Пятнышко

Как она ни крутила вентиль, струя воды оставалась неприятно прохладной, как доводящая до мурашек уличная, истинно городская морось за окном. Казалось, в целом мире не осталось ни капли тепла. Последние следы человечности беспрекословно стекали в слив вместе с неброским макияжем. Ей казалось, что она сама, клетка за клеткой, исчезает в осклизлой утробе канализации. Крепко зажмурилась – и мир стал тёмно-коричневым, с мелкими, почти незаметными красными крапинами, как засыхающий окровавленный бинт. Глаза пришлось открыть. Непонятно, как ей раньше могла нравиться плитка в ванной, холодная и белая, как мокрый весенний снег, небрежно высасывающий жизнь из уже успевшей взойти травы?.. За пределами душа было холодно, поэтому она тут же завернулась в махровое полотенце, ожидая того волшебного мига, когда сеть мягких ворсинок, словно в капкан, поймает её собственное тепло. Мокрые волосы со сладострастием любовника облизали бледное лицо. В капюшоне куртки осталось немного того самого убийственного весеннего снега, который шёл перед дождём и под который она попала, добираясь до дома с работы. Это было даже немного забавно: ветер дул прямо в лицо, и она шла, склонив голову и воображая, что она тибетский як с бархатистыми ноздрями, пышными, как у восточной красавицы ресницами и жёстким, ближе к копытам свалявшимся в колтуны мехом. Пожалуй, этот приступ безудержного воображения был лучшим событием за день. А потом всё произошедшее набросилось на неё разом, словно ждало момента, когда она окажется одна в четырёх стенах. Поделить. Биться с врагами по очереди. Во время сушки волос – баталия за право быть услышанной. Систему не сломить с наскока; она подминает смельчака под себя и месит, как жаба грязь, до тех пор, пока не сможет отличить тебя от капель бензина, крупиц реагентов и уже бесполезной асфальтовой пыли. Зато система, по идее, может прислушиваться к идеям. По идее. Молодая женщина даже фыркнула от столь замкнутой в понятиях формулировки. Ложный манёвр не удался. Она дала системе себя месить, и однажды, когда над головой снова нависла бородавчатая жабья лапа, открыла рот. Я – товар, говорила она, у меня есть, что тебе предложить. Используй мои мозги себе во благо, они полны мыслей, способных сделать тебя лучше. Дай мне шанс! Шанс был дан – и она, словно сбежавшая от кошки полузадушенная мышь, вернулась в полноценную жизнь. Держи это! И это! А ещё у меня есть вот это! Думаю, это можно сделать так, и… Кх! Милочка, я – система, я кошка, а значит, пожираю мышей. Такова жизнь, крошка. Не надо так сильно барахтаться, ведь, наверное, больно. Это быстро, всего один «Хруп!» – и больше никаких страданий. Что это ты там пищишь? Уступить тебе? Нет, этого никак нельзя, совсем никак. Уступлю тебе, уступлю ещё кому-то, и ещё, и ещё – и превращусь в хаос. Да, я несовершенна – но я буду существовать до тех пор, пока у меня хватит сил ломать хребты жалких энтузиастов. Я долго жила, и это признак моей действенности. Я чудовище, и стонать от удовольствия под моими ногами может только особая серая порода. Взгляни на них. Они идеальны… Волосы досушились. Ужин. Дурочка, вещала система из выпуклого купола яичницы, покрываясь стяжками белка, как запущенная катаракта, взгляни на мою породу. Я приложила много сил, чтобы научиться их выведению. Оказалось, надо начинать с детства, пока индивидуальность не осознаётся как что-то необходимое. Всё нужное уже заложено в них, в их генах. Рявкни на них – и замрут. Ударь их, избей до потери сознания – и подчинятся. Хвали изредка, но, если покладисты – сули самые высокие посты. Скажи, что они смогут сами командовать, если сейчас лягут и подставят живот – и в итоге получишь образцовых учеников, гордость