Печаль моя

Пыль вальсом кружилась в падающих из распахнутого окна лучах солнца. День клонился к закату; сентябрьская духота проникала под лёгкую ткань платья, жаром стекала по спине. Теодора тяжело вздохнула, чувствуя, как неприятно собираются на шее капли пота. Потянулась за льняным платком, обтёрлась. Каждое движение словно ещё больше раскаливало воздух, но она знала – скоро навалится вечерняя прохлада и станет легче. В такую жару работа тоже стопорилась. Буквы всё перемешивались, убегали из-под пальцев, никак не желая складываться в слова и предложения. Все статьи враз казались ей вымученными и скучными. – Может, стоило остаться и дальше писать про беременность и домохозяйство, – недовольно пробормотала Теодора, перекладывая листы в попытке ухватиться за убегающую мысль. – Может, это совсем не моё. С каждым днём её энтузиазм угасал, уступая место оцепенению. Она уже слишком долго провела в оккупированном Химворде, слишком много зверств повидала. Каждый день её человечность, её эмпатия подвергались серьёзным испытаниям. Не давая себе погрузиться в пучину отчаяния, Теодора встала из-за стола, размяла пальцы, уставшие от долгой бумажной работы. Откуда-то с улицы раздавался весёлый свист, отдалённо слышался оживлённый разговор. Город понемногу воспревал духом. Это всё бодрило и Теодору – невозможно было постоянно жить в отчаянии, и люди стремились искать хорошее даже в самые тёмные времена. Она подошла к окну, чуть подалась вперёд, разглядывая пустой внутренний двор. В воздухе витал какой-то вкусный аромат – может, госпожа Ваутерс расстаралась, хотя запасы в её кладовой таяли с каждым днём. Хозяйка дома, казалось, собрала в себе весь оптимизм и дружелюбие мира – с её приветливого лица никогда не сходила улыбка, а голос так и сочился материнской теплотой. Госпожа Ваутерс была одной из постоянных городка, и, наверное, дела стали бы совсем плохи, только если бы она больше не улыбалась, не зазывала на обед, не согревала своей заботой. В иные дни Теодора еле сдерживалась от того, чтобы не зарыдать ей в плечо, стыдливо и откровенно. Потом корила себя за эти мысли – она-то американка и уехать могла в любой миг. А куда ехать местным жителям, как им бросить свой единственный угол, свой дом? За своими раздумьями Теодора потеряла счёт времени; вцепившись в дерево оконной рамы, прокручивала и прокручивала в голове всё, что увидела в последний месяц. Думала, сколько прекрасных статей могло бы выйти, статей, возрождающих в людях веру в лучшее. Вот только в самой ней этой веры не было, и как её вложить в текст – не знала. Сейчас было легче. Немецкие войска покинули Химворде, двинувшись дальше на юго-запад, к Франции, оставив для административного управления ландштурм. Теодора бросила взгляд на букет фиалок, стоявший в маленькой вазочке, взятой с кухни. Цветы чуть подвяли, но их нежный, тонкий аромат всё равно наполнял комнату, наполнял каждую клеточку её тела. Когда Лоуренс спросил, кто приносит ей цветы два раза в неделю, она не ответила. Но он, наверное, всё равно понял – сдержанно улыбнулся и погладил по плечу, не решаясь обнять. Было бы проще, полюби Теодора Лоуренса, своего коллегу-журналиста. Было бы проще все объяснить, и, в первую очередь, себе. Уже в сумерках скрипнула дверь. Она не повернулась, не подняла голову от статьи, подсвеченной дрожащим пламенем свечи. Сквозняк, рванувшийся из коридора, заставил огонь затанцевать, но не смог затушить. – Сегодня ты раньше, – спокойно сказала Тео, прикрывая уставшие глаза. Вспомнила, как мама