Позор

Целую тело, синяки и вены Плечи в веснушках и губы обкусаны Я запомнил сон, где мы вдвоём пытали день, морили ночь Пускали кровь своей мечте, она не сохла на ноже Запомнил сон, где мы вдвоём пытали день, морили ночь Пускали кровь своей мечте, она не сохла на ноже Электрофорез — Я ничего не могу с собою сделать       На редкость душный день. Ночная сырость пропитала атмосферу, а с отсутствием солнца воспряли плотные, устеленные средь неба облака и серые тучи, словно парник, запечатавший летучую влагу и прелый запах. Он был везде, им пропитались улицы, несло от людей, он проникал под одежду и непривычно щекотал кожу. Настроения едва хватало на то, чтобы нормально идти, а Саске не крутил головой, не оглядывался по сторонам, ничего не искал, потому что нужного человека здесь не было.       Зайдя в просторный, уставленный турникетами холл, он обошёл кем-то забытый чехол с гитарой и приложил карту-пропуск к сенсеру. В каждом движении сквозило посредственностью, вызубренной наизусть программой, следуя которой исполнял заведомо ненужную инструкцию. Запоздало Учиха всё же обернулся, проверил наличие инструмента у входа, неизвестно почему, вдруг зацепившись за брошенную гитару. И на кой хрен она там стоит? Бери — не хочу. Типичные разгильдяи.       Шлем болтался под локтём, застёжка надоедливо тянула руку. Чёрт знает, зачем Саске перебирал в ладони ключ, оттягивал пальцем тканевый брелок, будто пытался натянуть тот на всю кисть, но ощущение небольшого предмета в руке отвлекало. Университет оживился. Перемена. Кто-то шумел, раздражающе громко оповещая присутствующих о совершенно личных вещах, кто-то радостно обсуждал попутное направление до курилки, а кто-то мрачно взирал по сторонам, поправляя наушники. Разве ж это доказывает, что люди не одинаковы? Или наоборот. Сам же Учиха вроде бы и покурил, и пошумел, а настрой всё равно дерьмовый. Бездна побрала бы этот день и ложь, окружившую с головой.       Он не сразу осознал, что светлое пятно, несущееся по лестнице вниз, направляется точно к нему. В этот момент как никогда хотелось зависнуть посреди коридора, хотя бы на пару секунд остановить идущие ноги, чтобы привести себя в порядок и объединиться с живой кучей по-своему озадаченного народа. Однако Саске не позволил этому произойти. Была опасность там и остаться.       — Нашёл? Я ему звонил. Не берёт, сука, — ошалело затарахтел Суйгецу. А Учиха флегматично прикинул, в какой позе тот приземлится на кафельный пол, если случайно отпустит перила.       — Нет.       — Не берёт?       — Не нашёл, — уточнил Саске, отмечая, что звучит это жалко. Не справился. От него ведь ждали чего-то, а ничего нет. Хвастаться нечем.       Учиха вздохнул и медленно пошёл по ступеням наверх, нарочито прижимая шлем только крепче. Устал.       — А менеджеру его звонил? — по сей видимости, Суйгецу банально пытал удачу, надеялся как-то помочь, а на деле давил на места, куда ещё не били.       Кто-то пихнул его плечом, и Саске с безразличием проследил, как злой и взвинченный взгляд был брошен в сторону незнакомца, про себя замечая, что даже Хозуки на эмоциях треплет здесь свои нервы, печётся. А самому уже хоть потоп.       До чего же ты людей довёл.       — Нет, — глядя в пол, пробубнил Учиха. Ступени заканчивались, выводя на межэтажный пролёт. — Не звонил.       — Может, стоит? Давай я наберу, если ты не хочешь?       — И номер найдёшь? — вместо серьёзной иронии вышла убогая насмешка.       — Я думаю, можно по имени поискать или в клуб позвонить, — предположил тот и всё же споткнулся.       Едва ли ожидания не влияют на нашу реальность.       — Только проблемы найдёшь. Не стоит.       — А что делать? Ты заебал уже, нельзя так, Саске.       — «Покуда бессмертия души не существует, то всё дозволено», — дурацкая цитата неизвестных лиц первой пришла на ум. А ведь правда, чего бояться, если ниже падать некуда.       — Саске, — настойчиво повторили у самого лица.       — Что? Что ты хочешь? — внезапно оживился Учиха. Суйгецу порядком остыл, испугавшись хмурого напряжения, с которым тот теперь глядел неотрывно, и всё равно нашёл силы разбухнуть.       — Надо что-то делать! — вспыльчиво повторил он.       — Делай, — согласился Учиха. Взмыленное состояние помощника всё никак не напрашивалось на покой. — Ты предлагаешь метаться, я предлагаю — забить.       Хозуки поджал губы. Саске словно подвёл его за руку к палате, но не стал заходить, вместе с тем вынуждая стоять рядом с собой, сквозь покрытое разводами стекло наблюдать, как едва движется грудь умирающего человека. Почему-то только такие мысли формировал растревоженный мозг, ведь, если людям повезло и они умудрились признать друг в друге родственные души, нельзя пропадать, нельзя молчать, нельзя скрываться.       — Нельзя, — только и выговорил Суйгецу, и не представляя, с каким расстроенным видом это произнёс, остановился у коридора.       Учиха посмотрел на него, ещё какое-то время что-то явно обдумывал, а после, отведя взгляд в сторону, пошёл дальше.       Нельзя? Слишком громко сказано.       Всё дело в простых человеческих желаниях, это они решают за людей, что можно, а что нет. Не мораль. А хотел Саске спать. Спать долго, крепко, без сновидений, и, когда проснётся, чтобы всё вернулось назад. В самое начало, где он успел бы сделать что-то иначе. Спасти себя, спасти семью, спасти Наруто. Наверное, это значит, что лучше бы он вообще не проснулся.       — Зря ты… Две пары уже прошло, надо было мне тоже свалить, вместе бы поискали.       — В чём, по-твоему, смысл бесцельного катания?       Саске искренне пожелал Узумаки удачи. Никогда ещё его не кидало из стороны в сторону настолько пылко и нелепо. Он и ради себя-то избегал размазывания мозгов о стену, а тут в Учихе что-то перемкнуло.       — Я… — вновь начал было Саске, целенаправленно подведя себя к самому важному, но Хозуки странно дёрнулся, призывая замолчать. Наверное, тот увидел, как удачно отрицаемое отчаяние начало пробиваться сквозь брешь.       — У меня сейчас последняя, давай после неё в клуб сгоняем? Вот жопой чую, там искать надо, — предложил Суйгецу.       Учиха слабо верил, что это хорошая идея. Чутьё причинного места людей частенько подводит. Он слишком замучился, чтобы и дальше вести эту игру до неизвестного результата в конце длинной партии, и уже совершенно не хотелось чувствовать себя ни криминалистом, ни следователем, ни натасканной псиной. Всё утро шторм пожирал его тело с потрохами, заставляя давить на газ, метаться из крайности в крайность, звонить бесконтрольно и так отчаянно, что даже мёртвый должен был уже восстать из могилы и что-то ответить. Но Наруто не ответил, а вместе с тем Саске чувствовал, как паршивое извержение внутри потихоньку затухает, сворачивается, холодеет и стягивает в тонкий шрам, высасывая за собой и его самого.       В глазах нестерпимо защипало, нужно было плотно зажмуриться, потереть веки, чтобы солёная влага не дай Бог не вышла за их пределы, но Учиха стерпел, а вместе с тем взял себя в руки.       — Нет. Сам придёт, — бросил он. — Хватит. Реально хватит.       Они уже давно стояли на нужном этаже, и молчаливая девчушка возле окна наверняка слышала бóльшую часть разговора. Она изредка бросала взгляд в сторону угрюмого Саске, затем чуть смелее переводила его на встревоженного Хозуки, должно быть, узнавая в парне кого-то из знакомых, и так же молча опускала большие светлые глаза к заботливо обёрнутой тетради. Учиха не знал её и видел впервые, но внимание ненадолго зацепилось за светло-русые волосы и свободный стиль одежды. На шее у неё болтался какой-то голубоватый камень, Саске помнил, как видел похожий у Наруто, да и сама девушка его чем-то напоминала. Симпатичная. И всё же не то.       — А если нет? — подумав, поинтересовался Суйгецу. Учиха уже позабыл, о чём они говорили, и непонимающе посмотрел в ответ. — Если не придёт.       — Убью, — не раздумывая, произнёс Саске, а на лице не отразилось ни капли эмоций.       Хозуки понимающе кивнул, и всё же Учиха отметил, что парень явно не понимает серьёзности этих слов.       Недавно ярости было столько, что он бы с радостью перерезал кому-нибудь глотку ключом, что всё ещё мусолил в руке. Ещё лучше было бы засунуть его по назначению и наконец оборвать страдания малодушного тела. Но в вопросах эффективности победила усталость. Так ведь делу не поможешь.       — Всё равно напиши мне, вдруг надумаешь, — попросил Суйгецу, а Саске прислонился спиной к стене и прикрыл глаза.       — Почему ты это делаешь? — прозвучало вдруг крайне тихо, но Хозуки расслышал и без раздумий распрямился.       — Мало ли что могло случиться. Я считаю, что люди должны быть человечны. Оно, конечно, не всегда так выходит, — поделился он с явной тоской. — Но если я могу как-то помочь, я помогу.       Саске закусил щеку. Вот оно как бывает. Может, так выглядит хорошая ложь, а может, Суйгецу и не думал о большем, не желал пожинать лавры, принимать поздравления или кликать себя героем. Наверное, так и есть. Он просто хотел помочь. Его и другом то не считали, не интересовались жизнью, не говорили о погоде, но это не помешало чистому сердцу открыться для новых проблем. Плохо ли это на самом деле или, напротив, достойно гордости? Окажись на его месте Наруто, вряд ли Узумаки поступил бы так же. Больной ублюдок вообще бы не вспомнил о ком-то кроме себя. А Учиха? А он не думал об этом, ведь никогда не брал взаймы, чтобы потом отдавать.       Саске уже хотел что-то сказать, но слова на языке растворились, и он простодушно, с печалью вздохнул.       Прозвенел звонок.       — Я пойду, — растерянно предупредил Суйгецу. — Пара началась, ты это… Не накручивай себя, лады?       Учиха не накручивал, он просто чувствовал себя дерьмово, благодаря чему и жизнь вокруг потемнела пуще прежнего. Стены приобрели оттенок жжёного пластика, свет из окон лился ненатуральный, тусклый. Даже воздух смердил падшей гнилью, как будто кто-то сдох за дверью ближайшей аудитории. Саске не торопился браться за её ручку, потому что руки были заняты невидимым, но вполне осязаемым грузом вины. Вины за то, что вновь копался в чужом белье, но ни черта не нашёл там, а значит, у него не было оправдания. Вины за слабость, за то, что существует, ведь именно из-за них Узумаки стал тем, кто ненавидит его, не желает смотреть в глаза, избегает встречи. Это было слишком несвойственно, словно мысль и чувство временны, чужеродны, а он проживает их через призму чужого восприятия. Учиха никогда не карал себя в сделанном, никогда не винил в том, что существует. Но времена меняются.       Говорят, человек не может изменить только две вещи в своей жизни: дату рождения и дату смерти. Способны ли они говорить друг с другом, или всё, как и прежде, идёт по узенькой тропе вечного конфликта и дисбаланса? Раньше всегда было плевать. А сейчас… Наверное, так действует на подсознание статус отношений, в которые вляпались по наивности, поддавшись переизбытку чувств. А теперь прижилось, стало нормой, обыденной закономерностью. И Саске уже не помнил другой жизни, не знал, каково это — снова быть самому по себе. Его давным-давно перестало тошнить от этой мысли. От знания, что кому-то принадлежит, ведь если это не рабство, то и взамен положена равносильная стоимость. Цена, которую Наруто однажды перестал платить.       Учиха догадывался, в чём именно крылась причина. Наруто не терпел цепей, даже если вешал на себя их сам. Свобода. Всё сводится к ней. Чего-то требуя, человек всегда лишает другого права выбирать.