своей учительницы. Взгляни на них, ты, вертлявое недоразумение! Они серые, но жаждут цветов. Жаждут власти и блеска – такого, чтобы было видно из космоса. И каждый из них, только дай волю, вколотит в любого новичка нашу отработанную веками программу испуга и преклонения, программу «позвольте-я-принесу-в-зубах-ваши-тапки». Мытьё тарелок. Что я вижу? Никак, ты их жалеешь? О, не стоит, куколка, они пошли на это сами, чтобы никогда впредь не страдать от одиночества. Вместе им спокойнее. Или я ошиблась, и в твоих глазах царствует презрение? Нужно погладить рубашку. Ох уж это презрение! Как высокомерно для такого плевка! Или ты забыла, что норма это то, что принято большинством? Конечно, могло выпасть и так, что я откинула бы серость и оценила индивидуальность – но нет. Не в этой жизни, лапочка. В этой я учу своих адептов улыбаться и кланяться. Это умение легко усвоить – я бы научила даже собаку. И никто не обижен, в отличие от твоей проклятой индивидуальности. Кому много, у кого-то вообще нет – а вот улыбаться и кланяться смогут все. Я гарантирую! Спать совсем не хочется. Её охватывает тупая боль, будто режутся зубы. Позвонить матери? Как мило, уже бежишь жаловаться. А на что? На то, что не можешь жить со своим выбором? И что ты хочешь услышать? Сдаться или смириться – вот и весь ответ. Но куда ты пойдёшь, деточка? Здесь тепло, хорошие деньги и множество образцов для подражания. Однажды ты… Куда это ты смотришь? А, хорошо, что заметила, будь хорошей девочкой, убери этот беспорядок, ужас-то какой, это что, косметика шлюхи? Нет, правда, голубая помада? Голубая? Воспоминания охватывают, обнимают, словно любимый кашемировый шарф. Как она могла забыть? Руки и сейчас помнят, как делать такой макияж… Она порывисто открывает шкаф – и едва сдерживает радостный вопль. Может, и в чехлах, но они целёхоньки. Кожа, шипы, заклёпки, манящие вырезы и пышные подолы, массивные браслеты и роковые каблуки. Жизнь! Воля! Воля!! Куда это ты соб… «Да пошла ты!! Забудь! Моя голова – не твоя, а значит, и я не твоя!». Корсет. Юбка-брюки. Плащ и митенки. И макияж. Алая помада, а посреди нижней губы – голубое пятнышко. Пусть оглядываются, кому не лень! В слякоть и грязь – тяжёлые сапоги с платформой высокой, как настоящие копыта яка. Дурь! Чушь! Ты всё равно сдашься! Пей, веселись, хохочи – я сломаю тебя, сотру в порошок, я сломала миллионы таких как ты! «Не сегодня! Не сегодня! Не сегодня!!» – ответили системе три стопки текилы под лаймовыми парусами. Такси. Ночь за городом оказалась полна звёзд. – Слушай, а ты классная. Такая… очень уж бунтующая! Что ты смеёшься? – А, ничего. – Подбросить тебя до дома? – Оставь меня здесь, я прогуляюсь. Тут не было снега. Не было дождя. С Млечным Путём шёпотом здоровались степные травы. Опомнись. Всего и нужно – метаться из угла в угол, пока не свыкнешься с маршрутом. «Да ну?». Будешь повторять каждый день – и однажды окончательно успокоишься. Сегодня ты бешеная, но это пройдёт. Ты забудешь… «Значит, нужно, чтобы не забыла?» Нет… Нет, не смей! Не смей!! Она вернулась домой, выволокла из-под кровати давно забытый мольберт и начала рисовать. Сонм лиц, скучных, как грязный снег. Пучившуюся систему. Млечный Путь, взирающий на это с бесконечным равнодушием и превосходством. И себя – искру. Уголёк. Белку. Ловкого зверька с сумасшедшинкой в глазах, в груди которого поёт и пляшет солнце. Через неделю её сломали. Наконец-то. Серая одежда и неброский макияж – система и её адепты были очень довольны. Их новая воспитанница хорошо работала и даже думала о будущем, а значит, тоже была счастлива. А раз все довольны, то ничего страшного, что кто-то живёт иллюзией. Наступал вечер – и в доселе покорных руках появлялась кисть.