Позор

I know it's hard to tell how mixed up you feel Hoping what you need is behind every door Each time you get hurt, I don't want you to change Because everyone has hopes, you're human after all The feeling sometimes, wishing you were someone else Feeling as though you never belong This feeling is not sadness, this feeling is not joy I truly understand. Please, don't cry now Please don't go, I want you to stay I'm begging you please, please don't leave here I don't want you to hate; For all the hurt that you feel, The world is just illusion, trying to change you VNV Nation — Illusion

«Я знаю, сложно понять, какая неразбериха у тебя на душе,

Тешащего себя надеждой, что необходимое спрятано за каждой дверью.

Всякий раз, когда тебе больно, я не хочу, чтобы ты менялся,

Потому что каждый надеется.

В конце концов, ты такой же человек.

Иногда ты чувствуешь, что хочешь быть кем-то другим,

Что никому не принадлежишь.

Это чувство не печаль, но и не радость.

Я, правда, тебя понимаю. Пожалуйста, не плачь сейчас.

Пожалуйста, не уходи, я хочу, чтобы ты остался.

Я умоляю тебя — не уходи, пожалуйста.

Я не хочу, чтобы ты ненавидел

из-за боли, что испытываешь.

Этот мир — всего лишь иллюзия, пытающаяся изменить тебя»

      Покатистый звон столовых приборов неразборчиво шёл по длинному узкому залу. Здесь было полно нетронутых мест у окон, однако эти гости выбрались от них дальше и сели у самой стены за небольшой квадратный стол с желтоватой лампой. В разгар рабочего дня немногих ноги доносят в такие места, потому пустотность заведения будто ширмой огородила мужчин с их так обожаемой конфиденциальностью разговора «один на один».       — Как же ты осторожничаешь в выборе слов, неужели боишься меня? — блюдо принесли ещё несколько минут назад, только Орочимару к нему до сих пор не притронулся. Отчего-то его крайне волновал этот вопрос, хотя и говорил он, будто насмехаясь над оппонентом.       Яхико поднапряг извилины чувств и всё равно смутился. Боится?       — Не хочется ставить Вас в неловкое положение, — проговорил он.       Закон умного человека — думать и лишь потом говорить. Страх чужероден ему, а осторожность необходима. Это простое правило, усвоенное многими годами ранее, теперь не имело ничего общего с осознанным выбором слов. Тем не менее Орочимару считал иначе.       — Странное оправдание. Думаешь, удастся?       — Всегда есть что-то, о чём следует промолчать, — наклоном головы вбок тот показал, как этот мотив его веселит. — Церковь Вас ещё интересует?       Орочимару кивнул, тогда как Яхико не спеша взялся за столовый нож, отковыривая ещё теплый податливый кусок мяса. Мужчина смотрел сквозь портьер, задумчиво щурясь. Он не выказывал признаков оживлённого человека, в то время как едва положивший на язык закуску парень остановился, вдруг замечая на пожелтевших тонких губах лёгкое отвращение.       — Что-то не так?       — Ты стольким пожертвовал, возвращаясь к этому собору, неужели разыгрался?       — Папа человек надёжный и по большей степени честный, более того, убеди я его занять свободную нишу, благо придёт не только в руки тех, кто уже стоит на своих постах, — как само разумеющееся разобрал позицию Яхико.       — Ключевое «папа»… — скептицизмом пахнуло в неуготованное лицо.       — Не думаю, что религия способна помешать ему мыслить трезво.       — Едва ли не насильно ты пытаешься убедить человека стать тем, кем надо тебе. И при чём здесь религия.       — Вопрос не о том. У нас договорённость, требующая обоюдного исполнения. Поверьте, людей я выбираю не тычком пальца, это моя ответственность и мои риски. Не стоит сюда лезть.       Орочимару деланно удивился. Несколькими минутами прежде язык у обоих не повернулся бы на подобную колкость, а значит, собеседник и впрямь не переносит критику. Стало даже интересно, каким бы на язык и на живость предстал Яхико, обратись любимое дело в настоящий криминал. Был бы он так же мягок к себе и презренен ко всем окружающим, попади с корыстными интересами в настоящий большой бизнес, ведь монополия ушлых дельцов его не тронула только чудом. Возможно, им и повезло с отсталостью маленького городишки, куда и крупным сетям наркоторговли по какой-то причине всё не хотелось лезть. Впрочем, вопрос этот его не касался, им далеко до тех голодных игр, что происходят в мире. Рассуждения тут не помогут.       — Раз уж на то пошло, признаю, ты добился многого. Так скажи, стоила ли цель последствий? — Орочимару всё-таки уколол, насмехаясь над длинным бескостным умом.       — Вы об Учихах?       — Ну, конечно. Охладило оно жажду мести? — поинтересовался тот с самодовольной ухмылкой.       — Послушайте, — Яхико не показалось, что ни с того, ни с сего его вновь попытались вывести на конфликт, однако перепалки в планы немногим не вписывались. — Всё ведь гораздо проще. Вы понимаете, о чём я?       — Есть мы и те, кого оба из нас видеть давно не желают, — философски подумал Орочимару, согласно кивая. — Я понимаю. А, понимаешь ли ты, для чего сделал это на самом деле?       Яхико стих, поддаваясь напору осмысленных воспоминаний. Думать об этом нормально не удавалось, так или иначе слишком многое связывало до сих пор, даже после смерти того, кто беспристрастно наложил на его руки оковы. Вечно не везло. Учихе же напротив — всё давалось легко. Отчего только сестра влюбилась? Как будто во всё ненормальное семейство разом. Итачи ведь до звериного бешенства в груди идеально отражал своё светлое существо, и портил тот жизнь не случайно. Безусловно, нарочно, ни минуты Яхико и не приходилось сомневаться.       Парень знал, что Учиха неизменно семейный человек, сколько прочие покорно не принимали его притворства, сам он не идиот, знал парня как облупленного. Мадара был в курсе всего неслучайно. Капканы стояли всюду, сколько бы собак не пустили на минное поле проверки ради, те люди успевали запрятать новые.       — Лишив жизни одного, я дал право на выживание другому, — подумав, коротко рассудил Яхико.       — О, да, мне тоже нравился Саске. Знакомство с ним принесло массу запоминающихся моментов. Ты ведь об этом?       Парень неприязненно поджал губы, почувствовав, как едва зародившийся интерес к пище резко исчез. Разговоры снова не о том. От извращённых причитаний на этот раз буквально понесло грязевой прочей. Сам ведь совсем не это имел в виду…       — Мне не ясна одна вещь, если позволите.       Орочимару, по-видимому, наговорив достаточно, принялся развлекать свой аппетит.       — К моим действиям Вы относитесь без одобрения? Боюсь, что рассудок меня не подводит и именно Вы настаивали на заключении дополнительного… Соглашения. Тогда повторюсь, зачем?       — С церковью то? — отвёл взгляд мужчина, скучающе останавливая движения по тарелке. — Безусловно.       — Тогда я не вижу проблемы в использовании моих методов.       — И не стоит её искать. Я, видимо, что-то не то наговорил, мы же, как видишь, — смеющимся движением руки тот указал на опустошённый бокал. Ровно такой же стоял аккурат возле Яхико. — Похоже, не тот человек боялся выставить в неловкое положение другого.       Орочимару елейно засмеялся. Голосом тихим, скрипучим, как у прожжённого годами старика, однако на редкость добродушным, хотя и это Яхико мало чем тронуло.       — В таком случае, я напомню, что всякие дела имеют срок годности. Прежде, чем мы разберём том новейшей истории, нам нужно закончить с уже начатым и закрыть его раз и навсегда.       — Понимаю, — звуки растянули по слогам с почти незаметным азартом. — Полагаю, начни я разговор с твоей милой сестрицей, прямолинейности было бы в разы меньше. Впрочем, разве обратный вариант плох?       — Это вряд ли, — проглотив неприятный осадок, качнул головой Яхико.       — Осторожности ради я не стану говорить о грядущем, но лучше уж предупрежу. Тебе следует ожидать моего звонка.