***

      Машина въехала на бездорожье, и если прокатанную пыль с натяжкой ещё можно было обозвать дорогой, то пустырь вокруг уж никак не походил на место встречи цивилизованного люда. Именно им, возможно, в итоге оно и станет, и всё равно, пожалуй, ни у кого не возникало сомнений в том, что место это существует для чего угодно, только не для спонтанных приступов радости. Сплошные камни торчали там и тут, сливались воедино, путая глаза. Пустошь, монохром, и разве что искусственные цветы, оставленные, наверное, ещё с Пасхи, играли пятнами и бликами под слабым солнцем. Безвкусица и холод. Настоящая какофония сумасбродства. Конечно, всегда есть извращенцы, стремящиеся к соединению с мёртвым, но для таких людей, должно быть, существует отдельный круг адских наслаждений, ибо в нормальные человеческие сердца заселялась тоска, потому что приходили сюда к тем, кто до сих пор продолжал мучить память; к тем, кто точно не даст ответ, даже если тот очень нужен. Их слов не купишь ни за какие деньги, а лица уже не напомнят о себе, если по какой-то причине умудрился забыть. Кладбище — место ушедшего, и его порой так трудно отпустить.       Конан остановилась под старым деревом и нерешительно потянулась к колёсику переключения, намереваясь всё-таки приглушить в салоне музыку. Мало ли какую нечисть, согласно идиотским предрассудкам, она может здесь разбудить.       Раскидистые ветви отбросили несуразную тень на торпеду, и светлая кожа рук под действием неоднородного света вдруг показалась ей странной и неродной. Она не торопилась глушить мотор, словно думая, стоит ли оставлять здесь свой след или лучше уехать, пока мертвецы не обратили внимание на мелкую жизнь, затаившуюся у поворота. Странные мысли закрадывались в голову, а глаза неустанно зависали у свежих цветов, что лежали на сидении по соседству. Конан выбрала красные в память о любимом цвете почившего человека и крови, что не суждено было пролиться. Символизм порой много значит, он — пыль в глаза, но некоторые вещи без неё просто не видно.       С резким шумным выдохом она заглушила двигатель и осторожно взялась за длинные стебли. Конан не стала подъезжать к нужному участку, несмотря на то, что наверняка так было удобнее. Нет. За поворотом машина почти незаметна, а значит, уезжать будет легче. Когда с надгробий смотрят незнакомые лица, тревога затихает, словно ты всего лишь оказался в молчаливой толпе где-нибудь в забитом под завязку автобусе или на кассе магазина. Только единственная разница — здесь намного тише.       Дорога привела к неприметной ограде, в отличие от прочих, стоящих по соседству, совсем простой, с лёгкими элементами строгости. Итачи понравилось бы, будь он наверху, на её месте, смотри её же глазами. Никаких причудливых закорючек, никакой обманчивой роскоши, ведь ни к чему они здесь. Человек, нашедший себе место в этой могиле, был честен с самим собой, ему стальная мишура ни к лицу. А рабочие молодцы, облагородили быстро и сделали хорошо. Выполнением заказа Конан так или иначе осталась довольна, да смотреть всё равно больно.       Она села на край ограды, уложила на колени цветы и, казалось, о чём-то глубоко задумалась, на деле же лишь долго смотрела на ещё блестящий, не тронутый гниением крест. Дождей в этом году много, скоро лак полысеет, а дерево выцветет и рассохнется.       — Привет… — сливаясь с мерной тишиной, произнесла она.       Конан, не глядя, подцепила лепесток с плотного бутона, и бархатистая поверхность, прилипая, нежно прильнула к влажной коже рук. Девушка нервничала, а картина вокруг только приумножала чувство, схожее с безысходностью. Тут реальность призрачная, а природа мрачная и пустая. Из всего окружающего она чувствовала почему-то только запах влажной земли, искусственных цветов и смерти.       — Я вещи твои решила разобрать… И… Вспомнила столько всего.       Поджав губы, Конан опустила взгляд к фотографии. Итачи на ней едва заметно улыбался краешками рта, а тёмные глаза проницательно смотрели прямо в душу. Она его таким и помнила.       — Там столько всего… Знаешь, мы ведь не особо долго жили в этой квартире, а пропитали её собой… Сколько там вещей, сколько воспоминаний, и всё наше — общее.       Возможно, её и впрямь слушали, может быть, даже отвечали, просто Конан не знала об этом, ведь нельзя услышать того, что заведомо отрицает наука. Остаётся только предполагать или верить, а ещё лучше — не задумываться об этом, пока время не придёт.       Деревья поблизости громко шуршали молодыми листьями, двигали ещё полулысыми ветвями, а вновь плотно стиснутые губы продолжали подрагивать оттого, что слова давались с большим трудом, но проглотить их было нереально.       — Не могу я так, вроде просто одежду перебираю, ящики, а взять это и избавиться… Наверное, лучше Саске позвать. Вдвоём как-то… Я надеюсь…       Конан взяла цветы в руки и поднялась, испытывая лёгкое головокружение, отчего тут же немного повело в сторону, однако равновесие она удержала.       — Как ты тут вообще? — с болезненной улыбкой опустилась у ещё свежей земляной кучи и вдруг нервно хохотнула. — Боже… Что я вообще несу? Конечно, неплохо, спишь в тишине, в одиночестве, не видишь того, что происходит с твоими близкими.       Она утёрла тыльной стороной ладони выступившие слёзы, голос искажался, а мышцы щёк непроизвольно сводило. Однако девушка держала лицо даже сейчас, перед тем, кто этого уже не видит.       — Нам не хватает тебя… — произнесла она шёпотом. — Мне не хватает. Саске тоже, он… Хорошо, что Наруто рядом, поддерживает.       Конан ни на минуту не переставала слышать стук сердца, молотившего в горле. Не было ни птиц, ни людей, ни свистящих свои мелодии насекомых. Почему-то даже стаи собак старались обходить стороной пристанище смерти. Неправильно это. Ненормально тихо.       Девушка смотрела на фотографию, и ей не удавалось понять, как тот знакомый, дорогой человек с картинки, что должен говорить, улыбаться, касаться её, сейчас лежит двумя метрами вниз. В земле, в деревянном ящике. Лежит и медленно разлагается, выбрасывая в почву яд, что через несколько лет превратится в хорошее удобрение.       — Я тебе не верю. Каждое утро как после кошмара.       Горло сковало спазмом, и проглотить — не проглотишь, забило словно мотком шерсти.       — Братья бывают жестокими, — глядя в пустоту, произнесла она. — Зря ты скрывал от меня столько вещей. Прости, что я и сама в упор их не видела.       Руки выронили цветы на могилу, и, чуть погодя, Конан поправила их, кладя так, как того просили глаза. Внутренний перфекционист тихонько возликовал, но тут же пискляво заскулил и побежал прочь, едва девушку настигло осознание. Она подняла голову, взглянула в глаза Учихи из тоненькой рамки и отчётливо медленно произнесла:       — Говорят, с покойными нельзя разговаривать. А я не могу… Мне так хочется, чтобы ты меня слышал. Не знаю, верил ты в это или нет… — вновь повисла тишина, едва нагнетающая в пустоты сознания спешки. — Не важно. Я вернусь к тебе рано или поздно, ты подожди. Но сейчас у меня много дел. Правда. На самом деле много, — Конан ласково улыбнулась, борясь с непроизвольным приступом больной радости, от которого мышцы пресса сокращались, будто страдая в припадке беззвучного смеха.       Она погладила красный бутон, чуть примяла ладонью влажную землю и тихо поднялась.       — Микото знала, — прозвучало серьёзно, отчего Конан даже нахмурилась, и тонкие губы поджались, холодя кончик языка пирсингом. — Оказывается, она знала с самого начала. Мать ваша…       И девушка ушла, не смотря дальше ближайших оград, и не прокручивая в памяти лицо человека, оставшееся на фотографии позади. Его придётся отпустить, не забывая ни на йоту, примириться с мыслью, что тот ушёл.       В машине снова зазвонил телефон, и снова бесконечным потоком вибрации напоминал о себе человек, о котором ничего не хотелось знать, потому Конан не брала. Она пыталась, но так и не смогла найти оправдания, даже в момент, когда сердце по старой привычке уже вот-вот обещало сдаться, ей удавалось себя пересилить. Пристрелить бы всю память о брате, вырвать с корнями чувства, что до сих пор едкой ржавчиной протачивали внутри кривые каналы, ржавели внутренности, напоминая его слова. Нет, девушка знала, что, поверив бреду сумасшедшего, сама окажется там же. Она знала, что нужно успеть закончить с делами; знала, что вновь стало нелегко и в этот раз спасать ситуацию придётся в одного. Потому и встреч с этим человеком она больше не ждала. Если по собственной глупости брат решил, что всякое зло можно простить, то за покорного члена семьи он принял не того человека. И вдруг по салону прокатился дрожащий отчаянный всхлип.

***

      Саске вышел на улицу уже вечером, каким образом ему стойко удалось отсидеть четыре пары — оставалось загадкой, но, будь Учиха чуть наивнее, а груз за душой легче, он наверняка бы поблагодарил кого-то за эти силы. Вечер располагал удивительно приятным теплом. В такую погоду воздух ещё разряжен после дождя, а сырость и липучая влага уже не те надоедливо приставучие, скорее, спокойные, лёгкие и незаметные, от того дышать легче, а грудь ощутимо наполняет необъятная свобода. И всё же Саске чувствовал только, как ноющая боль в районе солнечного сплетения продолжает высасывать остатки равновесия.       На занятиях было легче, несмотря на бесконечную череду размышлений, мысли порой плавно переключались на совершенно иное, насущное, не требующее доскональной обработки знание, которому стоило следовать лишь потому, что таково задание. Учиха не запоминал и не мог впитать в себя ни капли, но слушал преподавателей с упоением, невольно вникая. Он и не задумывался, насколько те часы, проведённые в полупустых аудиториях, помогали несчастно завывающей сущности справляться с тонкими проделками нервов. Только теперь, оказавшись на полной свободе, Учиха понял, насколько хуже может быть от натянутых цепей, обернувшихся вокруг шеи. Они убьют его, если Саске не сумеет расстегнуть замок.       С Суйгецу же пришлось распрощаться. Так или иначе, а Учихе казалось, что ни к чему впутывать человека ещё больше. Это его проблема, его вина. Ему и бороться с последствиями. Наруто не суждено значить столько же для кого-то другого. У каждого человека есть своё несчастливое место, для каждого там должен дежурить спасатель, и раз уж судьба подбросила на пути вязкую топь, кто-то должен был нырнуть туда первым для того, чтобы после оставшийся на берегу сделал свой выбор. Ни обойти, ни перепрыгнуть. Саске так и не решил, кто оказался по уши в этой истории первым, вот только выбор сделал, наверное, ещё в самом начале, когда заведомо знал, что погружается в беспросветную тьму. Плюнув на все маячки, нырнул туда с головой. Красные нити срослись с кожей, оплели воедино их запястья, соединив в общее. Пришлось пройти этот путь, так уж вышло, что тот оказался извилистым и местами совсем неприятным. Он был тяжёл, неровен и даже опасен, однако, несмотря на преграды, возросшие, казалось, из ниоткуда, они справились, показали друг другу, что значит быть частями единого целого, потому пути назад уже нет. Отныне не выйдет забыть и оставить. Изначально уже не вышло.       Саске дошёл до курилки, по занятному стечению обстоятельств оказавшись там в полном одиночестве. На мгновение внутренность даже окатило лёгкой радостью. Он без тени самообмана понимал, что не осилил бы ни чужого присутствия, ни постороннего шума. Люди обычно собираются здесь небольшими группами, стоят прямо над душой, бубнят, перебивают мысли, а ещё хуже, когда тех совсем немного и они просто молчат, будто слушают то, о чём приходится думать человеку неподалёку. Это угнетает.       Учиха присел на бетонное ограждение, свесил ноги и только тогда заметил в нескольких метрах от себя, у самой стены дополнительного блока, кота. Всё-таки не один он здесь… Саске внимательно рассмотрел животное, не зацикливаясь на мелких деталях, а то точно так же глядело в ответ зеленоватыми глазами, словно понимало, чего от него ждут. Вот только Учиха не спешил говорить с ним, смотрел, изучал, но губы не двигались, а руки спокойно лежали на коленях. Он собирался покурить, в последний раз насладиться эфемерным спокойствием, выдуманным произвольно, за неимением других вариантов, но вместо этого отчего-то вспомнил, как дети и старики налаживают со зверями контакт, и подозвал съёженный комочек к себе, вглядываясь в его натуру ещё пристальнее и серьёзней.       Кот приподнялся на тощих лапах и неуклюже медленно потёк в его сторону. Шерсть у него была серая, сизая, почти голубая, но до того дранная, что остатки влаги после утреннего дождя впитались в неё, склеили клочки между собой и придали чудной взъерошенности. Может быть, когда-то этот кот был домашним. Саске отчётливо представил, как животное, ручное и пушистое, с гладкой ровной шубкой ластится к чьим-то рукам, мурлычет и тыкается маленьким носом в складки одежды. Да, наверное, когда-то кому-то принадлежал. Слишком измученным он казался даже на фоне обветшалой состарившейся стены. Так нередко выглядят те, кого бросили.       Кот остановился у его ног, немного подождал, а после осторожно, будто проверяя, дозволено ему или нет, мазнул грязной лапой по штанам. Саске смотрел в его глаза — нездоровые и слезящиеся. Весь он был жалкий, грязный, побитый, однако слишком уж ласковый и настолько же уставший.       Зверюга залезла на тёплые колени, пригрелась на них, опустила морду, и Учиха вдруг явственно ощутил прилив бесконечной жалости. Было ли так и раньше, или же это Саске размяк и обессилил? Воспоминания не радовали подробностями. Казалось, что никогда он не испытывал к братьям меньшим чего-то столь обнажающего, вынуждающего буквально проходить испытание совестью, которое не закончится, пока животное рядом дрожит и дышит.       — Холодно тебе, — прозвучало с сочувствием.       Кот не ответил, да только, судя по его мудрым и забитым житейскими трудностями глазам, он бы молчал, даже если бы умел говорить. На самом-то деле, к чему нужна жалость постороннего человека? Учиха не сидел под дождём, не трясся от взмокшей, прилипшей к коже шерсти и не блуждал днями и ночами по улицам в поисках пищи. О чём он может знать?       — Старый… — шёпотом произнёс Саске, и, несмотря на абсолютную свободу действий в тихой глуши, куда их обоих что-то привело именно в этот раз, он бы сказал ещё тише, потому что слишком лично это прозвучало даже для медленно обернувшегося животного.       