Тебя не существует

— Меня не существует. Я мертва, — говорит Мэри доктору Ватсону, и Дазай думает, что хорошо, что Оды не существовало никогда.

***

Они отражаются в одной из луж. Асфальт не успевает высохнуть за день, а ночью, наверное, должно похолодать. Но это не сейчас. Сейчас они отражаются в одной из талых луж. За спинами снова играет солнце, совсем не обижаясь на чужие выходки, а на небе нет ни облачка. — Тебя не существует, и от этого проще, — выдыхает Дазай. Ищет в отражении глаза Оды, зная, что тот уже нашёл его. — Но проще ли? Знать, что ты мог быть у меня, но тебя нет. Может, ты есть, но не в этой вселенной? Как, наверное, счастлив тот Осаму Дазай... — Ода молчит. Только ветер разносит слова Дазая по улице, забывая, или, может, запоминая их навсегда. — Ты мог бы сказать хоть слово, Одасаку. То, что я тебя выдумал, не значит, что ты должен всегда молчать. — Ода качает головой. "Не время", или, быть может, "не сейчас". Впрочем, это одно целое, две крайности одной сущности: Дазай может измерить все время на земле бесконечностью глупых "сейчас". Он усмехается: — И ладно. Как считаешь нужным, Одасаку.

***

В Люпине нет никого. Даже Учителя. Хозяин уходит куда-то в складные помещения, но Дазаю неважно, зачем. Он снова крутит стакан с виски, разглядывая его, словно пытается в нем что-то найти. Рядом стоит ещё один. — Как тебе, Одасаку? — И снова никакого ответа. Лампа в одном из светильников еле слышно жужжит, будто собирается перегореть в одну из ближайших секунд. Она моргает, стоит Дазаю перевести взгляд, но почему-то держится, не прекращая существовать в этом мире. — Как думаешь, она сгорит до того как мы уйдём? — Полагаю, тебе стоит оставить щедрые чаевые. Хозяину придётся заменять. — Он может оставить её так. Или даже разбить и вернуть на место. Добавит антуража. — И оставит этот бар без света. — И ты как всегда прав, Одасаку. Они замолкают. Лампа снова жужжит. — Может, она и не хочет перегорать, а туда просто туда забрался шмель? — Надо попросить хозяина его оттуда выпустить. Или хотя бы предупредить. — Ага. — Молчание. — Жаль... — Дазай отвлекается от своего напитка, поворачивает голову. Стул, стоящий рядом, абсолютно пуст.

***

Весеннее солнце заглядывает в оконные проёмы, предлагая дружить, но Дазай снова задергивает шторы. Одасаку отрывается от своей книги и смотрит на него нечитаемым взглядом. — Нет, знаешь, это правда проще. Мне не надо тебя ни с кем делить. Не надо переживать, все ли хорошо, не решил ли ты пойти на что-то самоубийственное. Не надо прощаться. Это лучшая из твоих участей. Ода не отвлекается. Не меняет своего положения, не поднимает от книги глаз, но Дазай знает: он его слушает. — Хотя, может, лучшей участью стала бы жизнь. Не знаю, насколько счастливой она бы была... — Он пожимает плечами. — Наверное, тем счастливее, чем дальше от меня. Ода все ещё молчит. Его глаза бегают от строчки к строчке, кажется, он вчитывается в каждое слово. Будто каждое предложение, которое он читает, уже маленький рассказ — со своей экспозицией-кульминацией-развязкой. — Представь, если бы все, что у меня от тебя осталось, было бы простой фотографией?.. Хотя, ты и сейчас в моей жизни как двадцать пятый кадр. Знаешь, один на все остальные. Чтобы я удивлённо моргал и все пытался понять: может, мне померещилось? Может, никакого тебя и вовсе нет? Хотя в этом и есть правда: тебя не существует. Я действительно тебя выдумал. Но мне все равно. — Он отворачивается, наблюдая за тем, как наглый солнечный луч все же пробивается в щелочку между шторами. — Это лучшая участь для нас.