Панацея

Суровый Гранд Лайн неожиданно радовал приятной теплой погодой и почти полным штилем. Штурман Пиратов Красного Галстука в своей манере шутил, что, мол, океанские боги в кои-то веки сжалились над пиратами и решили хоть один день не швырять корабли между волнами. Этим охотно пользовалась вся остальная команда, вывалившись вечером на палубу. Многие играли в карты, кто-то из них выпивал, иные играли на видавшей виды гитаре с парой порванных струн, а другие просто разговаривали или о чем-то спорили. Капитан по обыкновению сидела на фальшборте и курила. Рядом расположился канонир Венни, молчаливый и тихий. Его присутствие — чаще всего такое же безмолвное — не всегда ощущалось, словно Венни и не хотел, чтобы кто-то его замечал. Лишь изредка он начинал разговор с некоторыми членами команды, в число которых входила и Илия. Она перевела взор на накама: его тощие руки в черных перчатках придерживали стоящую между колен базуку, — диковинное для бывшего наемника и нынешнего пирата оружие — а из-за съехавших темных очков были видны прикрытые глаза. Слабые дуновения ветра периодически несли в сторону Венни едкий сигаретный дым, однако он не обращал на это совершенно никакого внимания. Илия поболтала бы с ним, но раз уж он сам молчал и вроде как отдыхал, то предпочла не трогать, вместо этого погружаясь в свои мысли. Где-то вдалеке мелькало крошечное светлое пятно — свет от корабля. Может, военного, может, рыбацкого или торгового, а может, такого же пиратского. Принадлежащего команде Пиратов Крокодайла, например. Они отплыли с очередного острова друг за другом с разницей в пару часов, и вполне возможно, что легкое и компактное судно Илии действительно приблизилось к чужому массивному фрегату. Она неосознанно улыбнулась всплывшему в памяти образу своего мужчины, прокручивая в голове события проведенных вместе с ним нескольких дней. После предшествующей им почти что двухнедельной разлуки Илия была рада банально видеть Крокодайла, не говоря уже о том, чтобы быть рядом, куда-то ходить. А этот остров с необычной даже по меркам Гранд Лайна флорой, которая пришлась женщине по душе, предоставлял обширные возможности для проведения досуга: многочисленные парки, скверы, оранжереи, сады, а также вполне привычные рестораны с магазинами да лавками и театр. В последнем они были на двух постановках, оба раза до чертиков перепугав охранявших порядок дозорных, и Илия отлично запомнила, как в один из этих вечеров Крокодайл подарил ей красивую, изящную серебряную — под кольцо — подвеску с россыпью переливающихся бриллиантов. Стоила та явно не один десяток тысяч белли, и Илии было совершенно непривычно подобное не только из-за того, что она давно не состояла в отношениях, но и потому что Кристофер не делал ей таких подарков в силу ограниченности семейного бюджета. Введенная в смятение этим вниманием, она пробормотала что-то вроде «зачем», в следующую секунду оказываясь прижатой к широкой груди Крокодайла. — Чтобы сделать тебе приятно. — Негромко проговорил он ей на ухо, в очередной раз заставив сердце трепетать подобно хрупким полупрозрачным крыльям бабочки. Илия не могла не замечать, что он и вправду старался для того, чтобы обрадовать ее и вызвать улыбку на лице: часто дарил что-то помимо ставших обязательными при их встречах цветов, говорил пусть и простые, но искренние и оттого важные для нее комплименты, постепенно сглаживая ее неуверенность насчет внешности, предлагал интересные варианты свиданий и, конечно, пытался быть настолько ласковым, насколько умел. А еще Илии казалось, будто такое отношение позволяло Крокодайлу ощущать себя гораздо лучше не только благодаря выражению своих нежных чувств к ней, но еще и самой способности это делать. Последняя отчасти давала ему шанс заслужить прощения. Не перед Илией, нет — он был ни в чем не виноват. Перед собой. Крокодайл словно верил, что проявляемая к любимой женщине доброта, которую он упорно вытравливал из сердца последние два десятка лет, могла помочь доказать самому себе, что он не настолько ужасен и еще может исправиться, помочь разрешить внутренний конфликт и хоть как-то притупить острые углы ранящих эмоций, недавно поселившихся в его душе: презрение, отвращение и едва ли не ненависть к самому себе за то, что он сделал в Арабасте и не только. Крокодайл доверил Илии эти тревоги в их прошлую встречу. Она помнила, как он жался к ней, хрипло, сбивчиво говорил, тихим голосом просил понимания; помнила, как успокаивала его словами, поцелуями и касаниями, молила не обращать раскаяние в непринятие себя, не стесняться просить ее поддержки, обещала, что всегда будет рядом. Вздохнув, Илия выбросила докуренную сигарету за борт. Венни, кажется, по-прежнему дремал, палуба гудела от бесконечных разговоров, звона бутылок и бренчания гитары, а в воздух постепенно вливалась ночная прохлада. Женщина плотнее запахнула плащ и окинула взглядом