Тайное обстоятельство

Хидан снова впадал в меланхолию. Это не так уж трудно заметить, учитывая его бурный нрав. Сперва Какузу думал, что Хидан просто слишком долго валяется в этом своем круге, хотя все противники уже мертвы. Приходилось ждать, на сколько хватало терпения, а потом подходить и повышать голос, чтобы этот чертов лентяй поднимал с земли свои кости. Но однажды Какузу заметил. Он просто поднял глаза от карты, бросив мимолетный взгляд, но он заметил – Хидан лежит с открытыми глазами, устало моргает и медленно водит пальцами по земле. Настолько медленно, что почти незаметно. Это достаточно странное поведение для комка вечно бушующей энергии. Просто вот так лежать? Молча? Честно сказать, Какузу это слегка заинтересовало. Ну, как минимум, его интересовало все нетипичное. И теперь он даже не понимал, как не замечал этого раньше. Хотя, чего удивляться. Он всегда сидел и ждал, пока жрец свершит свой ритуал, но никогда не смотрел на него, вечно был поглощен книгой или прокладыванием маршрута. И теперь оказывается, что он давал Хидану кучу свободного времени, чтобы поваляться на земле и попялиться в небо? Ну, это непростительно. В процессе очередного ритуала Какузу не стал отдаляться. Он затаился поблизости, наблюдал и, когда Хидан сделал последний, смертельный удар, и завалился по классике на землю, подошел ближе. Не гоже, конечно, стоять над душой, но Хидан даже не заметил, его глаза были закрыты, лицо искажено смесью боли и удовольствия. Так проходят несколько минут – в наступившей тишине доносится шум реки, ветер шуршит песчинками, птицы снова начинают петь после испуганного затишья. Наконец Хидан поворачивает голову в противоположную от Какузу сторону, вздыхает глубоко и пальцами постукивает по торчащей из груди игле, будто в задумчивости. Вот, значит, как. Ритуал вовсе не долгий, всего-то пара минут. Осознав это, Какузу едва справляется с охватившим его гневом – еще бы, чертова бледная поганка его дурачила столько времени! – Хидан! – громогласно зовет он, и жрец вздрагивает, он явно не ожидал, что голос раздастся так близко. – Не отвлекай меня! – тут же рявкает он в ответ и видит над собой Какузу, смотрящего на него сверху вниз. – От чего? Ты ни черта не делаешь! Твой ритуал уже закончился, а ты лежишь и витаешь в облаках! – Не понимаешь ты нихера, Какузу! Безбожник! – Хидан вытаскивает из груди иглу и начинает, кряхтя и чертыхаясь, вставать с земли. Он даже отряхивает плащ зачем-то, явно нервничая под пристальным взглядом. – Я понимаю, что ты каждый раз тратишь время, - понижая голос, говорит Какузу с угрозой, - О чем ты думаешь столько времени? – Не твое дело. – Нет уж, мое, - Какузу протягивает руку и хватает Хидана за плечо, не позволяя отойти, - Потому что ты тратишь мое время. – Да отвали, - резким движением, Хидан сбрасывает его руку и делает шаг назад, - Тебе бы всё время, деньги, трупы! Всё твоё! Даже времени на меня жаль! Хочется торопиться и всем своим видом показать, насколько расшатаны нервы, но Хидан держит себя в руках. Он размеренно идет к нарисованному на земле символу, поднимает иглу и косу. Приводит себя в порядок и идет к лесу. Он помнит примерно маршрут, по которому они должны идти дальше, так что просто идет, не дожидаясь Какузу. Ему, вообще-то, немного стыдно, что Какузу застал его за этими своеобразными раздумьями, но в то же время огорчало, что это заняло так много времени. Сколько они уже болтаются по миру вдвоем? Полгода? Год? А Какузу только сейчас заметил. Почему-то это ощущалось как неслабый такой удар по самолюбию. Вздохнув, Какузу двинулся за Хиданом следом. Его озадачила эта странная реакция. Что, черт возьми, значит «жаль»? Здесь нет места жалости, жаль, не жаль – время нельзя тратить на чепуху. В конце концов, Какузу нет дела, какие мысли одолевают Хидана, ему вообще все равно, главное, чтобы он размышлял над ними в свободное время. Ну… да, свободного времени у них мало. Но это явно не забота Какузу. Лес казался каким-то мрачным и очень недружелюбно настроенным. Странная, внешне агрессивная растительность донимала со всех сторон – острые, длинные иголки на ветках кустарников, колючие лианы и цветы настолько яркие, что наверняка оказались бы ядовитыми. В траве кишели змеи, на ветвях деревьев – паутины, в глуши выли волки. Невероятно неприветливое местечко. Хорошо, что тропа довольно быстро вывела их на границу этого мрака. Дальше путь пролегал через ухоженное пшеничное поле, от которого, впрочем, тоже почему-то веяло тоской. Казалось бы, поле явно урожайное, колосья шептались на ветру, мерно покачиваясь. И все равно Какузу чувствовал какую-то гнетущую атмосферу. Может, это предчувствие. А может он сам нагнетал себя, из-за чего-то переживая. Поле закончилось у ворот деревни. Солнце почти село, но на улицах было еще довольно много людей. Местные косились на Какузу, интуитивно чувствуя, что лучше бы убраться с дороги. Никто не задавал вопросов, не отпускал комментариев, все быстро возвращались к своим делам и разговорам. Хидан не смотрел на людей. Он тупо плелся за обогнавшим его Какузу и смотрел себе под ноги. Было бы своевременно завести любимую песню – начать уговаривать Какузу остановиться на ночлег в деревне. Но он был все еще обижен, хотя и не мог толком сформулировать повод. – Остановимся здесь, – вдруг говорит Какузу, открывая скрипнувшую дверь неприметной гостиницы. Хидан тормозит и поднимает недоуменный взгляд, но, пересекшись с Какузу глазами, тут же красноречиво кривит лицо, типа ему все равно. Он даже не ожидал, насколько искренен в своей обиде, хотя, вообще-то, обижаться не собирался. Его неожиданно мощно задела предъява Какузу, к его собственному удивлению. Это наводит его на мысль, что он был бы не против рассказать, о чем так много думает. Только станет ли теперь Какузу его слушать? Впрочем, мимолетно пришедшая мысль так же быстро исчезает. Хидан едва ли смог бы сформулировать свои расплывчатые думы в хоть какую-то осмысленную фразу. Достаточно осмысленную, чтобы Какузу его понял. Да он бы и не понял все равно, так что и резона никакого пытаться. Весь вечер они провели в священном молчании, чему Какузу, конечно же, был рад. Он изучал карту, подбирал маршрут – где-то в округе, недалеко от заброшенной шахты, видели опасного человека, за которого назначена