***

      С перепуга даже стены квартирки содрогались от неприличного хохота. Звук столь своеобразный, что на деле напоминал Микото собачий лай, никак не девичий голос, пускай и грубый, раскрепощённый. Соседи его не слышали отчасти по той вине, что, как обычно, оказались на работе, зато Учиха, неустанно вдавливающая в корпус кнопку звонка, невольно поглощала этот шум, да так, что даже пальцы на её ногах непроизвольно свернулись в закорючки.       — Чёрт бы побрал… — обращаясь к неизвестным, выругалась она и продолжила звонить.       Спустя только пару минут женщину передёрнуло, кроме редких раскатов музыки и нечитаемых реплик она ничего не слышала. Осенило поздно, да теперь стало известно, что звонок не работал.       Своё давнее обещание Саске выполнил, а потому, отправив контакты матери в чёрный список, отныне лишил её возможности простой человеческой связи. Микото же не отчаялась, принялась молотить по двери кулаком, отчего удары засочились по подъезду глухим грохотом, вот только открывать ей по-прежнему никто не вознамерился. Женщина совсем не осознавала, сколь увеличилась изначальная жажда за этот короткий срок. Ей было легче скрипеть зубами, выворачивая запястья рук, убивая те о гладкую поверхность стальной двери, нежели просто уйти. Не умела Микото отступать, пускай уже и не боялась лишиться главного приза, а потому торчала здесь чёрт его знает какую минуту, даже не понимая, что именно хочет сказать. По накатанной, теша гордыню.       Вдруг дверь распахнулась и пара фиолетовых глаз, махнув по узкому полукругу, упёрлась в незнакомое лицо. Золотистая улыбка испарилась с лица неизвестного юноши, в то время как Микото им заинтересовалась, сиюминутно же отмечая нюансы в подростковой внешности.       — Всего доброго, — натянуто улыбнулся Саске, загораживая собой некогда опешившего Суйгецу.       Парень и девушка, выходившие из его квартиры, потеснились, едва помещаясь в оставшееся пространство между женщиной и проходом, а Учиха стоял неподвижно, нехотя смотря на человека, которого никогда тут не ждал. Учиха не сразу поняла, что фраза была брошена для посторонних людей, однако сын, не изменившись в лице, тут же развеял сомнения.       — А тебя я не хочу видеть.       — Не планирую тут задерживаться, — коротко сообщила Микото.       Саске не отводил глаз, по инерции чуть морщил губы, но, думая о прежней ненависти, искренне кривил душой. Верно ведь говорят: «Время лечит», — да?       — Ладно, — он махнул кистью руки и угрюмо возвратился в свою обитель.       Не лечит оно, просто, в сравнении с новым мирозданием, старое уже не имеет особой колкости.       Суйгецу, посторонившись, засеменил следом, как-то уж слишком взволнованно скрещивая между собой запястья. Женщина, что до сих пор оставалась в коридоре, осторожно расстёгивая свои босоножки, его пугала. Не в словах её крылась угроза, а словно во взгляде или натянуто мягких движениях, чего Хозуки по особенности своей ужасно не любил.       — Уходишь? — заметив односложную суету, без особого интереса осведомился Саске.       — Да… Но вечером могу прийти.       — Не надо.       Сейчас ему захотелось оказаться на месте сумеречного Суйгецу, не тревожась о прочих соблазнах испытать на себе участь других людей, сделать что-то простое, не обременённое излишним вниманием. Но ведь не позволено.       Тот и впрямь уходил, вероятно, уже имея определённый план на ближайшее будущее, а Учихе и думать об этом не стоило. План существовал, пока рядом было что-то, пускай хоть работа, а лучше и вовсе ни к чему не обязывающий бубнёж постороннего человека. Саске так спокойнее, да и легче мириться с какофонией зудящего бреда, ведь если кто-то поблизости издаёт шум, то собственных противоречий и вовсе не слышно. И всё же он не больной, чтобы иметь постоянный надзор; не общительный друг, чтобы кто-то без устали тратил жизнь, разделяя с ним своё время; не зависимый.       Дождавшись выхода неформального парня, Микото до щелчка прикрыла входную дверь и тихой поступью вошла на рабочее пространство Саске.       — Смотреть будешь? Да. Засрано, — церемониться Учиха со временем также разучился.       То, как мать осмотрела небольшую гостиную, ему не понравилось. Мусора было много, организации никакой, и всё же, пока ходить не мешало, он не задумывался над необходимостью уборки. В комнатах и раньше было полно ненужного хлама, но тогда был ещё и чужой, а теперь только свой. Разве не так живут обычные люди?       — Мам?       Привлечь её внимание удалось, да обернувшаяся Микото как-то не ожидала, что свет в комнате на порядок иначе отобразит лицо сына, чем прежде делала это прогоревшая лампа подъезда. Она столкнулась с болезненно серым изображением всё ещё маленького мальчика.       — Вы с Конан общаетесь? — игнорируя заданный мозгом темп, спокойно произнесла Учиха и по слабому воодушевлению в мимике Саске всё поняла. — Ты уже знаешь?       — Что знаю?       Микото отвернулась, то ли постеснявшись, то ли не пожелав показывать разочарования. Конан не сказала всё-таки. Всю жизнь была деланно сильной и стойкой, а тут вдруг язык к месту присох.       — Ты зачем пришла? — простодушно задал вопрос Учиха.       — Думала, что она тебе рассказала.       — Что сказала?       Рот женщины приоткрылся, но произнести даже пары слов она почему-то не смогла. Нехорошее предчувствие нашло, и Микото наконец поняла, что на деле пришла сюда не за этим и, в принципе не имея осознанной цели, столько ночей подряд продолжала искать только оправдания.       Саске же внимательно проследил за ней, как вдруг тепло улыбнулся и вытянул руки в стороны, медленно задирая голову к потолку. Выглядело так, словно тот решил потянуться. А женщина разглядела в движениях призрачное преображение.       — Я скажу, если Конан не сможет, — нашлась с чем поладить Микото, безрадостно наблюдая за странным поведением сына. Глаза тот закрыл и теперь плавно покачивался в стороны.       — Конан — не Конан… С этими загадками шла бы ты домой, — свободно изрёк Учиха, зная только, что всё с определённых пор стало походить на сумасшедший дом. Нечему уже удивляться.       — Права я была…       — Да всегда так, — опустившись на пятки, Саске прижал расслабленные руки к груди. — Ты права, да. Но только потому, что сама загоняешь людей в капкан. Не объясняешь, что значит быть честным, не показываешь, какая на самом деле любовь. Только требуешь. Превосходный манипулятор.       — Не говори чушь. Я вас предупреждала и заботилась столько, сколько могла. Что с тобой опять происходит?       — Можешь гордиться, твоя забота оказалась не самой отвратной, — проигнорировал Саске. — Но если ты кого и любила, так только себя.       Его не беспокоили вопросы этой женщины. Махнув ногой, Учиха пнул на полу что-то невесомое и опустил глаза. Смятые листы закатились под стол.       — Эта любовь всю семью и скопытила… — тихим вздохом завершил он. — Теперь не мешай другим подражать.       — Возвращайся домой.       — Я дома, мам, — с особым акцентом на самый конец надавил Учиха.       Губы приняли на себя главную роль, ведь улыбаться однажды стало гораздо проще, и Саске наблюдал, как спетую гостью раздирают сомнения. Не понимает? Человек обязан быть разным, если живёт одним днём, ведь именно так он использует всё, что дано ему изначально.       — «Кто с тобой так?», — распалило Микото, но вместо этого женщина произнесла совершенно иное, тихо и до кошмарного неуверенно: — Мы скучаем и… Зла вам никогда не желали. Не знаю, во что ты веришь.       Учиха промолчал, однако глаза его просветлели, они смеялись прямо как у Итачи в тот злополучный день, и Микото даже не подозревала, что помнит те искры настолько чётко, а потому и не удивилась тому, как не сумела удержать зрительный контакт. Дорог в мире бесконечное множество, так почему же именно её дети свернули не на те?       — Я очень хочу спать, — будто совсем между прочим шепнул Саске.       — Вернёшься?       Женщина ожидала известного, и в это же время в груди зашевелились неожиданно знакомые чувства. Они несколько смутили её, ведь ласковая тоска и надежда, оказывается, были давно позабыты и далёки. А ещё эта жалость… Безумное малодушие по отношению к обыкновенной картине перед лицом. Многого она не знала, и принимать эти комнаты теперь как нечто косвенно-семейное и, тем не менее, навсегда совершенно чужое женщина не могла. Саске жил здесь, будто в тюрьме, безобразно разлагаясь на составляющие механизмы. Люди и правда впадают в спячку, запираются в склепе и ждут великих перемен, даже не задумываясь о том, что уютная коробка — не спасательный бункер, она — усыпальница, куда человек слепо заходит раньше положенного.       — Поешь что-нибудь, — не дождалась ответа Микото, впрочем, Саске явно обдумывал далеко не её слова.       Суматошно пальцы её перебрали боковины летних брюк, расправляя карманы, что вроде бы даже наполнились чем-то помимо спёртого воздуха, и ноги зашагали прочь, вновь в направлении к выходу. Помещение это женщину тяготило. Учиха же шёл следом, аки старый друг, любезно делящий на двоих лишнюю минуту.       — Заведите собаку, если дело в одиночестве, — кашлянул он и всерьёз задумался.       — Прислушался бы к этому совету сам.       — Если тебе и правда есть дело… Я в полном порядке, правда.       Впервые на памяти Саске мать улыбалась совсем как нормальный человек. Даже её бледные покатые щёки едва заметно покрылись румянцем, а ногти на ухоженных руках с чего-то вдруг перестали напоминать звериные когти. Хотелось верить.       Микото не стала его обнимать, традиции такой не водилось, а изобретать из ничего новые привычки она не любила. Фигура её мягко скользнула за порог и растворилась на ступенях даже раньше, чем призадумавшийся Учиха заметил, что дверь осталась открыта. Все планы, как и ожидалось, исчезли вместе с ней, жаль только Саске упустил момент, когда возможности свернули за угол.       В комнату он вернулся, тихо напевая, а сам и не заметил, как от смены компании вдруг уцепился за шнурок на шее. Привычки перенять ничего не стоит, это происходит быстро и чаще всего неосознанно. Учиха ослабил хват и позволил прохладному камню на верёвочке снова удариться о грудь, смотреть на него он уже давно не желал, всё же выучил наизусть и количество граней, и приблизительный вес. Правда, цвет стекляшки до сих пор ему морочил голову, чересчур уж он странный, яркий, как будто назло. Впрочем, Саске это ранило не сильнее домашней тишины. Мало ли какого цвета были глаза, куда вечно смотрел, не избавляться же теперь от всего подряд только потому, что напоминает.       Где-то неподалёку валялся телефон, Учиха точно помнил, что должен был проверить в нём нечто важное, да только поиски плавно отошли на второй план, едва не вылетая из мыслей окончательно. Саске ведь не одичал, он лучше прежнего исправно совершал прогулки, захаживал в культурное заведение, призванное по истечении четырёх лет выдать тоненький диплом, и всё равно интереса к подобным вещам не ощущал. Они не приключения, и относился к ним Учиха равнодушно, едва ли наскребая сил на банальный выход из дома. Какой-то оксюморон, совсем не разобраться. Желания человека они как зараза. Бывают вещи, о которых и не думаешь, и не вспоминаешь; живётся без них легко, словно и вовсе не существует ни у кого подобных потребностей, да только до тех пор, как те не зажмут в тиски глотку. Тогда же и мир становится вверх тормашками, и тут же осознаешь, что этого долгое время клинически не хватало. Саске запутался. Бродить по улицам ему всегда нравилось, а теперь и дома задыхался, и на волю путь был заказан. Едва ли ощущения менялись закономерно смене обстановки. Благо у всего есть свои плюсы.       Вот и сейчас в рюкзаке, неряшливо брошенном под стол, лежал приятно-поощрительный приз, в компанию которого не хватало только стакана. Добычу в этот раз делить всё равно не с кем, значит, и бокал можно выбрать побольше. Как ни странно, что-то в осознании промелькнувшего Учиху задело. Не был он жадным, просто делить и правда не с кем.       Всё необходимое Саске вечно искал не там: ни в тех событиях, ни в тех людях, ни даже внутри себя самого. Уровень ожиданий почему-то был на порядок выше находимого, смысл от получаемых эмоций извращался, и по итогу раз за разом всё становилось гораздо бесцветнее того, на что с упоением накладывал свои фантазии мозг. Разве что одного человека Учиха лучше бы сохранил в памяти таким, каким всегда желал видеть, да как говорила Конан: «Умей уважать чужой выбор». Теперь и свой было бы неплохо заиметь.       Позволив губам расслабиться, Саске стёр с лица выточенную серьёзность и собирался было уже идти за стаканом, как вдруг обернулся. Казалось, будто нет больше ничего, что хоть сколько-то беспокоило, но строгие черты притаившегося у стенки фортепиано бросали на него тот самый взгляд, который чувствуется даже затылком. Учиха нерешительно подошёл ближе, стараясь и самому слиться с твердотелой тишиной, а после невесомо провёл двумя пальцами по поверхности крышки, смахивая едва образовавшуюся пыль. И правда бардак.