команду, — к счастью, никто не дрался и не скандалил — затем подумав, что гораздо лучше было бы, если бы ее сейчас грела не собственная одежда, а надежные, медленно становившиеся родными крепкие руки. Губы Илии не могли долго хранить терпкий от табака привкус поцелуев Крокодайла, тело не держало его обволакивающего жара, однако из памяти теперь уже никогда и ни за что не исчезнет то, как они признались друг другу теперь уже не просто в чувствах, а конкретном их проявлении — в любви. Они целовались в темном проулке рядом с портом, в котором стояли их корабли. Рано утром сначала Крокодайл, потом Илия собирались отплыть с острова. После похода в ресторан по поручению Иванкова это была их четвертая встреча, и расставаться оказалось сложнее, чем в прошлые три раза. Илия чувствовала, как привязывается, влюбляется все сильнее, и это хоть периодически по-прежнему пугало, однако в то же время окрыляло и придавало сил жить, которых так не хватало последние несколько лет. Тело полнилось легкостью — не только потому что Крокодайл держал Илию так, словно она ничего не весила, но и от обретенной любви, и в один момент внезапно возникшее желание выразить ее, помимо ласки, словами, потребовало своего скорейшего удовлетворения. В черноте сумерек, кое-как расплывающейся под светом луны и фонарей из порта, янтарные глаза Крокодайла слабо блестели. Он давно оставил за ненадобностью все попытки скрыть эмоции, позволяя Илии считывать их в своем взоре. Сейчас там плескалась грусть от грядущей разлуки. Крокодайл пока что толком не мог заставить себя сказать, насколько сильно ему не хватало Илии, как он скучал, но это было более чем ясно и без слов. И все же иногда они казались необходимыми. — Я люблю тебя, Крокодайл. — Негромко, ласково произнесла Илия. В груди невольно зашевелилось волнение, почти сразу же оказавшееся перекрытым ее бесконечной нежностью. Ладонь заскользила с шеи к щеке мужчины, коснувшись шрама. Его глаза резко расширились, словно он услышал нечто шокирующее, а не то, что было ясно им обоим. Илия с теплотой ощутила, как в такт ее собственному сердцу сильнее забилось и его. Она уже давно перестала надеяться, что когда-либо сможет сказать кому-то эти слова, однако за последние пару месяцев многие внутренние установки слетели, пусть и не исчезнув без остатка, зато перестав мешать жить не только разумом, но еще и эмоциями. — Я тоже тебя люблю. — Голос Крокодайла слегка дрогнул. Он обнял Илию еще крепче, будто боялся, что она пропадет или что ее у него отнимут, и поцеловал куда-то в висок. В последний раз, когда Илия слышала такое признание, всю радость от прекрасного чувства безжалостно глушил леденящий сковывающий страх очередного предательства, и как Илия, так и тот, кто ее полюбил, оказались только лишь ранены своей же любовью. Потому что Илия не смогла пересилить свои опасения и дать себе шанс открыться человеку, который, строго говоря, очень навряд ли причинил бы ей боль. Фабер — ее первый накама, ее друг — точно был бы верен ей, она знала это еще тогда, однако на тот момент не сумела вбить себе же в голову, чтобы не отвергать его и свои чувства. Сейчас же, казалось, то ли психика устала от собственных барьеров и принялась постепенно отказываться от них, то ли просто истрепалась настолько, что они рушились сами собой. И оттого беспокойства было намного меньше — в значительной степени ему на смену пришла эйфорическая радость, какую испытывают нормальные, ничем не травмированные люди, говоря о чувствах к любимым. Крокодайл не бросит — Илии хотелось в это верить. Он ведь сам знает, каково это, знает, что ее уже предавали, а значит, не допустит, чтобы ей вновь стало больно. Да, иногда паранойя давила на них обоих слишком жестко для того, чтобы они не метались между тем, чтобы сбежать от опасной, губительной любви и тем, чтобы остаться, но все-таки раз за разом проигрывала в схватке с этой самой любовью. — Люблю тебя… — Чувствуя касания сухих губ на своей коже, с теплотой, почти что в забвении повторила Илия. Рука Крокодайла сжала ее плечо чуть сильнее. — Ты очень дорог мне, я буду скучать… Нашептывая ему нежности, женщина в очередной раз смущала его, заставляла неловко прятать лицо в ее волосах и кривовато, но искренне улыбаться. Так же, как это сейчас делала она сама. — Непривычно видеть тебя в хорошем настроении. — Послышался слегка гнусавый голос Венни, отвлекая Илию от приятных воспоминаний. Поняв, что все время сидела с неосознанно появившейся улыбкой на лице, которая для окружающих выглядела как минимум странно, она предпочла перевести это в шутку. — Ты должен радоваться, Венни. Чем довольнее капитан, тем лучше живется команде, разве нет? — Лукаво усмехнулась Илия, поворачиваясь к канониру. Тот издал невнятный звук, — вроде как хмыкнул — встал с фальшборта и с хрустом в спине выпрямился. Илия почти счастливо вздохнула и пошла за ним к играющим в дурака накама.

