Над уровнем боли

      Первая неделя стажировки становится для Джэрён самой трудной. Не потому, что Чонгук с того вечера так и не звонит, даже проклятой смс-ки не пишет. И даже не из-за Ким Намджуна, к которому её приставляют и который очень умный, что даже пугает.       Он не грузит её бумажной работой, как ожидалось в самом начале, и кофе попросил принести всего лишь раз, обычно сам прихватывает ей за компанию второй стакан из кофейни рядом. Подпускает её к оборудованию, позволяет играть с его взрослыми, дорогими игрушками и участвовать в записях насколько это вообще возможно. Но если уж она косячит, то тогда он смотрит та-а-аким взглядом, будто точно знает, чего она ждет в ответ — шлепок по заднице, например. Вместо этого он улыбается и ерошит волосы на её макушке.       Ким Намджун хороший сонбэним, но умный, что даже пугает.       Корень зла и нервного покалывания губ лежит в Мин Юнги, чья студия аккурат за стенкой студии Намджуна. Он до скрипа вежлив и хладнокровен каждую их встречу: в коридоре, в холле, в студии. Джэрён всю неделю пробует достучаться до эмоционального фона Юнги и уловить там знакомые волны. Каждый день — разные варианты. Например, под предлогом подписать кое-что приходит к нему в студию одна — самый отстойный вариант, если честно, учитывая, что именно здесь он её в тот раз и трахал, — и скрипит зубами, когда дверь захлопывается перед самым носом.       Вот и поговорили.       Это не то, чтобы обижает, но некоторую гордость в ней будит и даже ставит на дыбы.       К концу пятидневки ей хочется выть и лезть на стену. Намджун предлагает заглянуть в бар, и Джэрён, долго залипающая в пространство, понимает, что молчать на прямое обращение к себе как-то неприлично:       — У меня есть планы. В другой раз, сонбэ.       Планы и правда есть: заказать пиццу и несколько часов перед сном ковырять Нетфликс. Пиццу она всё-таки заказывает и забирает её из ресторана вместе с большим стаканом кофе, а ноги сами несут обратно в компанию на порог студии Юнги, который должен вот-вот вернуться с ночного перекура.       За время ожидания она успевает пару раз дёрнуть ручку, подъесть пиццу и остыть в своём желании наехать на одного конкретного продюсера, но себя Джэрён знает хорошо: это только пока. Пока раздражителей нет рядом, она спокойна как сытый удав — вон, к концу часа наполовину уничтоженная пицца подтвердит.       Но, как только в зоне прямой видимости обретается Юнги, вспыхивает так, будто её предварительно облили бензином.       — Стой! — звучит чем-то средним между «поговори со мной, ну пожалуйста» и «да поговори со мной уже, блять, пожалуйста». Джэрён как-то, пока сидела в режиме ожидания, не решила, в каком конкретно тоне хочет начать беседу. — Тебе не кажется игнорирование меня несправедливым?       — Мир вообще ужасно несправедлив, — любезно уточняет Юнги, пряча руки в карманы брюк. — Но в данном конкретном случае я оказываю ему и тебе услугу: работа — это работа, здесь ты подчиняешься, — с интонацией, которой можно заморозить воду в индийском океане, делает он ударение на определённом слове, — Намджуну. Если я буду проявлять к тебе заметно больше внимания, то поползут слухи, а оно тебе надо?       Тишина между ними сродни дистанции — очень хочется нарушить, но из природного упрямства никто не хочет быть первым. Правда, потом Юнги вспоминает, что он здесь самый взрослый и очевидно умный и:       — Не тупи, лучшая на курсе, слухи поползут, что ты здесь благодаря мне, что ты моя протеже, что ты работу сексом получила. Дальше продолжать?       В словах Юнги можно не сомневаться: каждая неосторожная фраза будет немедленно подхвачена, приукрашена, пересказана с театральными паузами и сдобрена десятком конспирологических теорий. К началу новой недели о наглой девице будет знать весь без исключения младший персонал; скучающие секретарши, чьих способностей не хватает для сколько-нибудь ответственной работы, обрадуются любым сплетням, даже самым надуманным.       Звучит как праздник логики и проёба.       — Нет, — взгляд опускается к полу, где лежит коробка с половиной пиццы. — Просто ты сказал, что мы можем дружить, а мне бы тут пригодился друг. Намджун, конечно, крутой и дохера умный, но я его капец боюсь о чём-то спрашивать, — кривая ухмылка ломает девичьи губы. — Я тебе даже взятку принесла, но половину слопала, пока ждала.       И Юнги вдруг начинает хохотать искренне, громко и запрокинув голову. Он смеётся так откровенно, что напряжение и стыд от собственной неспособности думать рационально мгновенно отпускают железные тиски, расслабляя нутро Джэрён.       — За взятку спасибо, но у меня ещё много работы, — успокоившись, кивает Юнги в сторону студии.       — Можно, я посижу там и послушаю?       — Только не мешай.       — Слушаюсь, сонбэним, — и этот случайно неслучайный флэшбек в прошлое заставляет обоих застыть на целую секунду, а Юнги даже на микро-нано-долю секунды дольше. — Прости.       Джэрён честно выполняет обещание и не мешает, забиваясь в самый дальний угол дивана, она только слушает и смотрит. Жадно впитывает в себя каждый звук, каждое движение пальцев по микшеру, задумчивое и тихое цоканье, довольный кивок, когда мелодия складывается, и выдох в самом конце. Она и сама не замечает, в какой момент проваливается в крепкий сон, но просыпается от того, что Юнги слишком близко и тыкает её в плечо. Джэрён приоткрывает глаза и сразу же их зажмуривает обратно: его ухмыляющееся лицо впритык к её, если постараться чуть больше, то можно почувствовать его дыхание на своей коже.       — Ты знаешь, что в некоторых странах тебя бы сочли сталкером? — приоткрывает один глаз и смотрит на него внимательно. — Давно ты на меня пялишься?       — Секунд десять, — спокойно отвечает тот, едва пожимая плечами и выпрямляясь. — Ты очень крепко спишь.       — Устала, — получается грубее, чем она хотела, просто внутри что-то дёргается от чужого покер-фейса. Джэрён принимает вертикальное положение и растирает веки, поглядывая на часы: шесть утра. Вот это она зашла поговорить. — В понедельник опять будешь меня игнорить?       — Мне казалось, мы выяснили всё, — оборачивается к ней Юнги, складывая мелочевку со стола в рюкзак. — Не тупи, лучшая на курсе, кроме компании есть множество вариантов, как нам дружить. Можем ходить в кафе, бары, в гости или что там делают друзья?       — И ты пойдешь? — Джэрён вытягивает ноги, разглядывая носки кроссовок и скептически выгибает бровь. — То есть, ты реально пошёл бы в кафе-бар-гости, если бы я позвала?       — А ты пробовала? — парирует тут же Юнги.       — Я попробую.       — Звучит как угроза, — шумно хмыкает продюсер. — Только чур без нытья о своей неразделённой любви. Мы друзья, но с границами.       Джэрён не знает, что её больше вздёргивает и заставляет подпрыгнуть с дивана: полное отсутствие сочувствия и уважения к её многострадальным чувствам или «мы друзья, но с границами». Она подходит к нему чуть ближе, улыбается лукаво, прикусив краешек губ, и поправляет сползший на бок капюшон чужой толстовки. До банальности пошлый жест превращается во что-то интимное, когда расстояние между ними оказывается не таким большим, как казалось поначалу, и её запястья касаются прохладного затылка мужчины.       — И где начинаются, а где заканчиваются границы нашей дружбы? — в глазах у неё застывает что-то новое, ранее незамеченное и очень похожее на то, что идёт изнутри. Такое ещё принято называть истинными желаниями или зовом сердца.       — Вот это, — Юнги кивает на девичьи руки, удерживающие ворот его толстовки, словно спасательный круг, благодаря которому она всё ещё держится на ногах, — входит в границы нашей дружбы. Более близкий физический контакт — нет. Духовное по ходу времени само прибавится к нашей дружбе.       — А я так надеялась на привилегии, — Джэрён опускает руки, картинно вздыхая.       — Попроси, — уголок губ Юнги кривится в едкой улыбке собственного над ней превосходства. — Попроси и, может быть, я не откажу тебе.       — Ещё чего. Это кто кого ещё должен просить, — с вызовом бросает она, горделиво задирая подбородок и молясь, чтобы не было очевидно, как ей ужасно хочется свернуть собственный язык в бесстыдном «ну пожалуйста, сонбэним».       В рамках недели, когда они с Чонгуком бьют личный рекорд по игре в молчанку, обезболивающее производства Мин Юнги слишком желанно, особенно когда он резко нарушает её личное пространство, нагибаясь к её уху…       — Если заставишь меня просить, выполню любое твоё желание в рамках разумного, — хриплый шёпот теряется в воздухе окончательно, когда он совсем не мягко прикусывает мочку.       …но гордость придавливает могильной плитой любой порыв подчиниться.       — Договорились, сонбэ, — и разворачивается резко на пятках, хватая рюкзак и почти что выбегая из студии, чтобы максимально подальше от риска проиграть в этом споре прямо сейчас.

***

      Если первую неделю стажировки Джэрён Юнги казалось, что он может спастись и минимизировать количество встреч с ней, тупо не выходя из своей студии, то на второй неделе у него этот шанс отбирает Намджун, который едва ли не на голову ему садится со своим нудным и протяжным:       — Хё-он, ты мне три месяца совместный трек обещаешь, а мне надо дебютку новой мужской группе запилить.       Юнги глаза закатывает, но отправляет Намджуну несколько сэмплов и пару текстов, чтобы тот выбрал и накидал свои варианты, но и этого оказывается недостаточно. Младший внезапно решает, что привычную схему работы надо менять и едва ли не переезжает к нему в студию.       А ещё юбки.       Ультракороткие юбки на Джэрён не дают покоя и служат лишним напоминанием о недавней опрометчивой импульсивности, словно оккупации его студии недостаточно. Его, конечно, за язык никто не тянул в тот вечер, но шею жгло от легких прикосновений, а в висках стучало потребностью продемонстрировать свою над ней власть. Только он не предусмотрел, что та так легко ввяжется в эту игру и воспримет всерьёз, подходя к делу со всей ответственностью и старанием.       Но вот она — Шин Джэрён в короткой юбке — чуть наклоняется, заглядывая Намджуну через плечо и что-то высматривая там, забивает воздух своим запахом, а взгляд так и съезжает с текста к оголенным бедрам, до которых буквально рукой подать.       Юнги руку не протягивает, он вообще отворачивается и убеждает себя, что ему давно уже не шестнадцать — такие фокусы с ним не пройдут. Только всё равно задыхается, когда в ответ на простое сообщение «намджун уже на работе, почему не отвечает?» Юнги получает фотографию: согнутые в коленях ноги, на бедрах листы с текстом и заметками на полях и где-то там на заднем фоне силуэт сгорбившегося Намджуна в студии.       — Сука, — выпаливает Юнги и делает глубокий вдох.       К четвергу третьей недели ему просто приходится признать, что дружить с Джэрён не получается от слова «надень ебучие штаны». Она тянется к верхней полке, где лежат разные вкусняхи к чаю для сотрудников, и очередная — сколько их у тебя ещё, ведьма? — юбка также соблазнительно тянется вверх, а Юнги смотрит на эту красоту поверх чашки с кофе и честно размышляет помолиться кому-нибудь.       Знать бы кому.       — Слушай, лучшая на курсе, я понимаю, что без модного надзора жить тяжело, — он намекает ей на ежедневный ритуал, к которому сам же и приучил. Лениво поднимается со стула, лениво растирает переносицу, лениво шагает к ней ближе и пиздец лениво одёргивает юбку вниз, проезжаясь костяшками пальцев по бедру. — Но ты бы хоть не так открыто скучала по мне, что ли.       — Сонбэним! — возмущённый вскрик, вздрагивание плеч и ещё кое-что, что Юнги не видит, но чувствует: её ехидную улыбку. Она эту юбку выбирала три часа, чтобы максимально коротко и доступно объяснить ему, кто здесь действительно имеет власть, а кто обманывается. Джэрён разворачивается к нему лицом и оказывается нос к носу, теряясь лишь на секунду от внезапной близости. — Хотите меня о чем-то попросить?       Юнги заглядывает ей в глаза, так как умеет только он — разбирая на детали, и улыбается снисходительно, как всегда, поправляя выбившуюся прядь волос. Если Джэрён действительно думает, что он не сможет нагнуть её в этой игре, то он с радостью продемонстрирует в очередной раз обратное. Пальцы едва заметно прикасаются к чувствительной коже за ухом, невесомо проходятся по шее и вниз к плечу, мягко обхватывая его. Юнги наклоняется к её уху, проезжаясь скулой о скулу нарочно медленно, наслаждаясь каждой секундой.       — А мне разве есть о чем тебя просить? — низким, практически рокочущим голосом он отрезвляет её и отстраняется, не позволяя ни протянуть игру, зайдя дальше, ни ответить.       А злое шипение в спину обещает ему, что расплату ждать придется недолго, и оказывается прав. На границе между пятницей и субботой, когда Юнги активно работает в компании над треком, его каток бренчит первым уведомлением, которое он бы по обычаю проигнорировал, но взгляд уже зацепил знакомый ник. reyon: «знаешь, что мне нравится больше всего в дружбе без границ? возможность после бара, когда ты в той самой кондиции «пьяна от алкоголя, а хочу быть пьяной ещё больше, но от человека». так вот, когда есть дружба без границ и ты вышла из бара, мне нравится возможность написать другу «хочу тебя немедленно» и он не откажет» reyon: «по-дружески, конечно» suga: «ты ходила в бар?» reyon: «да, но видимо выпить стоило больше, друга-то у меня нет»       Юнги фыркает, прикрывает глаза и делает вдох, мысленно признавая, что провокаторша из Джэрён хоть куда. suga: «помочь?» reyon: «а разве это в твоих силах?» reyon: «в смысле границах дружбы?» suga: «помощь — входит в границы нашей дружбы». reyon: «тогда помоги мне, сонбэ».       И Юнги помогает в свойственной только ему манере — отправляет ей геолокацию ближайшего к её дому бара. Возможно, именно в нём она не так давно доводила себя до кондиции «пьяна от алкоголя, а хочу быть пьяной ещё сильнее, но от человека», возможно, даже от конкретного человека. Юнги старается не думать об этом, потому что тогда в голову полезут картинки тёплой, размягчённой Джэрён под ним. suga: «там сегодня две порции виски по цене одной, как раз чтобы догнаться до нужной кондиции и перестать страдать».       Он улыбается довольно и откладывает телефон, возвращаясь к работе. Пожалуй сегодня он снова поставит галочку в ежедневнике напротив «поставить на место Шин Джэрён».       — Да ёб твою мать! — матерится Джэрён, кидая мобильник в другой конец кровати и откидываясь на спину, вопит что есть мочи в подушку от чужого хладнокровия.       Два — ноль в его пользу.       Только Джэрён не знает, не видит, а, если совсем честно, то попросту не готова увидеть, что счёт там давно в её пользу, просто Юнги всухую проигрывать не готов из принципа.

***

      Настроение у Джэрён — хуже не придумаешь.       Она тенью бродит по квартире с половником в руке и цепляет все острые углы, не придавая этому какого-либо значения. Её маршрут до безобразия прост: расстеленный диван перед телевизором — один раз чертыхнуться на скептический взгляд исподлобья от Хваён, сидящей в кресле; кастрюля на кухонной плите — помешать рагу дважды, глянуть на безмолвно лежащий на столе телефон — Юнги молчит уже вторые сутки, Чонгук молчит три недели и два дня; узкое и высокое окно с видом на переулок — прикусить кончик половника, обернуться на Хваён и опять чертыхнуться. Повторять цикл n-итераций до результативной черты.       — Я сдаюсь, — всплёскивает руками Джэрён, пробуя кипящее в кастрюльке варево. — Пересолила.       — А я уж было решила, ты одумалась, — вздыхает Хваён, перелистывая журнал. Она откладывает глянцевое чтиво и утыкается подбородком в колено, с любопытством разглядывая подругу:       — Вот скажи честно, что тебе мешает сдаться Юнги? Очевидно, что ты его хочешь и он тебя тоже, и вообще у вас там всё так идеально было с твоих слов. В чем, блять, опять проблема?       — В Чонгуке? — Джэрён мастерит на лице гримасу «это же так очевидно» и разве что глаза не закатывает для пущей выразительности.       — О, первый раз за три недели слышу это имя.       Джэрён замирает как есть. А ведь и правда, она о Чонгуке всё это время думает только, чтобы вечером с чистой совестью поставить в ежедневнике галочку напротив «страдать по своей безнадежной любви». Мысли о лучшем друге всё ещё причиняют ей боль, но уже не ту пульсирующую и острую, как рана, что не успевает затянуться и всё время гноится, заставляя нервные окончания гудеть. Теперь эта боль тупая, позволяющая дышать чуть глубже обычного, привычного.       А Хваён, что вечно зрит в самый корень, хватается за чужую растерянность в глазах и продолжает раскручивать марлю бинта, срывая слой за слоем и обнажая поостывшую корку раны.       — Рано или поздно это случилось бы, ты и сама знаешь, — произносит Хваён. — Это нормально: разлюбить человека — не преступление против себя, это ход времени.       — Я не разлюбила! — наконец оживает Джэрён, заводя привычную шарманку. — Нельзя взять и разлюбить человека, которого ты любишь почти пять лет, за три недели.       — Может, нужно четыре с половиной, чтоб неделя за каждый год страданий? — усмехается Хваён. — А если серьезно, раз не разлюбила, то готова признаться ему? Ты уже готова принять любой его ответ, потому что, как минимум, за эти три недели мы все поняли — жизнь без Чон Чонгука не остановится и не закончится, правда ведь?       И вот здесь Джэрён не хочется, но приходится соглашаться.       — Окей, — кивает она, выключая плиту и выливая содержимое кастрюли в унитаз. — Я ему скажу обо всём.       И это оказывается почти неподъёмной задачей, потому что неделя начинается с обновленного расписания у Намджуна, где каждый день с утра и до вечера в плане только одно: записи. Очень много записей. Оказывается, что её сонбэ курирует сразу три альбома, плюс два сольных проекта и ещё в четырёх камбэках он числится соавтором. Джэрён забывает обо всём, кроме работы. Из головы вылетает не то, чтобы Чонгук, оттуда выметает даже необходимость поесть, ибо тратить драгоценное время на пищу — непозволительная роскошь.       А Намджун только и рад такой исполнительности своей помощницы, гоняя её и в хвост, и в гриву. Он сваливает на неё всю мелочевку и приятно удивляется, как ловко та жонглирует его расписанием: ни один айдол не ломится к нему в студию с воплями «какого хера, сейчас моё время?!», хотя обычно это происходит несколько раз в минуту. Джэрён справляется везде, куда он её отправляет, и даже успевает отпускать дельные комментарии по поводу музыки. Чего не видит Намджун, так это того, как она столбенеет, когда они в субботу оказываются в просторной студии компании, где, кроме них, новая мужская группа и нахмурившийся Юнги.       — Джэрён-а! — восклицает Чонгук, когда девушка показывается в дверях вместе с Намджуном. Он по-щенячьи радостно улыбается и машет ей рукой, привлекая к себе внимание всех находящихся людей в студии. А Джэрён, алея щеками, утыкается в планшет и судорожно проверяет расписание.       — Но, сонбэ, у меня тут женская группа стоит, — растерянно смотрит на своего начальника Джэрён, наивно надеясь, что они всего лишь перепутали студию или этаж, или время, или день, или хоть что-нибудь ещё, только бы не работать с Чонгуком.       — Забыл предупредить, — смутившись, Намджун ерошит волосы на затылке. — Они поменялись, и девчонки будут записываться во вторник.       Не перепутали.       — У тебя такое забитое расписание, Намджун-а, — усмехается зло Юнги, разглядывая при этом девушку, которая разве что носом не клюет планшет, опуская голову всё ниже и ниже. — Давайте уже записываться, у кое-кого тут тоже плотный график.       Намджун на это только фырчит, но всё же садится рядом с другом, пока Джэрён привычно плетётся на диван, потому что дословно: «ещё рано за стол для взрослых». Но мгновенно тормозит, когда знакомый до хруста в суставах, хриплый голос Юнги окликает её:       — Куда пошла? Садись рядом.       Джэрён оборачивается и смотрит на него непонимающе, выдыхая губами беззвучное «я?».       — Не тупи, лучшая на курсе. Мы взяли твой трек за основу.       Взгляд её начинает активно метаться по кривой траектории: Юнги, пол, журнальный столик, Чонгук и обратно. А сама она застывает в нерешительности, пока буквально все, от мемберов чонгуковой группы до одинокого кактуса в углу студии, пялятся на неё с любопытством.       — Я неделю назад принес трек сонбэнимам, — хвалится довольный Чонгук, глотая от волнения окончания слов. — Я же обещал, что буду дебютировать с твоей музыкой.       Только Джэрён не слышит его, она медленно идёт на дно, погружаясь в бездну давно истрёпанных чувств к лучшему другу. На ватных ногах и святом духе плетётся к стулу, плюхаясь в него и подкатывается ближе к пульту, надевая наушники. Запись проходит мимо неё: она смотрит, но не видит, как за стеклом у микрофона сменяются лица; слышит, но не слушает замечания Юнги и Намджуна. Когда всё заканчивается, она поднимается со своего места и, бросив «мне нужно отойти, извините», уходит, позволяя себе только на лестничной площадке с шумным выдохом опуститься на корточки. Вместо горчащих на языке слёз из Джэрён рвутся наружу хрипы вперемешку с болезненными стонами. Она жмурится до неоновых пятен под веками и всё давит из себя слёзы, но те упрямо не желают показываться.       Отболело.       Чужое неосторожное и регулярное пренебрежение её дружбой, чувствами, иногда и вещами, наконец-то, отпускает. Мазутные пятна обид, которые она всё это время душила оправданиями Чонгука в собственных глазах, стираются и на их месте показывается благодарность. Да, он никогда не был и не будет гипер-чувствительным в отношении других людей, предпочитая закрывать глаза на острые углы своего характера и забывать о плохом через три секунды, но всё же он умеет быть верным собственным обещаниям.       Сидя на лестничной клетке, Джэрён занимается привычным ей делом — находит всё самое тёмное в характере Чонгука и обращает это в плюсы, наматывая недавно сорванные Хваён бинты обратно на свою рану.       Спустя минут пятнадцать она возвращается обратно в студию, собираясь извиниться перед Намджуном, но застывает на месте, улавливая два знакомых голоса:       —… Хён, я тебя уважаю, как человека, друга и продюсера, но Джэрён не трогай!       — А то что? — в хриплом голосе Юнги отчётливо читается злая насмешка.       — Мне придется тебя избить.       — Жду с нетерпением, — фыркает продюсер. — Послушай, Чонгук-и, Джэрён взрослая девочка и вполне может сама решить, с кем ей быть, а с кем нет.       — Ты не понимаешь, она ещё ни разу не была в серьёзных отношениях, и если ты просто попользуешься ею, как остальные, то будет только хуже, вы ведь вместе работаете. Сам подумай, да и слухи поползут, тебе оно надо?       Джэрён виновато прикусывает губу, упираясь лопатками в стену, и добавляет к чертам чонгукового характера наивность. И это неожиданно злит её, неужели она настолько бестолковая в чужих глазах?       — Это даже смешно, — хмыкает Юнги. — Кто виноват в том, что у неё не было серьезных отношений, Чонгук-а?       — О чём ты? — в голосе Чонгука слышится нечто новое, ломкое, откровенное и даже трусливое. Так говорят люди, которые всё давно знают, но предпочитают делать вид, что нет.       — А сам ты не знаешь, да? — Юнги тоже это чувствует и едко давит в больную точку. — Ты как собака на сене: ни себе, ни людям. Стоит ей посмотреть в сторону, как ты тут же обратно тянешь к себе. Если она тебе нравится, то не будь идиотом — скажи ей ртом об этом.       — Ты ничего не понимаешь, хён. Мы с Джэрён дружим с первого курса и ничего больше.       А вот теперь слёзы кусают сетчатку глаз, больно щиплют её, раздражая слизистую.       — Но я тебе не про это, — продолжает Чонгук. — Я про то, что ты можешь ей навредить в том числе профессионально, что о ней будут говорить?       — И что они могут сказать? Она своими силами сюда попала, я ей не помогал. И я не айдол, чтобы мою личную жизнь изучали под микроскопом. Поверь, если я заведу реальные отношения с Джэрён или с кем-то ещё, то не собираюсь прятаться по углам, я честно обо всем расскажу и приму последствия, если они вообще будут. Потому что повторюсь: я всего лишь продюсер.       — Мне это не нравится, — напирает Чонгук.       — А меня это мало интересует, ты всего лишь мой тонсэн. У меня расписание, поэтому поспеши догнать свою группу.       И Джэрён словно просыпается ото сна, дёргается обратно в сторону лестницы, прячась на площадке. Прислушивается к звукам шагов в коридоре, к хлопающей двери студии, когда из неё выходит последний человек, и только после этого позволяет себе сползти по стенке и, наконец-то, разрыдаться.