***

      Опустив садовые грабли на землю, Конан дёрнула за тканевую перчатку, и сухая грязь полетела с неё в разные стороны.       — Да? — пискнула она, приложив телефон к уху, однако тут же понесла наказание.       — Я сама должна ему сказать?       — Что ещё, — удивилась девушка, едва успев понять, о чём идет речь.       — Мы уже говорили, прекращай тянуть время.       К злостному недовольству в тоне Учихи Конан было не привыкать, и всё же с каждым разом оно начинало всё больше раздражать. Не положено людям говорить так друг с другом, даже если отношения по воли судьбы не сложились должным образом. Тем не менее девушка не изменяла своей терпеливости.       — Куда ты так спешишь? — поинтересовалась она, слушая тяжкие вздохи на том конце провода.       Когда же время ответа навязчиво зацарапало обоим уши, Микото бросила трубку, и Конан, смотря теперь на экран телефона, часто моргала, пытаясь осознать, что вдруг опять произошло. А случилось немногое — Учиха упряма, она бы рано или поздно свой вопрос задала, и смысл желаемого женщиной раскрывать необходимости не возникало.       — Случилось что?       Какаши продолжал рвать некультурные травы у горки земли, изредка зачёсывая локтём волосы. Пожалуй, теперь он был единственным, кого это немногое не коснулось, и, к счастью, отстранённость его лица ничуть не накренилась.       — Ничего, — уверенно опровергла девушка.       Конан вновь, как стуком по избитому лбу, сильно задумалась. В действительности ли дело принадлежит исключительно ей, ведь несмотря на тот факт, что она до сих пор не нашла причин, по которым Саске стоило обо всём знать, знание не имело границ, ровно как и правда была и будет всеобща.       — Правильно ли я поступаю? — в растерянности Конан медленно присела на корточки.       — Смотря о чём идет речь.       — Я… Даже не знаю, — призналась она, ненароком покосившись в сторону.       Место в руках иссякло, а потому Хатаке отложил пучок сорняков в общую кучу и выдернул стиснутую меж прутьев ограды бутылку воды. Конан он всё ещё слушал, только та медлила, не находя правильного повествования для забивших голову вопросов.       — Микото настаивает на том, что Саске необходимо знать о всей ситуации. Наверное, считает, что я прикрываю Яхико недосказанностью, — Какаши вдруг услышал звук, напомнивший ему раздражённый скулёж, как та поспешила продолжить: — Ты же знаешь, как я к этому отношусь. Я бы не стала.       — Самой от правды легче то стало?       На нескольких квадратных метрах воцарилось молчание. Хатаке нехотя наблюдал, как воздух перебирает на ветру короткие пряди фиолетовых волос, пока девушка, пытаясь не врать самой себе, неустанно покусывала губы.       — Вот и думай, — заключил он, наконец делая долгожданные глотки тёплой воды.       — Да о чём тут думать… — с досадой протянули в воздух. — Если б это что-то меняло, а так… Оно ему надо? Никто ничего делать не стал, всё прекрасно понимают, в каком мире мы живём, и сколько сумасшедших ходит не только вокруг, но и среди близких.       — Это здесь ни при чём. Микото как-то объясняет своё желание или всё — лишь простой принцип?       Конан неоднозначно пожала плечами, пытаясь припомнить, что именно женщина говорила на этот счёт, но ничего толкового в голову не пришло.       — А тебя всё равно мучает чувство вины, — сделал вывод Какаши, смотря, как та неустанно кивает.       — Мучает.       — Знаешь, на мой взгляд, Саске вряд ли воспримет эти новости адекватно. Глупо говорить, если пытаешься сохранить ребёнку последние нервы. Однако, решишься ты на разговор или нет, боюсь, рано или поздно, правда всё равно выльется на поверхность, и, чёрт его знает, насколько болезненной она тогда может стать.       — По-твоему, я чем-то могу помочь?       — Не помочь, скорее, облегчить, — Хатаке почесал пальцем шею, некоторые извилины мозга стоило напрягать почаще. — Информация эта ему точно не сделает лучше, однако в свете последних событий могу сказать, что голове иногда стоит переключаться. С дерьма на дерьмо тоже неплохой вариант за неимением прочих.       Конан с сомнением нахмурилась. Она помнила, как когда-то этот же человек сидел с Учихой у приёмного покоя старенькой городской больницы, наверняка доставая безынтересными историями до глубины души, и всё же Саске это успокаивало.       — Психология, достойная твоего уровня.       — Зато настроение реанимирует, — лукаво подмигнул тот.       Конан сиюминутно же прикрыла лицо руками, пряча за тенью под солнцем свои глупые губы.       — Да не смешно это, просто мне и сказать нечего. Прицепилась она ко мне, и теперь я сама уже думаю, что должна была всё рассказать. Дура я, надо было сразу.       — Не впадай в отчаяние, — смотря вдаль, посоветовал Хатаке. — Ты даже говорить стала как ребёнок.       Однако девушка продолжила трещать о своём:       — От этого бездействия такое ощущение, что всё становится только хуже, — горела она, словно сухая трава под палящим зноем. — Мы все какая-никакая семья, а я ощущаю себя Иудой среди остатков тех, кто мне дорог.       — Так действуй. Я всегда помогу, если это будет в моих силах.       — Если бы…       — Ладно, прекращай, — Какаши потянул её за руки вверх, призывая подняться на ноги. — Давай, за работу, скоро уже стемнеет.       Конан приподнялась, послушно нагнувшись за утерянной перчаткой и граблями. Да только вопросы, по-видимому, ничуть не отъехали в сторону.       — Меня всегда вдохновлял твои ум и амбиции, до сих пор думаешь, что с чем-то не справишься?       Янтарные глаза косило вниз. Какаши это сомневаться не заставило, и всё же он подбадривающе погладил её плечо.       — Да ну, перестань. Люди приходят и уходят. Яхико нашёл себе место, пускай всё остаётся на его совести. А Саске, кем бы ты его не считала… Он сильный и, я уверен, понимает не меньше твоего.       — Ты прав, — Конан облизнула высохшие на ветру губы и на какой-то миг даже подумала, что сама в это верит.       — И никак иначе.