нехилая награда. Какой-то безумный паломник воровал у жителей этой деревни кур, но это, разумеется, не единственный его грешок. В описании значились убийства и пытки, похищения детей и прочая муть. Удивительно, что паломник место своего обитания не менял, несмотря на то что вся деревня в курсе, где его искать. И никто не попытался свернуть ему шею? Верилось с трудом. Но опрашивать жителей Какузу совершенно не хотелось, ничего нового ему не скажут. В конце концов он гораздо сильнее их всех, так что какая бы угроза ни останавливала местных, она не остановит его. Придя к выводу, что он с этим делом разберется и один за пару-тройку часов, Какузу допивает чашку чая и встает из-за стола. Собирает карту, прячет книжку в карман и идет к двери. Он чувствует на себе пристальный взгляд жреца, забившегося в угол на дальней кровати. Слегка замедлив шаг, Какузу даже ждет какого-нибудь комментария или вопроса, но Хидан молчит. Не желая тратить время, Какузу выходит наружу. Все-таки Хидан странно ведет себя последнее время. Уж как бы Какузу не старался его игнорировать и не уделять внимания его заморочкам, это было заметно. Нетрудно, в общем-то, заметить такие изменения в поведении. Впрочем, пока это все не угрожает установленному Какузу порядку, его это не волнует. Сразу за границей деревни начинается лес. Такой же мрачный и тусклый, как и предыдущий. Близится ночь, но Какузу не слышит ни единого звука среди деревьев. Никаких проснувшихся ночных зверюг, ни крика совы. Даже мышь не мелькнет в траве под ногами. Заросли колючек, скручивающихся в кольца, будто вытесняют кустарники пахучих цветов, на деревьях кое-где сорвана кора. Выглядит пугающе, но Какузу просто старается идти осторожнее, он видал местечки и похуже. Спустя какое-то время вдали начинает виднеться просвет. Только заметив его, Какузу вдруг осознает, что взошла луна. Сквозь густые кроны деревьев не пробивается ни лучика, вокруг царит такая противоестественная тьма, что будь здесь Хидан, он наверняка не сделал бы и шага. Какузу усмехается – хорошо, что не взял его с собой. Сейчас бы ныл и цеплялся, еще и ноги бы о колючки подрал, нытья стало бы еще больше. Дойдя до начала тропы, которая вырисовывалась только на подходе к проему между деревьями, Какузу остановился. Он стоял за деревом, осматривая территорию. Лес заканчивался очень резко, очевидно, деревья вырубили специально по ровной линии. На пустыре перед ним виднелись старые, полуразрушенные строения – деревянные столбы, покосившиеся от времени, какие-то балки, ямы и колодцы. Действительно, похоже здесь когда-то была шахта. Чуть дальше начинались горы, видимо, здесь добывали руду. Не наблюдая ни движения, ни звука, Какузу решил, что здесь никого и угрозы нет. И все же он выходит из леса осторожно, напрягая все свои чувства, прощупывая чакру и прислушиваясь. Подойдя ближе к развалинам, Какузу замечает пепел на земле. Деревянные балки обожжены, все выглядит так, будто шахтные постройки сгорели. Послужило ли это поводом бросить шахту? Возможно. В любом случае, этот вопрос его не интересовал, он здесь не за этим. Какузу подходит к склону горы, останавливается и оглядывается. Если паломник был здесь, он его почувствует. Сосредоточившись, Какузу закрывает глаза и ищет следы чакры, хоть какие-то нити, по которым он мог бы ощутить присутствие нужного ему человека. Сперва он не видит ничего, но, слегка повернувшись, он чувствует мерцание где-то внизу, в горе. Значит, пещера. Двигаясь к мерцанию, Какузу ощупывает резкий срез горы, он ведет по нему рукой – где-то должен быть вход. Его не видно глазу, это что-то тайное, незаметное, возможно, печать. Вдруг скала теплеет, Какузу кладет на теплое место ладонь. Ему удается снять простенькую печать с первого раза, даже странно. Кусок скалы исчезает, открывая проход – узкая лестница ведет вниз, ничем не освещенная. Что ж, значит, придется спускаться туда, хотя для Какузу это не особо-то выгодная расстановка сил. Он не любил сражаться в замкнутом пространстве, но он был уверен, что справится быстро и без масок. В конце концов, это какой-то дряхлый дед, который последние несколько лет в основном таскает кур и маленьких детей. Проблем быть не должно. Спуск оказался не долгим, лестница вывела Какузу в небольшое помещение под горой, настолько небольшое, что здесь едва ли поместились бы две маски. И все же это явно жилая комната – у стены тянулся ряд сколоченных из досок шкафов, забитых книгами. В центре – место для костра, нехитро устроенный очаг, валялись кастрюльки и свернутый футон. Жильца не наблюдалось. Какузу присел на одно колено и опустил ладонь на землю, прикрыв глаза. Он чувствовал, что здесь есть что-то еще, и ощущения не обманули – от этой комнаты вниз тянулась еще одна лестница и вела она, похоже, в помещение в разы крупнее этого. Там-то и чувствовалось чье-то присутствие. Пройдя мимо ряда полок с книгами, Какузу всматривался в корешки. Названия книг ему не были знакомы, более того, они были в основном связаны с различными религиями, что Какузу уж точно не интересовало. Он подошел к стене, за которой скрывалась лестница, и решил не тянуть время, и так уже задержался. В конце концов, земля – его стихия, так что стену удалось разрушить достаточно аккуратно и тихо. Теперь же он уже был готов к сопротивлению и намеревался действовать быстро. Держа наготове руки, он спустился в широкий зал, освещенный свечами. Помещение оказалось пустым, если не считать клетки у стен и круглый алтарь в центре. Сгорбившийся старик в каких-то лохмотьях, похожих на плащ, сидел у алтаря и читал книгу. Хотя он с тем же успехом мог бы быть мертв, ведь совсем не двигался. И все же он шевельнулся, чтобы перелистнуть страницу дрожащими пальцами. Какузу быстро осмотрелся – живых в клетках не было, только трупы. Изувеченные, замученные, но это явно похищенные дети. Алтарь был покрыт засохшей кровью, словно глазурью из карамели. Старик будто бы и не замечал Какузу. Он бормотал что-то судорожно, его мутные глаза бегали по строчкам в книге, похоже, он был весьма раздражен. Вдруг, громко рявкнув что-то нечленораздельное, он бросил книгу в стену и разразился проклятьями. Какузу даже вздрогнул от неожиданного движения, но быстро понял, что угрозы для него нет. Судя по всему, паломник совсем сошел с ума, и, решая не