***

Очередной шумный, многолюдный остров Нового Мира — очередная встреча с Крокодайлом. Несколько дней вместе, которым предшествовали и за которыми следовали как минимум полторы недели разлуки. Для обоих это было нелегко, однако другого варианта ни один из них пока что не видел, да и к тому же стоило все-таки получше сблизиться, привыкнуть друг к другу и уже потом что-то менять. На оставшиеся пару часов теплого вечера они сняли недорогой номер в местном отеле — разумеется, с балконом, поскольку Илия любила проводить на нем время, дыша свежим воздухом и наблюдая за тем, что происходило на улице. Она стояла, облокотившись о перила, и едва заметно улыбалась, пока ветер лениво играл с ее мягкими волосами. Крокодайл обнимал Илию и любовался не сколько живописным видом на город, сколько ею. Хрупкие пальцы лежали на его собственных, рассеянно поглаживая их и обводя золотые перстни. Илия в который раз казалась ему будто нереальной, вышедшей в этот грязный мир откуда-то из его фантазии, и дело было не только в ее полуестественной красоте. Крокодайл все еще не поверил до конца, что такая женщина в самом деле существует, что она любит его, что он заслуживает ее любви. И самое главное — что и он способен испытывать то же самое в ответ и делать ее счастливой. Он не мог не видеть того, как Илия будто бы оживает, пробуждается от летаргического сна, и ее потухший взор, который, хоть, наверное, теперь уже никогда не обретет прежнего огня, все же искрит светом любви и надежды. Крокодайл наклонился к ней, опускаясь подбородком на скрываемое белоснежной тканью рубашки плечо. Илия не имела привычки пользоваться духами, однако сегодня от нее все же пахло чем-то сладковатым, цветочным, и этот аромат совершенно точно ей подходил. Мужчина двинулся к тонкой шее, всегда притягивающей своим изяществом, чтобы еще раз вдохнуть приятный запах, и, не сумев сдержаться, поцеловал бледную кожу. Его резко захлестнула теплая волна чувств, каждый раз переворачивающих все внутри, он поднял Илию и сел вместе с ней на стоявший рядом резной стул, затем притягивая к себе и ощущая ее ответные объятия. Губы Крокодайла коснулись ее волос, лба, на несколько секунд встретились с ее губами и вновь оказались возле шеи, целуя уже жарче. Илия всегда была дьявольски красивая, манящая почище любого запретного плода, а сегодня еще и пахла по-особому невероятно, и Крокодайл даже не заметил, что оказался уже не в состоянии оторваться от ее кожи, что его ладонь скользнула непозволительно далеко, оглаживая женские бедра, что кровь начала словно закипать, постепенно устремляясь все ниже по телу. Илия, в свою очередь, не обратила внимания, как прижалась к нему слишком близко, не услышала собственного негромкого стона, когда он, скинув шубу, наконец подхватил ее на руки и понес в комнату, опуская на кровать. Очнулась она лишь тогда, когда чужие пальцы принялись торопливо развязывать ее галстук. Будто только в этот момент Илия осознала, к чему все идет, и тотчас оказалась скована жутким, остужающим пылкость чужих ласк страхом — все тем же, который периодически продолжал донимать ее. Страхом предательства. — Стой, подожди… — Прохрипела она в горячие губы Крокодайла, оторваться от которых требовал разум, но не тело. Он нехотя отстранился, не убирая, однако, ладони со струной напрягшегося тела, и взглянул Илии в глаза. Она желала его, он прекрасно это чувствовал, но раз остановила, значит, ей все же что-то мешало, и в начавшем плавиться разуме неохотно зашевелилось осознание того, что именно. — Что такое? — Как можно мягче спросил Крокодайл и поцеловал Илию в щеку. Она привстала, садясь на кровати и опираясь на руки. Ее остекленевшие глаза смотрели куда-то сквозь него, пронзали остротой своего искреннего испуга, и в голове мужчины появилась толком не оформленная словами не то что мысль, а скорее намерение: постараться сделать так, чтобы как минимум рядом с ним Илия не ощущала ничего подобного. — Я боюсь, понимаешь?.. — Едва слышно проговорила она, прежде чем Крокодайл сумел подобрать хоть сколько-нибудь толковые слова. Было трудно дышать, как если бы грудь опоясали тяжелые стальные цепи. — Я хочу, но боюсь, потому что знаю, что после этого мне будет сложнее тебя отпустить, я… — Илия прервалась для судорожного вдоха, сминая пальцами простыню. — А зачем отпускать, если я никуда не уйду? Это было то, что Крокодайл, пожалуй, сам хотел бы услышать в таком состоянии. Отрезвляющая, очевидная истина, которую порой было так сложно осознать из-за травм прошлого, сейчас овладевших Илией и поборовших чувства. Ее взор метнулся к глазам Крокодайла, в момент растеряв всю безжизненность, и наполнился смесью воодушевления и чего-то очень похожего на изумление. Словно в ее мозг лишь сейчас в полной мере проникло то, что он сказал — то, что они оба знали и во что искренне хотели верить. Осторожно, боясь, что в состоянии параноидального волнения Илия не захочет ощущать чужих прикосновений, Крокодайл приобнял ее за плечи и приблизился к фарфоровому лицу. Возбуждение схлынуло, сменившись переживаниями за любимую женщину. Сказать по правде, он не до конца понимал ее конкретно в этой ситуации: для него их душевная близость была куда интимнее любой физической, да и сам секс воспринимался им