To be head over heels in love

Йоэль Хокка любил Алекси Каунисвеси до беспамятства и потери пульса. Это казалось удивительным, ибо Ээрик некогда прославился как личность сугубо суровая и неподвластная каким-либо чувствам, тем более по отношению к коллегам из группы, кои ни разу не замечали за ним всякого рода симпатии, проявляемой в адрес даже самых близких его друзей. Русый юноша слыл несовместимым с понятием любви и ласки, оттого, казалось, с самого своего рождения был трагично одинок, вместе с тем не испытывая из-за этого различного вида беспокойств, моральных и сердечных терзаний, что могли доставить неудобства человеку абсолютно любому и каждому, каковым себя Саломон иденцефицировать не привык. Он не был кем-то нуждающимся в романтике и прочей, как ему думалось, ненужной и посредственной ерунде, коей часто уделяется особое внимание в различных идиотских американских фильмах про влюблённых подростков. Зеленоглазый вокалист, конечно, и сам успел пережить тот период юношества, когда единственный раз за всю жизнь нашёл в коридорах старшей школы девчонку из параллели, за каковой впоследствии крутился хвостиком около полугода, после чего, без каких-либо особенно мучительных выборов, бросил её, не ощущая взаимности, да и впрочем, пообещав себе больше к этому вопросу не возвращаться. Тот опыт был тяжёлым и печальным для юного школьника, отчего светловолосый музыкант, впоследствии, остался в компании таких же парней как он. С ними Ээрик ощущал себя, что называется, человеком, и больше в целом ничего не ожидал, получая только сплошное удовольствие от каждой минуты, проведённой в дружной компании, разместившейся под вечер где-нибудь уютном баре. Каждый из группы слыл незаменимым для Хокка, коему никогда не хватало слов дабы описать всю свою признательность товарищам, что прошли с ним через всю жизнь и зачастую были единственными, кто хоть как-то поддерживал в трудные минуты отчаяния и нескончаемого потока обид на самого себя - несовершенного, отверженного, оттого никем не любимого. Вместе с этим русый гитарист не признавал свою персону как ту, что нуждается в романтической зависимости от кого-то, как минимум из-за того, что этот "кто-то" всё никак не появлялся в жизни длинноволосого юноши, каковой такому раскладу вещей, казалось, был только рад. Ведь таким образом времени, что в последние года стало для Йоэля быстро иссякающим ресурсом, восполнить который всё не выдавалось возможности, на себя самого останется на порядок больше, если не пробыть отвлеченным ещё кем-либо. Хокка сколько себя помнил никогда не был общительным и социальным человеком, в чей образ жизни пришлось влиться под натиском нескончаемых туров, поездок и интервью, посему думать о близостях с кем угодно музыкант не позволял себе ни при каких, даже особенно настырно вынуждающих на то обстоятельствах. О своей личной жизни парень старался не упоминать даже в обществе таких близких ему людей, как приятели из группы, либо же делать это украдкой, извечно уводя эту тему в другое русло, позже полностью меняя тему беседы. И всеми его товарищами, всеми интервьерами и журналистами прекрасно осознавалась ненадобность Саломону таких разговоров, отчего такие моменты зачастую обходились стороной, а все диалоги и расспросы сводились к стандартным наборам вопросов о дружбе и братской любви в коллективе. Йоэль и сам не задумывался о чём-то подобном, постоянно откладывая эту дилемму на поздний срок, кой всё не наступал, дав тем самым о себе благополучно забыть, чем, собственно, ни капли не тревожил Хокка. Переломным моментом в истории отрицания любых своих любовных интересов стало появление в составе команды пятерых юношей шестого участника, представляющего собой очаровательного вида черноволосого, с по-детски милым личиком и абсолютно голубыми глазами, чей ярчайший цвет мог показаться фотошопом, парнишку среднего роста, совсем недавно приехавшего из Голландии. Саломон отнёсся к появлению юноши, как части команды довольно скептически и даже холодно. Настолько же холодно, как смотрели поначалу на него из-за его невыносимых подколов, поправок и придирок морозно-лазурные, с несильным, мальчишески дерзким прищуром глаза диджея, что выполнял свои обязательства, к слову, на совесть, но при том всё равно натыкался на претензии от самого старшего в коллективе. Ээрик действительно поначалу не принимал Каунисвеси как полноценного члена группы, но всё же, во избежании упрёков от Нико на этот счёт, скрипя зубами, всё же согласился на деятельность перкуссиониста у них в команде. После этого то русый и стал замечать то, какого прекрасного человека так уверенно и непоколебимо отвергал столь долгое время. И замечательным в юном брюнете было всё, начиная с превосходного, нежного и какого-то родного обличия, чью важность для себя Йоэль не в состоянии был объяснить, а если и был, то явно ему не хватило бы слов, дабы описать все достоинства внешних характеристик Матиаса и заканчивая способностью и несравнимым ни с чем больше талантом делать с музыкой настоящее