продлевать его бессмысленное существование, Какузу молниеносным движением отделяет руку и протягивает ее к старику, ломая тому хрупкую шею. Вот ведь везение. Такая легкая добыча, а стоит так дорого. Какузу бы заподозрил подвох, только даже и не с чего. Может когда-то этот дед был грозным противником, но те времена, похоже, давно в прошлом. Какузу подходит к осунувшемуся телу, одной рукой забрасывает его на плечо. Уже собираясь уходить, он обращает внимание на книгу, оставшуюся лежать у стены. Он зачем-то подбирает ее и едва подавляет желание отбросить ее в сторону, будто она обжигает ему пальцы. На черной обложке, сделанной из мягкой кожи, красовался тесненный знак, такой же, как Хидан носит на шее. Опять эта проклятая религиозная чушь! Книжка тонкая, но кажется, словно она должна быть значительно толще. Взглянув на нее как следует, Какузу понимает, что в ней не хватает многих страниц. То ли они давно утеряны, то ли этот старик их вырвал, неизвестно. Вдруг приходит в голову мысль – а может этот паломник такой же, как Хидан? И сейчас очнется как ни в чем не бывало? В любом случае, он просто старик. Даже если очнется, ничто не помешает Какузу свернуть ему шею еще раз. Но он на всякий случай он выпускает нити и обматывает ими тело. Обратная дорога кажется Какузу быстрее. Возможно, он просто спешит, сам этого не осознавая. Дед признаков жизни так и не подал, так что опасения оказались беспочвенными. Не желая тратить время зря, учитывая, что Какузу справился со своей задачей даже быстрее, чем рассчитывал, он сразу движется в сторону обменного пункта в обход деревни. Приемщик удивляется, что ему нужно отдать столько денег за дряхлого старика. Какузу сурово молчит, наблюдая за руками дельца, отсчитывающего деньги. Только получив полагающееся, он разделяет чужое удивление, но предостерегает, на всякий случай, поплотнее закрыть дверцу холодильника, в который определят паломника. Уже подойдя к гостинице, Какузу вдруг понимает, что найденная у алтаря книга лежит у него в кармане. Честно говоря, он не помнил, как она там оказалась, похоже он, не задумавшись убрал ее в карман и забыл. Что ж, книга есть книга, она не хороша и не плоха, пока ее не прочитаешь. А раз уж читать все равно нечего, можно глянуть одним глазком, что там написано. Возможно, он просто отдаст ее Хидану, если она действительно связана с его божком. Только вряд ли Хидан будет ее читать. Какузу заходит в темную, прохладную комнату. Свеча догорела и потухла сама, Хидан, видимо, спит. По крайней мере, сейчас Какузу не ощущает на себе цепкого недовольного взгляда. Он достает еще одну свечу, ставит подсвечник на тумбочку у своей кровати. Укладывается поудобнее, подложив подушку под голову и достает из кармана плаща книгу. Она не кажется зловещей или какой-то загадочной, но Какузу все равно уверен, что это паршивое чтиво. Тем не менее, он решает немного ее почитать перед сном, чтобы окончательно решить, что с ней дальше делать. Только когда в глаз начинает бить луч восходящего солнца, он вдруг понимает, что не сомкнул глаз всю ночь. Он прочел книгу целиком, и едва закончилась последняя строка, Какузу осознает произошедшее. Справа от него слышится шорох простыней, скрипят пружины – Хидан ворочается от солнца, размеренно заполняющего комнату светом. Зевнув, он все же приподнимается на локтях, сонные глаза с трудом фокусируются на замершем на соседней кровати Какузу. Ну, тот факт, что старина Какузу любит почитать хорошую книженцию, Хидана не удивлял. Но никогда еще Какузу не выглядел так. Похоже, он даже не спал. Хидан потер глаза, перелег на бок и склонил голову. – Эй, Какузу, – позвал он тихо, наблюдая, как Какузу медленно поворачивается к нему. Под и без того странными глазами залегли тени и на лице застыло непонимающее выражение лица. Какузу глупо пялится на бледное лицо жреца, ловит его малиновые глаза и всматривается в них. В голове сейчас словно ураган прошелся и перевернул все с ног на голову. Очень странно было ощущать, что сейчас Какузу знает о Хидановой вере больше, чем сам Хидан. И это знание, очевидно запретное и всеми забытое, крепко зацепилось, сохранилось и запомнилось. Оставался открытым только один вопрос – стоит ли Хидану знать об этом? – Ты вообще спал? – спрашивает Хидан и лицо его делается обеспокоенным. Вдруг, вспомнив, что он вообще-то в обиде, жрец взмахивает рукой и поднимается с кровати, – Хотя мне плевать. Пойду вниз. Кивнув ему, Какузу возвращается глазами к книге. В ней действительно не хватало листов, но Какузу мог догадаться, что было на них. И он понимал, почему их там нет. И почему Хидан – единственный бессмертный, оставшийся с давних времен. Знание грело его, словно книга излучала тепло. Знание – золото, самое важное и необходимое. Но в знании нет смысла, если им нельзя поделиться. И теперь Какузу не мог решить, стоит ли им делиться. Рассказать Хидану про эту книгу было бы справедливо – это же его вера, он имеет право знать. Но учитывая нрав жреца, это было опасно. Как он воспримет это? На ветхих, пожелтевших страницах описывались долгие, жестокие и отвратительные эксперименты. Джашинисты пытались достичь бессмертия, не чураясь любых методов. Они похищали детей, пытались наградить их даром бессмертия, но терпели неудачи одну за одной. Конкретные описания техник, видимо, и были на вырванных страницах. Это логично – техники наверняка были запретными, древними и опасными. Подобные знания должны быть похоронены навсегда как можно глубже, а любая голова, в которой они хранятся, снесена с плеч и похоронена там же. Но, судя по сохранившемуся тексту, в какой-то момент сектанты начали делать успехи – некоторые дети выживали после мучительных пыток, и даже обретали способность к регенерации и переносу разума. Часть из них умирала спустя время. Выживших воспитывали в строгом соблюдении заповедей. Не все в итоге становились бессмертными и была грань их телесному восстановлению, и, вероятно, ни один, кроме Хидана, не мог выжить с отрезанной головой. Тем не менее, из детей лепили послушных, запуганных людей, обязанных знать молитвы наизусть и следовать им неукоснительно, боготворя их лорда Джашина. И все же. Самым важным оказалось, что ритуалы не работали. Они были просто не нужны. Никакой связи с божеством в момент агонии, ничего этого не