иначе. Илия опасалась отдаваться ему просто с непривычки, и, скорее всего, не хотела, чтобы он видел — и не только видел — ее тело, которого она стеснялась. Оттого и решиться на это для нее означало перешагнуть невидимую черту, оставить неуверенность позади — для некогда сломленного человека задача адская и почти что непосильная. Крокодайл же еще до Импел Дауна, в Арабасте, периодически наведывался в местные бордели просто для того, чтобы удовлетворить животную потребность и снять стресс. Покупная любовь не задерживалась в его памяти, и если бы кто-нибудь спросил его о тех женщинах, с которыми он был, Крокодайл не вспомнил бы ни одной. Однако у него, очевидно, имелся определенный опыт, он знал, как нравилось ему, знал, чего хотят женщины, и потому сейчас он нисколько не беспокоился за себя. Он переживал за Илию. Проститутки по-лисьи улыбались, сами целовали его, лезли в штаны, отрабатывая оплату. А ее накрыла невыносимая паника уже тогда, когда он, толком ничего не успев сделать, повалил ее на кровать. Илия двинулась к Крокодайлу, упираясь лбом ему в грудь. Застывшее, одеревеневшее от страшной тревоги тело едва слушалось, и казалось, что она вот-вот ослабнет окончательно и рухнет на кровать тряпичной куклой. — Обними меня. Пожалуйста. — Попросила она и сразу же оказалась прижатой к мужчине. Его надежные руки держали крепко, бережно, будто самое дорогое сокровище, и Илия как раньше, так и в тот момент не ощущала в его действиях ни дерзости, ни бесцеремонности — словом, ничего того, чего стоило ожидать от такого человека, как Крокодайл. По крайней мере, от той его стороны, которой он всегда поворачивался ко всему миру, но не к ней. Низкий голос над ухом прошептал три коротких слова о любви, — Илия знала, насколько непривычным и диким Крокодайлу казалось произносить подобное — и ей мгновенно начало становиться легче. Из тела уходила обездвиживающая паника, переставало бешено колотиться сердце, восстанавливалось дыхание, а самое главное — отступали тревожные мысли, кричащие о том, что нельзя отдаваться ни ему, ни вообще кому бы то ни было. Бросят ведь, обманут — все предатели, ни одному верить нельзя. Однако нельзя было не это. Нельзя было в теплых объятиях Крокодайла думать о подобном, переживать, опасаться, пока он оставался рядом, почти что родной и верный. Когда он принялся целовать Илию так, как не делал этого никогда раньше, ей передалось это жаркое, томное влечение, которое с недавнего времени блуждало в ее разуме. Она хотела его, безусловно хотела, жаждала очутиться настолько близко, насколько это представлялось возможным, чтобы не только их души, но и тела полностью принадлежали друг другу, но… разве ворох ментальных проблем позволил бы ей просто так сделать это? Илия боялась ломать последний оставшийся барьер между ними, зная, что дальше точно сдастся любви уже бесповоротно, и искалеченная психика по-прежнему видела в этом худший исход. Все долгие годы, минувшие после предательства мужа, она никого к себе не подпускала, избегая даже коротких интрижек на одну ночь, — опасалась, что проникнется слишком глубокими чувствами — и оттого возможная близость смущала Илию, словно это должен был быть ее первый раз. А еще она банально стеснялась своего, как ей думалось, некрасивого, чересчур тощего и мертвецки бледного тела, и никак не могла понять и осознать, что Крокодайл видит его совершенно по-другому. И все же сейчас, когда он успокаивал женщину крепкими объятиями, что-то тихо говорил ей, все эти страхи постепенно отошли на второй план, сменяясь все тем же желанием. Илия позвала Крокодайла по имени, затем обхватывая его лицо ладонями так, как часто делала это в поцелуе, и хотела было первой дотронуться до его губ, но он вдруг заговорил. — Илия, уверена, что хочешь? — Спросил он. Внимательный взгляд янтарных глаз считывал эмоции с ее лица и, на удивление, не находил в них ни капли боязни. — Да. — Ответила Илия, нервно трогая его кожу. — Только… будь нежнее, пожалуйста. — Она и так была почти уверена, что Крокодайл понимал, что ей нужно, и не допустил бы грубости в обращении с ней, но зачем-то все равно озвучила эту потребность. Потребность в его ласке, а не в разнузданности. — Хорошо. — Он почти что увлек женщину в поцелуй, но в каком-то сантиметре от ее лица остановился. — Если что-то будет не так или передумаешь, говори. Илия слабо кивнула, и ее губы наконец накрыли чужие, горячие и сухие. Она замерла — на этот раз не от чудовищной паники, а от того, насколько нежными были их плавные касания. Почти не двигаясь первые несколько секунд, Илия затем принялась отвечать на поцелуй, вплела пальцы в волосы Крокодайла, прильнула ближе, и это стало для него зеленым светом. Он вновь опустился на кровать вместе с ней, целуя уже не просто мягко и спокойно, а с упоением, страстью, легким напором. Заново начинающее нарастать возбуждение пускало ладонь блуждать по хрупкому телу, пока что спрятанному под одеждой, которая совсем скоро стала совершенно не нужна. Острие крюка расслабляло узел галстука, пока тонкие пальцы снимали шейный платок — и то и другое оказалось отброшено куда-то в сторону. Было охота разорвать на Илии эту бесформенную рубаху вместе со штанами, — крюк отлично справился бы с такой задачей — но ей бы