Неудачники

— ТАК ПОЧЕМУ ТЫ НЕ СДОХНЕШЬ ПРЯМО ТУТ?! ПОЧЕМУ ДОСТАЁШЬ МЕНЯ СВОИМ ЕБУЧИМ «УБЕЙ МЕНЯ!» А?! Хёнджин выплёвывал слова с дикой ненавистью прямо в лицо Джисону, который сидел на стуле, покорно выслушивал его крики и лишь тихо всхлипывал от душевной боли. Сердца обоих разрывались на куски, но у каждого из них своя причина трещин. Джисон — скупая любовь, Хёнджин — полыхающая ярость. Но оба страдали от самих себя и друг друга ненавидели: кто-то громко, а кто-то тихо. Хёнджин устало упал на стул напротив и с силой сжал голову, которая трещала от сильной боли. — Если я и был наёмным убийцей, то это не значит, что я смог бы спокойно убить тебя, чёртов ты идиот… — глаза сверкнули гневом, но Хван просто не в силах был поднять их, ведь виски запульсировали ещё сильнее. — Раз так хочешь умереть, то почему сам не наложишь на себя руки? Страшно что ли? — Нет. Не страшно… — подал голос Джисон, потупив голову. Казалось, что ещё чуть-чуть — и парень сложится вдвое, настолько сильно он ссутулился. — Так чего ты ждёшь? — У меня нет времени на смерть, — он наконец поднял глаза. — До встречи с тобой может я бы и убил себя, но сейчас… Помимо толстых потных мужиков с сигарами я должен обслуживать ещё и тебя. И вместо того, чтобы трахаться, ты мне голову морочишь только. Ещё и деньги за это платишь, кретин… Джисон облокотился на потрескавшуюся стену и тяжело выдохнул. Он медленно перевёл взгляд на Хёнджина — слабый оскал, полный злорадства, появилась на его губах. — Голова болит, да? И таблетки кончились? Неудачник. Так и помрёшь тут из-за мигрени. — А ты видимо ждёшь моей смерти… Нет бы свою устроить, — Хёнджин кое-как поднял раскалывающуюся голову. Их взгляды встретились, и Хван прикусил губу, грустно вздохнув. — Я накопил на врача. Сходил две недели назад. У меня опухоль, Джисон. Последняя стадия. Я уже не чувствую ни боли, кроме этой чёртовой головы, ни вкусов, ни запахов. Говорю с трудом. Так что посмотрим, кто тут первый коньки откинет. Джисон лишь молчал под пристальным взглядом Хвана. Осознание приходило медленно, но, приходя, заполоняло всё сознание ужасом. Чёрная реальность оказалась ещё чернее, ведь, как сложно это было Джисону признавать, но без Хёнджина он не продержится долго. Он — его спасение в этом бездушном мире, который погряз в идеализме и деньгах. — Зато орёшь отменно, — выдавил из себя Хан, ощущая, как холодные слёзы катятся по щекам. Он взглянул на Хвана — тот смотрел на него, тихо смеялся, и в то же время и из его глаз текли по щекам солёные дорожки. Хёнджин боялся, этого отрицать нельзя. С каждой долгой, мучительно долгой секундой Хван менялся в лице. Гримаса гнева быстро ушла, на её месте появился ужас. Это был животный ужас за свою жизнь, ведь лекарства доступны лишь высшему обществу, а простым обезболивающим и парацетамолом саркому не вылечить. Старые часы тихо отстукивали час, говорили о том, что время неумолимо летит вперёд, и его не поймать никакими сетями. Динь-дон. Динь-дон. Динь-дон. Хёнджин резко сорвался с места, как и Джисон. Они будто ждали этого момента, но никак не решались встать и… Обнять. Поцеловать. Провести рукой по волосам, щеке. Вытереть многолетние слёзы. Они стояли в центре полуразваленной кухни, крепко прижимали друг друга к себе, рыдали навзрыд. В этом мире, где была вечная война, главой эмоцией был страх, и сейчас он не витал в воздухе. Он стал воздухом. — Я не хочу умирать, Джисон, — шептал на ухо Хёнджин, перебирая волосы Джисона, оставляя в беспорядке чувственные поцелуи. — Я хочу жить… — Я тоже, Хёнджин… — глотая слёзы, шептал в ответ Джисон. — Я тоже хочу жить, поэтому прости меня… Хван резко поднял глаза. Он всё понял, но было слишком поздно. В его спине уже торчал нож. — Вот же… Ублюдок… — с усмешкой выдавил Хёнджин, давясь собственной кровью. — Что бы ты сдох на следующий день после того, как деньги получишь. Джисон нежно провёл рукой по волосам Джина. — Скажи спасибо, что ты боли не чувствуешь, — оставив тёплый поцелуй на Хёнджиновом лбу, Хан со слезами вонзил нож ещё глубже, забирая из возлюбленного жалкую жизнь. — Я поставлю тебе самый красивый памятник.