было – это лишь убеждение, которое привили детям с неокрепшими умами. Джашинисты не отличались терпимостью, они ненавидели все прочие религии, они жаждали нести в мир смерть и разрушение, они просто хотели крови всех, кто не признавал их веру. Они следовали пути Джашина, но и простого убийства было достаточно. Тогда, чтобы выросшие жрецы не сошли с пути, им явили «истину» – лишь благодаря ритуалам и жертвам Джашин-сама дарует благословение, но стоит прекратить приносить жертвы, как он тут же его отберет. Но это неправда. Хидану промыли мозг так же, как и остальным жрецам, и он продолжал печься за количество жертв, принесенных Джашину, лишь бы тот не забрал свой дар. По словам Хидана, жрецов больше нет. То ли они все-таки умерли, не обладая бессмертием в полной мере, то ли осознали со временем, что могут жить и не убивая. Это навсегда останется тайной. Но Какузу никак не мог решить – стоит ли говорить Хидану, что он может жить без ритуалов и жертв? Что его способности – всего лишь вариация переноса разума? Как это скажется на его кровожадности и есть ли шанс, что он примет это? С какой стороны ни глянь – затея казалось идиотской. Какузу не мог представить, что Хидан воспримет подобную информацию правильно. К тому же, зачем ему напарник, который вдруг раздумает убивать? Какузу убирает книгу в карман плаща. Трет руками лицо, но понимает, что бессонная ночь бесследно не прошла. Он чувствует тяжесть на плечах и усталость. Внимание размыто, перед глазами словно бледная молочная пелена. Это определенно скажется на его реакции и восприятии. Нельзя идти дальше в таком состоянии сейчас. На раздумья ушло не больше минуты и Какузу, сползая по подушке, зарывается под одеяло, надеясь, что Хидану хватит мозгов его не будить. Хидан же, плотно позавтракав, вышел на улицу и сел на ступеньки крыльца. Он разглядывал вывески на улице, лица людей, снующих тут и там, слушал разговоры. Пока Какузу мотался за своими сраными деньгами, было время подумать. То, что он чувствовал последнее время, стало только сильнее. Пустота, пожирающая изнутри, гнетущая и вязкая. Он словно перестал… ощущать то, что ощущал раньше. Ему и так трудно было это описать – наслаждение от своей и чужой боли, голоса, бесконечно гудящие в голове в такие моменты. И все это становилось все мельче и тише с каждым разом. Чувства меркли и становились пресными. Он все еще чувствовал боль, так же ярко, как и всегда, она так же дарила наслаждение, но… Казалось, что она так и остается в нем, не имея никакого высокого смысла. Сколько он себя помнил, все, что он знал о своей вере – все это просто было заложено в нем будто с рождения. Хидан не помнил своего детства, не помнил родителей, он вообще ничего не помнил, словно родился второй раз, когда ему исполнилось двенадцать. Он открыл глаза и слушал голоса, гудящие вокруг него. Они читали молитвы, и он запоминал их. Все, что ему говорили, все, чему учили, он нес в себе до сих пор. За каждую жертву Джашин благодарил, благословлял и открывал тайны. А было ли это так? Хидан все равно не мог разобрать слов, смывавшихся в единый гул. Он делал так, как требовала его вера. И последнее время он не чувствовал былого восторга. Не чувствовал присутствия его Бога, и ему начало казаться, что он делает что-то не так. И вот даже сейчас, глядя на этих розовощеких детишек, носящихся перед ним, на мужчин и женщин, у него не возникало желания устроить тут резню просто для удовольствия, во имя своего Бога. Ему было все равно. Кто-нибудь мог умереть по велению его руки – а ему плевать. Раздражение накрывало с головой, его злило, когда он чего-то не понимал. Какузу вот всегда мог объяснить что угодно, Какузу, казалось, знал вообще все. Может спросить его? Как же глупо это будет выглядеть – жрец просить безбожника разобраться в вере. Какузу только утвердится во мнении, что Хидан туп, как дерево. Но больше спрашивать все равно не у кого. Хидан поднимается, расправляет плечи и хрустит шеей. Хватит, засиделся. Где это видано, чтобы жрец Великого Бога пускался в какие-то дурацкие размышления. Он поднимается наверх, открывает дверь, уже намереваясь сходу затянуть Какузу в разговор, но замирает, открыв рот. Какузу явно спит, зарывшись в одеяло до самых бровей. Темные волосы спутались, рассыпались по подушке. Очень хотелось его разбудить. Сколько раз Какузу его будил, сколько раз не давал выспаться. Шанс отомстить зудел на кончиках пальцев, но Хидан, решив, что он собирается просить у напарника помощи, понимал, что разговора потом точно не получится. Тогда он решает набраться терпения. Заваливается на свою кровать, думая, что это, в принципе, неплохой шанс поспать еще. Сон, правда, не шел, в конце концов он этой ночью и так неплохо выспался. Лежа на боку, Хидан смотрит на спящего Какузу. Смотрит и пытается собрать все свои мысли в кучу, чтобы не наговорить лишнего. Он с трудом представляет, о чем вообще говорить и чем больше думает об этом, тем сильнее убеждается, что говорить вообще не стоит. Глупая это была затея… Какузу открывает глаза, сразу понимая, что уже вечер. Он проспал до вечера так спокойно, даже удивительно. Глядя перед собой, он видит, что Хидан лежит на своей кровати на спине, разглядывает ногти на вытянутых вверх руках. Мается от безделья. Надо думать, он плотно отдохнул в этот внезапный «выходной», так что не будет ныть дольше, чем обычно. Только теперь придется наверстывать упущенное время и выдвигаться на ночь глядя. – Неужели проснулся? – недовольно бубнит Хидан, замечая движение краем глаза, – Что это с тобой? Заболел? – Не твое дело, – отвечает Какузу, бодро вставая и принимаясь собираться, – Нужно уходить. Теперь придется всю ночь идти. – Так говоришь, будто это я виноват. – В некотором смысле… – говорит Какузу, но осекается. Он не планировал заводить этот разговор сейчас, рано. Нельзя такую информацию обрушивать на эту седую голову слишком резко. Сперва надо все обдумать. – Ну конечно, я всегда виноват в любой, блять, херне, – Хидан не упускает возможности возмутиться, но тоже встает со своего лежбища. – Хидан, не действуй мне на нервы. Пошли. --- К утру начинала одолевать усталость. До ближайшего убежища еще полдня пути, и Какузу никак не мог решить, сделать привал или все-таки напрячься и дойти уже, наконец, до места. Они шли вдоль