То, как назло, задрало убогую морду к верху и облизнулось. Видело же, как в тёмных глазах отражаются его собственные, как лицо человека деформируется под натяжением одубевших мышц и воспалённых сосудов; видело, но не двигалось, хотя буря, запрятанная в чужих недрах, готовая вот-вот разорвать на ошмётки, и в самом деле грозила выбраться на свободу. И всё же Саске держал её, заковав в кандалы, чтобы если дряни и удастся вырваться, то лишь с куском его тела. А новый товарищ и без того ничего не боялся.       На этот раз кот неспешно перешагнул на левую ногу и, разместившись удобнее, утробно замурчал. Этот человек лгал, не стесняясь, и упорно корчил из себя того, кем вовсе не являлся. Трудность в том, что люди, по сути своей, всегда хотят быть опьянёнными, ведь только тогда каждый из них испытывает определённый комфорт. Саске безбожно грешил самообманом, даже не догадываясь о том, что тот порой становится страшнее спичек в руках маленького ребёнка. Что-то мучало его, не давало продохнуть, и Учиха традиционным спокойствием забивал чернь всё глубже и дальше, думая, что это освободит и поможет забыть. Только о чём он пытался не вспоминать? Есть ли смысл в забвении, когда лишь в далёких отголосках памяти являешься самим собой.       Кот не напрасно прижался теснее. Он разделял едкий дым на двоих в благодарность за ласку и терпение, дарованные человеком. Саске не ведал своей беды, потому что закрывал глаза на боль и причины, потому что не хотел смотреть на искры, летящие от оголённых проводов, вот только однажды это приведёт к пожару. К такому, в котором вряд ли удастся спасти всё, за что боролся и лгал, а то и уцелеть самому.       Кот не верил ни ему, ни той лжи, засевшей в покалеченном сознании, потому что в отличие от этого человека его не мучало нечто духовное. Он был простым существом и видел мир таким, какой он есть на самом деле. Многие заблуждаются, ища потаённый смысл, но всё намного прозаичнее, ведь нет в нём ни зла, ни добра, только время, пути и шансы. Сегодня кот не упустил возможность быть сытым, а значит, может сидеть рядом с приятным теплом, на ногах человека и наблюдать за тем, как рушится очередной маленький мир. Жаль, что всё всего лишь совпадения, всего лишь время да место. Едва ли коту было до этого дело.       Саске посмотрел на экран телефона и тут же повесил нос — пусто. Скромная компания заурчала громче, видимо, ощущая весь спектр эмоций, которым от него фонило. В сеть Наруто так и не заходил. Для чего он вообще делает это? Чего ждёт?       И вновь переживание вспыхнуло острой резью меж рёбер. Зрение залипло на грязном фасаде, а фантомные звуки необъятной туманностью заложили уши. С отдалённым осознанием Саске погрузился в мандраж, что до нервной паники сковывал всё нутро. На этот раз он уплывал без прежней злобы, без сумасшедшего желания размазать по стенке, как только увидит Узумаки. Всего-то фамильярный страх перед до жути реалистичными образами проецируемого будущего.       Может, Суйгецу был прав, может, им стоило поехать в клуб или хотя бы позвонить, использовать возможность и получить от неё хоть какой-то опыт. Идея уже не казалась лишённой смысла, а план нелепым; напротив, Саске до покалывания в конечностях ощущал острую потребность в действии, в любом. Лишь бы найти убийцу спокойствия и знать — всё в порядке. Тем не менее Учиха разжал руку, позволяя телефону шмыгнуть обратно, и от бессилия вцепился пальцами в обшарпанный бетон позади себя. Всего на секунду. Вряд ли ему станет лучше, если та девушка, так же как и он сам, понятия не имеет, где Наруто. Вряд ли его вообще кто-то ждёт, готовый отвечать на такие вопросы. И не стоит забывать: его беда. Его решение.       Кота Саске гладил осторожно, словно боясь навредить хрупкому скелету животного или спугнуть. Тот оживился, заёрзал и приподнялся, вопреки распространённой тенденции, предпочтя самостоятельно потереться о руку. Учиха ненадолго замер и с безразличием посмотрел на штаны. Грязные лапы оставили на одежде следы, отличную по цвету мазню, что вскоре высохнет и станет ещё светлее; да едва ли это теперь важно. Медленно, но верно он и сам стал походить на зверька. Лучше уж так, с этим тощим существом, заботливо высасывающим изнутри тревогу, чем в чистой одежде прогорать от маниакальной стужи в достаточно тёплый весенний день. В такие, верно, люди смеются, таскаются по блестящим местам, оно и ему бы пошло на пользу.       И всё же кот не добавлял причин радоваться мелочам, Саске смотрел на него с изматывающей тоской. Его бы помыть, отогреть, дать нормальной еды, чтобы забыл вкус помоев хотя бы один раз, однако Учиха сильно сомневался в том, что оно ему действительно надо. Кот даже не вылизал себя, а ведь они натуры чистоплотные. И смотреть на него тошно, и гладить страшно. Саске отвернулся, догадавшись только опустить руку. В серой шерсти он вдруг отчётливо увидел своё настоящее. Лупленое, без намёка на здравость и привлекательность. А в больных и гноящихся глазах — себя самого.       Когда-то Наруто говорил о животных; о том, что не смог бы заботиться, жертвовать временем и собой во благо другого, зависимого от него существа, а потому и не берёт, даже если временами хочется. Тогда Учихе казалось, что Узумаки вцепился в идею личного одиночества и на ней же закончился. Казалось, что глупо, отчасти даже цинично относиться к кому-то живому как к дорогой игрушке, которой пользуешься, пока не надоест, а после выбрасываешь на произвол судьбы, на всякий случай уговаривая себя поверить, что подберёт кто-то другой. Только сейчас Саске понял, что Наруто был мудрее. Он не желал зла и всего лишь любовался со стороны. Умел оценивать свои силы и верно не хотел взваливать на плечи ответственность, с которой позже бы не совладал. Это по-взрослому, по-настоящему, как бы зло и черно не выглядело. Вот только один раз он всё же ошибся. Наверное, с ним, с Учихой, случилось то, чего Узумаки по-мудрому обходил стороной. Саске собственной персоной стал домашним животным для человека, которому оно не нужно, с единственной разницей в том, что напросился сам. Впридачу лишил их обоих права выбора.       — Живи, — зачем-то сказал он коту и слез с выступа.       Мир ухнул на прежнее место, и ветер дул легко, отчего почти не становилось зябко. Дышать было трудно, хотя Саске так и не покурил, зато сколько абсурдной мути налезло в голову.       — Живи…       Учиха не оглядывался, его мучил липкий страх: вдруг кот идёт следом, видит в нём спасение или хорошую компанию. Не надо за ним ходить. У него уже есть тот, без кого не выходит нормально дышать, человек, вытянувший всю душу за верёвочку и подвесивший прямо на ней к трухлявому дереву. Не нужно ещё больше привязанностей.       Выйдя за ворота университета, средь уже полупустой парковки, Саске шёл, будто не зная куда и к кому. Вроде бы к своему мотоциклу, вроде бы надо домой. Да не совсем. К нему-то он шёл, только на автомате упрямо не желал видеть пурпурный корпус. Не хотел уезжать, и всё никак не удавалось побороть приступ беспросветной тоски, которая, казалось, здесь вдалеке от тишины и спокойствия, заметней притупилась. Снова показалось. Но делать нечего.       Дорога всё ещё была немного мокрая, несмотря на солнце и постоянный поток машин, что её подсушили. Саске было жаль и кроссовки, и штаны, и верную технику, однако никакая скорость не способна победить грязь; возможно, напротив, стоило ехать медленней осторожнее. Он и старался, упорно избегая попадания в ещё мокрую колею. Учиха думал, когда станет суше, он обязательно доедет до мойки. Столько обещаний самому себе уже дал, но в этот раз точно, наверняка, чтобы не произошло с настроением, куда бы не занесло пропащую телесную тушку. Приключения приключениями, дела делами.       Саске остановился на красном, уже недалеко от дома, и машинально потёр пальцем бак. Он думал о том, зачем уехал. Раз уж ни себе, ни Узумаки помочь не может, мог хотя бы коту что-то дать. Возможно, не такое весомое, как представляют себе благодетели, и не такое полезное, чем промышляют святые волонтёры, и всё же всякое добро лучше бездействия. Животное наверняка хотело есть, и, как назло, Учиха не думал об этом, пока была возможность его покормить. Вернуться не поздно. Наверняка кот никуда не ушёл, ведь, судя по воспалённым глазам и облезлой шёрстке, идти ему особо некуда. Вернуться. А что дальше?       Вдруг загорелся зелёный, и Саске тронулся с места, впервые так неуверенно.       Куда его брать? В своё подземелье? Так скорее приговор подпишешь, нежели чем-то поможешь. Числа на спидометре прыгнули вверх. И всё равно жаль.

***

      Где бы Наруто не был, Саске казалось, что он уже и забыл черты его лица. Мысль сумасшедшая, но опухший мозг продолжал повторять её на повторе, рассматривая идею со всей серьёзностью, как бы парадоксально она не звучала. Всякое бывает. Устал. Перегрелся подобно мотору в жаркий день при неимении антифриза.       Одежда ощущалась инородно. Ожидаемо грязная и непривычно неопрятная. Она словно липла к телу, раздражая кожные нервы, и создавала парниковый эффект, потому бесконтрольно сочащийся холодный пот ни черта не сох. Дышать становилось душно, двигаться влажно, а дрожать от необычайно холодного самочувствия в разы тяжелее. Учиха не обратил внимания на горящий в окне одной из квартир второго этажа свет, флегматично идя по прямой. Возможно, слишком светло ещё было, а может, смотреть туда и не хотелось. Нахально нудело в груди. И на кой чёрт развелось столько машин, если их хозяева всё время ставят те под окном и никуда не уезжают. Идти пришлось далеко, Саске это не льстило.       Дверь скрипуче запищала, напоминая стереотипы о звуках, изрыгаемых неизвестными в знаменитом Аду. Учиха призадумался над вспыхнувшими перед глазами образами. Если в каждом человеке по меньшей мере живут хоть один ангел и демон, наверняка это значит, что Саске окончательно задушил в себе всех крылатых и приумножил рогатых. Пламя, разгоревшееся внутри, было подобно колдовскому и выжгло всё, без остатка, даже пепел перетёрся в столь мелкие частички, что те уже не ощущались ни как объёмное, ни как существующее. Вышло сплошное совершенство в убогом и бесполезном.       На пустующей лестнице почти у самой квартиры ему вдруг стало до того смешно, что скованная многочасовым спазмом грудь нервозно задрожала. Вряд ли кто-то и впрямь боролся за его душу, это глупо и лженаучно, только вот ощущение складывалось такое, будто этот невежда вкусил её, разжевал и выплюнул, как редчайшую отраву. И сравнение это не стало случайным, на глаза бросилась чья-то смачная лепёшка слюны. Дрянь. Резиновая густая жижа едва не пузырилась под действием влажного подъездного воздуха. Сие зрелище не расположило Учиху к большему любопытству, но, несмотря на то, что он продолжил подниматься дальше, улыбка на лице растянулась лишь шире. Тяжело держать себя в руках. Невыносимо.       Между тем, только в прихожей стало ясно, что ничего из пришедшего на ум правдой не являлось. Внутренности ошпарило кипятком в виде тихо наигрываемой мелодии и ещё более неслышимого голоса, что невесомо парил по квартире, прячась по углам, за каждым поворотом и всякой первой встречной вещью.       Саске не успел толком разуться, пнул кроссовки куда попало, рюкзак и шлем полетели на пол вслед за ними, упали же где пришлось. Возможно, лёгкие лопнули, вытеснив остаток кислорода в кровь большой порцией, но он опомнился лишь у дверей гостиной.       Тени опустились ему на глаза, сужая мир до маленькой точки — пули, летящей точно в голову. Наруто сидел на банкетке, пальцы беззаботно порхали над клавишами, а в воздухе царил слабый, смешанный с чем-то запах геля для душа. Тёмные радужки расширились, оплели в кольцо оголённые узкие бездны зрачков, и сердце не попадало в ритм, шустро пробивая свою клетку. К такому не готовили.       — Где ты шлялся?! — едва не прокричал он, распираемый настолько сильным букетом эмоций, что прежняя апатия наскоро усопла, уступив ярости законное и долгожданное право выхода.       Музыка стихла с мягкой вибрацией. Узумаки не выглядел удивлённым, всего лишь лениво смахнул влажные волосы со лба и как ни в чём не бывало обернулся. Одиночный концерт кончен.       — Ты опять не в духе, — спокойно заметил Наруто, растягивая один уголок рта, будто видел в этом смешное, забавное зрелище.       А Саске всерьёз посетило предположение, что тот невменяем. Ни как прежде, ни от болезни. Нездоров сознанием, телом, всем существом. Замерев у захламлённого одеждой дивана, Учиха твёрдо решил — не приближаться ни на шаг ближе. Не дай Бог идиоту придёт в голову к нему подойти — убьёт к чёртовой матери. Чёрной дыры Саске не замечал. Та росла, скручивала в морской узел и заворачивала в рулон недоверия к видимому и слышимому.       — К знакомой ходил, — всё же ответил Узумаки. Смотрел тот прямо и простодушно, метко стреляя в бледный лоб глубиной посредственного взгляда.       Глубина же была в простом. Учиха не смог рассмотреть ни вины, ни сочувствия, ни понимания на чужом лице и в чужих движениях. Словно криво собранный робот, Наруто улыбался краешками губ, насмехаясь и презирая воспаривший внутри другого человека гнев. Смотрел он слишком глубоко, видел чересчур много, но всё пусто, без умысла.       Едва Саске определился с тем, что именно лопалось возле сердца с лёгкими щелчками, как Узумаки неизвестно чему кивнул и поднялся с банкетки.       — Стоять, — моментально стало грубым приказом.       Но Наруто шёл. Медленно приближался, ступал навстречу, до мерзкого добродушно улыбаясь. Саске бы с радостью рухнул на диван, в кучу разбросанной одежды и поменялся сознанием с тумбочкой, если б только это было возможным. Будь у человека малым больше возможностей, всякий несчастный находил бы пристанище в мёртвом, становясь предметом банальщины и грязного обихода. В этом был хоть какой-то покой, привилегия слабых.       — Ты устал? Есть хочешь? — звучащая искренней забота ушла в далёкий разрез с тем, что Учиха видел.       Саске почувствовал, как пустота разрастается до точки невозврата. Ярость сгинула, а вместе с ней и всё, что делало внутри погоду. По непрозвучавшему щелчку пальцев ураган стих, рассыпавшись влажной грязевой крошкой. Видимо, запас не был резиновым, давление перенёс, но нервы накрылись, не совладав со скоростью циркуляции кипящей магмы. Наруто остановился в двух шагах с приподнятыми бровями и глупым ожиданием на лице. Живой, на давно знакомом фоне надоедливых светлых стен.       — Давай я тебе чай…       — Заебал, — уткнувшись в пол, бросил Саске.       Ненормальный. Учихе следовало внять его действиям с самого начала. Он тут же вышел из комнаты и, распинав в коридоре неугодно стоящие вдоль стены вещи, громко хлопнул дверью ванной.       