волшебство. Потому через некоторое время все упрёки и зазирания странно комичным для вокалиста в развернувшейся истории переросли в похвалу, что, на удивление, отрицалась черноволосым юношей. Он не был зазнавшимся, каковым его себе вначале преподнёс Хокка, потому ещё больше удивлял и без того совершенно запутавшегося белокурого товарища, думавшего о себе как о человеке, что более никогда не повторит ошибки прошлого, одурманено влюбляясь, а после обречённо страдая от отсутствия взаимности. Ждать ответных чувств от новоприбывшего семплиста представлялось глупым, ибо, как минимум, Саломон не характеризовал себя как проявляющего романтический интерес к представителям своего пола, да и о какой симпатии могла тогда идти речь, если он сам всё никак не решался показывать её, чего, на самом деле, ему хотелось больше, чем жить. Порой, возвращаясь долгой дорогой домой, юноша репетировал перед зеркалом то, что сказал бы Алекси, когда выдастся на то момент, кой, к счастью или сожалению, всё не наступал. При этом старший гитарист даже не задумывался о возможном отказе Каунисвеси на его такое предложение, вместе с тем сохраняя страшную неуверенность с момента первой встречи с голубоглазым мальчишкой, который, не говоря о том, вывел нового приятеля на чистую воду почти сразу. Ээрик не мог не влюбить в себя, что хорошо понималось и чувствувалось Матиасом, кой уже спустя неделю такого странного поведения светловолосого юноши, игриво намекнул ему на своё осознание старательно скрываемой правды. «Что-то чувствуешь? Ко мне? Правда что-ли? Тот ли это Йоэль Хокка, который всецело был против моего присоединения к группе и существования в целом?» Чёртов подлец. Саломон точно не ожидал от скромного, только что закрепившегося и освоившегося в коллективе, вороноволосого парнишки таких высказываний в его адрес, отчего искушение отпустить фирменную колкую фразу в ответ с каждой секундой и с каждым взглядом, случайно упавшим на искоса смотрящего блестящим голубым глазом, кокетливо подбочившегося одной рукой диджея становилось всё сложнее. Но взвесив все риски, Йоэль тогда промолчал, давая Алекси возможность, озорно развернувшись, чуть вприпрыжку уйти, избегая тем самым конфликта, что предопределённо разрозился бы после высказанного длинноволосым гитаристом. Тогда Хокка ничего не ответил. Но во все последующие их встречи и различные перекуры между репетициями и выступлениями, во время которых каждый выделял себе возможность для любых вольностей, производимых с товарищами, их объятия становились всё продолжительнее и теснее, и всё чаще зеленоглазый музыкант позволял себе зарываться носом в выжженные от краски, жёсткие волосы друга. Какими бы странными не были его такие жесты внимания, неосознанное удовольствие и бесценное чувство спокойствия доставляли они, кажется, что обоим рокерам. Тихо хихикая, а порой даже полностью бесшумно, Каунисвеси склонял уставшую от постоянного прослушивания и доведения до идеала новой электронной партии для песен голову на длинное, худое плечо старшего вокалиста, прикрывал покрасневшие из-за бесконечно долгой и утомляющей работы у компьютера глаза и просто замирал в ожидании того, что близкий его приятель, к тому моменту полностью машинально, потрётся щекой о его макушку, словно стараясь устроится поудобней. Дальше останавливался в каких-либо своих действиях и Йоэль, молча вдыхая аромат яблочного шампуня, и только иногда, отрываясь от сего наслаждения, поглаживал напарника по спине. После каждой репетиции русый парень, закинув на плечо чехол с гитарой, провожал младшего до дома, иногда останавливаясь чтобы проверить не отстаёт ли Маттсон по причине разности длины их шагов. Посему вскоре рядом с ним Саломон даже ходить медленнее и тише научился дабы не доставлять ни себе, ни перкуссионисту лишних неудобств. Пребывая у коллеги по сцене в квартире и выпивая с ним на пару кофе за обсуждением чего-то посредственного или несущего сугубо рабочий характер, Ээрик зачастую просил попробовать терпкий напиток из кружки брюнета. Стоит ли отмечать то, что делалось это основателем коллектива далеко не ради того, чтобы оценить по вкусовым качествам новый сорт кофе? Со временем становясь ближе в, пусть и дружеских, отношениях с Матиасом, Йоэль всё чаще обнимал юношу со спины, шепча ему на ухо всякие приятности, пока тот, устремив взгляд разболевшихся от света голубых глаз в монитор, еле заметно улыбался уголками губ, слушая отпускаемые другом комплименты и жалобные просьбы отдохнуть. Совершенно очевидной стала озабоченность Йоэля благополучием и состоянием Алекси, с коим от этого хотелось проводить ещё большее количество времени. Всё чаще и продолжительнее стали их якобы "случайные" прикосновения, и вместе с тем всё меньше они скрывались двумя музыкантами, что становилось поводом для глупых, но по-дружески теплых и понимаемых вокалистом шуток Йоонаса на эту тему. Но к тому моменту Хокка был безразличен к насмешкам Порко, ибо любил Алекси Каунисвеси до беспамятства и потери пульса. По-настоящему.