***

      Подушечка пальца совсем онемела. Суйгецу столь долго названивал в дверь, что в какой-то момент просто надавил на злосчастную ручку и лишь тогда понял, насколько раньше мог это сделать, не возымей эффект вежливого появления над ним верх.       — Хей, мужик! — позвал Хозуки, столкнувшись с хорошо освещённой прихожей лицом к лицу. — Я ж тебе говорил, приду точно по расписанию, какого хрена?       Обувь отъехала в сторону, а в ответ продолжала гудеть тишина. Суйгецу разогнулся в стоячее положение, коротко осмотрел отражение в высоком зеркале, как вдруг напрягся. Странен тот факт, что Учиха не запер дверь, как обычно, да и внутренний дисбаланс от вызванной ожиданием нервотрёпки буквально сменился на что-то нехорошее.       Едва не открыв было рот, Хозуки перестраховался, решив для начала направиться в спальню. Старался ступать он как можно тише, а двигаться плавнее. Глупый план, едва ли прежде его могли не услышать, и всё же сердце велело делать именно так, ведь за дверями ванной определённо не издавали ни звука, а значило это ровно то, что хозяина дома там нет. Вот только на кровати Учихи также не оказалось, теперь и диафрагма не зря поддалась спазму, навострив ближайшие органы чувств. До пущей нелепости, стараясь быть максимально внимательным, Суйгецу наскоро оглядел ничем не отличающуюся от обычного комнату и поспешил в коридор. Возможно, именно в этот раз Саске стоило громко позвать, кто знает, что может таиться за любым на первый взгляд безобидным поворотом, да Хозуки словно стал нем. Он быстро заглянул в гостиную, где днём прежде Учиха принимал тех шумных клиентов, а после завернул в неприметный проём небольшой кухоньки, где тут же вскрикнул, внезапно наткнувшись на неестественно изогнутую позу тела.       — Саске?! — раздался встревоженный шёпот, а после руки сами поспешили проверить хотя бы температуру, едва Суйгецу умудрился сесть рядом.       Голову забили злые языки. Всё то, что понаслышке он знал прежде, вдруг наглядным образом заплясало перед глазами. Если память Хозуки не изменяла, однажды Учиха точно так же столкнулся с очень близким ему человеком. Но, пускай могила Наруто тогда не приняла, блондину сейчас не хотелось разыгрывать ту же партию.       Суйгецу облегчённо выдохнул, невольно даже улыбнувшись, поняв, что безрассудно закрутил историю дальше положенного. Оказалось, что Саске безобидно спал, мёртвым камнем привалившись к стене, а руки и голову опустив на сидение одиноко стоящего стула.       — Пиздец… — от дрожи, что настала со временем, Хозуки нетерпеливо провёл ладонью по лицу.       Как ни странно, на этот раз Учиха сумел его расслышать и невнятно промычал что-то в ответ.       — Уёбище ты, говорю, — беззлобно произнёс гость, мягко проводя по тёплой сонной спине.       Саске тут же оторвал голову от сложенных друг на друга рук и, немного прищурив глаза, с непониманием уставился в ответ. Что-то с ним всё же не так, внешний вид совсем нездоровый, и Суйгецу по мановению решил поделиться свеже-наболевшим.       — Честно сказать, я обосрался. По-твоему, это нормально?       — Что ты тут делаешь? — игнорируя осуждающий взгляд, поинтересовался Учиха.       — Мы договорились на обед, ты почему не открываешь? — настаивал на своём Хозуки, легкомысленно ища ответа на подёрнутом сном лице, однако ничего там не нашел, а потому жар внутри постепенно стих, и тот продолжил спокойнее: — У тебя дверь открыта была, вот и зашёл.       Саске же сейчас думал о ксенофиофорах, обитающих на дне Марианской впадины, и как-то незаметно эта мысль отразила его собственное мироощущение в моменте идиотского, совсем непримечательного утра. Он оттянул уголок губ, задумчиво рыская в закромах подсознания, как внезапно всё вспомнил.       — Нашёл Сакуру? — Учиха поднялся на ноги и, отойдя в сторону, тяжело облокотился о край раковины, пока струя воды бесцветно наполняла объём его пустой кружки.       — Нашёл, да… Слушай, а что с глазами у тебя?       Вода прошла по гортани с удивительной лёгкостью, да вышло так, что захотелось ещё и ещё. Саске обернулся к нему, вопросительно приподнимая брови, как будто сам давно не смотрелся в зеркало, тогда как Хозуки пригляделся.       — Ты вроде же спишь. Хрен с ним, что… Так, — с лёгким недоверием гость оглядел статично зависающий у стенки стул и не нашёл ничего лучше первой пришедшей в голову мысли. — Бросай, наверное, курить.       — Посмотрим. Как карта ляжет.       Учиха и не заметил, как ни один ответ из интересующихся не нашёл его вопроса. Любят люди придавать внимание абсолютно не тем вещам, нравится им говорить от третьего лица, словно доктор, любезно исполняющий возложенные на плечи обязанности по велению отсчитанной у кассы суммы. Впрочем, Суйгецу лучше бы остаться там, на месте этого доброжелателя, ибо многого знать не положено третьим лицам, и реальным героям этих историй куда разумнее просто кивать, соглашаясь с нелепо выдвинутым диагнозом самозванца, чем тыкать носом в разбитый горшок, который сам и разрушил.       Саске мотнул головой, искренне желая забыть прошлую ночь, что мимолётом пролетела в воспоминаниях. Тогда было гораздо лучше, однако утро всегда расставляет всё на старые полки. Пора собираться.       — Далеко ехать?       Учиха выскочил в коридор уже одетым, а Хозуки ненароком отметил, что стиль одежды его изменился на более необдуманный, будто Саске натягивал первое, что попадалось под руку. Свободная однотонная футболка и чёрные спортивные штаны, без излишеств, без утончённости, с которой прежде тот появлялся на выходе. Простой человеческий вид, словно изюминки и вовсе никогда не присутствовало, но Суйгецу и сейчас бы не смог точно сказать, в чём именно та состояла прежде. Возможно, ему всего лишь казалось.       — Алло, ехать куда? — проходя мимо, напомнил Учиха.       — Километров семь. Это с другой стороны от центра. Она в универе, который около новой площади.       Саске кивнул. Знал он, где такое находится.       — На моте поедем. Сейчас только, дай мне…       — Нам бы поторопиться, — невзначай заметил Суйгецу, тогда как Учиха снова куда-то ушёл.       В ответ на кухне что-то громыхнуло, и Хозуки поплёлся следом. Возможно, торопить у него и не получалось, но всяко лучше стоять над душой до победного, чем глупо сжигать остатки немногочисленного терпения в прихожей.       Саске рылся в куче какого-то мусора, разложенного на столе, отчего беспорядок разыгрался вдруг ярче.       — Это что? — вытянув из-за грязной кружки пустой зип-лок пакет, заляпанный остатками чего-то белого изнутри, Суйгецу поднёс тот поближе к лицу.       — Положи на место! Учиха вмиг словно озверел, резко развернувшись в его сторону.       — И это тоже, — подрагивая губами, кивнул он в сторону ярко-рыжего шлема, ненароком замеченного в чужих руках.       — Да что с тобой? — скованно удивился Хозуки, невольно опуская подбородок ниже.       — Не трогай ничего, ладно? — на словах Саске в мгновение обрёл прежнее спокойствие.       — Я без шлема с тобой не поеду, ты ж недавно…       — Это тебе не поможет, — напряжённо уведомил тот, сгребая со стола пустые обёртки и крошки в мусорный пакет. — Мой возьми. Чёрный, в коридоре лежит.       — А этот?       Суйгецу всего на секунду почувствовал небывалую неловкость, а после Учиха уже закончил, сжал в кулаке мятые края наполовину пустого пакета и посмотрел на него, заставив смешаться. Улыбка настолько идеальная, что тронь, и та рассыплется хрустальной крошкой, а глаза… Выгоревшие, тёмные, как угольки, но с влажным блеском глядели издевательски.       — Не трогай чужие вещи, это ясно? — по слогам разделил он. — Мои можешь брать сколько угодно.       — Поехали, — запнувшись на первом слоге, Хозуки предложил сам, но с места сдвинуться и не думал.       Впрочем, странности в его поведении Саске ни сколько жить не мешали, ровно так же как выхватить из ослабших рук оранжевый шлем и пройти мимо. Шелест мусорного пакета сгладил неровности бытовым звуком.       Стоило спрятать эту вещицу подальше, затолкать в гардероб, чтобы глаза не мозолила. Хотя она их и не цеплялась до тех пор, пока Хозуки не тронул загребущими ручонками. И всё же стоило.       Учиха тихо выдохнул, стараясь не смотреть на яркий цвет лишний раз, и как можно скорее засунул на нижнюю полку поверх переполненных чем-то коробок. Лучше он поедет как идиот — без ничего, с распухшими от ветра веками, чем станет ловить в отражении зеркал этот шлем. Будто внимание удастся надурить тем, что происходит на оживленной дороге. К чёрту. С такими условиями риска становилось гораздо больше.       — Выходим, — скомандовал он, смотря на растерянно приближающегося по коридору Суйгецу. Тот же быстро сменил гнев на милость, несмело, однако воодушевлённо улыбнувшись.       — Так ты расскажешь мне, что за интерес к Сакуре?       — По дороге. Давай, мы опаздываем.