всегда говорила ей не читать в темноте. На плечо опустилась ладонь, и волос коснулись пальцы, распутывая замысловатую причёску, позволяя волосам выскользнуть из тугого пучка, свободно растечься по спине. Теодора облегчённо выдохнула, подалась назад, подставляясь под ласковую ладонь, гладящую тяжёлые пряди. – Здравствуй, – шепнул он, обнимая сзади, скользя руками по напряженным плечам Теодоры. – Как т-твой день прошёл? Она качнула головой, отодвинула статьи подальше, словно отступая. Так же, как отступали армии Антанты. – Как обычно, – помолчав, добавила после паузы. – Хорошо, что ты пришёл. Тео почувствовала, как он улыбнулся ей в макушку; горячее дыхание ворошило волосы. В отличие от дневной жары это тепло тела было каким-то уютным и необходимым. – Р-разве мог я не прийти? Свеча медленно оплывала воском, огонёк бросал отсветы, разгоняя сотканный наступающей ночью мрак. Так и Фридрих приходил в её жизнь и разгонял темноту. Пусть ненадолго, но эта передышка давала Теодоре энергию, чтобы прожить следующий день. Не было сил даже встать, перебраться на кровать, забыться спасительным сном. Хотелось сидеть, не двигаться, чувствовать его тепло. – Фридрих? – Да? – Как мы будем дальше? – она чуть повернула голову, притираясь щекой к жёсткой ткани формы. Пахло порохом и ещё чем-то неприятно-тяжелым. – Можем уехать. Я де-дезертирую, – почти неслышно ответил Фридрих, вздохнув. – Я на всё ради тебя пойду. Горький смешок застрял в горле, и глаза запекло. – Глупый ты, – ломким голосом сказала Теодора. – Тебя же под трибунал отдадут или свои же расстреляют. – Зато б-буду с тобой до самой своей смерти. Теодора поднялась, обвила руки вокруг его талии, прижалась ближе, чтобы не показать слёз, застывших в уголках глаз. В её присутствии Фридрих заикался чуть меньше, словно обретая спокойствие, становясь увереннее. – А я потом как жить буду, без тебя? Ты обо мне подумал? – Тише, – он отстранился, ласково взглянул ей в лицо. – Нам всё равно не в-встретить вместе старость. Ты за-заслуживаешь кого-то лучше вражеского солдата. Теодоре вдруг захотелось ударить его, стереть эту печаль, это самопожертвование из светлых глаз. – Как ты можешь так говорить? – задыхаясь от слёз, спросила она. Фридрих всё ещё улыбался непонятно чему. Пальцами стёр влажные дорожки с её щёк, прижался к её лбу своим. – Ты вселяешь в меня веру, Теодора. Веру в лю… Она не дала ему договорить, подалась вперёд, мягко целуя. Может, у них и правда было мало времени, поэтому Теодора его терять не собиралась. Фридрих обнял её за талию, задышал чуть чаще, но не отстранился. У поцелуя был привкус слёз и отчаяния, словно он был последним. – Не хочу тебя торопить, – Теодора попыталась пригладить растрепавшиеся волосы, смущённо улыбаясь. Рядом с ним она чувствовала себя юной и беззаботной. – Всё в порядке, – так же смущённо ответил Фридрих. Робкое пламя свечи не давало вдоволь рассмотреть румянец на его щеках. Теодора положила ладонь ему на грудь, прямо напротив сердца. Фридрих склонил голову, наблюдая за её движениями. – Вы даже для формы особый оттенок придумали, – задумчиво сказала Тео, расстёгивая золотистые пуговицы кителя. – Фельдграу. – Чтобы не пятнать к-кровью другой цвет. – Скорее, для маскировки, – улыбнулась Теодора, помогая сбросить с плеч китель. Он рухнул на пол, и Тео тут же живо представила, как груз обязанностей так же падает с плеч Фридриха. Она чуть подтолкнула его к кровати, почему-то заколебавшись. В белой рубахе, без своей формы, Фридрих виделся совсем молодым, совсем