Под искусственным светом ламп одежда казалась чище, мокрые пятна и следы грязных лап на штанах слились с неоднородностью общего цвета ткани и словно выгорели, став бледнее. Саске снял всё, пополняя скромную пищу стиральной машины новым тряпьём. Странно, что в этот день к чистоте тянуло особенно сильно, будто выработался нервный бзик, заставляющий тереть по уже чистому и с детским небезразличием разбирать последствия людской жизнедеятельности, даже если та совсем не в физическом виде.       Мощная струя воды брызгала на стенки ванной, ударяясь о дно. Из светлой ниши несло жаром, а в холодном зеркале отражалось смятение с чем-то острым на дне раздавленного взгляда. Тело болело, кости ныли, у метронома почему-то не заканчивались силы качаться, и он хрустел, двигаясь туда-сюда, по неизвестной нужде заваливаясь на разные стороны и по инерции отскакивая в противоположные.       Мыльная опера неслась быстро, незатейливо, временами пены становилось слишком много, и она, соскальзывая, падала прямиком на дно ванной, тут же подхватываемая потоком воды и уносимая прочь. Только грязи меньше не становилось, и Саске не знал — почему с каждым разом, судя по ощущениям, её становилось лишь больше. Вода обнимала со всех сторон, где-то успокаивая теплом, а где-то стремительно испаряясь и пополняя влажность пропитавшегося химией душного воздуха. В запотевшем зеркале больше ничего не отражалось. Оно напоминало стеклянные чаши, залитые терпким ледяным пойлом, от которого голова идет кругом и тяжесть в ногах наступает стремительно, с неожиданностью.       Каким же смелым и самоуверенным становится человек, когда обретает убеждённость в том, что его любят. Каким неблагодарным цинизмом наполняются его речи и жесты, когда тот вдруг осознает, что на самом деле кому-то нужен. Учиха пальцем не показывал, да и вслух произносить этого не собирался, знал же, что плевать Наруто на эти глупости, но не проговаривать неслышимым шёпотом не мог. Ещё недавно бы не поверил, ляпнул бы по глупости, а теперь убедился. Повзрослел.       Напоминание обожгло кончики пальцев, когда Саске по инерции ковырнул кожу на плече. Та давно зажила, поглотив чёрный пигмент чужого клейма, вот только жечь не переставала. Тонкие линии до сих пор словно покрывали защитной корой, дабы невозможно было содрать, удалить, вырезать эту мерзость, потому что нереально изменить прошлое, нельзя стать непричастным к тому, где играл основную роль. История началась не с печати, нет, её стартом стала банальная невнимательность, неуклюжесть, столкнувшая две далёкие галактики на одной дороге, но это клеймо — оно оказалось ключом к будущему, в которое стоило смотреть с самого начала, с момента первого принципиального взгляда.       Если Саске и был никем, человеком, не умеющим строить планы, не готовым сию минутно же что-то менять, отчего выброс в реальность стал спусковым механизмом всему, что тихо бурлило на душе, то Наруто отличался. Аморфный, внутренне отстранённый от всех Узумаки шёл вразрез с общепринятым и понятным. Обесценивая мир, общество, всё живое, он поклонялся одному ему известному мёртвому Богу. Молился на бестелесном алтаре за право выбора, за возможность вступить на одну из святых троп, каких по миру всегда было достаточно, только видеть их не дано никому. Люди сходили с дороги, терялись средь бездыханного камня, руин и затхлого запаха, надеясь вернуться на тонкую брешь, разделяющую вселенные ценного и ненужного. Таких ведь людей Наруто презирал? А знал ли, что идёт рядом с ними как равный?       Когда шторка зашуршала и пропустила немного прохладного воздуха, Саске опустил голову, а глаза сами собой отчего-то закрылись.       — Я скучал… — озабоченность голоса побудила лишь новую волну отвращения. Учиха поморщился, не думая боле о том, к чему ведут святые дороги.       — Отойди от меня, — хрипло попросил он.       Наруто будто не слышал, уткнулся лбом в его лопатку, а после обнял со спины. Он что-то нашёптывал в тон звону ванной и шуму воды, но Саске не собирался вдаваться в подробности нового бреда, больше концентрируясь на движении чужих рук. Узумаки застенчиво гладил его живот, осторожно обходя пупок, перебирая длинными пальцами по натянутой коже, всё дожидаясь, когда задолженное внимание Учихи вернётся на круги своя. А тот не поднимал головы, терпя прикосновения молча со стиснутыми зубами. Он уже и самому себе казался сумасшедшим, вывернутым наизнанку, задетым так глубоко, что сил не было терпеть внутри собственное присутствие. Наруто гладил, едва не теребя за выступающие части тела, и этот жест читался двусмысленно. Зря только мылся, ничего кроме грязи в этом доме уже не осталось.       Саске хотелось вновь испытать прилив сил, оттолкнуть горячее существо позади и пуститься в открытое плаванье, пускай хоть со злобой, с ненавистью, с презрением, лишь бы не было дурного предчувствия и неосознанного отчаяния, выбившего из колеи непониманием, страхом и несоразмерно обильно сочившейся чернью. Нечего было пучить глаза в темноту, глупо было и переживать за сохранность человека, всего лишь решившего, что в жизни больше нет ничего святого. Пускай катится. Они не камни, чтобы вечно лежать друг рядом с другом, пока время не сотрёт грани в пыль.       Учиха резко распахнул глаза, испугавшись последней мысли. Мимолётный образ всего за миг скрутил живот и всё, что находилось рядом.       — Не наебался там, где шлялся, теперь ко мне лезешь? — угрожающе проскрипел он, зло поглядывая на мокрую плитку перед лицом.       — Ты о чём? — Наруто удивился и ненадолго остановил слепые притязания.       — Не строй из себя придурка, ты всё прекрасно понял.       Саске с отвращением отцепил от себя его руки, бросив так, что зажгло ладони, и обернулся.       — Отвали от меня, — произнёс он почти по слогам.       — Я действительно, блять, не понял. Что опять?       — У тебя стоит, сука ты ебливая. Уже забыл про собственный хер, раз ебут тебя?       Наруто нервно сглотнул, не находясь в привычном пространстве, и едва было не отошёл назад, но вовремя вспомнил о том, где находится.       — Я у Сакуры был, — чуткое ощущение зверя внутри Учихи не покидало.       — Да срать.       — Серьёзно, никакого криминала. Ты зря…       — Нахуя вернулся?       Прикрыв глаза, Узумаки виновато поджал губы. У Саске возникало лишь одно желание — размазать их по его лицу. Видимо, только сейчас до пустоголового парня что-то стало доходить, однако Учихе этого было мало. Тот ужас, что он учудил всего за одну ночь, перевернул представление о многих вещах. Просто смотреть на него было уже приличным достижением.       — Да ладно, всё же нормально, — с надеждой произнёс Наруто, слабо улыбаясь.       — Пропадать нормально? Трубки не брать и не отвечать на сообщения?       — Телефон сел, я ж не виноват, — вышло наглее ожидаемого, но Саске это, напротив, слегка успокоило.       — Ты вышел за куревом и пропал почти на сутки. Не думаю, что ты можешь быть хоть в чём-то виноват, — произнёс он с осуждением и явным нежеланием разъяснять светские истины.       — Я не собирался. Обстоятельства иногда сами собой складываются, сам знаешь. Мы неудачно поговорили…       — Ты слышишь себя? — Учиха абстрагировался от желания взять бритву и по-варварски в тысячу движений отрезать чужой язык.       — Слышу, — отозвался Наруто с нетерпением и агрессией. Настроение быстро сменилось. Он стал смелее, отчаяние, чем вызвал в Саске невольный интерес. — Просто я не понимаю, в чём, собственно, суть проблемы. Трубку не брал? Себя для начала услышь. Я безмерно благодарен твоему беспокойству, но мне не ясно, какого хера вместо того, чтобы радоваться и наконец успокоиться, ты снова закатываешь скандал.       Учиха вдруг вспыхнул тем, чего, увидев в зеркале, испугался бы сам. Всепоглощающий ужас потери. Тот, который он великолепно топил в себе целый день, всё-таки вырвался отпечатком в глазах и нараспев возгласил: «Ты боялся. До сих пор боишься». Идиот прятался в кустах, заставляя бродить по берегу того, кто не умеет плавать. Утони Саске в этой глуши, тот бы остался наблюдать. Позвоночник будто прошило чем-то острым, и Учиха толкнул Наруто к стене, напрягаясь от невыносимого спазма.       — Я ненавижу тебя… — сжав руку на чужой шее, отчаянно прошипел Саске. — Сдохну, лишь бы рожу твою больше не видеть.       Лицо у Наруто быстро краснело, тот сжимал так, что запросто бы задушил, окажись желания на это немногим больше. Должно быть больно, по крайней мере, Учиха всецело на это надеялся. Однако Узумаки, по сей видимости, ловил полноценное наслаждение, раз улыбался так широко, насколько позволяли синеющие губы. До чего же Саске злило происходящее. Безмерно раздражали довольные черты лица, что просто издевались, кривясь под действием неуместных эмоций и отсутствующей силы воли. Наруто спятил, от недостатка кислорода покрылся мелкой испариной, а после ещё и протянул свои руки, подрагивая, обвёл тазобедренные кости и, взявшись за бока, притянул Саске ближе.       — Это смешно? Ты, блять, серьёзно? — не веря, говорил Учиха, отказываясь замечать, что глаза налились кровью не только у Наруто, а скупые слёзы уже смешались с проточной водой.       — Задушишь, и в следующий раз точно не попрощаюсь, — хрипло прозвучало в ответ, а безобразная, доселе счастливая улыбка окрасилась сочувствием. Саске передёрнуло. Слово было каким-то кислым и совершенно несъедобным.       — Общий язык с людьми нашёл? — желчно прошептал он, слегка ослабляя хватку.       Узумаки с облегчением выдохнул ему в губы. Серьёзность, с которой Учиха говорил, Наруто нравилась. Вроде бы глупости, а сколько пафоса. Это намного лучше выщербенной апатии, от которой даже насыщенно тёмные глаза становились полупрозрачными.       — После тебя-то? С другими разговаривать одно удовольствие, — Узумаки сделал вдох глубже, покуда неприятное жжение в горле никак не спешило проходить.       Он прикрыл глаза и почти ткнулся в чужие губы, даже рот успел приоткрыть, готовый мазнуть по тонкой коже языком, чтобы снять с неё вкус словесного яда, однако Саске сжал его за щёки и вновь приложил затылком к стене.       — Нарываешься?       — Может быть. Ты ведь не знаешь, чего я хочу, — усмехнулся Узумаки.       — Да как-то похуй мне, знаешь ли.       Наруто резко мотнул головой, сбрасывая руку Саске, и, обхватив того обеими руками за талию, прижался всем телом к мокрой, покрывшейся мурашками коже.       — Похуй? — с иронией протянул он на уровне шеи. — Ты о всём пытаешь знать, играешь в шпиона, задаёшь вопросы. Просто признайся. Не похуй.       Саске не поддавался, упрямо смотрел на стену позади польщённого лица Узумаки, пока тот, по-дурацки улыбаясь, легко касался подбородка, прихватывая его губами, и убеждался в обратном. Ни черта он не хотел знать и копаться в этом дерьме с радостью бы отказался.       Наруто зацепил его руки и, на периферии сознания замечая, что те уже почти не напряжены, опустил их себе на бока. Учиха не сопротивлялся. Видимо, слишком устал противоборствовать там, где конфликт совершенно не нужен. Узумаки и в самом деле считал, что нескольких вспышек гнева было вполне достаточно.       — Успокоился? — томно поинтересовался он.       Учиха без нежностей впился в ответ ногтями в мягкую кожу и опустил лицо чуть ниже, едва соприкасаясь губами с чужими.       — Всё же не наебался.       — Нет, — с придыханием прозвучавшее слово утонуло, едва коснувшись желаемого слуха.       Саске и не знал, что какая-то чушь может звучать настолько пошло. Страх оттеснило новое, скорее, даже более требовательное желание. Стоическая тяга отыграться и показать другую сторону монеты. Объяснить Наруто простые истины и сделать это так, чтобы любой пробившийся в голову вопрос по цепи слаженного конвейера сам находил верное решение. Механизм будет долго работать, если правильно собран, ещё дольше, если идеально спроектирован.       От неожиданности Узумаки едва не взвыл, нижнюю губу прострелило режущей болью, столь неприятной, что на какой-то момент всё вокруг почернело. Учиха, наверное, прогрыз её до мяса, раз уж рот тут же переполнил вкус крови. Пульсировало и горело, отчего Наруто замычал, обессилено жмурясь, но отстраниться не пытался, зная, что заслужил. Спустя вечность, к сожалению, не передающееся по желанию боли, Саске с наслаждением провёл языком по рваным, отдающим металлом, концам припухшей кожи и отстранился.       — Я ненавижу потаскух, — на ухо прошептал он, ласково проводя ладонью по мокрым светлым волосам. — Знаешь, как ты себя ведёшь?       — Как виноватый во всех грехах человеческих, — с неуверенностью в голосе тот всё же попытался улыбнуться. Вот только Учиха покачал головой и, не скрывая злого воодушевления, пододвинулся чуточку ближе.       — Как блядь.       Вода, льющаяся из душа, теперь казалась слишком горячей, разбивалась в пар, туманила комнату. Саске коротко дышал в волосы у виска, не вдумываясь, представлял фееричность своего падения. Наруто всё же поймал его на живца, мало того, что заставил признать очередную слабость, так и сам увидел её во всей красе. Учихе хотелось бы прикрыться вуалью беззаботности, уверовать в циничное безразличие, каким не грешил всю недолгую жизнь, но злоупотреблять ложью стало уже чревато. У бездонного колодца видел он последствия самообмана. Когда Наруто бездыханной тушей лежал на полу, а перед собственными глазами мелькали размытые очертания глубоко бурлящей воды, где в отражении видел не себя, а некто чужого. Убийцу, выродка. Ведь за это ему теперь мстят?       В паху потянуло от воспоминаний, будто внутренний психопат вырвался на ночную пробежку, да уже не удивляло. Каким извращенцем только не станешь, пройдя босиком по скользкой дорожке столько километров под руку с ненормальным, опущенным самой судьбой головой в унитаз человеком.       — Открой окно в спальне, — момент тишины разорвался, Учиха отвернулся, а Узумаки скользящим прикосновением свои убрал руки.       — Саске…       — Съеби.       Он не видел лица Наруто, но был уверен, что румянец у того такой же яркий как у него самого. Когда с неоднозначным хмыком Узумаки покинул комнату, Саске выключил воду и с силой надавил ладонями на глаза. Вжал их внутрь до появления белых мушек, надеясь прийти в себя, и вроде как пришёл, только прежде конкретные мысли теперь смешались в радужный шум и погнали кровь быстрее. Учиха вновь боролся за право на умеренное сердцебиение и внешне оставался вполне непоколебимым, лишь сумасшедшая улыбка говорила о том, что спокойствие эфемерно.