***

      Ноги у Хозуки подрагивали, он неуверенно упёрся подошвой в асфальт, а Саске будто и не заметил его переживаний, нервно выдернул из замка зажигания ключ и обернулся к проходной. Не опоздали, да, видимо, придётся ещё немного подождать.       — Вон она, с розовыми волосами, — спустя пару минут Суйгецу кивнул в сторону выходящей вереницы студентов.       Учихе много времени не понадобилось, бóльшая часть народа выглядела обыденно серо, за счёт чего яркий оттенок девицы действительно выделялся на фоне однотонных голов.       — Стой здесь, — Саске в спешке отдал Суйгецу ключ и поспешил вслед за ускользающим потоком. — Сакура!       Девушка в песочном костюме притормозила, однако обернулась не сразу. Вряд ли ей послышалось, всё же знакомые люди мелькали на выходе довольно-таки часто. Харуно нехотя пропустила сквозь пальцы прядь волос, свисающую аккурат возле лица, и с интересом уставилась на подошедшего незнакомца, на первый взгляд совсем непохожего на тех, кого видала раньше. Учиха же остановился напротив, всего в паре шагов, но немногим левее, не мешая выходящим спокойно проходить мимо.       — Знакомы?       — Вряд ли, — мотнул головой Саске, а Сакура выглянула из-за его плеча, осматривая окрестности большими зелёными глазами.       — А, ты с Суйгецу… — новость, кажется, её немного раздосадовала.       — Да. У меня к тебе пара вопросов.       Харуно без энтузиазма переступила с ноги на ногу и скрестила на груди руки.       — По поводу? — линия её губ чуть деформировалась, демонстрируя то ли усталость, то ли полное отсутствие должной мотивации, тем не менее общие черты лица устремились в подобие интереса.       — О Наруто. Я Саске.       — Мне это ни о чём не говорит.       — Давай отойдём куда-нибудь, здесь неудачное место.       Сакура не вступила в спор, ей ужасно хотелось домой, выспаться, наесться и наконец заняться тем, к чему действительно лежала душа. Однако девушка чувствовала, что нечто странное за этим стоит, вероятно, потому и согласилась, молча ведя неизвестного парня за собой до местной курилки.       — Не задерживай, будь добр, — Харуно уселась лавочку в крытой беседке и отложила миниатюрную сумку в сторону. — И покурить дай, если есть.       Саске без лишних слов протянул ей пачку с зажигалкой и опустился рядом, соблюдая приличное расстояние, условно установленное нормами общества. Девушка была с характером, хотя внешне по ней вроде бы и нельзя сказать чего-то нелестного: чистая выглаженная одежда, ухоженные волосы, лёгкий, вполне приятный макияж, но, пообщавшись всего пару минут, Учиха успел подметить для себя несколько нетипичных качеств. Сакура нагловатая, волевая и прямолинейная. Хорошо это или нет, выяснить только предстояло.       — Давай по порядку, что не так с Наруто? — прикурив, поинтересовалась она. Учиха же решил зайти издалека.       — Давно его видела?       — Месяца полтора назад. После мы не виделись и не общались.       — Может, есть что-то более конкретное?       — Слушай, ты говорил о вопросах. Вопросы задают по факту чего-то, так что задавай по существу, я знать не знаю, кто ты такой. Зачем в грязное бельё ко мне лезешь?       Да, Сакура прямолинейна. Саске усвоил, а потому быстро забрал отложенную на лавку пачку и последовал её примеру, молча засовывая краешек сигареты в рот. В свою очередь, девушка уже докурила и, не медля на одном месте, не дождалась стóящих внимания разъяснений. Спустя, как показалось, достаточно времени в тишине она схватилась за сумку.       — Вы трахались? — глядя сквозь густую посадку деревьев, произнёс Учиха, пока Харуно намеревалась его покинуть. — В тот раз? Да и за последние полгода?       Шорох её одежды затих, Сакура зависла на прежней точке.       — Что? Боже, нет.       Саске не тронуло то, как Харуно нахмурила брови; не удивил голос, вдруг ставший слишком испуганным. И плевать, что та вернулась на прежнее место, уже не вальяжно, а более скромно и по-девчачьи усевшись на край скамейки, будто иначе он и впрямь посчитал бы поездку проваленной.       — Знаешь, — начала она спустя только несколько минут беспрерывных размышлений Учихи. — Меня твои вопросы в тупик ставят. Это не очень, я бы сказала, тактично.       — Да насрать мне.       — Что, прости?       — Срать мне на твою тактичность, — громче повторил он, прекрасно понимая, что девушка теперь точно уйдёт. Саске узнал ответы, за которыми рыскал в поисках этой встречи. Выходит, Узумаки снова соврал.       — Ты, блять, кто вообще? — ожидаемо вспыхнула та. — Доходили до меня слухи, что Наруто всех послал и отношения у него с кем-то, так, а ты откуда взялся?       — Он тебе и говорил об этом? — презренно дёрнул губами Саске. — Для чего виделись?       Краем глаз Учиха замечал, как эта с виду хрупкая девушка отчаянно сжимает кулаки, не зная, где найти ладоням приличное место. И такая мелочь нашла в душе отклик в виде лёгкого удовлетворения. Не только он не рад этому разговору, а значит, встреча поистине мерзкое происшествие для них обоих.       — Может, и так. Наруто задохнулся в своей личной жизни, доволен? Уверена, он говорил об этом не только мне.       — Значит, вы действительно просто общались? — скорее риторически поинтересовался Учиха, говоря тихо, едва ли различимо для чужих ушей. Да девушке не было дела до этих деталей, Харуно прорвало на реку отборного лицемерия.       — Не знаю, что за интерес у тебя ко мне, но если вы друзья, ты и сам должен был знать об этом.       — О нет, мы не друзья, — печально улыбаясь, поправил Учиха.       — Тогда тем более. Надеюсь, на твои вопросы я ответила. Уж извини, если огорчила.       На миг показалось, будто той и правда жаль, вот только Саске понимал таких людей и точно видел, что Сакуре до скрипа оголённых костей плевать. Её тяготит лишь время, не ситуация. Она не рвётся убежать от него, Учихи, она спешит к более значимым, интересным делам. Наруто её не волновал. Тем более, не волновал этот хмырь, нахально посчитавший, что вправе требовать каких-то разъяснений. Едва ли до ядерной зимы в чужой голове кому-то может быть дело. Забавно, что университет за спиной — медицинский и если Харуно не психопат, она точно не учится здесь на психолога.       — Спасибо, — искренне поблагодарил Саске, в кои-то веки поднимая на раздражённое женское лицо взгляд.       Растопил ли он взвинченность этой девушки? Отнюдь. И всё же Сакура скрыла сухие ветки, став несколько мягче.       — Мы с Наруто давно не общаемся. Если и правда беспокоишься, ищи его пассию. Чёрт знает, что у них теперь на уме.       — Я тебя понял.       Учиха вновь улыбался, смотря в спину медленно перешагивающей деревянный помост девушки. Каким бы умником он стал, будь жизнь во всём настолько предсказуема и читаема? Сакура ничего не знала, и Наруто не сказал. Выходит, планировал, заранее подбивал к самому себе клинья, ища поддержки, способы и причины остаться с ним рядом, прекратить задыхаться. Выходит, не нашёл.       Большего Харуно не рассказала, впрочем, и Саске не посчитал нужным ждать у моря погоды, а потому разошлись они быстро, едва дойдя до проходных ворот, рассыпались в разные стороны. Там же всё осталось как прежде, разве что Суйгецу всем своим видом выражал скуку, недобросовестно воссев на мотоцикле и широко расставив ноги по обе его стороны.       — Долго вы, я уже считать устал. Столько тут деревенских пней ходит… — с толикой неприязни посетовал он, заприметив Учиху поблизости.       — Что? — Саске вскользь окинул того глазами и вытянул из протянутой руки ключ, заводя ещё тёплый двигатель. — Тебя домой?       — А нам никуда больше не надо?       — Нам? — малым удивился Учиха, но настроение паясничать так и не появилось. — Не сегодня, у меня дела.       На мгновение хмурое лицо Хозуки разразила выточенная взрослая печаль, и дурацкая внешность его стала не такой причудливой, но тот эффект быстро сошёл на нет. Саске думал об этом. О том, почему же такую сумбурную и активную личность вдруг потянуло на тесное общение с ним. Казалось, у Суйгецу семь пятниц на неделе, оттого и делать ему вечно нечего, потому и липнет, как банный лист, однако, вспоминая события прошлого, Учиха каждый раз хватал себя за язык. С некоторыми и с меньшего начинали, да то не помешало стать частью громадного и кричащего. Наверное, поэтому Саске боялся. Не желал он подобного повторения и в то же время не уставал следовать въевшимся привычкам, что остались с едва оборвавшегося прошлого раза. Разве ж способны они, вместе с Хозуки, копировать тот уникальный симбиоз? Конечно, нет. Значит, и бояться нечего, друзья — друзьями, а Учиха всё равно толком не понимал, как это. Было бы с чем сравнивать.       На половине пути до ранее названного адреса Суйгецу вдруг передумал. Спокойно попрощавшись, тот будто только расцвел и мигом ретировался за двери неприметного заведения. Саске же здесь не был и улицу знал плохо, вспоминая лишь обрывками из далёких воспоминаний, а потому желание длительного путешествия само собой отпало. Он и понятия не имел, на кой чёрт Хозуки блудит по всяким местам, едва ли в его голову стукнет идея; с другой же стороны, интереса подобные наблюдения как такового не вызывали. Чужое дело. Главное, что компания больше не тяготит, и чья кого — уже нет никакой разницы.       Чуть позже, сидя в коридоре университета, Саске вдруг осознал, насколько стало легче. Он бездумно изучал табличку возле двери, в который раз читая про себя немногочисленный текст, и с болезненным наслаждением расчерчивал в воздухе перед собой прутья решётки. Клетки, у которой наконец появился выход.       Каково сейчас Наруто? Не скучает? Не жалеет ли? С уверенностью Учиха мог бы сказать только одно — его помнят. До наивности сопливо это знание, но Узумаки не способен забыть, потому что бежал от него, как от убийцы, стараясь ускользнуть туда, где точно не найдут. Только Саске не собирался идти по следам, а Наруто скорее всего так и не понял, что бежал от собственных страхов. Странно это осознавать. Для одного ты яд, а для других не более букашки. Такой же, как и прочие, такой же, как толпа: с размыленным лицом, пустой головой и мелкими, ничего не стóящими переживаниями.       — Заходите! — крикнула из кабинета женщина, стоило двери открыться.       Судя по озадаченному лицу паренька, что вышел оттуда следом за голосом дамы, настроение у работников должно было быть боевым.       — По какому вопросу?       — На заочку перевестись хочу, — осматривая кабинет, но не женщину, поведал Саске.       — Работаете? — Учиха кивнул, не теряя желания разделаться со всем побыстрее. — Заявление напишем, но для перевода принесёте справку с места работы.       — Это необязательно, — возразили ей, сочетая в словах и лёгкую вежливость, и бунтарское несогласие.       Меж тонких бровей дамочки залегла тень, а после она, будто не слыша, поднялась с места и вскоре принесла чистый лист с образцом для заполнения. Учихе же почему-то не хватало терпения смотреть, как та медлит, замученно волоча по полу ноги.       — Десять рабочих дней на рассмотрение, — не успел Саске отдать заявление, как по нотам произнесла женщина. — А насчёт справки, я не издеваюсь. На заочном отделении сейчас нет лишних мест.       — На бюджет? — поправил её тот, понятливо растягивая губы.       — Тем более на бюджет.       — Их никогда не бывает.       Учиха секунду помедлил, смотря на чопорную физиономию полуметром ниже, как стало вдруг несказанно плевать. Нет — и нет. Придётся больше работать.       Единственное, что защищает людей от злонамеренных обстоятельств — сами люди. Существует такой тест для определения того, закончена миссия человека на Земле или нет. Всё крайне просто. Если он ещё жив, значит, не закончена.       — Всего доброго.       Люди снова оставались позади. Светлые стены коридоров текли монотонным ручьём, а Саске так и видел, что сам оставляет этих людей, уходя далеко вперёд.       Кирпичом на сердце тянул балласт, отрывал по грани узкой лески крупицы плоти, выпуская тонкие дорожки крови по светлой шее, всё желал утянуть глубже, на самое дно. Балласту не сопротивлялись.       Саске уже шёл по аллее, ведущей из главного корпуса, как тело ни с того ни с сего повело в бок, будто Божьей рукой направленное на путь истинный. Голова закружилась, и мир параллелью уходил набекрень, теряя ровную линию горизонта. Что-то пошло не так, возможно, это голод тихо напомнил о себе в такой подходящий момент. Оказавшись коленями на траве, Учиха упрямо уставился вниз, туда, во что вляпалась свободная от шлема рука.       Паутина перед глазами неохотно собралась в кучу, и с ней же появились очертания довольно знакомого животного. Саске беззвучно охнул, неловко отдёрнув ладонь от трупа сизого кота. Веки его приподнялись выше, расширяя обзор на зелёное полотно, а впридачу к головной боли пришла ломота в костях. Неверное, толкование знаков судьбы карается неудачами, только Учиха не толковал, он усиленно боролся с приступом тошноты, внезапно сковавшим живот и горло. До чего же мерзко, оказывается, тёпло-зелёный сочетается с дымчато-серым. Вся реальность вверх дном, будто повторяет его грёбаный нрав.       Желудок неприятно сжало, веснушки мутной ряби перед глазами потухли, тогда что было сил Саске оттолкнулся от земли и поспешил убраться прочь, путая стороны сошествия этого Ада. Не нужно придавать значения таким мелочам. Пускай несчастный кот завершил земное одиночество, Учихе вовсе необязательно было это видеть, ведь, засыпая ранним утром, он готов был отказаться от прошлого.       Нельзя придавать значение. Нельзя лгать. Нельзя отрицать, что всё вновь вернулось на свои места.