реки, и едва Какузу хотел остановиться, как сзади подбежал Хидан и схватил его за плечо. – Видишь двоих шиноби на том берегу? – шепчет Хидан, указывая между редкими деревьями куда-то в сторону гор, – Передохни пока, я их убью. – В этом нет необходимости, они нас не заметят, – отвечает Какузу, но он понимает, зачем Хидану это. Вообще-то это даже на руку – подвернется возможность понаблюдать за жрецом снова и задать пару наводящих вопросов. – Да мне похуй, – бросает Хидан, запрыгивая на ветвь дерева и тут же замирая, как дикая кошка. Какузу прислоняется к дереву плечом и наблюдает. В движениях Хидана все та же грация и кровожадность, нерушимая точность и такая плавность, словно он танцует со своей косой. Он, как всегда, улыбается и веселится, смех становится все громче, чем больше крови окропляет землю. В какой-то момент Хидан падает на спину – один из шиноби, еще живой, хватает канат косы и натягивает, подкашивая Хидану ноги. Какузу дергается, отстраняясь от дерева, но вовремя останавливает себя – это не тот случай, когда нужно бросаться на помощь. Очевидно, этот шиноби еще жив, потому что Хидан намерен принести его в жертву, так что он справится. Но Какузу замечает, что Хидан поднимается с земли без свойственной ему оголтелой, мстительной злости. Он просто встает, чертит круг и вроде бы все как обычно, но никакого безумного предвкушения на бледном, заляпанном кровью, лице не наблюдается. Пробив грудь иглой, даже не угрожая, не произнося свои вечные тирады и восхваления Джашину, Хидан опускается на колени. Держась одной рукой за торчащую из груди иглу, а другой касаясь пропитанного кровью песка, жрец слегка покачивается и, закинув голову вверх, наконец падает на спину. Неслышно, тщательно выбирая куда ступать, Какузу приближается к месту сражения. Он замечает у камней поросль белых цветов – они ютятся у скалы, словно белые пушистые птенцы. Теперь они, как и вся округа, забрызганы алой кровью, но ничуть, впрочем, не потеряли своего очарования. Остановившись рядом с Хиданом, Какузу наклоняется и срывает один цветок, разглядывая его. Честно говоря, он даже не знает, что это за растение, никогда прежде не видел подобных. В голове проносится наивная, слащавая ассоциация – Хидан сейчас такой же белый, тихий и кровавый, как этот цветок. Нахмурившись, Какузу сжимает пальцы в кулак, сминая белые лепестки. Слышится натужный, судорожный вздох. Какузу оборачивается к Хидану и видит, что тот, сильно сжав веки, скривился то ли от боли, то ли от злости. Он скалится и начинает завывать. Его красивое лицо искажается от эмоций, рвущихся наружу. – Ничего! – вдруг выкрикивает он, широко распахивая глаза, и свирепеет, когда замечает стоящего рядом Какузу, – А тебе какого хрена тут надо! – Что с тобой? – спрашивает Какузу, зная, что сейчас нарвется и взбесится в ответ. – Не твое СОБАЧЬЕ ДЕЛО! – взрывается Хидан, вставая на ноги. Он растерянно озирается вокруг, словно не знает, за что зацепиться, чтобы высказаться. Резким, нервным движением он выдирает из груди иглу, несколько капель крови попадает Какузу на плащ. Тот шумно вздыхает. Хидан, повернувшись к нему, находит глазами его сжатую в кулак руку и злость на миг уступает место удивлению. От движения чужой руки жрец слегка отшатывается, готовясь принять удар, но Какузу просто раскрывает ладонь, показывая смятый цветок. И пожимает плечами. Это действительно сбивает Хидана с толку. Он смотрит на белые лепестки, они уже начали сереть и ветшать. Если Какузу и хотел этим что-то сказать, то нихренашеньки непонятно. Подняв на Какузу взгляд, Хидан понимает, что уже не злится. Осталась только та пустота в груди, на месте умершего, но уже восстановившегося сердца. – Ничего не слышу, – тихо произносит он, опуская голову и зарываясь пальцами в седые волосы, – Не чувствую. Джашин-сама меня бросил. – Но ты же все еще бессмертный, – говорит Какузу, не выдавая эмоций. Все, что он прочел – правда, а сейчас он убеждался в этом только сильнее. – Ну да… ну… – Хидан мотает головой, не зная, что хочет сказать. Ему все так же трудно подобрать слова, но теперь начал одолевать страх. Что, если то, о чем он думает, не понравится его Богу? А если он осмелится сказать это вслух? Нельзя усугублять свое положение. Хидан резко вздергивает подбородок, смеряя Какузу долгим подозрительным взглядом. Странно, что тот не злится. – Что я делаю не так, – бубнит Хидан, подходя к реке и опуская в холодную воду руки. Кровь смывается, тяжелыми, густыми линиями расходится по течению, – Чем я разозлил Джашина… – Нет никакого Джашина, – говорит Какузу. – Да-да, че ты еще мог сказать, – отмахивается Хидан, пытаясь смыть кровь с лица. – Серьезно, Хидан, – слова жгут язык и Какузу не может остановить их. Он понимает, что сейчас неподходящее время для разговора, Хидан не поймет, но все равно продолжает, – Это просто секта, практикующая запретные техники. – Тебе ли не похую, Какузу? Если хочешь так думать, думай, мне надоело тебя пытаться убедить. – Смотри, – Какузу нетерпеливо достает из кармана книгу и держит ее, показывая Хидану знак на ее обложке, – Я нашел это, когда ловил последнего беглеца. И… да, я ее прочел. Нет никакого Бога, есть только секта отступников, которая проводила эксперименты на детях. И ты единственный удачный. По бледному лицу стекают капли холодной воды, виснут и спадают с ресниц. Хидан застывает, приоткрыв рот, смотрит на знак на черной обложке и не верит своим глазам. Он был уверен, что он вообще единственный. Что никаких книг, свитков, никаких знаний не осталось, все кануло в лету. Что не было жрецов, нет и не будет. – Тебе не обязательно кого-то убивать, чтобы быть бессмертным. Нет никакого бога, Хидан. Есть запретные техники. – Ты бредишь. – Прочитай сам! – раздраженно повышает голос Какузу и бросает Хидану в руки книгу, – Может мозги на место встанут. – Но если мне не надо… Тогда зачем я… Зачем я вообще? – растерянно спрашивает Хидан, держа книжку в руках. – Понятия не имею. Тебя вырастили как оружие, так будь оружием. – Чьим? – Сейчас ты оружие Акацуки. Как и я, – Какузу отворачивается, рассматривая лица убитых шиноби. Интереса они не вызывают и он, мельком взглянув на Хидана, переходит реку, чтобы вернуться на тропу, – Пошли. Сделаем привал у излучины реки. Дорогу до привала Какузу прокладывал сам, просто