***

      Из-за приоткрытого окна несло свежим холодом, а разряженный воздух уже не пах озоном и почти не содержал излишков влаги, и всё же был далёк от даже намёками летнего. Наруто не понимал, к чему это. Никогда не понимал, начиная с того момента, как появился в этой квартире. У Саске присутствовала своеобразная странность — так люди защищают своё одиночество, неизменно внушая самим себе, что, если окружение полно звуков и движения, значит, они вовсе не одни, так и он вечно оставлял нараспашку створку неприметного окна. Теперь же Узумаки явственно ощущал на себе все прелести отсутствующей одежды или полотенца. Кожа вспыхнула, закрываясь от неприятеля острыми мурашками, но настроение грело. На улице кто-то бубнил, и прямо там же то и дело пищали гудки машин. Наруто вдруг понял, в какой ситуации оказался. Общество — плацебо Учихи, а Узумаки, в свою очередь, никогда не был частью большого безликого механизма. Человечеству не нужно видеть его секреты, не обязательно знать тонкости душевного устройства и тела, а потому… Второй этаж, от греха подальше окно лучше зашторить. Судя по разговорам, Саске впервые за несколько месяцев что-то по-настоящему зацепило, только вот радости это не принесло, как, впрочем, чего-либо большего.       Плотные занавески укрыли от света, и в комнате окончательно воцарился полумрак. Тогда же Наруто пригляделся к массивной складке, но не нашёл того, что было бы достойно ещё минуты безделья, а потому выпустил ткань из пальцев и зашагал в сторону гостиной. Весенняя температура не была аномальной, теперь Солнце нагревало поверхность Земли лучше, и световые дни стали гораздо длиннее, однако пол отчего-то не переставал быть по-зимнему серым и столь же холодным. Саске странный. И окно его странное.       — Куда намылился? — Учиха перехватил его почти что в дверях, внезапно выйдя из темноты. Казалось, он стоял там долгое время, подкарауливая и следя, возможно, вслушиваясь в тихий зов чужих мыслей, но жар, идущий от ещё влажного тела, свидетельствовал об обратном.       — Дай одеться, — упрямо рванулся Наруто, по итогу только сильнее натянув на себе кожу.       — На кровать.       — Саске, холодно же, ёб твою мать!       Учиха будто и не слышал, развернул упрямую тушку и, подталкивая, потащил Узумаки к кровати. Наруто не сопротивлялся, а если и делал это, то слишком уж незаметно, зато довольно-таки громко шипел от того, что в бок впивалось что-то маленькое и острое. Параллельно наступал пятками на чужие ноги, но то скорее от неудобства.       — Я не путана, — огрызнулся он и попутно вырвал из руки Учихи неугодно колющий предмет. — Прекрати эту хуйню!       На ладони оказался тюбик вазелина, которым тот по обыкновению мажет кожу клиентов во время работы.       — Ты что делать собрался? — в смятении нахмурился Наруто, вмиг растеряв свой запал.       Саске же молча отобрал своё обратно и, не задумываясь о применяемой грубости, толкнул Узумаки на кровать. Да так беспощадно, что тот успел дрыгнуть от испуга, прежде чем грохнулся спиной на смятое одеяло.       — Воспитываю свою суку, — без намёка на какую-либо иронию констатировал факт Учиха.       Меньше всего в мире Наруто заботили чужие желания, он в принципе больше склонялся к тому, что человечество априори не имеет таковых, растрачивая названия на потребности, что, подобно животной сущности, вызывали зависимость. Но между тем, фантазии Саске были грязными, первородно заразительными, аки вирус, и манили нелепостью, потому что квасцевали лучше любой профессиональной лампы. Потому что инстинкты срабатывали моментально, сформированные на пределе их общего ДНК. Узумаки знал это на субатомном уровне, а вместе с тем не мог заставить пылающие щёки бесстыдно гореть, потому как шальная улыбка делала их ещё краснее. Игра началась.       — Попробуй, — пронеслось по комнате лёгкой насмешкой.       Учиху это едва ли не злило. Он в тот же момент залез сверху, перекинул ногу через медленно вздымающуюся грудь и, едва касаясь её собой, приспустил шорты.       — Открывай пасть, шавка.       Наруто удивлённо приподнял брови. Казалось, что тот несколько переигрывает свою новую роль, вот только юмор в тёмных глазах не отражался. Матовое «ничего» изучающе глядело с высоты полуметра, беззастенчиво утоляя проснувшийся голод.       — Понял… — разочарованно протянул Саске, нависая тенью, давя на хрупкие рёбра. — Ты читал Фрейда?       Схватившись за усатое лицо, Учиха засунул меж зубов большие пальцы и надавил, раскрывая чужой рот шире. Так Узумаки вряд ли удастся ответить, потому он станет лучше слушать.       — Мы выбираем не случайно друг друга… Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании, — продолжал он, цитируя названного, а Наруто бездействовал, будто ждал, когда начнут заставлять, иначе давным-давно бы попытался укусить или сделать что-нибудь мерзкое.       Саске не останавливался, такая картина нравилась ему куда больше. Влажный язык неуклюже прятался, на деле лишь убегая дальше и мимолётно касаясь пальцев. Где бы не шлялся в эту ночь Узумаки, вряд ли он и правда делал то, за что полагалось помпезное наказание, и, тем не менее, оно всяко лучше пустых разговоров, к которым, как верно выражался сам Наруто, душа у них лежала неудачно.       — Моё подсознание тебя не выбирало, — с досадой прошептал Учиха.       Полузакрытыми глазами Узумаки смотрел наверх, чувствовал, как член касается сначала губ, а затем скользит глубже, до кончика языка, трусливо поджавшегося у горла. Но это всего-навсего материальность. Куда больше его интересовало происходящее выше, на лице Саске, и, вглядываясь туда, он видел болеющий океан, разбивающий о стойкую непоколебимость настоящую бурю всевозможного наслаждения, задумчивости и скорби. Наруто и не заметил, как обхватил головку губами, а язык несколько раз на пробу мазнул по её поверхности, зато отчётливо проследил за сжатым выдохом Учихи и тем, что при очередном моргании веки его оставались закрытыми чуть дольше.       Он не ошибся: не выйдет вырвать из Саске застелившую разум червоточину, она проникла слишком глубоко, срослась с ним, заразила физическим вакуумом и не погибла бы, даже убей носителя. Может, не было в этом воли Учихи, может, он и до сих пор не осознал неоднократно произнесённых слов, что Наруто выплёвывал из себя через силу, но всё никак не мог подобрать те верно, а потому Саске так стойко уверовал в совершенство их общей связи и превратился в слепого котёнка, не видящего ни мира вокруг, ни злых насмешек судьбы, ни того, что уже никогда не вернётся назад. Они не станут прежними, не выберутся из трясины, потому что болото уже засосало Учиху. Единственный шанс был потерян, ведь вместо того, чтобы хвататься за плавающий на поверхности корень, Узумаки ждал, когда топь выплюнет Саске обратно, но та сочла его слишком вкусным и, засмотревшись на витый кокон, высосала изнутри всё живое, вернув на воздух лишь красивую оболочку.       То, что осталось от прежней загадки, поглотившей разум и тело Наруто, теперь едва ли можно было назвать интересным. О, нет, оно больше не учило и не раскрепощало, скорее, напротив, душило, трепетно протягивая свои культи, чтобы забрать, обманчиво добровольно. Ведь тот, кто однажды побывал на илистом дне, либо мёртв, либо движется к этому по короткой прямой.       Узумаки проявил больше усердия, с интересом наблюдая за трансформациями в пульсирующей ауре Саске, и постепенно рот наполнялся слюной, что проглотить не удавалось, а щёки натянуто заныли. Учиха прав, никто из них не выбирал, и чёртов Фрейд, впустую указав однажды на тайны подсознания, ещё раз доказал, что человек себе не хозяин. Порой глазами ведёт незримое, а мыслями прошлое; порой всё старое становится тошнотворным, а новое, вдруг промелькнув на горизонте, манит и выталкивает за пределы морали.       Учиха убрал руки и опёрся ими о подушки, скомканно рвано дыша. В этот же момент всё его тело сменило угол наклона, и теперь Наруто уже не видел бледного лица, потерял нить, которая вела в заросшие джунглями дебри, зато чувствовал, как член едва не упёрся в самую глотку.       — Соси, — дрогнул голос, уже не бесцветный и не насмешливый.       Тёплая волна приятной дрожи толчками разгонялась по телу, она останавливалась в ногах и заставляла колени подрагивать. Саске почти не двигался, не пытался мешать Узумаки делать по-своему. Он не видел ни джунглей, ни океана, не чувствовал дурманящего смрада болота. Ничего, кроме расфокусированно смотрящих вдаль тёмно-голубых глаз. А Наруто старался, едва не давясь переизбытком собственной влаги; гладил руками прохладные бёдра, изредка заползая выше, под шорты. Он точно не знал, с чего вдруг внутри всё загорелось синим пламенем, но определённо не желал останавливаться, пока Саске над ним дрожал как под долбанным порошком. Чувство власти опьяняло и придавало невиданное количество сил, ведь, по крайней мере, сейчас Учиха зависим только от него. Как когда-то, сотни лет тому назад.       — Стой… Хватит, — утонуло, только коснувшись голосовых связок.       Узумаки по инерции потянулся вперёд, когда Саске отклонился, но удержать того на месте не удалось. Темнота обогнула контуры их тел, спряталась за контрастом светлого на фоне матово непроглядного, и глаза больше не спотыкались, видели чётко, без лишнего напряжения.       Матрас легко прогнулся, дышать стало легче, А Учиха внезапно оказался возле окна. Наруто казалось, что он всего лишь моргнул, но стоило взгляду вновь найти Саске, как тот уже раскрывал старательно сдвинутые шторы, пуская в комнату свет и звуки. Темнота же определённо заглушала их, создавая призрачную интимность.       — Что ты делаешь? — с долей недовольства поинтересовался он, панически хватаясь за ускользающее чувство безопасности.       — Открываю окно, — прозвучало так, словно Учиха на самом деле делал что-то совершенно иное. С сарказмом, с издёвкой, однако, как и прежде, без тени слабости. — Иди сюда.       Наруто помнил их первый раз. Он всё время держал его в мыслях, но никогда прежде не выпускал тот дальше пункта хранения, вот только сейчас отчего-то вспомнил, и в голове явственно промелькнули мысли о том, что фантазия Саске ведёт того за границы положенного. Снова, как в прошлый раз, он начал неведомую игру, то ли точно имея безумный план, то ли зная, что победил изначально. И всё же Узумаки поднялся с кровати и бесшумно приблизился к подоконнику. Привычно сидящий на нём Учиха смотрел по-родному колко.       — Мы закончили? — вопреки словам, Наруто упёрся ладонями по бокам чужих ног и придвинулся ближе.       — Думаешь, с тебя хватит?       Саске улыбался, прикасаясь одной рукой к горячей усатой щеке, вырисовывал на ней замысловатые узоры. Кожа мягкая и приятная, жаль, что вспоминал об этом он слишком редко. Узумаки нравились подобные ласки, пускай тот и молчал, серьёзно вглядываясь в угольные глаза напротив.       Расстояние меж лицами плавно сократилось до минимума, и прерывистое дыхание обожгло губы, дразня друг друга невесомыми прикосновениями. Впрочем, Учиха не целовал, а Наруто не решался перечить. Ладонь соскользнула со щеки и опустилась на подоконник, единственным касанием оставляя теперь лишь сантиметр расстояния между лицами и испытывающий взгляд глаза в глаза. Саске облизнул пересохшие губы.       — Десять секунд на то, чтобы уйти. Тогда закончим.       — А если…       — Тебе вряд ли понравится, — угадывая вопрос, предупредил он.       — Сколько самоуверенности…       — Время идёт, — на грани слышимого напомнил Учиха.       Узумаки не двигался, не отходил, в то время как испытывающий контакт взглядов становился жёстче. Они не побоялись прыгать в бездонный омут, изучать тот с интересом и азартом, ведь кого-то неизведанное пугает, а кого-то, вопреки здравому смыслу, манит. Петля на шее затянулась. Давно затянулась, и если бы кто-то из них и впрямь был не готов к этой схватке, один бы вскоре задохнулся, а другой вряд ли остался бы прежним. Впрочем, у Наруто не было сомнений, что так и вышло. Один взахлёб потерял последние крупинки воздуха, перестал быть собой, а он сам… Остался ли прежним? Трупом меньше, трупом больше — какая, собственно, разница, если мысли цикличны, а компромисс с бездушным противником так и не найден. Сколько бы не думал об одном и том же, пришёл лишь к единому выходу. Жаль, Учиха не пожелал о нём знать.       — Хорошо, — время вышло, и губы Саске заговорчески растянулись.       Он спрыгнул с подоконника, толкнул рукой створку окна, раскрывая его нараспашку, и рывком развернул Наруто спиной к себе. Слишком быстро, чтобы успеть возмутиться, достаточно спонтанно для того, чтобы это могло не понравиться. Узумаки не растерялся. Не глядя, схватился за резинку шорт, сдёрнул те с Саске и сразу прижался обнажённым задом к его паху, вызывающе потираясь о возбуждённый член и позволяя тому скользить по промежности. «Месть сладка», — говорили люди, и едва ли они ошибались.       — Блядливая сука, — прошептал Учиха, отвечая взаимным поглаживанием по члену Наруто.       — Дорвался, — в тон ему издевательски протянул Узумаки, прогибаясь в спине ещё больше и поднимаясь на носочки.       Саске бы с радостью провёл по изящному изгибу влажную дорожку языком, возможно, даже спустился бы чуть ниже, но неосознанные ласки оттопыренным задом не отпускали. Кто до кого дорвался, было не ясно, однако этот вопрос, пожалуй, ответа совершенно не требовал. Удовлетворение от происходящего зависло в воздухе на уровне преждевременного порыва, окружив узким радиусом действия и накалив атмосферу.       Саске растирал большим пальцем влажную головку, то и дело соскальзывая на чувствительную уздечку, отчего дыхание Наруто непременно сбивалось. Всякий раз, когда вспышки бурлящего внизу живота тепла ослепляли, он жался ближе, а бёдра сжимал плотнее, вероятнее всего, совершенно не осознавая, какой эффект производит на нервы Учихи. Слушая отчаянные вздохи, Саске не удержался, обнял льнущее к нему тело и потянул руку от впадинки пупка выше, по линии между рёбер, вверх по горящей груди, к яремной впадинке, чтобы наконец сжать руку на шее.       — У Сакуры был?       От тяжести чужой руки в глазах постепенно начинало темнеть, и всё же давление было недостаточным для того, чтобы позабыть себя и всё, что происходит, хотя бы на пару минут.       — Со мной проблемы решил не обсуждать? — Саске мазнул кончиком языка по щеке, прекрасно понимая, почему тот не ответил.       — Это личное. Мы о другом… — попытался Наруто, но вышло сипло и неуверенно, а вместе с тем Учиха принципиально не дал даже договорить.       — Да? Тогда продолжай, — он деланно удивился, едва заметно улыбаясь тонкими губами. — Покажи личное и другим.       Впившись пальцами в тазобедренные кости, Саске развернул Узумаки к окну и положил грудью на подоконник, отчего Наруто тут же в ужасе распахнул глаза, как на ладони видя перед собой улицу, дорогу с проезжающими машинами и случайных прохожих, так не вовремя решивших пройти у них под окном.       — Люди оборачиваются, если слышат странный звук. А иногда просто так оборачиваются. Или наверх смотрят, — как между прочим произнёс тот. Воспользовавшись потерянным состоянием Узумаки, он успел открутить крышку на вазелине и выдавить небольшое количество.       — Саске… — вышло тихо-тихо, звук едва напрягающий связки.       — Я говорил, что тебе не понравится.       В сказанном будто крылось сочувствие. Наруто опомнился спустя мгновение, когда очередной громкий звук с дороги шершаво проехал по ушам. Для ощущения страха осознанная не хватило, вроде бы выдавило наизнанку, однако чем-то не похоже; присутствовало что-то иное, отчего погано тянуло под ложечкой. Он тут же попытался встать, но Учиха не позволил, накрепко прижав сзади и давя свободной рукой на спину между лопаток.       — Я не хочу, — нервно прошептал Узумаки, цепляясь онемевшим языком о гладкие грани зубов. — Отпусти.       — Погромче скажи.       Саске смеялся, издевался над ним, топил в красочно-сером пейзаже внешнего мира, где буквально каждый идущий обещал вот-вот задрать голову, чтобы уставиться своими пустыми глазами в окно второго этажа и как следует поизмываться. Учиха снова оказался наглее, в который раз показал, что не нуждается в ласке, не нуждается в нём, в Наруто, как в личности, способной быть человеком. Очередная попытка заглушить боль, отплатить червивой монетой за то, что не мог справиться с ней сам. И всё это ложь.       — Конченый мудак, — зашипел Узумаки, а влажные пальцы Саске уже скользили по сжатому кольцу мышц, давили на дырку, норовя опорочить всецело. Публично. Наруто и не собирался быть жертвой, на этот раз уверенности в себе ему хватало с лихвой, вот только мнения не спросили, а, как известно, всегда найдётся рыба крупнее.       — Это последний раз, когда я простил тебя, — даже сильно не вслушиваясь, Узумаки слышал в тоне злую обиду. — И он был не сегодня.       — Рассказал бы об этом Итачи, — подавившись именем, обозлился Наруто.       Пальцы резко пропали, так и не войдя. Прошло лишь мгновенье, как задницу прострелило адской болью, которую Узумаки чудом перенёс почти молча. Лишь тихое вытье раненого животного вырвалось из него и потонуло в гуле проехавшей машины. Руки вцепились в края металлического отлива, а ноги свело мелкой дрожью. Казалось, даже они предприняли попытку рассыпаться, испариться, лишь бы не чувствовать этого.       — Может, сам расскажешь. Если вывалишься, — чуть погодя, добавил Учиха.       Он сжал зубами небольшой участок кожи на спине так, что та едва не заскрипела, только Наруто почти не чувствовал боли в этом месте. Зад жгло внутри и саднило снаружи, Саске в нём почти не двигался и вошёл всего на половину, но того количества смазки, что было на его пальцах, оказалось недостаточно, а резкое вторжение для неподготовленных мышц стало фатальным. Не случайность. Никто и не сомневался в этом, едва ли думая в такой момент о теории вероятностей. Учиха знал, что делает, ровно так же, как и желал этого.       — Нравится вид? — хохотнул Саске, прихватывая губами место, которое только что укусил.       Наруто почти не дышал, крепко стиснув зубы, по инерции вывалился из окна ещё больше, а металический лист сжал настолько крепко, что короткие ногти на пальцах затрещали, готовые сию минутно же лопнуть. Вот только зажмуриться он не мог, как бы не хотелось. Не мог, потому что боялся упустить момент, после которого навряд ли что-то внутри останется целым. На краях подсознания мелькала скупая мысль, Узумаки знал, что всё это из-за Саске и дело вовсе не в изобилии грешного, и жестокость, с которой тонкие пальцы сжимали его кожу, здесь ни при чём. Проблема в Учихе. Он его беда, и его же позор. Из-за него в Наруто осталась только гордыня, обернувшись которой словно плащом, он с удовольствием прошёл бы по улицам хоть нагим. Но вместе с Саске… Узумаки не мог.       Возможно, в темноте удалось бы на время забыться, не видеть улицы, не чувствовать боли, не испытывать крайнюю степень презрения ко всему вокруг и к самому себе, но видеть было нужно, иначе какой смысл от этого наказания.       — Наруто, — Учиха двинулся, мучительно медленно и болезненно растягивая сжатые мышцы.       — Я не хочу тебя слушать.       Звук подобно дыму развеялся в восходящем потоке воздуха. Но слышен он был с дрожащей честностью, а сказанный уж до чудного убито и сдавшись. Очередное никому не нужное откровение.       — Не сжимайся, ладно?       — Так подобрел, мразь…       Ничего в голове не укладывалось. Эмоции сочились из пор крупными каплями, а Узумаки словно засасывал их обратно.       Расслабиться он всё же попытался, но боль брала своё. От такого не отвлечёшься, разве что нечто другое перебило даже физическое.       — Лживая хуйня, — бормотал Наруто, стискивая жалобно скулящее сердце в попытках удержать то за стальной решёткой. — Сам себе противоречишь. Поехавший, больной… Садист… Всё проебал. Всех замучил. Что ж ты творишь…       — Пытаюсь не навредить тому, кто меня любит, — Учиха ласково провёл по талии, подушечками пальцев собирая мурашки.       — Я не люблю тебя, говорил уже, — продолжал бессмысленный монолог Узумаки. — Ты слышал, просто верить не хочешь, потому что помешанный.       — Не любишь, говорил, — согласился тот, беззвучно прикасаясь губами к напряжённому плечу. — А после говорил, что неправильно подобрал слова.       Движения Саске становились нежнее, мягче. По всем фибрам разносило боль, она звучала как ускоритель, ведущий от лёгкой дрёмы к безжалостной бессоннице, агрессивный источник сил, извечно не хватающий для размеренной жизни, но в переизбытке возникающий на распутье дорог. Вот только когда цель под носом, катализатор уже не нужен. Наруто не за этим лежал на подоконнике, а Учиха не для того в очередной раз позволил себе нарушить все личные границы.       Рука осторожно взялась за упавший член и продолжала делать то, что всего пару минут назад приносило не боль, а тягучий жар, смежный с наслаждением и теснотой узкой руки. Узумаки трясло в приступе жгучей лихорадки, дрожь отчётливо проходила по телу и оседала разрозненными судорогами мышц, иногда сжимая Саске до дискомфорта, а иногда, напротив, пытаясь вытолкнуть. Однако член понемногу твердел, и напряжение становилось ленивее, словно продолжало сковывать уже по привычке, не говоря словами о том, чего на самом деле хотелось.       — Больно? — спустя пару длинных толчков поинтересовался Учиха. Отпускало обоих.       — Нормально, только угол другой…       Внезапно Саске осознал, что тот плачет, по-геройски незаметно и молча, но слёзы катились по раскрасневшемуся лицу и, падая, разбивались о сырой асфальт.       Ничего не выходило идеально, и в этот раз исполненные жалостью слова двоились не успокоения ради. Каждый ублажал ими только себя. Учиха сменил угол, выйдя почти до конца, и тягуче плавно скользнул обратно. Влаги внутри стало больше, а трение постепенно переставало быть ярко болезненным. Саске мутило от их касаний, от трепетно колыхающихся на слабом ветру волос. Ладони кололо стойким желанием прикоснуться к ним, сжать в кулаке, чтобы убедиться: вот оно — его, сакральное и горячо живое, но он не решался, а потому лишь кончиками пальцев цеплял волоски, спавшие на шею, не заходя ни на шаг дальше. Наруто расслаблялся, по мере возможности сам подставлялся под равномерные толчки и, не задумываясь, насаживался глубже, чутко ловя импульсы сладкой тяжести в паху. Учихе ни к чему доказывать то, что давно известно им обоим. Жизнь и правда лишена смысла в моменты бездействия, но не сейчас, когда горькие всхлипы застревают у Наруто в горле, а бесконечная череда прикосновений ползучим ящером закрывает добычу от солнечного света, погружая в свой собственный мир. Навсегда.       Рука покинула спину, сползла вниз на подтянутую ягодицу, а под окном вдруг кто-то удивлённо пискнул. Мальчик, что шёл за руку со своей бабушкой, зачем-то задрал глаза кверху и встретился взглядом с молча рыдающим парнем, обессиленной тушкой высунувшимся из распахнутого окна. Узумаки опустил голову и спрятал лицо за согнутыми руками. Лишь бы и эта женщина не заскучала настолько, чтобы вместе с внуком смотреть на его вселенский провал. Идеальнее быть не могло.       