точно не понравилось подобное, и поэтому Крокодайлу приходилось торопливо цеплять пуговицу за пуговицей, параллельно оставляя поцелуи на шее и, прямо сквозь ткань, в нетерпении, на узких плечах. Дыхание женщины срывалось, руки скользили по его часто вздымающейся груди, кое-как расстегивая рубашку. Когда ее собственная отправилась вслед за галстуком и платком, Крокодайл придержал Илию левой рукой, любуясь открывшейся его взору картиной, и не заметил, что к ее спине прислонилось золото крюка. Илия резко дернулась, вжимаясь в чужое тело в инстинктивной попытке уйти от холода, выбившего ее из сладкой жаркой поволоки желания. — Сними его… — Прошептала она возле шеи Крокодайла. Он промолчал, отведя взор. Никому еще он не позволял видеть свою увечную руку, скрывая ее крюком. Не хотелось и того, чтобы Илия смотрела на это уродливое напоминание о прошлом, но… Раз она сейчас переступает через страх и стеснение, то он тоже должен, просто обязан это сделать. Ради нее и ради себя. Ради них. Крокодайл снял крюк и положил на пол у кровати, затем вновь обращая все внимание, все свое существо к желанной женщине. Она заметно смущалась, что-то неразборчиво шептала между тихими стонами, пока он выцеловывал контуры ее точеных ключиц, при этом продолжая освобождать их обоих от одежды и едва ли осознанно подставляя разгоряченную кожу под его ласки. После их долгого отсутствия они ощущались слишком остро и явственно, захватывая все тело в свой плен. Когда она оказалась полностью обнажена перед Крокодайлом, то сразу же стыдливо прикрылась руками под его восхищенным, голодным взглядом, обводящим изящные изгибы хрупкого бледного тела. Тела, о котором раньше он имел право только мечтать. Оно манило так, что Крокодайл бы, наверное, сошел с ума, если бы тотчас не прикоснулся к нему. Вспомнить бы, когда его вело настолько же сильно, когда он желал кого-то так страстно, как Илию. И сейчас его ничего не сдерживало. Илия, пускай и тоже хотела Крокодайла, продолжала неловко прятать грудь подрагивающими ладонями — мужчина целовал их, трепетно и бережно, и она постепенно сдавалась ему. Руки ложились на его мускулистые плечи, уступая место горячим губам, сладостные стоны становились все чаще, громче, до умопомрачения заводя Крокодайла. Илия исступленно отклоняла голову назад, прогибалась в спине, и под его поцелуи попадали проступающие под кожей ребра, пока пальцы продолжали трогать, гладить, сжимать ее тело, напрочь отвыкшее от подобных касаний, но так бурно на них реагирующее. Едва помня себя, Илия сгорала в объятиях Крокодайла, наслаждалась его особой нежностью и одновременной страстью. Мужчина, изначально заполучив всю инициативу, не уступал ее Илии, — давала о себе знать его доминантная натура — однако она была вовсе не против отдаваться в его власть. Тревога, стыд и растерянность растворялись без следа, как, впрочем, и все остальное: мир Илии сужался до ее любимого рядом, до его томительных прикосновений, красивого сильного тела, до некогда чуждого, безудержного желания близости, которое опустошало разум и наполняло тело тягучим, словно карамель, теплом. Лед, сковывающий ее, стремительно плавился и сразу же испарялся, оттого что руки Крокодайла были горячими, поцелуи его обжигали подобно языкам пламени, а сам он казался жарким и знойным, как раскаленный солнцем песок пустыни. Его губы вели дорожку из поцелуев, спускаясь все ниже, туда, где их хотелось чувствовать больше всего. Илия в голос застонала от умелых ласк языка и пальцев Крокодайла, словно стыдливо сводя лежащие на его крепких плечах ноги, однако затем расслабилась, сосредоточившись на казавшихся новыми чувствах. Она судорожно сжимала в пальцах пряди его волос, мелко дрожала и, сама того не слыша и не осознавая, молила о большем. Крокодайл навис над Илией, рвано дыша, разгоряченный и возбужденный до предела. Его ладонь сжала женскую талию, и он оказался совсем рядом, почти касаясь ее груди своей. Потемневший одурманенный взор, безбожно растрепавшиеся пряди волос, влажные губы, перекатывающиеся под кожей мышцы — один этот вид творил с ней нечто невероятное, заставлял хотеть мужчину еще сильнее. Придерживая Илию за бедро, Крокодайл осторожно подался вперед и с трудом сумел сдержаться, чтобы не застонать от разом накативших ощущений: было жарко, тесно, влажно — настолько, что если бы он не заботился о ее удовольствии, то в этот момент позволил бы всем тормозам слететь и взял бы ее так, как ему хотелось. Но Крокодайл держал плавный, размеренный темп, едва контролируя себя, до тех пор, пока Илия сама не попросила ускориться — хрипло, еле различимо прошептала ему на ухо, в следующее мгновение целуя в шею. Его рука вновь легла на тонкую талию, Илия обвила его ногами, и он чуть не сорвался окончательно, вместо этого чудом заставив себя двигаться так, чтобы Илии ни в коем случае не было больно. Она распалялась еще сильнее от тихих вздохов у нее над ухом, ее руки притягивали Крокодайла ближе, скользили по его пылающей коже, гладили линии старых шрамов. Он ловил губами стоны, в которых терялось его имя, перебивал их долгими поцелуями, пока Илия не выгнулась под ним, пока не запрокинула голову в беззвучном крике, пока не задрожали ее ноги. Мужчина резко выдохнул, ощущая, как Илия сжимает