***

      Озарение — штука изящная. Саске не знал, что тем лучистым мягким вечером рубильник на его железной дороге переключился. Повёл в другую сторону, отличную от той, куда он изначально собирался. Поезд не дождался, уехал, обрушив много обещаний на тех, кто должен был их выполнять, и без Наруто цельность жизни расслоилась, рутина окрасилась пресной гущей, будто в руки попал убогий тестовый экземпляр. Такого будущего никто не ждал, но вместе с тем, дышать почему-то стало намного приятнее. Саске тянуло на старое, манили приключения, давно вившие внутри сети из чего-то изнеженно-слабого. Они поднимали адреналин, и вместе с тем, начинало казаться, что выход есть и тот прямо по курсу. Во многом Учиха себе не лгал. Желания были, и, покуда конец полноправно настал, страха следовать им отныне не появлялось.       Влюблённости выгорают, чувства становятся тупее, обширнее и уже не способны взрывать массу гормонов по всяким глупостям, зато зависимости остаются. Нет, от привязанности просто так не избавиться, не вылечиться временем, и Учиха осознанно отражал это на себе. Саске рылся в земле, в лоскутке ещё рыхлой грязи под деревом, спрятавшимся за гаражами. Та забилась под ногти, неприятно царапала кожу ладоней, однако копать предстояло уже совсем недолго. Взгляд уловил небольшой красный свёрток, и пальцы подхватили его вперемешку с несколькими мелкими камнями.       Хорошо, что брат не дожил до этого. От таких вещей время тоже не лечит. Стоит гниющей голове только вспомнить о прелестях химии, как тело начинает болеть, жечь изнутри, потому что хорошо просто так уже не бывает. Саске ломало. Всего-то месяц с чем-то унёс сном пятки, а позади уже расстелился бездонный обрыв, отрезавший от мига прошлого до всевозможного будущего. И в том не пряталась загадка, была лишь простая закономерность. Как-никак наркотики делали своё дело, убивали медленно и коварно, растрачивая всё, на что с трудом удавалось разделиться Саске изо дня в день. Зачем же ещё он столько работал, ища людей, скрепляя связи с ними, если, найдя смысл жизни, в какой-то момент прозрел и понял, что для каждого он относителен. Он не горевал, знал: хотя бы главную свою задачу эта отрава выполняла. Пленив зависимостью, разлагала, но, пока был в этом толк, позволяла существовать средь эйфории до тех пор, пока не кончатся средства.       Учиха порядком испачкался, несмотря на сухую погоду. Осталось только отмыть руки, что больше напоминали сплошные старческие мозоли от неустанной работы в саду, и сделать то, зачем ехал в гремучую даль.       Найдя в рюкзаке пачку влажных салфеток, Саске помедлил. Сомнений не было, да необходимость торопиться по мановению куда-то запропастилась. Он с осторожностью огляделся, скрывшись за корпусом ближайшего гаража, и убедился, что в этой части лабиринта так никого и не появилось. Тогда же из кармана появился и гладкий свёрток изоленты. Как поразительно, что время, всякий раз вращая колесо, бросает в лицо именно то, от чего однажды уже сумел убежать. Шорох листьев Учиху успокаивал, этот лёгкий шум накладывался на тишину в отдалении от людской жизни, и вместе с перебором прозрачных пальчиков ветра Саске не заметил, как вдруг испытал порыв сладкого дежавю.       Когда-то так уже было. Всё тот же летне-весенний запах, оживлённые цвета природы и плотность атмосферы вокруг, что хочется взять нож и отрезать кусок. Он уже чувствовал это, уже стоял здесь, всё так же разворачивая слои липкой ленты, потому что добраться до способа избавления отнюдь не первое его желание. Потому что прежде у него был повод контролировать себя, а теперь держать в руках уже нечего. Сейчас всё мёртвое действительно мертво.       В неподходящий момент Суйгецу позвонил сам, едва Учиха задумывал провести время с пользой. Он что-то вещал, воодушевлённо прищуриваясь и кривя голос, пока нерадивый собеседник осторожно вытирал края носа, смывая с них следы едкого порошка.       От жжения в носоглотке у Саске наворачивались слёзы, что снова и снова тот стирал голым запястьем, как ни странно, обращая внимание только на чужой голос. Учиха слушал, чураясь сгинуть под монотонную тишь захудалого места.       — Куда ты хочешь приехать?       — Выходной завтра, — с самым противным недовольством, что слышал Саске, по слогам повторил телефон. — У ребят что-то намечается, поехали со мной.       — Я никого там не знаю. Вряд ли предложение можно считать… Разумным.       — Так познакомишься. В этом и есть смысл, не?       Тем временем Хозуки отмахнулся от промоутера, назойливо предлагавшего флаер, проталкивая тот практически по горло, и хмуро осмотрел остановку. Народа здесь совсем не было, значит, автобус его не дождался. Он слышал, как по ту сторону непрерывно шмыгают носом, да спросить не решался. Маловероятно, что его озабоченность сочтут чем-то, достойным внимания, и всё же слёз Суйгецу не видел давно.       — Почему…       Тяжёлое дыхание навевало Хозуки на разные мысли, он чудом сам не произнёс аналогичное слово, но молча уместился на лавке под козырьком, свободно протянув ноги в сторону. Саске всё молчал.       — У тебя всё нормально? — Суйгецу быстро натянул дежурную улыбку, отбивая интерес к подслушиванию у появившегося на остановке индивида, а сам навострил слух.       — Сомнения?       В этот момент отпустило, голос Учихи над ним будто издевался.       — Придурок, — столь же лёгкая улыбка в ответ не омрачила внимательного взгляда Суйгецу.       — Ладно. Я не поеду, извиняй.       И стоило только отметить, насколько не без усилия на выдохе проговорил это Саске, как вызов сбросили. Нечестное стечение обстоятельств, Хозуки и впрямь так считал.       — Сигареты не найдётся? — суровым хрипом осведомился прохожий, заметив, что парнишка отныне не занят.       — Не курю, мужик.       Суйгецу же поглядел, как тот раздосадованно протёр красное лицо и медленно пошёл прочь, видно, приходя сюда далеко не поездки ради.       «Дай знать, если передумаешь», — скорее написал он в диалоговом окне. Однако Саске ему не ответил, тотчас прочитав сообщение.       Хозуки не планировал расстраиваться, его одолевала тяга к движению, стремление раздобыть всё больше новых ресурсов для выработки эмоций, желаний и наслаждений. Он точно знал, что Учиха пережил несколько сложные истории, и, пускай многие из этих чудес оставались Суйгецу чужды, он не был обязан забирать от них половину. Должно быть, в этом крылась бóльшая часть той взаимности, которую за время тёплого общения им обоим удалось построить друг для друга. Если Саске не может нести на плечах груз глобальных потерь, ему всего лишь нужно об этом сказать.       И тут на ум отчего-то пришла толком не забытая шальная улыбка. Настолько идеальная, что тронь, и та рассыплется хрустальной крошкой. На столе у него был бардак, Хозуки вспомнил, как что-то лежало средь груды немытой посуды.       — «Так значит, ещё один», — подумал он.       Тем не менее новость не свежа. Едва ли это его дело.       Суйгецу отвернулся от дороги, встречая сутулую фигуру мужичка, что только что покинул остановку, и отчего-то вдруг тоскливость выставила когти. Все начинают одинаково.

