Оставь меня после уроков

      — Гоголь, объясни мне на милость, как у тебя, ученика одиннадцатого класса с уклоном на математику, физику и информатику, в задаче получилось три с половиной, мать его, рабочих?       — Фёдор Михайлович, ну что ж Вы так сразу то?       — Николай, блять, ты трёх с половиной человек, копающих траншею видел?       — Видел. Они когда копают в ямке же стоят. Ну вот. Один встал, а остальные три нет. Вот и получается три с половиной. — довольно выдаёт Гоголь, смотря за тем, как Фёдор закрывает лицо руками, тяжело выдыхая.       — За что мне всё это? — выдыхает учитель, склоняя голову. «За что? Где я провинился?».       — Но ладно эта работа, ты мне что недавно выдал на самостоятельной по тригонометрии?       — Ой, ну, подумаешь не решил чуть-чуть. — неловко смеëтся Гоголь, потирая затылок рукой.       — Чуть-чуть?! Ты не решил ничего, хотя тема элементарная! Один из простейших номеров профильного ЕГЭ.       — Ну Фëдор Михайлович, что же Вы ругаетесь?       — Ругаюсь, потому что ты бездарь. Ты ничего не делаешь. Как ты экзамен сдавать собираешься? — продолжает читать свои нотации Достоевский.       — С Божьей помощью!       — Гоголь! — рявкает Фëдор. Его уже действительно доводит такое безолаберное и клоунское поведение своего ученика. — Он тебе тут не поможет. Мел взял и к доске. Записывай: синус квадрат икс минус одна вторая синус два икс плюс косинус икс равно синус икс.       — А что было после минуса? — довольно спрашивает ученик, стоя у доски с лучезарной улыбкой.       — Господи… — Фëдор выдыхает, потирая свои глаза рукой.       — Он тут не поможет. Продиктуйте, пожалуйста, заново. — довольно просит Гоголь, перебирая мел в руке.       — Синус квадрат икс минус одна вторая синус два икс плюс косинус икс равно синус икс. — Достоевский ставит локоть на стол, подпирая кулаком щëку, смотря на Николая, что писал продиктованное уравнение.       Фëдор смотрит на юношу у доски и его решение, что тот пишет мелом на доске. Мужчина выдыхает, водя взглядом по белым записям.       — Если ты всё знаешь, то зачем работы все валишь? Ты так аттестат свой гробишь.       — М? Викторина? Давайте подумаем вместе! — с счастливой улыбкой на лице отзывается Гоголь, откладывая мел. — Подсказку?       — Давай. — Достоевский даже гадать не хочет, что могло прийти в эту бестолковую светлую голову. Недаром ведь Николай прослыл самым проблемным учеником своей школы, который так приглянулся Фëдору.       — Подсказка: потому что для встречи с тобой нужен повод, а мои заваленные работы идеально подходят для этого плана. А ещё я взболтнул правильный ответ. — и всë это с наисчастливейшей улыбкой. Николай подходит ближе и присаживается на край стола, отодвинув рукой стопку с тетрадями, закидывая ногу на ногу и смотря на своего горячо любимого преподавателя математики, что лениво водит взглядом по нему, даже никак не отреагировав на переход с «Вы» на «ты».       — Гениально, Гоголь. Ты как всегда креативен, но прекращай. Я не смогу вытянуть твой средний балл с такими результатами, даже если очень захочу. — Фëдор ожидал чего-то подобного, поэтому такие откровения ученика его не сильно поразили.       — Тогда, может тебе стоит уделять мне больше внимания? Я вообще-то скучаю. — Достоевский смотрит на рассевшегося так нахально Николая и не видит шуток в чужих глазах — значит правду говорит.       — Мне не хватает тебя… Я ревную каждого твоего отличника и одноклассниц, что клеятся к тебе и пытаются подкатывать, пока ко мне ноль внимания. — голос Гоголя посерьезнел, когда тот рассказывал учителю о своих чувствах. Фëдор же молча слушал все претензии в свою сторону. Любому понятно, что отношения учителя и ученика должны оставаться исключительно рабочими и не должны переходить рамки дозволенного. А они перешли и уничтожили за собой все эти рамки, выстроенные обществом. Они оба знают это, знают, что это всë неправильно, но даже так Гоголь умудряется клянчить объятия и поцелуи даже в школе, абсолютно этого не стесняясь, за что потом получает нагоняй от Достоевского.       — Ну и как же ты собираешься искупить свою вину? — буквально мурлычет Гоголь, проводя руками по своим ногам — знает, что Фëдора они привлекают, потому и делает на них акцент, играясь с чувствами своего учителя.       — Мы уже говорили на эту тему. До твоего выпуска спать мы не будем. — спокойным тоном говорил мужчина, видя, как Николай хмурится и дует свои губы. Он складывает руки на груди и отворачивается, показывая, что обиделся.       Только пусть и выглядело это, как обычный жест Николая, но что-то настораживало. Сжатые на плечах руки и какой-то малость потухший взгляд разноцветных глаз, что бегал туда-сюда, но никак не осмеливался подняться на Достоевского.       — Обиделся?       — Нет. Просто… мне действительно не хватает тебя. Ты ведь меня даже не обнимаешь. Я прекрасно всë понимаю, школа, учитель, ученик все дела, но… — Гоголь дальше не говорит, лишь отворачивается сильнее, пряча свой взгляд от чужих глаз. Достоевский не возражает. Николай чертовски умëн, пусть и не кажется таким, но он по прежнему подросток и его полное юношеской спесью сердце жаждет хоть какой-то отдачи от любимого человека. Может тут Фëдор не прав, устанавливая такие тесные рамки человеку, что их на дух не переносит, но, тем не менее, мирится с ними. Достоевский ещё не готов терять этого юношу и Николай совсем не хочет уходить, но тот прав, внимания не хватает.       Фëдор выдыхает и приподнимается со своего места. Он подходит ближе, наклоняется и обнимает Николая, уловив этот секундный, полный надежды взгляд. Гоголь тëплый. Он раздвигает ноги, позволяя встать между ними и обнимает Фëдора, кладя ладони на лопатки. Утыкается носом в изгиб учительского плеча и прижимается лишь ближе.       Достоевский это чувствует, гладит того по спине и оставляет слабый поцелуй на светлой макушке, после прижимаясь к ней щекой. Гоголь сжимает его бëдра своими ногами, руки давят на лопатки, а сам юноша вряд ли уже отцепится. Достоевский не против. Возможно он действительно был чрезмерно строг к своему любимому человеку, учитывая, как гулко бьëтся чужое сердце от одного лишь объятия.       Гоголь судорожно выдыхает, не смея и пошевелиться, вдруг тем самым он заставит Фëдора отстраниться. Он не хочет. Хочет обнимать ещё крепче — до сломанных рëбер. Николай понимает, что порой может очень сильно выводить мужчину своим поведением и отношением к его предмету, но это ведь не отражается на их отношениях, так ведь? Иначе Достоевский не обнимал бы его сейчас настолько мягко, не целовал бы и не позволял бы прижиматься. От этого сердце быстрее колотится.       — Федь... а поцеловать тебя можно?.. — тихо спрашивает Николай спустя какое-то время. Достоевский немного отстраняется и смотрит в эти ясные глаза, что так ярко светятся. Настолько, что отказать им сейчас невозможно. Фëдор выдыхает в чужие губы тихое «можно», а потом припадает к этим самым губам своими, легко надавливая, чувствуя, как сбивается чужое дыхание. А у Гоголя ресницы трепещут от всего переизбытка чувств, что тëплым комом сворачиваются в груди. Мурашки бегут по телу, глаза жмурятся, а губы едва сжимают чужие. Улыбка сама собой появляется на лице Николая и Фëдор чувствует еë, точно так же, как и укус на своей губе. Невыносимый. Невероятный. Искренне любимый…       Гоголь смеëтся, сжимая своего учителя в крепких объятиях.       — Доволен? — спрашивает Фëдор, у которого сердце радуется, смотря на такого счастливого Николая.       — Более чем. Такие занятия мне нравятся больше.       — Не сильно привыкай.       — А оценку исправишь? — лукавого интересуется Гоголь, смотря в тëмные глаза Фëдора.       — Исправлю, но при условии, что работы больше валить ты не будешь.       — Договорились. — радостно щебечет Николай.       — Всë, дуй давай, мне ещё домашние работы ваши проверять.       — А, ой. Я еë немножечко не сдал. Можно завтра принести? — Достоевский хмурится, смотря в эти наглые глаза.       — Первый и последний раз.       — Ты чудо. Люблю тебя. — щебечет Гоголь, коротко целуя Фëдора в щëку, перед тем, как спрыгнуть со стола. Юноша подхватывает с пола рюкзак и идëт к двери кабинета. Он машет Фëдору рукой и выбегает за дверь. Достоевский лишь качает головой, но улыбка сама собой появляется на лице. Всë-таки есть что-то приятное в том, чтобы целовать любимого человека и обнимать его, пусть это и не приветствуется обществом. Но когда его это волновало, ведь сейчас такое приятное чувство окрылëнности окутывает его или же это следы мела в виде чужих ладоней на крыльях лопаток? В любом случае это не важно, ведь любят они друг друга искренне и ни о чëм не жалеют. И не пожалеют ещё долгие годы.