непригодным для этой суровой жизни. В груди закололо – захотелось запереть дверь на все засовы, закрыть ставни, остаться с ним в этой комнате навсегда. В тусклом пламени свечи глаза Фридриха, опустившегося на постель, приглушённо сверкали, как капли росы под утренним нежным солнцем. Теодора заправила волосы за уши, не зная, что делать дальше. Весь её опыт испарился в миг. – Ты превосходна, – шепнул Фридрих; очаровательная улыбка растягивала его губы. Он наклонился снять сапоги, словно давая ей время прийти в себя без зрительного контакта. Теодора опустилась на колени меж его ног, доверчиво положила голову на бедро. – Только не покидай меня, – дрожащим голосом попросила, стыдясь собственной слабости. С прежними ухажёрами она такой не была – предпочитала сразу расставлять границы. – Ни-никогда, – Фридрих потянул её на себя, заставляя встать с пола, тоже опуститься на кровать, едва скрипнувшую под их весом. Легко поцеловал, успокаивающе гладя по волосам. Теодора почувствовала, как уходит волнение, уступая место вожделению. Жар прокатился по её венам, вытесняя лишние мысли. Пальцы Фридриха скользнули по её спине, распутывая пояс платья. Она приподнялась, чтобы помочь снять стягивающую, душащую вещь, словно всё ещё держащую в клетке духоты. Выдохнула тихо, когда он дотронулся до кожи спины. – Всё в п-порядке? – переспросил Фридрих, не торопясь расстегивать рубашку, пытливо рассматривая лицо Теодоры. Она легко кивнула, не размениваясь на слова, которые, казалось, могли бы разрушить очарование момента. Лишь поцеловала, потянула на себя за полы рубашки, наслаждалась его тихими вздохами. Откинула голову, разметав волосы по постели. Сейчас Фридрих казался ей самым красивым мужчиной на свете. Пламя слегка подсвечивало его голову сзади, словно создавая горящий нимб на светлых волосах. Он и правда был подобен ангелу, непонятно за что посланному по пути невзгод и тягот. Комок слёз снова встал в горле, но Теодора отогнала его, переплетя пальцы с Фридрихом. Погладила его по оголившейся худощавой груди, мягко улыбнулась, подбадривая. Он понимал и без слов – опустился поцелуями, нежной ласкою. Тео прикрыла глаза, надеясь запечатлеть в памяти этот момент на всю жизнь. Сердце её рвалось и терзалось, будто его шрапнелью посекло. Фридрих навис над ней, поцеловал в щёку, словно понимая её состояние. Их дыхания смешались, пальцы переплелись, и Тео выгнулась, оставляя на губах дрожащий стон. Ей казалось, что крыша дома враз исчезла, оставляя их под звёздным небом, одиноких в своём забытьи. И звёзды эти, вечные и неисчислимые, смотрели свысока, но понимали порывы терзаемых душ. Она задрожала, но не от холода, а от охватившего жара. Прижалась ближе, разделяя всю скорбь и печаль, возбуждение и нежность. Обещая быть рядом всегда. Фридрих поцеловал её в лоб, ласково погладил по скуле. В его светлых глазах плескалось что-то необъяснимое, всеобъемлющее. – Как ты себя чувствуешь? – спросил он, совсем не заикаясь. Теодора прижалась ближе, будто в его объятиях можно было скрыться от суровой действительности. – Лучше всех. Она почувствовала, как наливаются тяжестью веки. На языке крутился какой-то важный-важный вопрос, который непременно надо было задать. Но какой – она не помнила. Нужно было лишь немного отдохнуть… Когда Теодора проснулась, разбуженная скользнувшим из-за незапертых ставен лучом утреннего солнца, постель была пуста. Даже простыня разглажена. В вазочке на столе благоухал новый букет фиалок. Вдали раздавался неумолимый рокот военных самолётов.