***

      Саске не верил её мимике, до того она казалась натянутой и специфичной, что просто-напросто Микото не шла. Материнским губам было впору кривиться, приукрашивать визуально то лицемерие и глумливость, что вечно растекались из приоткрытого рта. Других сравнений Учиха не знал, а эмоций не видел, и всё же лёгкий румянец касался его щёк, а в груди восторженно распевало тепло.       — Настроение хорошее? — с иронией заметила женщина, придерживая себя за локти.       Тогда же Саске заметил ещё одну черту, что чувствовалась ещё там, в квартире. Мать стала говорить нерешительно.       — Решил попробовать всё сначала.       Микото не представляла, что значит это простое, но в то же время безгранично объёмное предложение. Входная дверь осталась не закрыта, из-за чего откуда тоненькой полосой просачивался луч домашнего света. Тут Саске с удивлением осознал, что, несмотря на море мерзких, липких ощущений, терзавших ранее, теперь его немеренно тянуло внутрь. К забытому уюту, который не понимал прежде.       — Вещей я почему-то не вижу, — Микото не смела загораживать вход в дом, тогда как Учиха решительно сделал шаг навстречу. — Ты не забыл?       — Я ненадолго, делай с этим что хочешь.       Женщина вздохнула, покорно принимая поставленные условия.       — Хотя бы так.       — И с чего бы ты вдруг так раздобрела… — послышалось со смешком.       Саске передвигал ногами неторопливо, каждой костяшкой ступней вспоминая плотность и рельеф здешнего пола. Когда-то несколько досок скрипело, а сейчас шаги отдавали лишь усиленным пульсом внутри головы. Починили? Кроме того и кухонный проём просветлел, стало вдруг намного просторнее, и, только внимательно присмотревшись, Учиха вспомнил, чего не хватает. Зеленистую монстеру Микото купила после свадьбы Итачи, поставила на видное место, поливала и сбрызгивала крупные листья, словно заменив безвольным питомцем старшего сына. Цветок стоял здесь не к месту, но вместе с тем, мать фанатично его любила, а Саске казалось, что разлапистое растение выражает её несогласие. Теперь же ниша у строгой арки пустовала, горшка не было.       — Чайку сделать? Можем поужинать, я как раз недавно приготовила.       А что там, наверху? Какие воспоминания остались нетронутыми? Учиха настороженно обернулся, смотря, как странно выражение лица матери зависает, не торопясь сменять своего ожидания.       — У нас вышку убрали, так что из твоего окна больше не видно, — зачем-то сказала она, видимо, не зная, что ещё можно добавить.       Саске сделал вдох и задержал дыхание, усиленно пытаясь что-то вспомнить. На грани осознания он чувствовал что-то сродни жажды. Ирреальная тяга всё манила его дальше, вглубь дома, где, как оказалось, в вещах смысла осталось гораздо больше, чем он видел раньше. Чёрт с ней, с вышкой. Не маленький уже.       — Домой хочу.       И Саске не заметил, как собственный голос прозвучал совсем по-другому, с каким-то ребячеством и капризом. Он медленно пошёл дальше, по воле случая не замечая внутренней дисгармонии. Как сильно меняются ощущения, стоит забыть о чём-то и привыкнуть к новому. Отделка дома ему нравилась, словно глаза видели её впервые. Учиха думал, рассуждал, глубже погружаясь в пучину светлого солнечного дня, маячившего впереди, а женщина осталась позади смотреть, как тот неловко сжимает пальцами наружную часть кармана и, не спеша, поднимается наверх.       Всю жизнь Микото с удовольствием старалась убеждать, объяснять и делиться своим опытом. Она говорила о проблемах так, будто те касаются всех вокруг, но только не её. Все эти вещи казались ей злободневными, оттого и необходимыми к обсуждению, да в этот раз Учиха совсем не ожидала почувствовать удовлетворение от простого молчания. Будто привычка исчезала, её странным образом не тянуло произнести что-то вслед. Зачем портить вечер, если ребёнок наконец-то появился у них в гостях… Нет. Микото осеклась на последней мысли, невольно отводя взгляд от опустевшей лестницы. Не в гостях. Саске дома.       Сколько счастья и долгожданного покоя эта новость должна была принести, но ведь не задрожали губы, не вспыхнуло в груди пламя той особой материнской радости от встречи с родным, когда-то утерянным тонким контактом. Как говорят, пустое сердце бьётся ровно; билось ли оно вообще? Кто знает, с чем сравнимо для неё это чувство. Женщина перевела дух, отпуская мысли, пред которыми оказалась совершенно беспомощна. Она испытывала отвращение к самой себе, будто прошлого оказалось недостаточно, чтобы её замарать.       В коридоре стало непривычно темно, отчего перед глазами у Саске после яркого окружения завертелись мелкие мушки. В квартире всегда где-то горел свет, пускай даже лампа в прихожей или встроенная в гарнитуру кухни дополнительная подсветка, служившая в обыденности простым ночником. Наруто не переносил темноты, она навевала что-то в его нездоровую голову, а теперь осталась привычка, с которой Учиха никак не желал расставаться. Он невесомо толкнул носком дверь, всматриваясь в одинокую тишь старой комнаты, и поспешил войти внутрь, неслышно прикрывая за собой дверь. Мебели не убавилось, а занавески свисали всё так же, распахнуто, будто он оставил их, незапланированно уйдя в предыдущую ночь за стены этой обители совсем ненадолго. Ничего не изменилось, разве что поубавилось неряшливости.       Чистота у Саске всегда была лишь в голове. Так, по крайней мере, считал он сам, ведь всякий хлам надоедал столь быстро, что незачем тот было оставлять даже на время. Сейчас же менять было нечего, причин оставаться у него не возникло. И всё же, даже вдали от этого дома, Учиха порой поддавался мысли о том, как филигранно сознание ещё совсем незрелого мальчика в этих стенах заставляли взрослеть. Старались даже не люди. Вина лежала на плечах стен, полов, потолков — всего, что касалось его пространства, а также окон, дверей, кроватей и каждой части, которой Саске уделял трепетное внимание. Обитель семьи теперь совсем чужая, но вырастила, как должна была. Воспитала в Учихе слепого монстра, и тот, вырвавшись на свободу, грыз каждую живую тварь, однако натурального зла не истреблял, потому как истинное счастье таилось для него в процессе, а не в результате.       Вот и теперь он обожаемо подсыпал миллиграммы на стол, собирая порошок в тоненькие дорожки, до идеала подравнивая каждый штрих, надеясь поддержать ту эйфорию, что ласковым шёпотом грела быстро бегущую кровь. Если бы Саске умел петь, рот его бы не закрывался, крича о незнакомой свободе, которой никак не удавалось упиться. Скупое веселье не проходило, и вновь Учиха поднял лицо, упираясь горящими глазами в пустую стену. Здесь не хватало портрета.       Голова шелестела хором голосов, и так хотелось привстать, вывалиться из окна на козырёк низкой пристройки, чтобы там как когда-то вновь обрести случайного собеседника… Они бы говорили, ни столько придавая значимость словам, сколь наслаждаясь приятным моментом. Но такового больше нет, и место на этой земле ему вряд ли удастся найти вновь.       Вместо этого Саске запрыгнул на кровать, прислушиваясь к скрипу старых перекладин, и тут же лёг поперёк мягкого полотна, свешивая голову с его края. Ему пришлось повозиться, чтобы вытянуть из кармана наушники, однако после, удобно умостившись на спине и вытянув руки над головой, он уже пролистывал списки песен, никак не находя покоя для выбора чего-то конкретного.       Рано или поздно некоторые вещи забываются, и тогда становится особо приятно вспомнить их вновь, а потому Учиха нажал на старый плейлист, единственно зная, что песен Наруто здесь нет и оказаться не может. Лучше бы удалить их совсем, чуть позже, когда настроение забьёт под плинтус и вытянет остатки сил за верёвочку. Тогда Саске сможет найти себе оправдание.       И ведь, выходит, Узумаки лгал не оттого, что нашёл кого-то лучше, а оттого, что окончательно разочаровался в нём. Пускай так. Да всё равно до сих пор обидно.       Прежде Учиха уже обещал себе никогда больше не заглядывать в отражение на болотистой глади, он ведь должен был стать другим человеком? Он многому научился. Как иронично, что настоящих изменений Узумаки не дождался. Нормально ли, что тело теперь болит и сердце бьётся в разы быстрее? Нормально. Саске сильнее него, повышенная температура не заглушит новый свет в голове, поскольку всё будет напоминать о былом, да вроде бы уже ничто не говорило о горе.       Как Солнце осыпается на Землю тысячью лучей, так и Учиху этот мир погружал в лапы сладостной эйфории всё глубже, уводя от линии пересечения двух оттенков дальше. Он улыбался на зависть всеобщему светилу, потому что чувствовал, как голубые глаза с каждым днём утопают всё больше, на веки запечатывая свой блеск в его мелкой подвеске. Язык как-то странно лип к нёбу, напоминая близость с необъятным творчеством, которому отныне нет прежнего места, а сердце и не сжимает от этой мысли. Хотелось рисовать, тянуло снова работать, улыбаться и творить столько, сколько в целом способно ещё выжать из себя это тело. И тут же Саске вспомнил, как далеко от него теперь станут дебри учёбы. Всё куда-то уходит, всё возможно забыть. Нужно лишь вовремя отпустить.       Забавно, что при всём этом многие вещи всегда остаются неизменными. Что бы не сделал человек против них, они никуда не уйдут. Круговорот событий одно практически незаметно приводит на место другого, а далее сменяет третьим, чем-то, о чём и вовсе можно не подозревать, и тянется поток мгновений от начала бесконечного долго и непрерывно. Настолько, что впору забыть о его существовании. В действительности же, если верно приглядеться, он остаётся узнаваемым и понятным. Предстояло понять это Саске позже, в тот момент, когда всё новое в реальности вновь оказалось позабытыми тенями прошлого. Так Учиха пережил столетия каруселей, ни на миг не прекращающих своё вращение. Он попытался знать себя самого и понимать вещи вокруг, однако мудрость завела его на ту же ступень, где ранее вспомнить было совсем нечего. И что теперь?       Теперь же Саске насмешливо смотрел в её пустое лицо, потому что наконец мог быть свободным, потому что, прежде стремясь к одиночеству, неожиданно его и обрёл. И лишь старые привычки остались рядом, воочию следя за каждым вздохом и движением ослабшей груди. Сейчас отчего-то его вновь тянуло сжать губами фильтр, чтобы напомнить этим стенам, как пахнет его грёбаная жизнь, вот только как-то пропал интерес. Фугаку ничего не скажет. Обстоятельства не позволят пересечь ту тонкую грань учтивости в их слишком относительном гостеприимстве. А верный ангел хранитель под стать Итачи уже не обожжётся, потому что есть вещи, которые не меняются, но что-то обязательно должно оставаться в прошлом.

