Пьяное пауконогое солнышко

      Всё произошло слишком быстро, словно молния сверкнула. Заметил, но так резко, что желаешь ещё раз увидеть, поймать то упущенное мгновение.       Он не помнит, кто начал первым. Кто продолжил. Как они попали сюда. Как оказались на кровати. Всё как в тумане.       Но он помнит одно: сладкую негу, охватившую его разом в тот момент.       Татищев, согласившийся отвести Колю в комнату, прижимает его, слегка покачивающегося, пьяного от многочисленного выпитого алкоголя, к стене, смотрит жаждуще в глаза и дышит тяжело, будто занимался тренировками в зале. Оба глядят в противоположные глаза: одни небесно-голубые, яркие, словно освещающие всё в округе, другие чёрные омуты, пожирающие этот самый свет, и не краснеют. В один момент тянутся друг к другу и легонько прижимаются губами. Невинно и нежно.       Подросток реагирует запоздало, даже не из-за шампанского, понимает всё лишь только когда Юра, что оглянулся опасливо в коридоре, затаскивает его к себе в комнату. Дверь запирает, жмясь к ней спиной и сглатывает неуверенно, после чего стоит, выжидает чего-то.       Думает, сбежит? Нетушки, Коля ждал этого момента слишком долго, чтоб так тупо его профукать. Даже в таком состоянии.       Мужчина голову низко опускает и вздыхает тяжело, брови сводя вместе.       — Ахмаҡ... — но не отступает, движется на него, оказывается рядом, смотрит на него, подбородок самоуверенно вздёргивая. — Коль-, — начинает он, видимо, пытаясь отговорить, попытаться объясниться, мол, пьян, не смотря на то, что он суперсолдат и на него не действует алкоголь. Или спросить: ты точно этого хочешь?       Он уверен, что второе.       — Да, — перебив старшего, задыхаясь, отвечает упомянутый и толкает его на кровать, усаживаясь рядом, почти что напирая сверху.       — Московский мине убьёт, — шепчет брюнет, притягивая парня за ворот синей футболки к себе. Он оказывается близко с чужим лицом и снова ждёт. Сибиряков не выдерживает, целует первый, желает взять всё в свои руки, пытается надавить, получить всё резко, быстро, подростковые гормоны бушуют, хочется также, но Солдат не даёт, ведёт нежно и аккуратно, отчего он слаще жмурится и прижимается сильнее к нему.       — Только через мой труп, — оторвавшись от поцелуя, вздыхает он.       — Тогда точно убьёт, — закидывает назад голову Татищев, открывая бледную шею. Намекает, ждёт снова.       Но в голове Коли другое: доверяет.       Доверяет, не боится открыться, не боится объятий, не боится поцелуев, не боится тихих ненужных прикосновений и общественных мест, когда Паучок рядом. Рядом. Это главное. Всё остальное неважно.       — Константин Петрович прикроет. Как обычно, — и ведь правда. После того, как эти двое сошлись (Костя и Миша), хоть ссорятся как обычно, но пытаются прислушиваться теперь друг к другу, хоть это у обоих выходит слишком хреново.       У них — Коли и Юры — по-другому. Совсем по-другому. По сравнению с ними, тихие, спокойные. Доверяющие друг другу. Оба боящиеся поездов, не выносящих холода, оттого одевающихся в тёплую одежду, рано потерявшие свои райские жизни. Младший — потеряв родителей, что так трепетно окружали его заботой, что резкая перемена болезненно сказалась на нём. Старший — после ухода на войну он так и ни разу не встретил маму, папу, младших сестёр.       Хах, нет, всё таки встретил.       Когда душил их.       Юра снова дрожит испуганно, слыша крики помощи, умоляющий плач матери о пощаде в голове. Ненависть к себе оправданная.       Парень нежно касается губами бледной шеи, пробуя на вкус, неуверенно, следя за хорошо скрываемыми эмоциями старшего, что брови лишь сводит.       — Константин Петрович мине сам убьёт, если такое вскроется, — брюнет, сглатывая нервно, оглядывает их обоих: растрёпанных, красных, тяжело дышащих. Пытается продолжить разговор, вспоминая на чём они вместе остановились.       — А кто узнает? — хитро сверкает глазами шатен, руками залезая под толстовку Татищева, что остановил его за запястья и покачал головой, говоря: не надо.       — Минеке похеренная психика. Не надо туда смотреть, — добавляет он также быстро, как и всё остальное, смотря с тихой надеждой на него.       — А я не смотреть буду, я трогать буду, — как-то невинно, по-детски произносит Сибиряков, выше ладонями скользя, холодными кончиками пальцев оглаживая торс.       — Лучше вообще даже не знать, — усмехается он, снова, убрав руки с себя, притягивая в детский поцелуй оскорблённого парнишку, что обиженно нахмурился, но тут же забыл об этом, растаяв счастливо в руках — одной такой тёплой, горячей, другой — холодной, металлической — Юры.       Солдат разорвал под жалобный хнык Коли поцелуй, левой рукой подхватывая низ чужой футболки, которую сразу же стягивает с него и сглатывает нервно, слабо жмурясь и дрожа.       — Ни эшләйем һуң?..       Паучок не знает, что он сказал, но по тону может догадаться, что его вновь грызёт совесть.       — Юра, — шепчет парень, беря его за руку, заставляя посмотреть себе в глаза, — можно я?       Коля раскрывает глаза, шарит рукой рядом с собой, чувствуя пустоту, и никого не находит, отчего хмурится не понимающе. Он усаживается на кровати, сонно трёт глаза, пытается проморгаться, но выходит плохо. Только когда он уже спокойно, не покачиваясь из стороны в сторону, сидит на краю кровати, когда осознаёт, что происходит вокруг, когда понимает, что произошло ночью, он замечает свои, аккуратно сложенные, вещи, положенные на стульчик, стоящий рядом с ним, поверх которых лежит бумажка, на которой красивым почерком выведено:       «С добрым, солнышко. Я решил, что тебе нужен отдых, поэтому не разбудил. Телефон также спрятан, нечего в нём сидеть, глаза портить только. Если Московский предъявит, то докладывай мне, я поговорю с Катькой.       Я как всегда на тренировках, ищи меня там.»       Подросток тепло улыбается.