"Последний подарок отца".

      Последний раз, когда я видел отца, мне было семнадцать. Прошло восемь лет со смерти моего родителя, и вот я сидел в той самой комнате, где он чаще всего проводил свое время. Я рассматривал каждый угол комнаты, будто впервые сидел на этом черном кресле перед дубовым крепким столом, на котором, как и раньше, лежали на своих местах его предметы. Ручка, документы, карта деревни и ноутбук, собирающий на себе пыль. Я провел по нему рукой, и выдохнув, встал с места. Сделав шаг, услышал, как наш старый пол заскрипел, что и продолжалось с каждым моим шагом. Я взял свой черный плащ, который достался мне от моего покойного учителя: Саске Учиха, и накинув на свои плечи, решил пройтись по полкам. Комната была маленькая и ничем не интересная, а я не каждый раз приходил в этот пустой дом, наверное, поэтому и смотрел на все с жадностью, со страстью. — Отец, — тихо сказал я.       Я брал каждую книгу с полки, смотрел на обложку, пытался вспомнить содержание или говорил ли мне папа что-то интересное про них. Матери в этом доме нет очень давно, видимо и правда решила не приходить сюда, даже, чтобы убраться. Она говорила, что этот дом напоминает ей того, кого любила от мозга до костей. Я, конечно же, сперва не понимал ее решения. Хоть и сам после потери родители запутался в себе и решил… — Боруто?       Услышав бархатный голос, мне на какой-то миг показалось, что это мой отец позвал меня и я, резко повернувшись, раскрыл глаза, но потом опустил их. Это был Каваки, который с удивленными глазами смотрел на меня. — Ты когда вернулся? — Сегодня. — Почему не сказал мне?       Я не хотел отвечать на вопросы, поэтому развернулся к нему спиной и продолжал разглядывать полки. Каваки вздохнул шумно и сделал шаги ко мне. Он дотянулся до зеленой книги и проговорил: «Помнишь эту?» — Да, — тихо ответил я, — помню. Книга учителя отца. — Вспоминая момент, когда мы впервые увидели ее и решили почитать, хочется смеяться.       Я усмехнулся. — Да, а потом залить ее собственными же слезами. — Может быть.       Он положил ее обратно, и посмотрев на меня, продолжил: — Почему ты ушел и ничего не сказал мне.       Я услышал какую-то грусть в его словах. — Я оставил записку. — Боруто, — повернулся ко мне, — когда ты ушел, я не мог найти себе место.       На такое заявление я решил промолчать и ушел в другую сторону комнаты. Брюнет посмотрел на мою спину и сжал брови, — Я хотел пойти за тобой, но не мог бросить тетю Хинату в такой момент. — Ты хоть о ком-то думаешь, а я вот эгоист, — с усмешкой проговорил и взял вещь отца в руки, с грустными глазами рассматривая. — Ты не эгоист. — Как мама? — тихо спросил. — Она… никак. — Прошло 8 лет. До сих пор не пришла в себя, да? — Именно так. — А я эгоист бросил ее и ушел. — Я говорю тебе, что ты не эгоист!       Он сделал быстрые шаги ко мне и схватил меня за плечо, повернув к себе. Я смотрел на его серые глаза, которые бегали в разные стороны. И почувствовал, как по моей щеке пробежала мокрая дорожка из слез. — Ты чего это. — А. Не обращай внимания, — я убрал его руку и вытер каплю с лица, — это у меня всегда так, как освоил новый глаз.       Каваки недоверчиво посмотрел на меня. — Ты знаешь, что за день сегодня?       Я посмотрел на него. Брюнет отошел от меня и открыв двери шкафа, достал оттуда большую, но тоненькую коробку. — Что это. — Присядь на кресло.       Выполнив просьбу, взял картонку из его рук. Я глядел, то на нее, то на Каваки. Руки мои дрожали, как и голос. — Каваки? — Открой, ну же.       Я медленно раскрыл ее, и убрав белые обертки, закрыл рот руками, сжав брови. На моих коленях лежал портрет. Я сжал глаза и положил аккуратно его на стол, закрыв лицо и заливаясь слезами. В груди защемило от боли и от воспоминаний при виде картины, где был я и отец, улыбающийся так, будто и ничем смертельным не болел. Я, как немой кричал от боли так, что забыл — на это смотрел Каваки, который присел передо мной, взяв меня за руку. — Боруто, — его голос дрожал, он тоже плакал, — успокойся.       Я смотрел на его уголки губ через слезы, словно я снова видел отца и бросился в его объятия. Брюнет удивился такому, что присел на пол, прижимая мое лицо к груди. — Боруто, — повторил он, — тише.       Он гладил меня по волосам, этот человек во всем напоминал мне моего родителя. Его голос, улыбка и даже движение рук. Я посмотрел на него. — Этот портрет был нарисован за неделю до смерти Наруто, — тот взял мое лицо в свои ладони и приблизил к себе, — и попросил меня отдать тебе, когда у тебя будет день рождение. Которое должно было быть как раз через неделю, и когда Иноджин закончил рисовать это чудо, я хотел отдать тебе его, но в этот день умер Наруто.       Когда он напомнил мне, что мой родитель умер именно тогда, когда родился я — сжал его футболку и свои губы. — Я все равно хотел отдать его, но узнав, что ты ушел… до сей поры хотел отдать. И побежал за тобой в лес, но в один момент понял — тебе нужно время, а остальным нужен я. — Это… — Да. Это подарок от твоего отца, который ждал тебя восемь лет. С днем рождения, Боруто.       Я встал на ноги и пошатнулся, но меня поймал Каваки. Взяв портрет в свои руки, я чувствовал, как капли раз за разом падали на мои ноги, дальше стекая на пыльный пол. Я сжимал золотые края картины, и закрывал глаза, но следом открывал их, ведь хотел видеть эту нарисованную улыбку, нет, не хотел такую, я хотел увидеть живую улыбку. Повернувшись к брюнету, тихо сказал: — Каваки.       Он дотронулся одной рукой до моего лица, поглаживая мои короткие усики на щеках, проговорил: «Слушаю». — Прошу тебя, улыбнись.       От просьбы его брови поднялись в потолок, но он улыбнулся и выполнил ее. Брюнет приблизил свои губы к моим, накрыв их легким поцелуем. — Малыш, я всегда буду рядом.

      Теплые слова, которые вылетали из его губ… Неужто передо мной стоял перерожденный отец, который отдал мне свой подарок спустя восемь лет… Я упер свой лоб об его плечо, и закрыв глаза указательным пальцем с большим, тихо продолжал рыдать. И вспоминал последние слова родителя: «У тебя есть тот, кому можешь упереться в плечо» ….

— И это тот, кто сильно любит меня, — неслышно договорил я, улыбаясь.

— Что? — Каваки отодвинулся и смотрел на меня с широко открытыми глазами, словно знал эти слова.

— Я люблю тебя, Каваки.

      Брюнет сжал глаза и снова обнял меня, я не видел этого, но могу сказать, что он плакал, подняв голову, как-будто благодарил кого-то, и поглаживал мои волосы.