полагаясь на интуицию. И пока они шли, ему было интересно, о чем думает Хидан. Жрец молча плелся позади, прижимая книгу к груди, и хмурился. Похоже, он напрочь выбит из колеи и пытается разобраться в себе. Кто знает, справится ли он сам. Какузу теперь чувствовал себя немного виноватым – наверно, он все-таки не имел права ломать Хидану все мироустройство так резко. Возможно, он вообще не должен был поднимать эту тему. Устраиваясь у дерева, Какузу обращает внимание, что Хидан не садится. Он стоит рядом, пялясь куда-то в чащу и словно хочет что-то сказать, но не решается. Теребит край рукава, постукивает по книге пальцем и, закрыв глаза, вздыхает. – Я не пойду дальше, – наконец произносит он, принимая уверенное выражение лица. – Что? – Мне это не нужно. – Хидан, ты в любом случае останешься бессмертным, что тебе еще делать, как не оставаться в организации отступников? Ты ведь отступник, беглец, для всех ты враг. – У меня больше нет цели и смысла, Какузу. И что бы Какузу не хотел сказать еще, он бы все равно не смог убедить жреца остаться. Он бы даже не успел – договорив, Хидан развернулся и зашагал прочь, сам не зная толком, куда идет. Останавливать его силой глупо, да и Какузу-то какое до него дело, чтобы так упираться? Этот вопрос в компетенции Лидера, так что Какузу просто смотрел вслед Хидану, думая, как глупо все получилось. Он ожидал любой реакции, но Хидан превзошел своим идиотизмом все ожидания. Как бы то ни было, остаток пути предстояло преодолеть одному. Какузу чуть улыбнулся под маской – вот оно, разве не этого он хотел так долго? Тишины и спокойного сосредоточения на задаче, без споров и болтовни. Ему не привыкать болтаться по миру одному. --- Хидан шел несколько часов, не разбирая дороги. Он не замечал, что ободрал лицо о ветки, от которых даже не пытался увернуться. Изнутри раздирала какая-то невообразимо гнусная тоска, он знал ей причину, но никогда не думал, что она будет настолько болезненной. В голове было пусто – никаких внутренних споров и противоречий, никакого привычного гула голосов, ничего. Только неизмеримая боль, опоясывающая голову, как настоящая мигрень. Когда совсем стемнело, он остановился. Медленно оглянувшись, он понял, что вообще не представляет, где он. У него нет карт, да и он не умеет их читать. Нет Какузу, который показал бы дорогу. Нет звезд, все небо заволокло тучами, похоже, собирался дождь. В воздухе пахло грозой и сыростью, хвойный лес замер. Чувствуя, как устали ноги, Хидан садится у дерева, откидываясь на него спиной. Ему нечего делать, кроме как думать. И он пытается. Думает о том, что его вообще привело в Акацуки. Ведь он просто скитался по свету, рассказывая людям о своей вере. Убивал несогласных присоединиться, да вообще всех подряд убивал, упиваясь тем, что служит такому великому Богу, как Джашин. Чувствовал себя всесильным и свободным. А когда встретил тех троих на дороге, его убедили не слова Конан, а Какузу. Показалось на миг, что Какузу такой же, что Какузу поймет. Вот именно, что показалось. Чего ради Хидан мотался с Какузу по миссиям? Из-за тоски? Из-за стремления убивать? Кажется, да. Возможность не искать жертв самостоятельно – тоже один из аспектов. Со временем он понял, что Какузу – не такой, и общего у них совсем ничего. Но Хидан уже успел к нему привыкнуть. Чем больше Хидан думал, тем паршивее ему становилось. Он встал на ноги, собрал хвороста на небольшой костер и, разведя огонь, вернулся на свое место. Достал книгу, долго смотрел на знак на обложке, проводя по мягкой коже пальцами. Хидан решил прочитать ее. Это единственное свидетельство того, что он сам существует. И теперь ему хотелось знать то, что знал Какузу. Пусть даже из-за этого вся жизнь пойдет наперекосяк. И с каждым словом все сильнее на языке проявлялся привкус горечи. Он чувствовал, как зудят глаза, часто моргал, но продолжал читать. В горле словно скапливался ком невысказанного, болезненного, шею сдавливало и заставляло дышать чаще. Хидан не особо разбирался в техниках и печатях, но даже для него, настолько несведущего, все написанное казалось ужасом. Сектанты доводили техники лечения до абсурда, с маниакальной упертостью выходя за пределы возможного. Они убивали детей, и, используя свои техники, возвращали их к жизни. Выживал один из десяти, но и он не мог считаться идеальным, если не обладал настоящим бессмертием. Многие выжившие дети регенерировали быстро, их не брал яд, их раны заживали, потому что они уже были мертвы. – Значит, получается, и я вовсе не живой, – вслух размышляет Хидан, уставившись в текст на странице. Поднятые из мертвых, существующие за счет техник и печатей – вот, кто такие жрецы Джашина? Вот кто он сам? Мертвое существо, которому не место среди живых. Идеальный результат эксперимента, чье-то великое достижение. Само существование Хидана – противоестественный факт, о котором никто не знает. Кроме Какузу. Хидан не знал, что ему делать. По привычке он боялся, что его божество отнимет у него бессмертие, но это было что-то вроде фантомной боли. И хоть он вовсе не обязан верить какой-то книжке, которую приволок Какузу невесть откуда, он ей, почему-то, верил. И понимал, что теперь его существование абсолютно бесцельно. Что может быть хуже бессмысленной вечной жизни? Одиночество хуже. --- Какузу успешно добрался до убежища, сплавил заработанные деньги и отдохнул с дороги. Рано или поздно ему придется объяснять Лидеру, куда делся его напарник, но Какузу на этот счет особо не волновался. Все поверят, если он скажет, что жрец просто куда-то смылся. Это вполне ожидаемое поведение для Хидана, таким никого не удивишь. Рассказывать про запретные техники, доведенные до идеала ценой тысяч жизней, Какузу не планировал. Подобное должно исчезнуть, умереть и превратиться в пыль, чтобы ни у кого больше не возникало желания повторить такие эксперименты. На ум приходит Хидан, который, как результат чьих-то мерзких замыслов, тоже должен бы исчезнуть. Он не должен был выжить. Почему именно он выжил? Почему именно он получил это идеальное бессмертие? Или и оно не идеально? Пальцы свело тянущим напряжением, почему-то похолодело в груди от мысли, что Хидан даже не помнит, что именно с ним делали. Ему было так мало лет, он был обычным мальчишкой, которого убили и вернули, а потом, убедившись, что