его изнутри, судорожно перехватил ее ягодицу, — должно быть, останутся синяки — спустя несколько мощных, глубоких толчков выскользнул из обмякшего тела, и последняя, самая сильная волна удовольствия накрыла и его. Илия, не в силах даже пошевелиться, словно издалека, приглушенно услышала его сдавленный стон и затем почувствовала заливающую живот горячую жидкость. Крокодайл едва не рухнул на нее, вовремя сумев отклониться в сторону. Лежа рядом, он неохотно возвращался в реальность и пытался восстановить прерывистое, напрочь сбитое дыхание. Перед глазами и в голове плыл густой туман, а тело толком не желало слушаться. Чтобы секс вызывал столько эмоций, чтобы ему было так хорошо… Невероятно. Хотя с этой женщиной — вполне ожидаемо. И одного-единственного раза казалось ничтожно мало. Немного придя в себя, Крокодайл дотянулся до прикроватной тумбочки, где лежало ручное полотенце. Зачем горничные его туда положили, было не совсем понятно, но оно все же пришлось кстати. Он обтер Илии живот, положил полотенце обратно и двинулся к ней, утыкаясь носом в рассыпанные по подушке волосы. Рука женщины обессиленно опустилась ему на взмокшую шею. По телу все еще гуляла жаркая истома, а в голове стояла картинка Илии, раскрасневшейся, с припухшими от поцелуев губами, с шальным взглядом без малейшего намека на страх. Она сама не двигалась и смотрела в потолок. Ей было физически хорошо настолько, насколько не было ни разу за эти десять лет, она лежала под боком у любимого мужчины, который проявил к ней желанную нежность, однако все это затихало под действием вновь вернувшегося волнения. Илия знала, что так будет: оно не уйдет сразу, будет продолжать давить и мучать, мешая наслаждаться долгожданной любовью. Ведь ни одно противоядие не уничтожает отраву мгновенно — вместо этого оно постепенно разрушает, ослабляет и только потом убивает. Илия села, выпрямилась, демонстрируя Крокодайлу ровную осанку и вызывая охоту поцеловать ее меж точеных лопаток, и дотянулась до его рубашки — ее собственная валялась где-то на полу. Для миниатюрной по сравнению с Крокодайлом женщины его вещи были огромными, но она все равно накинула рубашку на плечи, просто чтобы не стыдиться своей выбеленной худобы и чтобы он лишний раз этого не видел. Да, он искренне восхищался ее телом, жадно ласкал его, однако этого было пока что мало для того, чтобы Илия поменяла отношение к себе. В мыслях путались сомнения и страхи, — правда, далеко не такие сильные, как раньше — которые обращали эту любовь не в спасение, а в наказание, и убеждали в том, что она не исцелит, а добьет окончательно. Безусловно, все это должно было со временем пройти, а сейчас оставалось только бороться с приливами паники. И каким бы трудным это не казалось, Илия все же была не одна. Когда она уже хотела лечь назад, чтобы Крокодайл обнял ее, даря необходимый покой, то он поднялся и сел рядом. Женщина почувствовала жар, исходивший от его тела, а затем — обхватывающую ее тяжелую руку. — Илия. — Позвал низкий голос. Она повернула голову и натолкнулась на вопросительный обеспокоенный взгляд. — Все в порядке. — Ломано, неловко улыбнулась Илия. — Не надо врать. — Проговорил Крокодайл, всматриваясь в ее глаза. — Я догадываюсь, о чем ты думаешь. — Ее взор метнулся в сторону. Он вздохнул, подцепил левой рукой скомканное одеяло, прикрываясь его частью и набрасывая оставшуюся на тонкие ноги Илии: вечером становилось прохладно. Она приникла к нему, продолжая прятать наготу под рубашкой, и опустила голову на широкую горячую грудь. Мельком посмотрев вниз, Илия заметила, что Крокодайл держал левую руку под одеялом. Она и так напоминала ему о прошлом, а он вдобавок стеснялся ее и скрывал даже от Илии, хотя, по ее мнению, там не было ничего совсем уж страшного или уродливого. Впрочем, она и сама откровенно стыдилась собственного тела, так что не имела ни малейшего права упрекать его в этом. — Если я просто скажу, что не брошу, это фактически ничего не изменит, верно? — Решился заговорить Крокодайл. Илия молча кивнула. Он прекрасно понимал, что она чувствовала. При этом его самого одолевало похожее волнение: теперь они стали еще ближе, преодолели последнюю черту, до этого вечера отделявшую их друг от друга, и оттого возможное расставание — как долгое время был убежден Крокодайл, единственный возможный итог человеческих взаимоотношений — виделось куда более невыносимым, чем раньше. — Вот и я так думаю. — Сказал он, тряхнув лезущими в глаза прядями волос. — Нам нужно время. — Подняв голову, произнесла Илия. — Привыкнем, перестанем переживать, и все будет хорошо. А слова… — Она слегка отодвинулась от мужчины и взяла его ладонь. Ее задумчивый взор блуждал по сумраку просторной комнаты, наливаясь беспокойством. — Ты знаешь, Кристофер тоже… Говорил. Они важны, но в них не всегда получается полностью поверить. Хотя так хочется это сделать. Крокодайл моментально притянул Илию к себе на колени, с осторожностью, словно боясь навредить ее кукольному телу. — Мне нужно время. — Повторила она. — И ты. — И что из этого нужно больше? — Попытался разрядить обстановку Крокодайл, молясь всем богам, чтобы Илия не погружалась снова в эти тревоги. Хотелось оградить ее от стресса, не позволять больше страдать, но пока что его сил и