Ещё тысячу лет

…И пока ещё улыбка теплеет на наших губах — общая, поделенное счастье поровну, — ты уходишь, подсвеченный лунным светом. Даже тень твоя надолго не задерживается, быстро нагоняя родной силуэт, сливаясь в одно темное пятно. На пепельных небесах выжженным кругом сияло весеннее солнце. Свет был пустым: не грел, а лишь сухо гладил по волосам, вместе с ветром портя итак растрепавшуюся прическу. Солнце одинокое, светит уже черт знает сколько — обида и спокойствие в нем так очевидны, что даже становится больно. Я жду, когда ты вернёшься, я жду тебя уже год. Год, пропитанный одиночеством и запахом сухих трав, со вкусом речной воды и теплом чужого солнца. Я подожду ещё тысячу лет, пока ты не вернёшься. Пройдет весна, и ещё одна, и ещё три, и ещё сотни, сотни, сотни… В саду расцветает нежная вишня. На улице снова весна, такая сухая, теплая и немного ветреная. Этот год пахнет корицей, древесной корой и ожиданием. Каждый день я смотрю на заходящее солнце и вспоминаю твой силуэт, такой красный-красный, как закат. В темном ночном небе сияют одинокие звёзды. Их много — россыпь веснушек на чьем-то лице, — все они так далеки друг от друга, что, наверное, ни разу не видели соседнюю звезду из-за собственного яркого света. Каждое утро они исчезают, даже не прощаясь — растворяются во мгле. Я стою на горе, приглаживая мягкие белые лепестки, не замечая под ногами маленькую полянку неизвестных мне бледных цветов. Бабочки сидят на моих рукавах, когда лепестки, случайно задетые рукой, осыпаются. Цветные подруги разлетаются в стороны, а затем, хлопнув крыльями, садятся на многострадальную вишню. Они тоже ждут. Бабочки — символ счастья. Рядом со мной у сотни из них опадали крылья, а бабочка без крыльев — гусеница, обречённая на смерть. Любая, но только не ты. Ты отрываешь свои, заливисто смеясь, и снова отращиваешь. Это происходило так много раз, что я даже не помню, как выглядели твои изначальные крылья. Я хотел бы любоваться ими вечно, и я готов ждать ещё одну вечность, чтобы исполнить свою мечту.