Ветвь Акации

Лань Хуань был примером для подражания для всего заклинательского мира. Его спокойная осанка, выдержанность и каждая мелочь в манерах делали его идеальным образцом для окружающих. Он был безупречен во всем, и не только внешне, но и внутренне. Многие думали, что его стойкость, его твердость перед лицом страданий была врожденной чертой. Но мало кто знал, как много боли скрывалось за этой безупречностью, и что внутри него давно поселился призрак потери, отравлявший каждый его день. Лань Цижэнь мог бы поспорить с этим идеализированным образом своих племянников. Несмотря на их непреклонность перед окружающими, Цижэнь знал, что даже у самых крепких людей есть свои слабости. Он знал, что даже они не могут избежать уязвимости, что скрывается за фасадом благородства. Хотя Лань Хуань казался непробиваемым, старший из племянников все же раз в месяц приходил на могилу своей матери. В такие моменты, как будто время для него переставало существовать, и он позволял себе побыть просто ребенком, упасть на колени, забыв о своем звании, своем положении в клане и своем долге перед миром. Каждое посещение могилы матери напоминало ему о пустоте, оставленной ее смертью. Он любил её, но никогда не смог почувствовать себя по-настоящему любимым ею. Не потому, что она не пыталась, а потому, что ей не хватило времени. Лань Хуань и его младший брат, Лань Ванцзи, одинаково тянулись к матери, но их детство было отравлено скорбью и потерей. Лань Хуань часто думал о том, что не получил от неё тех слов поддержки, тех объятий, которых так жаждал в трудные моменты. Когда мать умерла, Хуань, еще совсем ребенок, оказался в ловушке своей скорби. В первые месяцы после утраты он был словно заточен в темной комнате, полной боли и одиночества. Ему не хотелось вставать, двигаться, существовать в этом мире, где больше не было её. Он часами лежал на постели, уставившись в пустоту, отказываясь принимать еду или даже воду. Иногда, когда старейшины или его дядя Лань Цижэнь пытались заставить его выйти на улицу, ребенок просто падал на землю, словно марионетка, потерявшая нити. Каждый раз он сворачивался в клубочек и тихо звал маму, надеясь, что хотя бы в этом отчаянии он сможет её вернуть. Лекари, которых звали к ребенку, не могли предложить ничего, кроме общих слов утешения. Но Цижэнь знал, что никакие слова не смогут облегчить боль его племянника. И тогда на его плечи легла новая ответственность — каждую ночь он приходил к Хуаню, вливая в него светлую ци, чтобы очистить и успокоить его затуманенный разум. Он рассказывал ему о матери, о её светлых моментах, надеясь, что со временем эта боль отступит. Но Лань Хуань не отпускал свою скорбь. Его душа словно утонула в реке печали, и каждое слово, что произносил дядя, лишь напоминало ему о том, чего он больше никогда не сможет вернуть. Но вместе с тем он не мог оторвать взгляд от дяди, от его слов, от тех воспоминаний, что возвращали образы матери в его сознание. Первые лучи света в этой тьме появились, когда к ним присоединился Лань Ванцзи. Младший брат всегда оставался в тени, тихо наблюдая за происходящим. Он прятался в одеялах, но его янтарные глаза, полные любопытства и тревоги, выдавали его присутствие. В тот вечер Лань Цижэнь впервые увидел, как Лань Хуань улыбнулся. Это была слабая улыбка, еле заметная, но в ней было что-то настоящее. Хуань улыбнулся брату, перебирая его длинные пряди волос, как будто хотел сказать: "Ты здесь, и этого достаточно". Ванцзи, в свою очередь, смотрел на брата с тихой надеждой, не смея проронили ни слова. Старейшины клана могли бы без труда вернуть братьев к учебе и тренировкам, если бы Хуань не выглядел как живой мертвец. Его лицо было бледным, руки дрожали, и даже обычные действия давались с огромным трудом. В тот момент стало ясно, что скорбь не просто заполнила его сердце — она разъедала его изнутри, лишая сил и воли к жизни. Ему дали месяц на скорбь, хотя всем вокруг было понятно, что даже и года не хватит, чтобы он смог по-настоящему оправиться. Каждый новый день был похож на предыдущий. Хуань почти не ел, тело его продолжало отвергать пищу, и даже простая прогулка казалась чем-то непосильным. Ноги не держали, и он снова и снова падал. Ему было тяжело не только физически, но и морально — его ум был окутан туманом чужих воспоминаний, обрывками образов, которые всплывали всякий раз, когда он думал о матери. Он вспоминал её в золотых одеяниях, застывшую в вечности, и не мог избавиться от чувства, что её смерть — это его вина. Он не знал, как справиться с этой болью. Каждый день казался ему длиннее и мучительнее предыдущего. Он думал, что если не сможет преодолеть это чувство, то потеряет себя навсегда. Но где-то глубоко внутри зарождалось осознание, что, несмотря на свою боль, он должен продолжать жить. Жить не только ради себя, но и ради Ванцзи, ради дяди, ради тех, кто был рядом с ним. Ведь если он сломается, кто тогда защитит его семью? С каждым днем Лань Хуань все больше убеждался в том, что его долг — это быть сильным. Но чем больше он старался, тем сильнее становилось ощущение, что эта сила — не его. Что эта маска, которую он надевает на себя каждый день, лишь прикрывает пустоту, что разъедает его изнутри. И все же он продолжал держаться, несмотря на отчаяние, несмотря на боль. В его глазах не было слез, но в его душе бушевал шторм. В такие моменты, когда он снова приходил на могилу матери, он чувствовал себя ничтожеством перед лицом этой безграничной утраты. Слезы не текли по его щекам, но внутри него что-то кричало, ломалось, разрывалось на части. Каждый раз, когда он вставал с колен, ему казалось, что его силы оставляют его, что его ноги вот-вот подкосятся, и он больше не сможет встать. Но он поднимался. Каждый раз. Этот внутренний конфликт, это постоянное сражение с самим собой стало его вечным спутником. И даже когда он возвращался к своим обязанностям, снова надевая маску идеального наследника клана, внутри него оставалась эта пустота. Время от времени она вырывалась наружу — в коротких взглядах, в невольных движениях, в случайных словах, которые он произносил, когда думал, что никто не слышит. Лань Хуань знал, что он никогда больше не будет прежним.