремясь найти успокоение в рассматривании созвездий на чистом небе. Среди звёзд мигает точка самолёта. Пусть летит себе по тёмной скатерти с растекшимся молоком, пока в старом доме юный усталый человек открывает окно на первом этаже, впуская в дом одинокую кошку, жалобно плачущую по миске этого самого молока. Звёзды с неба не схватишь, не выпьешь и не съешь. Чёрная кошка начинает жить в его доме. Аслан не верит в приметы, но то, что неудача живёт с ним бок о бок, даже вызывает усмешку. Может, её и его неудачи сложатся вместе, и выйдут в плюс, сделав их самыми удачливыми и счастливыми? Аслан ждёт чего-то, кажется, чуда, что с венком из терновника к нему придёт и, смеясь, прочитает сказку перед сном или споёт колыбельную, приласкает и нежно к груди прижмёт, трепетно перебирая волосы. Вплоть до середины августа Аслан не замечал, как проходят пустые, жаркие дни, часть из которых он проводил на подработке, а в остальное время искал себе место во, внезапно ставшем будто совсем чужим, доме. Только кошка стала утешением ему в это время. 12 августа что-то меняется. Дело явно не в том, что Аслану стало на год больше, или что года его жизни сократились, нет, он чувствует что-то. Оно волнует душу, даёт ощущение, что жизнь изменится прямо сегодня, заставляя задержать дыхание. В полдень, когда наступает самый жарки период дня и библиотека закрывается на несколько часов, пока не станет прохладней, Аслан идёт домой, ожидая встретить свою кошку, лениво валяющуюся на кровати, но вид человека у его двери, у чьих ног вьётся кошка, его фигура, столь желанная и долгожданная, заставляет замереть и, тяжело сглатывая вязкую слюну, пытаться осознать чужое присутствие. Это кажется миражом, он даже думает, что схватил солнечный удар, но слышит шаги неуверенные, пока в глазах двоится и гудит в ушах, и чувствует руки, берущие его ладони в свои. — Я здесь, — возможно ли это? В это так хочется поверить. — С днём рождения, — а в глазах стоящего напротив робкая улыбка и просьба прощения непонятно за что. Слеза, вторая, падают на их сцепленные руки. Аслан с удивлением обнаруживает, что это плачет он, но слезы вытирать нет смысла — такая жара за секунду высушивает их. Аслан хочет молить: «держи, держи меня крепче, я ждал тебя всю жизнь», — и обнимает, отчаянно цепляется, захлёбывается в рыданиях, пока широкие мозолистые ладони прижимают ближе и поглаживают по спине. — Я рядом, я здесь, — шепчет ему, и Аслан верит.