он именно то, что сектанты искали, убивали еще и еще, проверяя, где его пределы. Поэтому он такой? Несносный, дерганый и нервный чудак, который едва ли умеет молчать. Теперь Какузу понимает, что Хидан боится молчать. Хидан ненавидит тишину. И сейчас он один, невесть где, не имея возможности изводить Какузу своей болтовней. Интересно, он способен умереть от тоски? --- У Лидера не нашлось для Какузу нового задания. До поры можно было оставаться в убежище. Сидя за столом, Какузу, как всегда, рассматривал карту и свою книгу. В округе не было даже пункта обмена, не говоря уж о каких-то деревнях или городах. Полная глушь. Он здесь уже пару дней, правда сам не мог себе объяснить, почему. Можно было бы двинуться к другому убежищу, по дороге найти пару беглецов, заработать денег... Наверно, где-то в глубине души, Какузу надеялся, что Хидан придет сюда. Решит вернуться, найдет дорогу. Но время шло, а Хидан не возвращался. Какузу отбросил все свои раздумья прочь и решил уходить. Ему было стыдно признавать, что он скучал по Хидану. Скучал по болтовне, по дурацким шуткам, по малиновым глазам, смотрящим словно насквозь. Скучал по ощущению, что он ответственен за кого-то. И хотя Хидан вполне себе самостоятельная боевая единица, Какузу все равно чувствовал за него ответственность, наверно просто потому, что он старше. – Чертов дурацкий Хидан… - еле слышно проворчал Какузу, выходя из убежища. Шагая в сторону леса, он заметил у корней крупной ели цветы. Те же белые цветы, маленькие, незаметные, которые надежно прятались за зарослями травы. И снова, следуя какому-то порыву, Какузу наклоняется и срывает цветок. Он идет по тропе и крутит цветок в руке, сам не зная зачем. Что-то похожее, наверно, испытывал Хидан, когда бесцельно вертел в руках свой амулет или теребил цепочку, как четки. Путь до ближайшего селения занял несколько дней, Какузу изрядно утомился, дорогу нельзя было назвать простой. Он несколько раз попадал под ледяной дождь, от которого сводило руки, но ему в любом случае не привыкать. Непривычно было не слышать возмущений и просьб остановиться на привал, но и с этим он смирился. Смирился, но ему это не нравилось. Он злился, сжимал челюсти и ворчал, но понимал – Хидана ему не хватает. Словно что-то постоянное, нерушимое вдруг пропало. Глядя на свои руки, Какузу даже думал, будто одной руки ему не достает, настолько это было живое ощущение досадной потери. Где жрец сейчас? Что делает? Какими словами проклинает Какузу? Добравшись до небольшого городка, Какузу уже обзавелся деньгами. Выследил двоих беглецов, скрывавшихся в брошенной хижине на окраине, сдал их в пункт обмена и теперь руку оттягивал весьма увесистый чемодан денег. От чего-то даже это не грело душу так, как раньше. Лежа на кровати в снятой на ночь комнате, Какузу даже чуть ли не подхватился, чтобы отправиться искать Хидана, но взял себя в руки и выбросил эту мысль из головы. Нужно просто привыкнуть. В конце концов, привыкнуть к желанной тишине будет явно проще, чем когда он привыкал к присутствию вечно галдящего, раздражающего придурка. Оказалось, не проще. Оставляя утром ключ хозяину гостиницы, Какузу обернулся, пытаясь по привычке удостовериться, что Хидан ничего не забыл. Уходя из города, Какузу обернулся, чтобы убедиться, что Хидан не застрял у лавки с едой. То и дело Какузу слышался его голос, то и дело он ждал комментария о поганой погоде, или палящем солнце, или чертовых жуках и мухах, которые лезут в лицо. Это уже начинало казаться манией, хотелось побиться головой о дерево. Какузу понял, что чахнет. Ему становится скучно и – о боже! – одиноко. Он всю жизнь успешно справлялся с одиночеством, находя в нем сплошные плюсы. А теперь ему, черт возьми, становилось больно. Что-то ныло и скребло, что-то давило на жалость. Болезненно тянуло мышцы, пока он шел, сдавливало виски мнимой болью, сбивало с пути. Он решил дойти до главного убежища в Амегакуре. Переброситься с Лидером парой слов, увидеть остальных, чтобы убедиться, что ничего не изменилось. Все идет своим чередом, все, как и раньше. Нужно просто стереть из памяти временной отрезок, в котором за ним таскался Хидан, и все будет так же, как и было. Дурные напарники, которых он убивал, одиночество и спокойствие. Проходя мимо одного небольшого селения на границе страны, Какузу решил зайти за провизией на остаток дороги. Он стоял у ларька с выпечкой, когда среди толпы его взгляд зацепился за седую макушку. Сердце вдруг дернулось, ударило сильнее, сбивая с ритма остальные сердца. Продавец окликнул Какузу, но тот не обращал внимания, он следил глазами за человеком в толпе до тех пор, пока тот не обернулся. Нет. Совсем не те глаза. Чертыхнувшись, Какузу словно очнулся, проклиная самого себя. Купил еды и поспешил убраться отсюда подальше. По дороге к Амегакуре, он прокручивал в голове этот момент. Глупо врать самому себе, он хотел, чтобы это был Хидан. Хотелось знать, что он жив, что не сдался и нашел себе место. Пусть даже это место не рядом, пусть в каком-то городе или деревне. Хоть от этого и не стало бы легче. Хватило бы этого? И теперь Какузу усиленно пытался обмануть себя, убедить, что хватило бы – увидеть, взмахнуть рукой и уйти. От появившейся в воображении картины нестерпимо сдавило горло. Конечно, не хватило бы. Владения Пейна встречали тоской, так идеально подходящей к настроению Какузу. Его раздражал вечно льющий дождь, но сейчас ему казалось, что он его заслужил. Пусть капли нещадно бьют его по плечам, словно каждая из них – слово, необдуманное и резкое. Какузу подходил к главному зданию, когда взглянул наверх. Лидер частенько заседал на этой странной скульптуре, многозначительно вглядываясь вдаль. И сейчас на краю крыши Какузу видел плащ Акацуки, но это был не Пейн. Угадывался силуэт косы, плащ развевался на ветру и Какузу не верил своим глазам. Он остановился, моргнул насколько раз, стянул с лица маску, подставляя лицо каплям дождя. Постояв так несколько минут, убедившись, что силуэт на крыше никуда не делся, Какузу продолжил идти. Зайдя в темное помещение, он оставил чемодан с деньгами у ступеней и направился наверх. Никого не встретив по пути, он поднялся на верхний этаж и вышел на крыши через огромное пустое окно. Хидан стоял к нему спиной на самом краю, уже промокший до нитки. Светлые