***

      Тьма в одном для другого объекта не обязательно равна свету. Напротив, на фоне глубокого чёрного что угодно может стать намного заметнее за счёт цвета, контраста, рефлексов и бликов, но, вместе с тем, внутри настоящей тьмы света нет, а значит, ничто не способно его отразить, каким-бы ярким не был этот несчастный объект. Наруто занёс неизбежность в постулат, безо всякой альтернативы, всецело отдаваясь этому странному моменту мгновения истины. Гораздо легче было сказать, что в жизни не повезло, чем битые годы разбирать завал у себя в голове, ища действительные причины ошибок и их последствий.       Съёмная студия имела крохотные размеры, настолько малые, что в зоне гостиной едва умещалось два одноместных дивана и некая подставка, напоминающая журнальный стол. Экран слепил Узумаки глаза, и, передвигая ногой одеяло, он всё никак не мог найти ту грань, при которой холод отступает, но вместе с тем не становится слишком жарко. Телефон молчал. Ничего внутри этого устройства не осталось. Даже поразительно, как быстро иногда человек способен искоренить материальное, сделать вид, что выбросил воспоминания и научиться пролистывать то, что раньше вызывало недюжинный интерес. Теперь даже смотреть было не на что.       По сути своей, в действительности всё логично. Привязанность нельзя просто выбросить за борт, отплыть на другой конец горизонта и быть уверенным, что та не вернётся. Узумаки уже думал об этом и знал, что так не работает. Зависимость эта шла рядом, через шаг наступая любви на пятки. Так Наруто цепляла сумбурная натура Учихи, так он теплел и привыкал к присутствию чужого человека. Тогда ему ещё казалось, что близость к неизведанному — не что иное, как его громкое достижение. Выходит, долго они не замечали того, что от ходьбы горят далеко не ноги, ведь в какой-то момент привязанность забралась выше и наступила любви на горло.       И Узумаки пытался разжать её хватку, что всякий раз как будто сдавливала сильнее, старался не терять нить, связывающую две неполноценные души, хватался за неё, не видя в пустоте даже собственных рук, но всё равно упустил. Странно, что вины за это Наруто не почувствовал, словно произошло именно то, чему давно велели случиться.       Однажды он говорил самому себе, как относительно в мире счастье; что стоит только пожелать быть с ним на одной стороне, и по-другому уже не получится. Вот только люди склонны погружаться в темноту, они делают это рефлекторно, закрывая глаза, отказывая в слепящей яркости Солнцу, уставая от того, что прежде приносило им тепло. Похоже, Узумаки точно такой же, и не было смысла в тех бесчисленных годах собственного отвержения от серого мира людей. Сам бесцветен, сам больной, с единственной разницей в том, что прежде не позволял кому-то лезть в голову, приватизировать мысли и становиться там кем-то отличным от общего списка пустых имён. А Учихе позволил. Сам его туда поместил и вытесал из камней удобную почивальню, надеясь, что тот останется. Так почему же спустя столько дней чёртовы камни ещё не обрушились вниз.       За грудой неузнаваемых суждений Наруто не заметил, как сильно сполз по спинке вниз, и вправду душа себя уперевшимся в грудь подбородком, а вместе с тем, движение зародилось и на соседнем диване.       — Хватит шуршать, Господи!       Давно улёгшаяся Карин до сих пор не спала, и вдруг стало как-то уж слишком неприятно от того, что та невольно подслушивала все его мысли. Узумаки, наверное, думал слишком громко, чтобы это могло остаться незамеченным.       — Извини, — прошептал он, а глаза невольно заметались по темноте, раскинувшейся за экраном телефона, в надежде вернуть то хрупкое мучительное спокойствие.       — Спать ложись, завтра дел много, — пробурчала в подушку девушка, вроде бы отвернувшись, только Наруто всё равно слышал её тяжёлые вздохи.       — Спи, я скоро.       — Я-то сплю, — всё же огрызнулась Карин. — Работы тебе кучу нашла, не до херни сейчас. Надо спать нормально, репетировать и пиар готовить.       — Так и будет.       Узумаки улыбнулся, кивая в подтверждение её слов, и не было столь важно, чтобы девушка это увидела, скорее уж долгожданнее для Наруто стало её молчание.       Карин и молчала лишь потому, что уважала время, отведённое строгими буднями им на отдых. Её не волновали часы активности других организмов, пока те не вставляли палки в колёса во время усердной работы. Девушка не страдала припадками лёгкой скорби, наверное, никогда ничего не имея, чтобы с грохотом то потерять, не выпивала и не курила. Нет, её не мучала и тревога. Тихо, в глубине собственной души, куда и сам захаживал нечасто, Наруто ей ужасно завидовал, а потому теперь он тихо вставил наушники в уши и с лёгкой дрожью в пальцах смахнул ненужное приложение с экрана.       Не должны его пальцы трястись, не положено. У хорошего музыканта всё схвачено, и клавиши опускаются сами собой, и ноты звучат с идеальной чистотой. Хорошие музыканты люди душевные, ранимые, однако нервы у них будто стальные, сколько не впитают в себя; всё отпускают наружу, выводя музыку вместе с токсинами, очищая себя и каждого, кто её слышит.       Снова не про него.       Завтрашним утром Карин вновь зашипит гадюкой и вгрызётся критикой в обнажённую шею. Потому что уже договорилась о студии и потому что в альбоме не хватает движения, и потому что времени у них мало. А Наруто плевать, ведь в его собственной жизни движение в один момент сдохло, откуда же теперь тому взяться в других вещах. Будто выступления за десять процентов от выручки ещё вызывают у него что-то помимо тошноты.       В какой-то момент и музыка опротивела, и голос осточертел. Наверное, и правда, каждому нужен кто-то, кто будет слушать просто потому что хочет, не от желания судить и оценивать, а из тяги к смыслу произносимого, из настоящего желания чувствовать интимное откровение, ведь в каждой песне кто-то находит себя.       От этой мысли Узумаки вновь поднимал свои руки. Да, тряслись они так, что и пустого ведра не удержать, однако поднимались, глаза оглядывали пальцы, и те в который раз оставляли следы в истории личной трагедии. Музыка прежде была признанием, в итоге же стала проклятьем, однако существовать она не прекратила. Не могла просто сгинуть, оставив зрячего человека без того, на что можно глядеть. Он ведь обещал, что не остановится, пока не забудет. Пока красная нить его слов и аккордов не умрёт, крохотным огоньком погаснув далеко позади вместе со всеми воспоминаниями о громогласном имени Саске.       Иногда люди совершают колоссальные ошибки, и, если бы Учиха не сказал тогда о том, что любит, если бы глаза его не горели проклятым отчаянием, Наруто вряд ли понял бы, как далеко они забрели в этот лес. И всё же сердце изменяет даже собственному хозяину. Теперь, в тишине узкой комнаты, успокоив дрожащее тело, Узумаки нажал на воспроизведение голосовых сообщений. Потому что зависим. Потому что прошла всего пара-тройка недель, а его голоса он уже и не помнил.