Сны.

Холод пробирал до костей. В этой тьме он не видел смысла делать попытки что-либо рассмотреть. Всё равно знает это место, как свои пять пальцев. Пальцы нащупали кнопку включателя и щёлкнули. Старая настольная лампа неохотно замигала, отпугивая темноту вокруг. Глаза привыкали к свету. Обстановка была так себе. Но так было всегда, ровно столько, сколько он себя помнит. На столе царил художественный бардак, как гордо его окрестил сам Ким Докча, из рисунков и множества исписанных листов. Он пробовал писать. На хлипком стуле был ворох одежды за неимением нормального шкафа. Он только недавно сломался окончательно. Стул тоже грозился. Кровать у окна, из-под которого сильно дуло и завывало так, что хотелось зажать уши, скрипела от каждого неловкого движения. Ким Докча был неловким, поэтому скрипела она часто. Раздался рёв грома. Небо рыдало. Рыдала душа. К старенькому плееру подключены наушники, тянувшиеся к его ушам. Телефон сломан. Не его силами, конечно. На ремонт нужно заработать, а пока у него есть любимый плеер. В этой вещице хранилась часть его души. Вся музыка была его сокровищем. Ким Докча слабо улыбнулся. Знакомые приятные мелодии лились в уши, отключая тревоги, оставляя лишь усталость, безмерную усталость, такую бестолковую. Израненные руки проводили ваткой с перекисью по ранкам на теле. Когда-нибудь эти ублюдки ответят за избиения людей, но тем, кто преподаст урок, будет не он. Прохладная мазь ложилась на синяки, а тонкие пальцы с усилием специально проводили по больным местам. Больно. Это особая форма мазохизма, думает он. Да и ладно, отвечает внутренний голос. Дождь, грозившийся выбить заляпанное окно, перебивал всю музыку. Одна рука, та, что не в мази, потянулась увеличить громкость. Ким Докча выдохнул пар. Рекордный холод, на его памяти. И не согреться же, он знал, поэтому сидел на кровати, зализывал раны и даже не думал поискать вещи потеплее, чем футболка и лёгкие спортивные штаны. В голову пришла мысль. Руки безвольно упали по бокам, пока спиной парень опёрся о стену. Как же всё до этого дошло? Впрочем, как пришло, так и ушло. Жизнь, конечно, его, но на счёт дела он не уверен. И так сойдёт. Спать не хотелось в такой мороз, только верная смерть. Снаружи громыхнуло. Ким Докча вздрогнул. Почему-то становилось страшно. В этом мире он был один. В этой стуже, в этой тишине, в этом мрачном полумраке. С болевшими ранами по всему тему, с болевшими ранами по всей душе. Ким Докча прикрыл глаза. Казалось, его кто-то звал по имени. Очередные слуховые галлюцинации, он это переживал уже несколько раз. Ничего, сможет пережить и в этот раз. Но голос раздавался всё ближе, всё настойчивее звал, будто отчаянно пытаясь докричаться. Почудились прикосновения тёплых рук к плечам, лицу, даже до губ дошло. Дыхание резко перехватило, Ким Докча подорвался со своего места. Дышал загнанно, будто убегал от кого-то. В глазах мутно, ничего не было видно. Не пропадали только тёплые, почти обжигающие прикосновения, легко скользящие по спине, плечам. Стараясь фокусироваться только на них, Ким Докча попытался что-то сказать, но из горла вырвался только хрип. Его прижали к чему-то большому и тёплому. Объятия, дошло спустя минуту. Дыхание выравнивалось. Объятия дарили спокойствие, ощущение защиты. Но его от этого на мгновение оторвали. Тёмные обеспокоенные глаза заглянули почти в душу, между бровями залегла складка. Он узнал родное лицо. — Ю Джунхёк. Губы напротив, до этого плотно сжатые в тонкую линию, немного расслабились. Ким Докча почувствовал, как развязывается тяжёлый узел где-то в груди. Ему снилось прошлое. А сейчас он не один.