его самого не хватало на это в полной мере. — Догадайся. С трех раз. — Крепко прижимая Илию к себе и гладя по спине, он ощутил, как она слабо улыбнулась. — Так вариантов всего два. — Отозвался Крокодайл, и она фыркнула ему в ключицу. От сердца отлегло — хотя бы смеется с той ерунды, которую они оба городят, а значит, переживает не так сильно. Илия глянула на него снизу вверх, так внимательно, словно видела в первый раз и старалась рассмотреть получше. В голове у Крокодайла молниями метались сотни мыслей, хранивших столько невысказанного, что, начни он делиться этим всем, не закончил бы и к полуночи. Он знал, что Илия бы обязательно выслушала и поняла, а потом еще сказала бы ему что-нибудь приятное, от чего он бы с непривычки опять смутился, как мальчишка. Однако рассказывать о личном по-прежнему казалось диким и неправильным, — хоть и в гораздо меньшей степени, чем раньше — да и к тому же Крокодайл все еще стыдился своих чувств. Стыдился того, что живой. Но сейчас однозначно было можно. Когда они сидели вот так в обнимку после того, что между ними случилось, — можно. — Илия. — Произнес Крокодайл имя любимой женщины подобно мантре спокойствия. — Я… согласен с тобой. По щелчку пальца ничего не делается, к сожалению. Все у нас обязательно будет, но постепенно. Хочу в это верить. — Он замолк, когда на щеку легла ласковая ладонь. — Я все реже сомневаюсь насчет нас с тобой, и ты, думаю, тоже. — Илия кивнула, мягко поглаживая его кожу кончиками пальцев. — Со временем станет еще легче, страха будет меньше, уверенности больше… Крокодайл готов был не рассыпаться песком, а расплавиться воском от незаслуженной нежности ее прикосновений. Смятение мешало связно говорить, но он все же продолжил. — До сих пор не понимаю, почему ты именно со мной, но… Я счастлив. Правда. — Сердце застучало сильнее, разгоняя жар по телу, не только от сказанного, но и от светлой, искренней улыбки, озарившей лицо Илии. — И хочу, чтобы ты тоже была счастлива, но далеко не всегда уверен, что у меня что-то получается, хоть я и стараюсь. Кажется, что я тебя на дно тяну, туда, где сам давно захлебнулся. — Рот Крокодайла сложился в горькую кривую усмешку. — Порой как будто бы вообще ни черта не выходит, и мне стыдно перед тобой за это. Я же даже чувства до сих пор выражать не умею так, как ты. — А зачем как я, если можно по-своему? — Заговорила Илия, приблизившись к его лицу. — Я ведь ценю все, что ты делаешь, любимый. Мужчина чуть ли не вздрогнул от этого обращения, как она некогда вздрагивала от его поцелуев. Чтобы его кто-то вот так назвал, чтобы он был достоин подобного… Просто не верилось. Настолько, что мозг попросту отказывался воспринимать услышанное. — Ты сказал, что не понимаешь, почему я с тобой. Для меня очевидно, откуда у тебя такие мысли, но… Пожалуйста, знай, что я тебя принимаю. Со всем, что ты сделал. — У Крокодайла уже банально не было сил смотреть Илии в глаза, и он отворачивался, уводил взор, при этом продолжая внимать каждому слову. — Ты ведь раскаиваешься, так? Значит, ты не настолько плох, насколько думаешь. Я уже говорила тебе, не надо ненавидеть себя, это сделает только хуже. По себе знаю… Илия повернула лицо Крокодайла к себе и коснулась его губ тревожным поцелуем. Он даже не сумел ответить, вместо этого пытаясь хоть как-то осмыслить все то, что она сказала. Да, она любила его и поэтому была столь добра и нежна к нему, — неправильному, поломанному, совершившему столько грехов — но в голове все равно не укладывалось, как Крокодайл вообще мог услышать нечто похожее в свой адрес. Да и в принципе что-то хорошее. Разве он заслуживал? …Если бы эта женщина, прекрасная, неповторимая, только знала, что творила с ним, какой вихрь эмоций поднимала в его душе. Однако рано или поздно — обязательно узнает. Он наберется смелости озвучить. — Не делай себе еще больнее, Крокодайл. Прошу тебя. — Прошептала она, приглаживая его волосы и неловко заправляя пряди за уши. — И не забывай, что ты не один, ладно? Я рядом. Крокодайл нервно стиснул ее талию, пряча лицо в изгибе бледной шеи. Илия тепло улыбнулась, тронутая его реакцией. Каждый раз смущался так живо, искренне, не зная, куда себя девать, но она отлично чувствовала его потребность слышать подобное и ощущать ее ласку. — Спасибо. — Ее кожу опалило огненное дыхание. — Спасибо, Илия. Правда. Я люблю тебя. — И я тебя тоже… — Прошептала женщина, и Крокодайл обнял ее настолько крепко, что стало трудно шевелиться. Крокодайл едва ли мог выразить все, что чувствовал, словами, но делал это при помощи действий — они никогда не врали. Равно как и глаза. В них отражалась его любовь, они давали понять, насколько хорошо и спокойно ему с Илией, однако пугали той болью, которую она нередко в них видела. Она знала, как сильно страдал ее любимый, — от глубоких ран на сердце, от ошибок прошлого — помогала чем могла, развеивала тьму губящих мыслей, и радовалась, наблюдая, как ему хоть и медленно, но все же становится легче. Крокодайл поцеловал Илию в шею, его слегка шершавые губы поднялись выше и остановились на резкой линии скулы. Немного отстранившись, Илия взяла его лицо в ладони и встретилась со взглядом медовых глаз, в котором, помимо ставшей почти привычной искренней нежности, отражалась благодарность.