***

      Джэрён открывает дверь, Юнги открывает рот, и она снова слышит: «смотрю, у тебя проблемы».       Может быть, это просто день такой. Или неделя. Или месяц. Или квартал. Может быть, это просто написано у неё на лице: горячая линия для не случившихся рыцарей, all 0-800-FUCK-YOURSELF, чтобы самоутвердиться за счёт миленькой «дамы в беде» с влажными глазами — и, кстати, она уже вышла из того возраста, когда это выглядит извращением. Есть стандартный пакет, есть прайс-лист дополнительных услуг, включая кастомизацию: как известно, иногда, чтобы героически разрешить ситуацию, её сперва нужно создать.       Юнги воспользовался предложением кастома или всё, что она вчера услышала в студии — случайное стечение обстоятельств?       — Нет, — мотает головой Джэрён, перебирая бумажки в студии у Намджуна поздним вечером.       — Не хочешь поужинать где-нибудь? — Юнги смотрит немного хмуро, но цепко. — В смысле, рассказать за едой, что у тебя случилось. Я точно не знаю, как это делается в рамках дружбы между мужчиной и женщиной, но Гугл сказал, что ужин — это хороший вариант.       Джэрён против воли выпускает смешок и все-таки кивает согласно на чужое предложение, позволяя увести себя подальше от работы и Чонгука в зале для практик двумя этажами ниже.       Юнги приводит её в небольшой ресторан с корейской кухней и приятной музыкой, не напирает с разговором во время еды, но внимательно следит за тем, чтобы она ела, а не создавала видимость. Где-то между сунду-чиге и чапчхе Джэрён ловит себя на мысли, что ей с Юнги не просто комфортно, с ним — тотально спокойно. Внутри всё резко прекращает гудеть от напряжения, лишние мысли покидают неуемную голову, а желание свернуть себе шею больше не пульсирует в висках, и она расслабленно откидывается на спинку стула, жмурясь на манер довольной кошки.       Юнги едва заметно улыбается, про себя отмечая, что Джэрён, наконец, расслабилась, а щеки зарумянились цветом здоровья, а не «вот-вот отброшу коньки». Он всю неделю терпеливо со стороны наблюдал, как та умело справляется с работой и вместе с тем проваливается в остальном. Она теряет всякое чувство баланса, устремляясь на космической скорости в одну единственную точку, и проседает во всех остальных. Например, перестает спать адекватное количество времени, забывает поесть, а иногда и банально умыться. Он помнит, как тихо и совершенно бессовестно смеялся над ней в среду, когда увидел, что та накрасила только один глаз, забыв про второй.       Юнги в Джэрён видит себя семь лет назад. Он вот также жил работой, а потом оказался на больничной койке с переутомлением и гастритом. Может быть, поэтому он невольно накрывает один за другим острые углы, чтобы та не поранилась. Может быть, у неё просто на лице написано «нуждаюсь в спасении». Юнги точно не знает, но и прекратить совсем несвойственное ему поведение тоже не может, а если говорить совсем честно, то и не хочет.       — И в чем же проблема? — почувствовав, что она достаточно расслабилась, Юнги задает самый главный вопрос.       — На это границы нашей дружбы не распространяются, — насмешливо парирует Джэрён, отпивая кофе из стакана.       Юнги думает секунд десять, мысленно решая собственную головоломку, где на одной грани собственные чувства и желания, а на другой чужая потребность в крепком плече.       — Валяй, — сдаётся он. — У тебя есть полчаса моей безграничной дружбы. Воспользуйся с умом.       Джэрён неловко, но очаровательно приоткрывает губы в удивлённом «омо», а стакан так и замирает у её лица. Она отмирает, отставляя посуду на стол, и делает вдох, прежде чем выпалить:       — Я слышала ваш разговор с Чонгуком в студии.       Удивление сковывает его горло на мгновение, но и его оказывается достаточно, чтобы Джэрён заметила, закупорила в сознании и после обработала, как новую информацию.       — Не тормози, сонбэним, у меня полчаса, — ехидно подначивает его.       — Просто пытаюсь понять, как это всё связано, — с непоколебимым спокойствием выталкивает слово за словом Юнги, пожимая плечами. — Ну услышала, а дальше что?       — И правда, — задумчиво выдыхает Джэрён, ковыряя рельефный бок стакана с кофе. — Просто, знаешь, это всё было так кстати и некстати одновременно. Почему он отнес мою музыку вам с Намджуном, хоть мы и не разговаривали до той встречи в студии? Почему ты её взял? Почему он так с тобой разговаривал? И почему именно сейчас, когда я решилась признаться ему в своих чувствах?       — Как много «почему», — присвистывает Юнги, складывая пальцы в замок под подбородком. — Во-первых, я взял твою музыку, потому что она была классной и подходящей для первого камбэка их группы, нам оставалось только отредактировать её и наложить на слова. Во-вторых, Чонгук разговаривал так со мной, потому что метил свою территорию. Ему очевидно не нравится, что есть кто-то в твоей жизни, кто может не просто предложить или пообещать, а дать конкретно больше, чем может он сам. Я не уверен, я просто делаю выводы из того, что вижу, а вижу я не так уж и много — ты ему, может, и нравишься, но он не готов пожертвовать своей мечтой ради отношений с тобой. При этом он не конченный идиот и не готов заставлять тебя ждать, когда крепко встанет на ноги и сможет легко объявить о своих отношениях. Все эти игры в прятки, встречи тайком, комментарии нетизенов — это только кажется романтичным и лёгким, но это ломает людей получше всяких неустоек в контракте. Проблема тут скорее в том, что он слишком вспыльчив по характеру, чтобы вот так просто взять и смириться с тем, что не может получить всё и сразу.       — Ты не понимаешь…       — Да-да, вы просто друзья, — кивает Юнги, обрывая её на полуслове. — Я это слышал, но видел я другое. Просто делюсь мнением, так ведь делают друзья.       — Но ты не прав, — продолжает Джэрён. — Ты не прав буквально во всём: я не нравлюсь Чонгуку.       — А ты услышала только это?       — Нет, — и она опускает смущённый взгляд в содержимое кружки.       — Расслабься, — тон Юнги смягчается. — Меня это не задевает, просто забавно и показательно.       — Всё равно я уверена, что ты не прав, — дует досадливо губы Джэрён, сопротивляясь напору логики и собственному нутру, которое почему-то внезапно согласно с чужими словами.       — Хорошо, — сдается тот, откидываясь на стул. — Что-то ещё тебя беспокоит?       Джэрён прикусывает губу, задумчиво оглядывая орнамент на скатерти, она взвешивает все «за» и «против», чтобы вот прямо тут сдаться и попросить его о помощи, потому что он прав. Её действительно кое-что очень сильно беспокоит — зудящая кожа, требующая грубых ласк, например.       — Не тормози, лучшая на курсе, — хриплый голос привычно подталкивает в нужном направлении, цепко улавливая чужое сомнение. — У тебя есть ещё пятнадцать минут безграничной дружбы, даже просить ни о чем не надо.       — Я не могу отвлечься, — честно признаётся Джэрён, краснея щеками. — Голова постоянно гудит от мыслей, несмотря на плотный рабочий график, и это выматывает ужасно. Я не могу сконцентрироваться.       — Хорошо, — кивает тот, ухмыляясь той самой опасной, кусаче-лукавой улыбкой, когда кверху задирается лишь один краешек губ, а у собеседника задирается всё нутро разом. Воздух между ними за секунду становится раскалённым до той степени, что любой вдох грозит ожогом легких четвёртой степени. Джэрён перестает улавливать происходящее вокруг, медленно падая в тёмный взгляд карих глаз напротив, и потому совсем не слышит, как ложка падает под их столик. Только вязкий, уверенный, хриплый голос заставляет вынырнуть на поверхность:       — Опустись под стол и подними.       В глотке мгновенно пересыхает от волнения, мурашки до приятного больно топают вдоль хребта, заставляя подчиняться. Она неловко оглядывается, с облегчением отмечая, что ресторан почти пустой и они в таком углу, где даже официантам нужно постараться, чтобы увидеть их. Джэрён опускается, задирает скатерть и ныряет под стол, пальцами нащупывая ложку, как в тот же миг чужая рука больно прихватывает растрёпанные волосы и тянет за них. Она упирается виском в обтянутое чёрной джинсой колено Юнги и перестает дышать окончательно, когда тот ведёт пальцами по её лицу, пальпируя скулы и скатываясь всё ниже к губам. Он указательным оттягивает нижнюю губу вниз и произносит твердым голосом:       — Возьми два пальца в рот.       И Джэрён послушно обхватывает их губами, чувствуя, как от внезапного удовольствия веки сами собой прикрываются. Она втягивает щеки, двигая головой в собственном темпе, чтобы успевать проводить языком вдоль каждой узловатой фаланги, задевать подушечки пальцев и с характерным чмоком выпускать их. Её накрывает возбуждением и иррациональным экстазом от чувства собственной принадлежности, и она понимает вдруг — вот оно, то самое недостающее ей и хаосу, заточенному внутри неё.       Ей нужен тот, кто способен забрать у неё весь контроль и эмоции, подчинить их себе и выдавать порционно, по мере необходимости. Юнги единственный, кто за пять секунд способен поставить её на колени, не притронувшись и пальцем к ней. Ему достаточно голоса, чтобы напомнить: она принадлежит ему ровно в тот момент, когда он этого захочет. Все эти игры в «тяни-толкай» и «заставь меня умолять» это просто ширма, демонстрация и воспитательный момент, не более.       Джэрён свой урок усваивает на отлично.       Юнги не видит, но чувствует и слышит достаточно хорошо, чтобы в грудине начало жечь, а под языком собралась слюна от желания вынуть пальцы, ухватиться за девичьи волосы, наплевав на приличия, и все-таки насадить её ртом на член. Он даже не хочет представлять, что у неё за взгляд сейчас там и как сильно она дрожит от стыда и чувства подчинения.       — Встань, — хрип вожделения рвёт голосовые связки. — Иди в туалет, и не вздумай себя трогать, пока я не приду.       — Слушаюсь, сонбэним, — она отряхивает джинсы на ходу, быстро передвигаясь в заданном направлении и пряча красное лицо в волосах.       Юнги терпеливо отсчитывает минуту, уговаривая себя не поддаваться желаниям, не идти дальше разумного, потому что прекрасно знает — остановиться точно не получится. И, запирая дверь туалета, он всё ещё себя уговаривает, но с сожалением отмечает, что уже поздно пить боржоми, когда почка отвалилась. Его почка приказала долго жить ещё в тот момент, когда она послушно опустилась на колени, мать его, в ресторане, и взяла пальцы в рот.       Теперь она стоит перед ним, опустив голову, и в этом жесте столько смирения, столько покорности, столько принятия, что Юнги приходится через силу втянуть носом воздух и не выдать себя. Он впивается в её губы неаккуратно, жадно, рвано, и чувствует, как та стонет в поцелуй, размягчаясь в его руках. Джэрён запускает пальцы в волосы, ведет вдоль колючего ежика на затылке вверх, перебирая мягкие тёмные пряди и снова стонет, когда Юнги с силой обхватывает талию и прижимает к себе, заставляя почувствовать его возбуждение. Он ловко разворачивает её к себе спиной, вдавливая в каменную столешницу с раковиной, и больно кусает шею, ведя пальцами вдоль кромки джинс. Уши забивает тяжелым шепотом:       — У нас десять минут, поэтому ты должна постараться и кончить. И не смей закрывать глаза, смотри в зеркало. Я хочу, чтобы ты видела и запоминала, как я трахаю тебя пальцами, просто потому, что я захотел сегодня именно так. Поняла?       — Да, сонбэним.       А у самой внутри всё ходуном ходит, колени подгибаются от желания упасть на них и просить, умолять о большем, но она тогда не смела ослушаться, а сегодня и подавно заставить себя не может. Поддаётся его рукам легко и безапелляционно, нагибаясь и упираясь локтями в столешницу.       Юнги расстегивает молнию её джинс, вклинивается пальцами в тесное пространство, и с нескрываемым восторгом отмечает, что Джэрён, мать её за ногу, уже влажная. Ощущение власти пьянит и сводит челюсти, заставляя скрипнуть ими. Он ласкает её клитор, заставляя тихо скулить, прогибаться в пояснице и жаться теснее к его бёдрам, в поисках близости. Аккуратно за шлейки приспускает джинсы и, наконец, входит в неё сразу двумя пальцами, начиная толкаться достаточно резко, чтобы Джэрён застонала. Он позволяет себе услышать её первый сладкий крик удовольствия, прежде чем накрыть её рот ладонью, и начать двигать пальцами в ней быстрее.       Он видит, как она сама насаживается в одном с ним ритме, чувствует, как кусает его ладонь, мажа языком по линиям, и распадается на куски, когда поднимает взгляд к зеркалу.       Шин Джэрён — ебучее совершенство от мира похоти.       Глаза блестят, на висках бисерины пота, она прогибается в спине и сама двигается на его пальцах ближе к разрядке, не замечая того, как развязно хлюпает между её ног, как достаточно больно бьются чужие костяшки между бёдер.       — Не смей стонать, — предупреждает Юнги, а когда получает кивок в ответ, убирает руку с её лица. Он поддевает небольшое полотенце из стопки и запихивает ей в рот на манер кляпа.       Освободившейся рукой задирает кофту, обнажая её тело. Пальцы цепляют чашку бюстгальтера вниз, жадно мнут грудь и щипают сосок, пока сам Юнги ведёт языком и покусывает позвонки, нанизанные на её хребет. А Джэрён всё стонет, распадаясь в его руках до такой степени, что у глаз собираются слёзы, а её саму прогибает в первых волнах оргазма. И Юнги, который помнит до каждой секунды, буквально на ощупь, её тело и оргазмы, наматывает волосы на свободную руку и тянет на себя, продолжая входить пальцами. Целует шею, оставляет следы и вылизывает их, чтобы у самого края хрипло прошептать.       — Смотри внимательно и запоминай — так кончают очень плохие девочки: унизительно быстро, пошло и мокро. А ты, Джэрён-а, очень плохая девочка, не умеющая просить.       И она послушно кончает, запоминая себя такой, как и описывает Юнги: с задранной кофтой и лифчиком, раскрасневшейся кожей вокруг соска, с приспущенными джинсами, с потом на висках и с довольным, оттого что и кто конкретно с ней делает, взглядом. Она не чувствует ужаса или унижения, но чувствует острые, на грани удовольствия, восторг и возбуждение.       И Юнги это отчетливо видит, читает в том, как она стонет и замирает в его руках, ловя свой оргазм.       И Юнги это окончательно добивает.

***

      Во вторник пятой недели игры в молчанку с Чонгуком, Джэрён находит себя в большом зале для лекций по истории музыки, куда загнали сразу три курса: вокальный, композиторский и танцевальный. Парта перед ней та самая, которую она всегда занимала с Чонгуком на совместных занятиях. Она выглядит, как объект современного искусства или иллюстрация к динамике зависимого поведения. Смешная карикатура на их взаимоотношения — сплошь исчерченная словами Джэрён и смешными смайликами Чонгука.       Их парта — серая зона продуктивного общения с глянцевой эмалью поверх дощатой крышки с отблеском застарелой истерии чувств. Стрелки, треугольники, буквы.       Свежее послание, выведенное чужой рукой, приходится читать и перечитывать, пока кислород полностью не исчезает из лёгких: «во дворе универа после собрания». Она трогает надпись, как будто так сможет постичь исходный смысл всего. Гладит пальцем, обводит контур, задумчиво выскабливает краску ногтем. Палец красится синим шариковым цветом: если вытереть его о парту, останется полупрозрачная полоса — отпечаток пальца на месте преступления, как сигнальный знак «сообщение услышано».       Но ей этого не хочется.       Внутри грудины собирается только раздражение, невозможность и закостенелая привязанность. Она точно знает, что сказать, но говорить не хочет, оттягивая момент, чтобы протянуть ещё немного на своей привычке. Поэтому накрывает парту, с фигурно выведенной надписью, ежедневником и записывает всё, что им сообщает секретарь студенческого совета. Джэрён старательно забивает голову сроками промежуточной сдачи дипломных проектов, отчётных концертов, экзаменов, оценочных табелей с места стажировки и упорно игнорирует сверлящий взгляд с задних рядов. Она думает об учёбе и о том, чтобы заскочить за кофе перед работой, и не думает о Чонгуке, преодолевая лестничный пролет после собрания, когда чувствует чужую руку на своём локте.       Резкое движение, дёрганый разворот.       