Нет ничего впечатляющее, чем озадаченное лицо ребёнка, встретившего взглядом человека, которого клеймят, высунув мордой в окно, как дешёвую шлюху, что не удалась рожей, а пакета под рукой не оказалось. Мальчик дёрнул бабушку за рукав, чтобы еле слышно за моногамным шумом улицы пролепетать: «Смотри, ба, там дядя», и старушка медленно засуетилась, оборачиваясь в разные стороны, пока ребёнок настойчиво тыкал пальцем в особенное окно, что всего-то в паре метрах над ними светило ярче любой звезды. Наруто зажмурился, навзрыд давясь ядовитой солью, стекающей по лицу на подбородок и дальше, капая вниз. Тело противоречило, дрожало под ускорившимися толчками. Он чувствовал, как тряслись колени, как низ живота скручивало от приближающегося оргазма, до всплесков боли развозило ноющий зад. Приятно. До невозможного приятно, хотя не должно такого быть в противоречивый момент, когда сердце сжимает от рези, а мозг отказывается принимать реальность такой, какая она есть и какой всегда была. Что ещё должно быть не так с головой, чтобы физически выходить на пик эйфории, когда наступает время бежать и скрываться. Наруто хотелось сдохнуть. Вывалиться с этих трёх метров и разбиться в лепёшку. Он знал — так бывает. А Саске наклонился к нему, судорожно выдохнув в кромку волос и скользнув рукой под шеей, резко дёрнул назад, затаскивая обратно в квартиру всего за пару секунд до того, как глаза женщины всё-таки выловили нужное окно.       — Никогда не пропадай без предупреждения, ясно? — прошептал он, удерживая Узумаки от того, чтобы тот рухнул обратно. — Никто тебя не видел, успокойся.       — Тот мальчик… — не открывая глаз на вдохе, выговорил Наруто.       — Хрен с ним. Он маленький, не понял ничего, — Саске успокаивающе поглаживал чужое плечо, не думая о том, как возобновить движения. Чужая спина всё ещё прогибалась, прижимая округлые ягодицы к бледной коже.       — Я много чего заслужил, — безнадёжно шевельнул губами Узумаки. — Быть выебанным сумасшедшим циником… Им же изнасилованный, недобитый и…       — И за всё ты меня простил, — Учиха улыбнулся, заводяще прикусывая кожу под ухом. — Может, теперь моя очередь, м?       Саске резко подтолкнул Наруто в сторону кровати, не выпуская из рук чужой талии, пока тот не коснулся ногами матраса. Узумаки опёрся о него коленями, прополз немного вперёд и опустился на локти, выгибаясь в спине и приподнимая бёдра. Он не смущался, как это было впервые, и не старался казаться больше, злее, самоуверенней, каким предстал в самом начале, всего десяток минут назад.       Саске не торопился, чего-то ждал, не приближаясь и не решаясь продолжить начатое. Глаза его вдумчиво скользили по напряжённой спине, анализируя изгибы, а руки зудели от мании вновь прикоснуться с чужому телу, да сжать так, чтобы срастись с ним воедино и дышать, используя лишь одни лёгкие на двоих. На каждую скотину найдётся свой кнут, пускай уж та знает своё место путём насилия и страха, нежели не знает его вовсе. Место Наруто рядом с ним, или под ним, или внутри него, как угодно. Это основа, без которой жил долгие годы, но в какой-то момент просто разучился ходить. Его костыли. И, безусловно, Узумаки не обязан платить Саске тем же, однако… Мысль меняется в зависимости от слов, которые её выражают. Каждый по-своему свободен, пока дышит, живёт и думает, да тем не менее моральная свобода человека ни сколько не уничтожается необходимостью физической зависимости. А она у них есть. И всегда была, поражая не столько центр желаний, как весь мозг целиком.       — Чего ждёшь? Мне погавкать? — Наруто шмыгнул носом, с отвращением кривясь от осознания собственной роли. Шавка, погрызшая хозяйские тапки. Даже после того, что тот сделал, он всё ещё хочет.       Саске раздражённо выдохнул и сердито перевернул Узумаки на спину. В синих глазах не было такого, что люди зовут искрами. Ни намёка. Однако в них гулял ледяной ветер, а вместе с тем светилась теплота неоконченной страсти, что грызла и чесала изнутри буквально каждую клетку. Наруто, может, и врал, зато тело его было честным, оно хотело этого, хотело продолжения, хотело Саске, несмотря на обстоятельства, вновь выросшие между светлым и тёмным.       — У тебя ещё стоит, — усмехнулся Учиха. — Так разве обижаются?       Узумаки гулял взглядом по комнате, смотрел по сторонам, цеплялся за малозначимые пятна, что тут и там представляли собой что-то из вещей, мебели и прочего, без того изученного много раз прежде, но не на Саске. Зла в тёмных глазах не было, а то, чем Учиха наполнял их контакт взамен прошлой ярости, вызывало лишь чувство жалости.       — Не могу на тебя смотреть, — с тоской шепнул Наруто. — Ненавижу это.       — А ноги всё равно раздвигаешь.       Мягкую сладость прикосновения рук излучали в таком количестве, что к горлу подступала тошнота, она дурманяще скручивала изнутри и резво колола под рёбра, затрудняя выход нагретого в лёгких воздуха. Чем дольше убегаешь, тем больше соблазн обернуться, и Узумаки всё же взглянул в подёрнутое лёгкой печалью лицо напротив — художественное, идеальное, но не его.       — Ты мне нужен, — антрацитовые радужки засветились надеждой. — Смотри на меня, хорошо?       Головка легко вошла внутрь, мягко раздражая прежде растянутый сфинктер, и в этот момент Наруто неосознанно схватился за плечи Учихи, смотря прямо, потерянно и только на него. Тело вновь отдавало острым предвестником боли, но та скорее становилась заполняющей и необходимой. Саске машинально мазнул тыльной стороной ладони по чужому лицу, стирая остатки старых слёз, и низко простонал куда-то вбок, пока член не вошёл до упора и пах не соприкоснулся с мягкими ягодицами. Мышцы привыкли, острота ощущений спала, превращаясь во всепоглощающую и равномерную, будто мимолётная встряска была именно тем, чего не хватало.       Наруто уже пробовал на вкус их союз, на уровне клеток чувствовал, что значит каждое действие и незаметное движение Саске. Если тот целует ключицы, значит, пытается успокоить. Как сейчас, осторожно и всё же страстно. Возможно, таковы его извинения за бедлам, устроенный посреди дня, или всё куда прозаичней: он просто идёт по зову потребности. Движения быстрые и рваные означают желание, смешанное с токсином, в который тот перемалывает всё, что не может проглотить. Злоба, скорбь, обида, возможно, даже зависть, если таковой Саске когда-то страдал, разбавляют этот коктейль. Чёрт его знает, он не говорил. А Наруто в этой каше… Кто? Сахар? Косое дополнение к чужим характеристикам? Всё это жутко напоминало балтийский чай, намешанный в грамотных пропорциях и с чёткими целями, только по итогу получилась дрянь, от которой то ли сдохнуть не долго, то ли последние крупинки мудрости потерять. Неадекватные мысли и поступки, граничащие с абсурдом, слишком часто напоминали о невозможности дальнейшего продолжения. Верил ли им кто-то? Определённо.       — Не сжимай меня так, двигаться же мешаешь… Дурень…       — Не хочу быстрее, — на растянутом выдохе простонал Узумаки.       Патока мелкого покалывания по всему телу росла с каждой секундой, мозг концентрировался на ней, готовясь вот-вот испытать выброс гормонов, после которых наверняка захочется спать, но сам момент того стоит. Всегда стоил, а с Учихой в особенности. Он создавал то, чего никто не делал до него. Проявлял власть, контролировал, не давая права на выбор. Наверное, единственное, чего у Саске не отнять, и последнее, что в нём осталось.       Зрительный контакт, в котором читалось так много из того, что никогда не будет произнесено вслух, внезапно растаял. Всего один жалкий порыв ударил в голову разрядом тока, сметая то, что осталось от прежнего, насущного, ненужного.       Саске целовал с упоением, почти с отчаянием, взахлёб черпая вдохновение из крохотного момента. Распалённое маниакальным бредом сознание не хотело думать ни о чём, кроме как о близко прижимающемся, раскрепощённом, податливом теле и горячих мокрых губах, которые отвечали жадно и судорожно, а пальцы крепко хватались за затылок, зарываясь в волосы почти до боли. Наруто сдавленно взвыл от обжигающей волны в очередной раз, когда чужой член скользнул внутри по чувствительному месту. Тело затрясло. От оргазма ли, или от внезапного безразличия к прошлому и настоящему, что показалось теперь совершенно неважным, принадлежащем кому-то другому? Так или иначе момент оказался гораздо мучительнее и блаженней, чем он того ожидал.       — Стой, стой… Хватит… — сбивчиво забормотал Наруто на грани между болезненным и нестерпимо приятным.       Но Саске продолжал двигаться, тереть изнутри место, заставляющее Узумаки смешиваться во взрыве непонимания и полной дезориентации, несмотря на плотно сжавшиеся мышцы и каменный зажим чужих ног с боков.       — Терпи, — выдавил Учиха, пьянея и задыхаясь.       Он хмурил брови, опуская веки, ибо даже в расфокусе зрачки цеплялись за тяжело вздымающуюся грудь под ним. Рука Наруто, крепко сжавшая его волосы, зарылась глубже и чувственно тянула пряди от самых корней. Боль была великолепна. Притупленная, фоновая, но, как последний ингредиент в чаще мастера, необходима. Губы невпопад уткнулись в шею, Саске старался вдохнуть как можно глубже, чтобы вобрать в себя весь стойкий запах Узумаки, вскруживший пустую голову, а тот, как назло, нагреваясь, на пике удовольствия будто начинал излучать его всё сильнее.       — Никогда больше… Не смей… Понял?       — Лови кайф, пока есть такая возможность, — не открывая глаз, с трудом шевеля губами, улыбнулся Наруто. Сдался. Позволил ему завладеть центром нервной системы.       Для Учихи же это стало последним триггером. Саске лихорадило. Как тёмные скалы скрылись за пеной бушующих волн, что накрывали одна за одной, с головой погружая под ледяную воду, так по костям прошёл электрический ток. Рот распахнулся в беззвучном крике. Учиха не смыкал глаз, однако привычную серость уже не видел. Пятна цвета на фоне пустующего «ничего» плясали, подло подпрыгивая, и ни на миг не становились чётче. На секунду Учихе показалось, что ощущений больше нет, вместо них остался лишь смешанный ком из раскалённых прутьев, едва пригодных для чьего-то касания, однако Наруто прикоснулся. Провёл влажной ладонью по его лбу, собирая капельки пота, и сдвинул мешающую чёлку вбок. Не обжёгся и не закричал. Зато вернул сознание сразу обоим.       — Отпустило? — боясь собственного голоса, прошептал Узумаки.       Саске дрожал. Лишь звук рваного шумного дыхания, как маленький колокольчик где-то вдали, напоминал о том, что тот до сих пор в сознании.       — Завтра никуда не пойду, — на грани слышимого пробормотал Учиха. Он потяжелел, видимо, опустившись на грудь окончательно, но руки не убирал, так и держа в зажиме пальцев почти родную оливковую кожу.       — Очень на это надеюсь, — вышло нечитаемо, да делать вид, что понял истинный мотив сказанного, Саске не стал.       С трудом приподнявшись на локтях, он окинул усталое лицо напротив заторможенным взглядом и слегка нахмурился.       — Ты виноват, — тут же последовало в ответ на слишком удовлетворённое молчание.       — За это ты меня уже простил, — передразнил Узумаки и откинул голову на подушки.       — Наруто, — на фоне тяжёлого тёмного взгляда прозвучало серьёзнее некуда. — Без шуток. Это последний раз.       — Надеюсь. Очень на это надеюсь…       — Что это значит? — глаза приобрели отголосок осмысленности, а едва разнеженное тело с неохотой приготовилось к напряжению, но вдруг Узумаки уцепился горячими руками в его плечи, и голова опустела.       Наруто попытался приподняться, неуклюже долго шурша простынями и не испытывая надежды выбраться из-под нелёгкого тела сверху, как вдруг на лице его проступило странное удивление.       — Опять внутрь? — чуть возмущённее нужного поинтересовался он, опускаясь обратно, а после лениво улыбнулся. — Я ж не девка по вызову всё-таки, спросил бы хоть, куда и…       Губы у Саске подрагивали, пытаясь растянуться в похожей, ответной улыбке. Он подтянулся чуть ближе и неловко коснулся его рта припухшими губами, целуя до терпкого долго и целомудренно.       — Риторические вопросы, — слегка пристыженно прошептали в ответ. — Попробуй больше не задавать.       Учиха обессиленно сполз, утыкаясь носом меж блестящих ключиц. Наруто ни починить, ни исправить. Вот только этот запах хотелось впитать, ибо только помнить его уже давно оказалось недостаточно. Он с наслаждением мазнул по влажной шее кончиком носа и от того не увидел, как улыбка на губах Узумаки стала извиняющейся, а после и вовсе сошла на нет.       — «Ты мне нужен…» — как прежде под гудящим мостом.       — «Ты мне нужен…» — ныне убивающее.