***

Первым, что почувствовала Илия, открыв глаза, было обволакивающее тепло чужого тела, так располагающее к тому, чтобы снова заснуть. За прошлые года она напрочь забыла, каково это, когда по ночам тебя согревает не только одеяло, но еще и другой человек рядом, и сейчас, как и вчера перед сном, это ощущалось даже странным, но… Недаром говорят, что к хорошему быстро привыкают. Порой — слишком быстро. Ее рука покоилась в ладони Крокодайла, обнимавшего ее сзади: она выглядела такой тонкой, маленькой на фоне его собственной, крепкой и широкой. Сам он дышал Илии в макушку и как будто бы периодически касался ее губами; хотя вполне возможно, что ей спросонья просто казалось. В голову хлынули яркие эпизоды прошлого вечера, отзываясь волной жара, полностью окатившей женщину. Затем вспомнился их с Крокодайлом откровенный разговор, то, как он льнул к ней, как многим позже, уже ночью, когда они ложились спать, прижимал к себе, укрывая их обоих одеялом и крепко целуя ее в лоб. Обычно Илия спала беспокойно, просыпаясь по несколько раз за ночь и часто видя бредовые сны. Однако с Крокодайлом ей спалось так комфортно и безмятежно, что все это как рукой сняло, и она действительно отдохнула. Помня, что ему периодически снятся кошмары, Илия подумала, что надо обязательно спросить, как спал он сам. Илия осторожно, чтобы не разбудить Крокодайла, перевернулась на другой бок и тут же обнаружила, что он уже не спал. — Доброе утро. — Улыбнулся он. Его волосы разметались в стороны, лицо было расслабленным, сонным, — почти как тогда, когда мужчина уснул у Илии на коленях — и видеть его таким совсем рядом с собой, без одежды, в одной постели, казалось столь же непривычным, сколь приятным и будто бы нереальным. И даже тревожные мысли не мешали наслаждаться идиллическим уютом, наконец притихнув где-то на задворках сознания. — Доброе. — Отозвалась Илия и поцеловала Крокодайла в губы. — Как спалось? — Отлично. А тебе? — Его улыбка стала шире, а глаза смотрели неотрывно и почти зачарованно. Илия немного смутилась под этим взором: почему он так восхищался ею, словно она была самой красивой на свете, ей было совершенно неясно. — Мне тоже. С тобой так хорошо… — Пробормотала она где-то у плеча Крокодайла, устраиваясь поудобнее в его объятиях. Его сердце трепетно дрогнуло, — в очередной раз за последнее время — и он, целуя Илию в макушку, прижал ее к себе еще сильнее. Откуда только в нем бралась вся эта нежность, ласка, почему с ней он становился таким сентиментальным — он не знал ответа ни на один вопрос, но был уверен на все сто процентов, что его женщина что-то ломала у него внутри. Не так, как это сделали когда-то другие люди, нет. Под ее слабыми анемичными руками рушились железобетонные стены, которые отделяли Крокодайла от остального мира и за которыми умирали его чувства — настоящие, а не фальшивые. Илия блаженно вздохнула у него на груди, и Крокодайл опустил голову на подушку, уткнувшись носом в шелк ее волос. Он проснулся раньше нее и вместо того, чтобы, как обычно с утра, пойти умываться, любовался ею, хрупкой и совсем беззащитной во сне. На молочной коже рдели следы прошлой ночи — не сдержался, оставил-таки их на ключицах и плечах — и виднелись мелкие случайные царапины от острых граней его перстней, снимать которые вчера было категорически некогда. Впрочем, она разукрасила ему спину так же, только ногтями. Опасаясь разбудить, Крокодайл долго обнимал Илию, невесомо целовал в виски, в щеки, в лоб — куда придется, перебирал длинные русые пряди и, когда сквозь туман чувств прорывались такие ненужные и бесполезные в тот момент мысли, искренне удивлялся, отчего он все еще не утратил способность делать нечто подобное. Последняя, наоборот, возвращалась, росла и крепла, обещая ему не погибель, как некогда, а воскрешение.