Чонгук обходит её и идет дальше. Приглашение горит на локте, его хочется расчесать, содрать, чтобы оно перестало пульсировать вместе с сердцем. Джэрён медлит, застыв на месте, и первый раз за почти пять лет не идёт следом за Чонгуком, повернув на первом этаже в другую от него сторону.       — Ну ни-хуя-се поворот, — выдыхает тихо, но насмешливо Хваён, идущая всё это время рядом. — Ты и не пошла за Чонгуком? Надо проверить всех слонов в зоопарке, глядишь, вымерли уже.       К горлу Джэрён подкатывает волнительная тошнота, нутро скручивает новым и неопознанным, щекочущим чувством свободы. Она смогла сломать заученную назубок цепочку действий, вырвалась из цикла и теперь готова сделать вдох. Но так ли уж готова, если воздух застревает на полпути?       — Что опять не так? — осторожно спрашивает Хваён, боясь спугнуть и развернуть подругу обратно к болоту.       — Я пытаюсь кое-что понять, — задумчиво жуёт губу Джэрён. — Я не пошла за ним, потому что просто ещё не готова с ним поговорить или из-за Юнги?       — А что с Юнги? — непонимающе хлопает ресницами подруга. — Я что-то пропустила?       — Я не уверена, но, кажется, он мне нравится, и хуже всего то, что я не понимаю: он реально нравится мне или я просто заменяю одну болезненную любовь на другую?       — Гос-с-с-поди, — закатывает глаза Хваён, подхватывая её под локоть, и тащит на выход. — Ну почему ты родилась с таким богатым эмоциональным спектром, а не дурой? Не отвечай, вопрос риторический.       Всю дорогу до работы Хваён в присущей ей манере грубой ласки раскладывает Джэрён на детали, наводя её на путь истинный. Наказывает ей дистанцироваться от обеих угроз мужского пола по максимуму и не отсвечивать лишний раз на их горизонте, пока в голове не сформулируются чёткие ответы на поставленные ранее вопросы. И Джэрён приходится с ней согласиться, хотя бы потому, что против логики переть достаточно сложно. Но план держаться от Юнги с Чонгуком подальше проваливается в тот же день, когда Юнги вечером заходит в студию к Намджуну.       — Где Наму? — спрашивает Юнги и хмурится, когда замечает, как шарахнулась назад Джэрён.       — Он ушёл сегодня пораньше, сонбэним, чтобы выспаться. Завтра две девичьих группы, а вы сами знаете, как он ненавидит их пищание чуть-что.       — Ну да, — хмыкает Юнги и делает шаг в её сторону, с интересом наблюдая, как она делает шаг от него. — Снова формальная речь? С чего бы это, Джэрён-а?       И она едва ли не выпаливает ему честно, что с происшествия в туалете подсознательно стремится быть для него только хорошей девочкой, но вместо этого неловко жмет плечами и выдавливает из себя тихое «просто».       — Говори яснее, лучшая на курсе, — требовательный тон Юнги заставляет напрячься, вытянуться струной и заглянуть ему в глаза. Увиденное на дне зрачков говорит ей о том, что лучше сейчас послушаться, не вставать на дыбы, потому что проще будет объяснить Хваён свой провал с дистанцированием, чем столкнуться с последствиями этого тягучего и много-чего-плохого-обещающего взгляда.       — Больше не хочу быть плохой девочкой, — язык выскабливает каждое слово по буквам, заставляя кончики ушей смущенно алеть.       — О, — выдыхает, улыбаясь Юнги. — Так тебе не понравилось?       — Понравилось, — как на духу признаётся Джэрён, — но больше мне нравится быть хорошей девочкой.       — Блять, — он тянет носом воздух, чтобы просто не сорваться, не сжать пальцами шею и не сломать её, пока будет объяснять ей на пальцах, насколько она в действительности одновременно хорошая и плохая девочка. — Будь аккуратна со словами, лучшая на курсе, а не то мне придётся что-то с этим сделать.       Вот он, идеальный момент, чтобы развернуться или развернуть его, свести ситуацию до стандартного происшествия, когда один продюсер зашел в студию к другому, перекинулся парой фраз с его помощницей и вышел, но нет. У Джэрён по жизни всё очень плохо с идеальными моментами, поэтому она делает шаг вперёд и едва заметно улыбается.       — И что вы сделаете, сонбэним? — голос у неё такой вкрадчивый, такой сладкий, такой просящий по жопе, что Юнги не замечает, как кладет свою руку ей на затылок, царапая ногтем кожу под челюстью.       — Накажу.       — В границы нашей с вами дружбы это не входит, — парирует Джэрён, а сама едва держится, чтобы не коснуться всерьёз его губ первый раз и самостоятельно.       — Полагаю, наши границы здорово размылись в туалете ресторана. Тебе так не кажется? — Юнги словно чувствует её желание, наклоняясь всё ближе к её лицу.       — Кажется, — кивает Джэрён, обхватывая чужое запястье и находя пальцами учащенное сердцебиение. Кожа Юнги приятная и холодная на ощупь, и она здорово отрезвляет девушку, заставляя потянуть запястье вниз от своего затылка. — А ещё я дала обещание кое-кому держаться от вас подальше, пока не закрою важные для себя вопросы.       Юнги хмыкает, смотрит внимательно на чужие пальцы, обвившие его запястья, и не чувствует привычного раздражения от соприкосновения. Он довольно кивает своим ощущениям и делает шаг назад.       — Хорошо, Джэрён-а, я как раз уезжаю на три дня в Японию, так что будь хорошей девочкой и реши за это время все свои вопросы и один мой.       — Какой у вас вопрос, сонбэним? — она с трудом пропихивает комок вниз по глотке и к пищеводу, не желая сейчас разбираться с тем откуда он, вообще, у неё взялся: от того, что человек, не терпящий касаний к себе, упрямо не сбрасывает её руку или от страха услышать его вопрос.       — Ты сможешь меня полюбить или так и не рискнешь зайти дальше хорошей девочки?