волосы потемнели. – Хидан? – тихо обращается к нему Какузу, вставая за спиной. Жрец вздрагивает и склоняет голову, проводя по лицу руками. – Я знал, что ты придешь сюда рано или поздно, – отвечает Хидан, тут же поворачиваясь. Кажется, его лицо осунулось, глаза немного впали и резко очертился острый нос. Блеклый свет ложился на скулы и впалые щеки, и он походил на себя самого, когда во время ритуала его покрывала черно-белая раскраска. Тоска его убивала. Какузу молчал. Он смотрел на бледную шею, на которой явно просматривались мышцы, на ярко выраженные ключицы, покрытые мелкими шрамами и синяками. Подняв взгляд, Какузу замечает такие же шрамы и на лице, но они едва заметны из-за цвета кожи. Задумавшись, Какузу не знает, что сказать. Он столько думал об этом, думал, что сказал бы, а чего говорить не стоит. А теперь будто все, что он представлял, не подходит. Все не то. Все слова бессмысленны, они ничего не значат. – Мне повезло прийти сюда, – говорит Хидан, как-то рвано выдохнув, – Я не знал, куда иду. В какой-то момент вышел на дорогу, она привела меня к селению на границе, и оно показалось мне знакомым. Я же ходил сюда несколько раз по той дороге… с тобой. – Давно ты здесь? – спрашивает Какузу, глядя куда-то вдаль мимо Хидана. – С прошлой ночи. – Что ты теперь собираешься делать? – Я много думал над тем, что здесь написано, Какузу, – Хидан достает из кармана книгу и взмахивает ею, – И пришел к выводу, что меня не должно быть. – И что это значит? – Ты можешь меня убить? Ты столько раз говорил, что сделаешь это. Ты знаешь способ? Какузу переводит взгляд на Хидана, к его малиновым, печальным глазам. Молчит, не зная, что ответить. Он не видит в чужих глазах решительности, эти слова, эта просьба – не то, чего Хидан на самом деле хочет. Это лишь один из вариантов и выбрал он его от отчаяния. – Нет, Хидан, я не знаю, – врет Какузу и нащупывает в кармане плаща что-то маленькое и невесомое. Достает, протягивает к Хидану ладонь, на которой лежит белый цветок. Уже засохший, а потому слишком хрупкий, но все такой же красивый. – Зачем ты таскаешь с собой цветок? – хмыкнув коротко, спрашивает Хидан. – Понятия не имею, – ворчит Какузу, опуская руку и позволяя цветку упасть. Хидан молчит с минуту, глядя на рассыпавшиеся и намокшие лепестки на черепице крыши. Такой странный жест. – За эти дни я ни разу не провел ритуал, – говорит Хидан, проводя руками по волосам, – И нихрена не изменилось. В чем теперь мой смысл? – Просто живи как все, – не сдержав раздражения, отвечает Какузу. Его бесит, что Хидан огорчен своим положением. Черт возьми, он должен радоваться! Он не раб божества, он свободный, бессмертный человек. Он может делать что захочет, но вместо этого выглядит так печально, что у Какузу щемит в груди. – Как это, Какузу? Уйти в деревню и работать в поле? – Что за чушь. Ты наемник, вот и будь им. Ничего не изменилось, понимаешь? – Все изменилось! Мое существование бесцельно! Меня не интересует война, не интересует мир. Мне плевать на деньги, на жизнь и на смерть, - Хидан, взмахнув рукой, делает шаг назад и оступается, роняя книгу. Он подошел слишком близко к краю, но Какузу, вовремя среагировав, успевает схватить его за плащ и утянуть к себе. – Я бы все равно не разбился, – бубнит Хидан, отбиваясь от чужих рук и делая шаг в сторону, но во взгляде Какузу видит болезненную горечь. Это слишком трудно сдержать, да Какузу и не пытается. Он снова хватает Хидана за плащ и тянет обратно к себе, одной рукой обхватывая того за шею. Какое-то время они стоят молча, Какузу чувствует, как напряглись и расслабились у Хидана плечи, и он положил голову Какузу на плечо. – Ничего не изменилось, Хидан, – прижимая Хидана к себе одной рукой, Какузу берет его за запястье другой и держит, словно боится, что тот убежит, – Вспомни, зачем ты присоединился к Акацуки. Эта причина никуда не делась. Хидан хмурится и сводит брови. Он не совсем уверен, о чем говорит Какузу. В тот сумбурный момент Хидан мало о чем думал, но ведь его убедил именно Какузу. Ну, это было конечно очень эмоциональное решение, у Хидана сыграли чувства. Это Какузу имеет в виду? Или то, что Лидер одобрил Хиданову веру, позволяя проводить ритуалы? Какузу слишком умен, чтобы не упоминать веру сейчас. – Я тебя правильно понимаю? – задумчиво спрашивает Хидан, бубня Какузу в плечо. – Может и правильно, – без эмоций отвечает Какузу, впервые в жизни так сильно волнуясь. Где это видано, но его чуть не трясет от страха. Это же Хидан у него в руках. Хидан! Полоумный, раздражающий, дурной жрец! Но время споров прошло – Какузу явно недооценил его значимость для самого себя. – Отпусти, – Хидан дергает рукой, заставляя Какузу расцепить пальцы на запястье. Он сразу протягивает обе руки и обнимает Какузу крепко-крепко, даже слишком. Ему с трудом верится, что Какузу, его старина Какузу способен на что-то подобное. Он последний человек, от которого можно ждать поддержки и помощи, но от того это и ощущается так ярко. – Ты все тот же бессмертный, Хидан. Вот им и оставайся, – говорит Какузу, склоняя чуть голову, чтобы коснуться щекой мокрых седых волос. – Тогда я останусь твоим напарником, – отвечает Хидан. – А я – твоим. Хидан поднимает голову резко, вглядываясь в странные глаза перед собой. Это все точно не шутка? Но глядя на то, как по смуглому лицу Какузу так же стекают капли дождя, как и по его собственному, Хидан почему-то верит. Он видит Какузу без маски, видит, что тот не смеется и не кривит издевательски губы. Не выдержав, Хидан еще сильнее сжимает руки и подается чуть вперед, чтобы невесомо коснуться губами стежка на Какузовой щеке. Нить жесткая и шершавая, но такая же теплая, как и кожа. Какузу с замиранием сердца закрывает глаза. Момент кажется ему настолько же трепетным и хрупким, как тот белый цветок, который он зачем-то с собой таскал. Он чуть опускает голову, видит лежащую у них под ногами книгу и, щелкнув пальцами, поджигает ее. Пусть сгорит к черту это знание, и пусть они с Хиданом когда-нибудь о нем тоже забудут. – Теперь я не смогу ныть из-за ритуалов, – тихо говорит Хидан, выдыхая Какузу в шею, – Но я придумаю что-нибудь другое, чтобы тебя донимать. В его голосе слышится досада и хитрость, Какузу улыбается. Он протягивает и вторую руку, чтобы обнять Хидана покрепче. – Уверен, придумаешь.