***

      Пушистые махины рассекали воздушные потоки со свистом. Правда, тот не доходил по земных ушей, утопая в густом тумане, из-за чего Саске поднимал глаза к небу, пытаясь рассмотреть лучше и запомнить больше, но те, будто назло, уходили ввысь и никак не желали снисходить до мелочи, бредущей далеко внизу. Гробовая тишь. Молочные разводы окружали со всех сторон. Светлые облака плыли, пожалуй, слишком высоко над головой, ничуть не омрачая погоды, нисколько не напрягая знамениями, и всё же небо не отливало голубым, а в воздухе витала подозрительная прелая влажность, за которой не было видно ни горизонта, ни края бесконечного задымленного поля.       Белые тучи сосали свет и пространство, отрицая гравитацию, а слуха едва касался звон. Крикливый колокольчик, как те, что когда-то привязывали к человеку в морге, оглашал нагнетая. И вроде бы всё в полном порядке, но необъяснимая тревога постепенно пожирала органы, словно выедая их изнутри. Не успел оглянуться — а там уже пусто.       Внезапно небо повело под углом и грудь резко накренило к земле, а та уже не была покрыта травой, не источала слабого запаха сена, став вязкой жижей. Саске оглянулся, но шея не гнулась, она сама, словно управляемая из вне, опускала его всё ниже и ниже лицом к большой и глубокой луже грязи, раскинувшейся под ногами, отчего и перед глазами побежала рябь, и в коленях пронзительно заныло.       Трясина булькнула, и что-то потянулось из глубины, растягивая густой чёрно-серый кисель на поверхности, словно желчный пузырь, норовя вот-вот лопнуть. Лицо приближалось всё быстрее, а из мутного отражения на водяной гуще в ответ смотрели опухшие огромные глаза с порванными радужками и белыми зрачками. Учиха задержал дыхание, всем существом замирая перед соприкосновением с неизвестным. Гнилостная вонь, исходящая от болота, пробиралась выше, оно уже поглотило ноги по колени, а кисти рук не чувствовали опоры. Омут оплетал чем-то там, под водой, заботливо оборачивал части тела липкими режущими верёвками, как будто желал удержать, не дать упасть в обратную сторону, где точно разобьёшься, пролетя до облаков и дальше, за их пределы. Саске зажмурился, крепко сжав невидимую под руками грязь, зловоние полезло в рот.       — Ныряй.       Смутно знакомый голос пролетел над головой и со всплеском упал в воду. Уши едва не свернулись от быстрого порыва ветра, последовавшего за странным приказом.       — Это зеркало. Ныряй! — вновь повторил тот же благодетель.       Саске распахнул глаза, сталкиваясь со слабым голубоватым свечением двух камней в глубине. Кто-то с той стороны будто смотрел на него, и сомнений в том, что голос принадлежит этому неизвестному, не оставалось.       — Поменяйся с отражением… — Учиха судорожно хватанул ртом грязный воздух, чувствуя, как тонет. Болото накрепко связало, не давая отпрянуть или погрузиться глубже. Оно душило прелым воздухом, не давая кислорода. — Ныряй! Оно убивает!       Словно очнувшись, Учиха резко дёрнул руки из воды, стальные прутья потянулись следом, не отпуская, стискивая до хруста костей и разрывов мяса. Кровь лилась по запястьям, капая вниз, но боли Саске не чувствовал, не задумывался о ней. Тут и живот свернуло спазмом, когда он подавился новым глотком зловонных паров, однако не остановился и в следующий миг, толкнувшись вперёд, почти коснулся кончиком носа собственного отражения.       — Саске!       Учиха замер. Голос был смутно знакомым, но лишь сейчас стал чётким, точно узнаваемым, и принадлежал он Наруто. Всё это время он принадлежал ему. Топь зарычала, забурлила, и в следующую секунду поднялась волна. Со всех сторон она окружила потоком, бесконечно уходящим вверх, и полностью отрезала от густого тумана, облаков и поля. Отражение исчезло, то ли из глубин непрозрачной воды, то ли сверху полетели ошмётки земли с мелкими вкраплениями чьей-то плоти, Саске так и не понял, что из этого принадлежало ему, а что тому уроду из отражения, однако темнота решила всё гораздо проще. Она накрыла глаза и уши, в тот же миг унося в пустоту, откуда уже не слышно умоляющего зова и не видно лазурных камней.       — Поздно… Поздно… — всё тише неслось из глубины. — Мёртв.       А рот сам собой приоткрылся, пуская на язык сладковатый привкус чьей-то крови.       Веки дрогнули, приоткрывая глаза, и с непривычки зрачки тут же сжались под бурным потоком дневного света, отчего Учиха по инерции отвернулся и уткнулся носом в подушку. Судя по собачьему холоду, окно осталось открыто с вечера. Стены молчали, квартира продолжала спать, и Саске был бы рад вновь уснуть вместе с ней, если бы не шквал раздражающих звуков, летящих с улицы и слышимых теперь максимально чётко, будто кто-то сидел в полуметре, назойливо повторяя неразборчивое тявканье. Людей развелось немеренно, и каждый спешил о чём-то поговорить.       — Закрой окно, — простонал он, надеясь, что Наруто слышит. — И шторы. Свет…       Тишина послужила ответом, матрас не дрогнул, босые ноги не застучали по полу. Только тихие отголоски сна вдруг болезненно кольнули под рёбра, и Учихе пришлось вновь разлепить глаза.       — Наруто, — нахмурив брови, позвал Саске, столкнувшись с одиночеством комнаты, и, не дождавшись ни единого звука в ответ, позвал громче.       В ванной запиликал телефон, чья стандартная мелодия выбила из колеи, окрасив недоброжелательное недовольство на лице каплей неприятного удивления, и в тот же миг мелодия вдруг показалась чересчур вызывающей, подвижной, не подходящей под хороший образец вялого утра, которое обязательно должно было наступить хотя бы сегодня. Однако трель не стихала, а Узумаки о своём присутствии сообщать не спешил. Всё вкупе с составляющими маняще вызывало нервозную тряску, скользнувшую по оголённой спине и громким эхо; впитавшуюся в матрас.       Саске откинул одеяло, быстро опустил ноги на ледяной пол и первым делом, не смотря, куда именно тянутся его руки, захлопнул окно. Правда, холода меньше не стало, он словно растёкся по мышцам и осел на дне каждого нерва. А телефон тем временем надсадно визжал.       — Наруто! — потеряв остаток самообладания, позвал он, не вынося ни деланного молчания, ни чёртового звонка. — За яйца к батарее привяжу.       Сколько времени на часах, Учиха не знал, кто настойчиво пытался дозвониться — тоже. Тем не менее обида Узумаки стояла уже поперёк горла. Если с вечера та вызывала нестерпимые приступы скользкой иронии, то в этот раз хотелось посмотреть, что отражается в дурацких, затянутых неадекватной синевой глазах. Спеша на зов телефона, Саске чудом не задел плечом дверь, что осталась странно приоткрытой, как говорится, «ни туда, ни сюда». Горящий экран подсвечивал зеркало и небольшое пятно плитки в тёмной ванной, старательно напоминая Учихе о прошлом, о недавнем всплеске эмоций, заставившем забыть о любимой игрушке современного человека и оставить ту здесь, в одиночестве. Звонила Конан, короткое односложное имя над свайпом звонка.       — Разбудила тебя, да? — с сочувствием выдохнула девушка в первую же секунду. — Наверное, рано ещё, извини, не подумала.       — Что случилось? — по одному щелчку переключился Учиха, предчувствуя нечто нехорошее.       — У меня к тебе просьба будет. Не поможешь с вещами?       — Сейчас? Что там, ты уезжаешь?       По вздоху Саске распознал извиняющуюся улыбку на губах Конан. Та помедлила пару секунд, а потом будто вспомнила что-то и поспешила ответить.       — У Итачи куча одежды и всякой мелочи, я решила, что это нужно рассортировать, может, отдать кому-то, мне оно всё равно ни к чему… Свободен сегодня? Ты прости, если напрягаю просьбой.       — Фу, замолчи. Приеду, только прекрати так говорить об этом, — Саске надавил ладонью на пульсирующий лоб и параллельно заглянул на кухню. Пусто. Конан всё же успокоила, однако собственные блуждания слишком неприлично стали накалять. В отместку, не то — так это.       Учиха вдруг обратил внимание, что ни кроссовок Наруто, ни его одежды в коридоре нет. Диван оказался идеально заправленным, крышка пианино опущенной, а гора одежды, обычно валяющаяся у подножия рабочего места Саске, испарилась. Ни намёка на чьё-то присутствие в этой одинокой лачуге, будто и прежде здесь никого и не было.       — Наруто? — отодвинув телефон от уха, ещё раз позвал он.       Квартира молчала, и отражение имени едва коснулось перепонок спустя долю секунды. Учиха скривился. Чёрт с ним. Есть люди, которых так и тянет на приключения.       — Ты тут ещё?       Саске царапнул ручку двери и вышел в коридор. Конан оживлённо возвестила о своём внимании тихими звуками, вероятно, сопровождающими активным киванием.       — Давай через часок, может, два. Обезбол у тебя есть?       — Обижаешь.       — Желательно в уколах. Хотя тебе виднее, наверное, — кривясь, продолжал он, по цепочке вытягивая из шкафа одежду.       — Если голова, есть варианты получше. Давно болит? С чего вообще началось?       Но на глаза вдруг бросилась записка, оставленная акурат поверх прикроватной тумбочки. Знакомый почерк, и уж слишком объёмное содержание для банального предупреждения.       — Я перезвоню, — не дослушивая Конан, напряжённо произнёс Саске.       Руки не успели достать до листа бумаги, а глаза уже пробежали по краткой части содержания. Желчные разводы выступили на поверхности радужек, Учиха неосознанно дёрнул губами, но проглотить густую слюну не вышло, во рту пересохло. Чувство собственного превосходства затерялось где-то в самом конце пути, однако подсознательно к тому моменту оно уже вычленило что-то инородное. Определённое нечто, имеющее свой вес. Учиха взял записку, внимательнее и вдумчивей пробежал по ней взглядом и горько усмехнулся. Ненависть поползла к горлу, пришлось задышать чаще. Бумагу Саске скомкал, сжал в кулаке до прощального хруста и тут же взялся за телефон.       Звонок, несколько длинных гудков как соль на рану обожгли слух чересчур долгим звучанием. Они строго и монотонно повторяли друг друга, растягиваясь в бесконечный, параллельный с внутренним, шум, пока вдруг всё не оборвалось. Звонок сброшен.       «Где ты?» — коротко написанное сообщение мозолило повседневностью, будто и не было в этих словах ничего примечательного, особого, яростного, а ведь плечи дрожали, и зубы скрипели, не попадая один на один.       «Что ты за хуйню высрал?» — последовало тут же вдогонку за первым, однако в сеть не заходили, и сообщения читать никто не спешил.       Учиха бросил телефон на кровать и в спешке обернулся к шкафу, судорожно растирая загоревшие щёки. Как-то один философ задался вопросу: мы — люди, потому что мы смотрим на звёзды? Или мы смотрим на звёзды, потому что мы — люди? Проблема в том, что, являясь ими, мы слепнем. Со временем, постепенно, но слепнем, ведь никому не по силам пересчитать все до последней горящие на небосводе точки, а знать точное количество — потаённая мечта каждого, иначе нет смысла смотреть, нет цели оценивать громадные объекты космоса, если даже не знаешь, сколько их там, за горизонтом фантазии. Так ведь должен звучать ответ ослепшего человека?       Саске бросился в ванную, поближе к холодной воде, потому что всё это ложь, заблуждение и не имеющий даже толики простейшей логики цинизм. Люди смотрят на звёзды, потому что те светят, только и всего. Вглядываться в темноту бессмысленно, когда не видишь там того, что с лёгкостью может различить человеческий глаз, а слепнут они потому, что, выбрав одну, засмотревшись на неё слишком долго, теряют из вида другие.       Ледяная вода обожгла скованное лицо, потекла по щекам, капая с подбородка, а Учиха уставился в нечёткое отражение на заляпанном пальцами зеркале. Ослеп, поглупел, так, судя по всему, ещё и оглох.       Зеркало звякнуло и посыпалось крупными осколками вниз, крошась об углы раковины, с грохотом приземляясь на холодный пол и разлетаясь там на мелкие крупинки. У Наруто появилась дурная привычка, и эта мерзкая закономерность, произошедшая уже второй раз, словно ничему их обоих ничто не учит… Оставлять записки — старомодно, но куда отвратительнее их содержание и отсутствие причин. Писать, дабы издеваться.       Тонкая дорожка крови выступила меж костяшек всё ещё сжатой руки. Кисть немела от жгучей боли в нескольких точках, а тело хотело сложиться на пару частей, ведь Узумаки неправильная звёзда, отчаянно подлетевшая ближе дозволенного, затмившая светом все прочие, ослепившая, а после взорвавшаяся, не оставив ни неба, ни наблюдателя. А Саске просто идиот.