Оле-Лукойе

      Его разбудил запах готовящейся еды. Точнее — основательно подгоревшей, настолько, что в свете уличного фонаря был различим смог. На памяти Арсения, Антон никогда не допускал подобных спецэффектов, но стоило вспомнить обстоятельства, при которых он снова оказался в этой квартире, а также с непривычки задеть больную кисть и втянуть воздух от боли, как все встало на свои места. Неудивительно, что Антон что-то сжег — денек выдался тот еще.       Неловко приняв сидячее положение, Арсений спустил ноги на пол, коснулся босыми ступнями холодного дерева, выкрашенного краской в несколько слоев. «Хозяйка только в той комнате жила, а здесь был разгром, типа дополнительной кладовки. Но она разрешила привести ее в порядок по своему усмотрению, и знаете, с чем я столкнулся? В обычных магазинах краска для пола бывает только двух оттенков: кровавый понос и детская неожиданность. Никакого холодного темно-коричневого. А обычная масляная не подходит, слишком мягкая, потом вмятины остаются. Короче, доставку ждал почти три недели», — вспомнил Арсений, как однажды возмущался Антон, по мнению которого два упомянутых оттенка краски придавали помещению «бабушкинский вид». Почему «бабушкинский вид» беспокоит человека, украшающего свое жилье советскими гирляндами и подсвечивающего светодиодной лентой коллекцию самого что ни на есть «бабушкинского» хрусталя в серванте, Арсений не улавливал. Впрочем, хрусталь, оставленный переехавшей к внукам арендодательницей, вроде бы запрещено было переселять в кладовку.       Ступая по выстраданному темно-коричневому полу и выставив здоровую руку вперед, чтобы ни на что не наткнуться в полумраке, Арсений открыл тихо скрипнувшую дверь в коридор, освещенный пресловутыми гирляндами. Навстречу вышла кошка, кухонный чад стал различимее. Входя на кухню, он автоматически провел по взъерошенным со сна волосам и наткнулся взглядом на знакомую спину.       — Задумались? — с дружеской насмешкой поинтересовался Арсений, опускаясь на стул, подтягивая к себе бутылку минералки и неловко пытаясь скрутить крышку — пить хотелось невероятно.       Кое-как справился и поискал глазами свою чашку. Обычно они оба благополучно пили из горла, но теперь он опасался не удержать бутылку и облиться. Антон молчал и даже не поворачивался, и это настораживало. На печке стояла накрытая крышкой сковородка, содержимому которой, очевидно, уже не суждено было стать ужином. На столешнице поблизости валялись скомканное полотенце и грязная ложка, отброшенная будто бы в раздражении. Под ней жирнело пятно.       Арсений вздохнул, поднимаясь. Антон всегда готовил очень аккуратно, без лишней посуды, быстро и четко, многозадачно и рационально. Замороженные заготовки, отточенные до автоматизма рецепты, загадочные знакомые, поставляющие удивительного качества стейки… Готовка его расслабляла, хотя он и признавался, что поначалу необходимость питаться здоровой едой, чтобы не добить пострадавший от обезболов желудок, поставила в тупик. Но, видимо, расслабляла недостаточно, чтобы не думать о сегодняшнем.       — Антон, — осторожно позвал Арсений, замечая наконец свою чашку на привычном месте, около бегонии на подоконнике, почти вплотную к которому тот и стоял.       Дышал в открытую форточку, не замечая, что руки покрылись мурашками.       — Знаете, что вспомнил? Мы слушали «Наутилуса», когда врезались, — вдруг подал голос Антон, и в нем не было ни слез, ни сколько-нибудь ярких эмоций. — На блютуз-колонке, вы же знаете, они неубиваемые. И вот я помню удар чудовищной силы, оглушительный, и скрежет. Совсем не больно было, только пошевелиться не получалось, потому что передним сиденьем ногу зажало. И дышать тоже. А потом в голове чуть-чуть прояснилось, настолько, чтобы услышать «Наутилуса». Припев «Человека на Луне». Она… одна из самых любимых. Была, разумеется. Потому что из детства, ностальгия, все дела. Я тогда смысла, конечно, не понимал, просто нравилось. Лето, пацаны, жизнь впереди, можно на срубленном тополе в космос летать…       Антон наконец оглянулся и посмотрел на куратора совершенно сухими глазами. Он казался растерянным, но не потухшим, как тот опасался. Скорее это было похоже на обнадеживающе здоровую реакцию психики, в кои-то веки. Насколько это возможно, когда ты Антон Шастун и считаешь жизненно важным прятать переживания под каменной рожей и ровным голосом.       Арсений молчал, позволяя изучать свое лицо — да живой он и вполне в порядке. Никакой причины жрать себя до конца времен. Придумал, надо же! Чуть не убил, ага. Слишком много на себя берешь, разбрасываясь такими заявлениями.       Наверное, эту мысль каким-то образом удалось транслировать невербально, а может, Антон самостоятельно пришел к сходным выводам, потому что наконец слабо, но вполне искренне улыбнулся.       — Знаю, что вы скажете, — он потянулся и осторожно, кончиками пальцев, коснулся его виска рядом с местом, которым мужчина приложился о стекло. — Слышал уже. Болит?       Арсений прислушался к ощущениям, запрещая себе растворяться в этом заботливом прикосновении и мягком голосе.       — Все понемногу, — он мотнул головой, вспомнил, зачем пришел на кухню, потянулся мимо Антона и снял с подоконника свою кружку.       Прохладная минералка пролилась в пищевод, возвращая к жизни. Арсений все еще чувствовал себя помятым, кости пострадавшей руки ныли, успокаиваясь даже не у локтя или плеча, а только где-то в районе ключиц, места ушибов отзывались при каждом неудачном движении, но в голове понемногу прояснялось.       — Может, хоть сегодня уступите своим принципам и я закажу доставку? — Арсений с сомнением посмотрел на содержимое сковородки. — Я бы предложил свою помощь, но…       Антон нахмурился.       — Верните руку в бандаж. И я сейчас со всем разберусь. Просто… завтыкал, — он нервно дернул плечом, осторожно убрал Арсения с пути и, подхватив сковородку, безжалостно переместил ее содержимое в мусорку.       Кажется, там были какие-то овощи — точнее сказать было трудно из-за бурого цвета и многочисленных пригарин.       — Серьезно завтыкал, — ехидно прокомментировал Арсений, надеясь хоть немного поднять настроение.       — У меня богатое воображение, — криво ухмыльнулся Антон, опуская сковородку в раковину.       Струя воды тихо зашипела на горячем металле.       — И что же вы вообразили?       — Вы знаете, — он снова нервно дернул плечом.       — Без подробностей.       — Что я не успел среагировать. Или что газель занесло по другой траектории, и она вас задела. А еще что на том перекрестке все обошлось, а на следующем случилась мясорубка. Пожар, травмы… и еще разные вероятности. Я знаю, что вы не верите… Но я однажды это пережил и не смогу снова. Плевать на себя, но если кто-то еще… Если вы… — он посмотрел исподлобья, протер сковороду бумажной салфеткой и слишком громко поставил на плиту, почти уронил. — Думаете, у меня крыша едет?       — Я не специалист, чтобы делать такие заключения.       — То есть мне пора к специалисту, — Антон попытался придать словам вопросительную интонацию, но не преуспел.       — А как вы сами думаете? Это не риторический вопрос, Антон, — требовательно добавил Арсений. — Я уже говорил, вы отлично справляетесь с кризисами. Так как вы оцениваете свое состояние? К чему мне готовиться?       — Ну, я чувствую себя придурком, — глубокомысленно сообщил Антон после паузы. — Потому что… понимаю, для вас это дико, но я привык. В смысле, не садиться за руль легковых машин. Это не фобия, вы правы. И не проклятие, я в курсе, что их не бывает. Просто… эмпирически выведенное правило, действительное для меня одного. А сегодня… — он насмешливо фыркнул, доставая из холодильника лоток с яйцами. — Вы же будете омлет?       — Буду, — автоматически откликнулся Арсений, понимая, что под «а сегодня» дипломатично подразумевается его провокация.       — Наверное, мне просто захотелось побыть нормальным в ваших глазах, — Антон добыл из нижнего ящика глубокую миску и принялся разбивать туда яйца. — Вам и так хватает моих закидонов.       — Я без ума от ваших закидонов, — неожиданно честно возразил Арсений и в последний момент слабо улыбнулся, чтобы сказанное сошло за шутку. — И тему эту поднял не потому, что имею что-то против ваших привычек. Просто то, почему они появились… — он вздохнул, сознавая бессмысленность спора. — Меня не беспокоят ваши причуды. И мне нравится ваша машина, — Антон недоверчиво хмыкнул и этим спровоцировал на ненужную откровенность: — В январе я открыл категорию «С», потому что однажды вы упомянули, что некому подменить вас в дороге. Я не хочу вас переделать, мне просто горько из-за того, что вы вините себя в смерти вашей подруги. Очень… не хочу этого для вас.       Антон остановился с венчиком в руке.       — Вы… переоцениваете мои способности к долговременной концентрации на плохом, — заметил он после паузы. — Я не думаю об этом непрерывно, иначе сошел бы с ума. И моя… скорбь, она о живой, а не о мертвой. Я просто вспоминаю. Время «а что было бы, если бы я был за рулем», «а если бы поменяли планы» и так далее, оно закончилось. Я сожалею, но принимаю, что ничего не изменить. Но… — Антон прочистил горло. — Я чуть не сделал это снова. А на второй раз меня не хватит, и простить я себя не смогу. Я… я к вам, вообще-то, привязан.       Последнюю фразу он произнес с иронией, но шуткой она не была. Арсений на мгновение прикрыл глаза, не зная, как следует реагировать. Какое странное слово «привязан». Это вроде как к домашнему питомцу? Впрочем, учитывая высокие отношения Антона с его кошкой…       — Вы правда открыли категорию «С»?       — Показать права? — хмыкнул Арсений, отчаянно жалея, что проговорился.       Его поступок выглядел странно, и он чувствовал себя невыразимо глупо, хоть и не подавал виду.       — Да нет, я верю, — Антон помолчал, взбивая содержимое миски. — Спасибо. Что принимаете мои причуды.       — При чем здесь ваши причуды? Может, я просто всегда мечтал водить ЗИЛ. Обязательно аварийный. Как в «Дозорах».       — Будет вам как в «Дозорах», — улыбнулся тот, расслабляясь.       Простой, сготовленный на скорую руку ужин оказался восхитительным. А может, дело было в разыгравшемся в дополнение к жажде аппетите. Несколько часов дневного сна под рецептурными обезболивающими, которые обязаны были превратить Арсения в овощ, странным образом пошли на пользу. С учетом обстоятельств он чувствовал себя вполне приемлемо. И даже мысли о завтрашнем рабочем дне… хотя нет. Грядущий разговор с Тихомировым положительных чувств никак не вызывал. Зато имелась надежда, что ему в принципе удастся добраться до ЛАИ.       Пока Антон мыл посуду, Арсений рассматривал его широкую, чуть сутулую спину.       — Вот и сошло на нет то скудное участие, которое я принимал в домашнем быту.       — А? — Антон обернулся, не расслышав его за шумом воды.       — Даже посуду теперь не помыть после вами же приготовленного ужина, — объяснил Арсений, опустив глаза на бандаж.       — Бросьте, намоетесь еще, — отмахнулся Антон, смывая с тарелки пену. — А пока ваша задача — хорошо питаться, много спать и пить все положенные колеса. Кстати, не забудьте про вечернюю дозу. А завтра я сварю холодец, вроде полезно для костей.       Арсений чуть сильнее, чем следовало, прикоснулся затылком к стене позади себя. Душа требовала со всего размаха побиться лбом, но наличие свидетеля ограничивало членовредительские порывы. Как он планирует рассказывать Антону, что не будет у него времени на то, чтобы вернуть посудный долг? Надо же было все так просрать.       Он снова опустил взгляд на бандаж. А как он завтра будет писать заявление об увольнении? Впрочем, текст можно и распечатать, а подпись… что ж, подпись будет кривой и нетвердой. Красноречиво отражающей эмоции Арсения, который в эту самую секунду был готов оставаться рядом с Антоном на любых условиях, как бы паршиво ни было на душе. И был уверен, что продержится, потому что у бодрствующего, вменяемого, рассудительного Антона было очень удачное качество: он заставлял держаться в рамках. Но пройдет меньше часа, и он окажется рядом совсем другим, расслабленным и доверчивым, не подозревающим о пиздеце, творящемся в голове на соседней подушке.       И эта минута неумолимо приближалась. Сначала Антон, наведя относительный порядок на кухне, сходил в душ сам, потом помог Арсению обмотать гипс пакетом и пищевой пленкой, прихватив скотчем для надежности. А когда Арсений, с непривычки потративший на гигиенические процедуры почти полчаса, все же выбрался из ванной, приглушенно чертыхаясь, тот уже лежал в постели. Точнее, сидел с ноутом, подсунув под спину подушку.       Арсений, у которого от этой картины внезапно сжалось горло, вспомнил, что тот работал все последние сутки и наверняка толком не спал, и понадеялся, что Антон отключится быстро. Либо можно соврать о накопившейся работе и засесть на кухне на несколько часов, тем более что оставшиеся на целый день без внимания студенты наверняка атаковали его рабочую почту.       Заметив Арсения, переодевшегося в футболку и шорты, Антон замер на секунду, а потом отставил ноут в сторону.       — Будет конкретный синяк, — сухо заметил он, указав на его колено, где наливался насыщенным багровым пятном след от падения. — Черт. Это в бассейне? — Арсений кивнул, досадуя, что тот обратил внимание. — У меня есть гель, но он остался в мастерской. Завтра заберу.       — Он и так пройдет, — сказал он в заведомо безуспешной попытке урезонить Антона.       — Но намного медленнее, — упрямо возразил тот. — Давайте помогу с пленкой, — он привстал, дотянулся до книжной полки, на которой лежали маникюрные ножницы, и устроился на краю кровати, скрестив ноги по-турецки.       Арсений покорно опустился рядом, заметил валяющиеся на полу разноцветные носки и с неудовольствием подумал, что окончательно и бесповоротно охренел. Но Антон либо не обратил на стереотипное свинство внимания, либо посчитал, что это в порядке вещей. Он освободил гипс от нескольких слоев полиэтилена, потом, не слушая протестов, скомкал и сам отнес их в мусорку на кухне. А возвращаясь, автоматически потушил свет, словно вопрос всеобщего отхода ко сну был решенным.       В свете фонарика убрал ноут на пол, к стене, потом повозился, ставя телефон на зарядку, и наконец устроился, освободив для Арсения половину кровати с отдельным одеялом. Очень буднично. Заботливо и по-домашнему. Возможно, все трудности именно потому, что об Арсении никто так не заботился? Ненавязчиво, без демонстративной кроткой жертвенности, не требуя ничего взамен, просто потому, что его благополучие имеет значение. Неужели его, взрослого, самостоятельного мужика так растопырило от чужой заинтересованности в его судьбе? Одним из факторов это точно было, возможно, не основным, но значительным.