The Rings

Она просто молча стояла рядом, пока он подал сотруднице на стойке регистрации паспорта и получил посадочные талоны. До вылета оставалось почти три часа. Приехал он рано, хоть и не верил, что увидит здесь Ринату. Но спать все равно не получилось. — Ты планируешь сопротивляться? — он еще раз посмотрел на часы, — Если да, то начинай сейчас, потом будет поздно уже и неуместно. Надо идти досмотр проходить. — А надо? У тебя какой-то фетиш что ли на сопротивление? — выглядела Рината сдержанно и спокойно, — Могу, конечно, если попросишь. Но, честно говоря, лучше не проси. Я очень хочу спать. И еще не до конца, наверное, осознала происходящее, — она зевнула, прикрывая рот тыльной стороной ладони. — Я думал, сложнее будет, — он не хотел конфликта, но и поверить в то, что все пройдет гладко, было сложно, — И… — Меня больше интересует, о чем вообще ты думал? — она перебила, — Это ведь ты автор этой прекрасной идеи? Явно не Рома. Рома для этого трусоват, знаешь, не такой отчаянный, — она продолжала смотреть с усмешкой. — Времени много будет, расскажу, о чем думал, — Вадим всячески старался не ввязываться в словесную перепалку, — Пойдем. Несмотря на то, что скандала не случилось: она не орала, не дергалась, а по виду нельзя было даже однозначно сказать, что она злится, — Вадим прекрасно чувствовал, что ничего хорошего ждать не стоит. Когда они попали в зону досмотра, Рината вообще ничего не делала. Он забросил чемоданы на ленту, снял куртку, часы, ремень, выложил из карманов телефон и бумажник. А она просто стояла. — Ну? Вещи свои давай, — он сунул ей в руки пластиковый контейнер, но никакой реакции не последовало. — Молодые люди, очередь! Вы досмотр проходить будете или постоять сюда пришли? — какая-то тетка недовольно обошла их и принялась выкладывать на ленту свое барахло, — Как из леса дикие, поперек встанут, еле шевелятся! Что за народ такой пошел! — она еще что-то недовольно бубнила, но Вадим не слушал. — Так, понятно, — он притянул ее к себе и принялся расстегивать пальто, — Я помогу тебе, ничего страшного. Надеюсь, ты не против. Пальто отправилось на ленту, следом он ловко расстегнул и снял ее ремень, залез в карман джинсов, извлекая телефон, освободил тонкое запястье от часиков с металлическим белым браслетом. — Еще что-то есть? — сзади уже раздавалось недовольное шипение очередных недовольных, но у него проснулся какой-то злой азарт, — Давай я еще поищу, — он самым натуральным образом облапал ее со всех сторон, — Вроде больше ничего. Первой проходи. Проходить Рината не торопилась, и ему снова пришлось взять ее за талию и подтолкнуть вперед. — Обувь с подошвой толще трех сантиметров снимаем! — сотрудница службы досмотра придирчиво оглядела странную парочку, — В контейнер и на ленту. Вадим только вздохнул, посмотрев на ее ноги, а следом — на довольную усмешку на ее лице. Следующие пару минут все с интересом наблюдали, как он развязывает шнурки, присев перед ней чуть ли не на колени, и снимает белые кроссовки на высокой подошве. Рината же продолжала стоять, глядя на него сверху вниз. — Настоящий мужчина! — вздохнула какая-то дама рядом, — Сразу видно воспитание! — Обычный подкаблучник, — хмыкнул ее спутник, — Баба че, сама ботинки снять не может? Тоже мне! — он протиснулся вперед них, — Устроили тут цирк какой-то, дома в свои ролевые игры играйте! Вадим просто старался ничего этого не слышать и не замечать. Когда досмотр все же был пройден, он вздохнул с облегчением, хотя облегчение это, конечно, было преждевременным. Потом ему пришлось так же самому надеть на нее все обратно, найти более или менее свободное кафе и засунуть ее за столик в углу. — Что будешь? До вылета долго, даже гейт еще не дали. Давай что-нибудь поедим хоть, я сам не спал нифига, но надо как-то дотянуть до самолета, — он без особого интереса полистал меню. — Я есть не хочу, я бухать буду, — Ри продолжала смотреть на него своим фирменным взглядом, — Думаю, водки выпить, чтобы веселее лететь было… — Перестань! — он прекрасно видел, что она издевается, — Сколько ты еще будешь так себя вести? — А на сколько еще тебя хватит? — она положила локти на стол и наклонилась к нему, теперь ее лицо было близко. — Я тебе не враг! — он хотел отодвинуться, но почему-то не смог. — А кто? Друг? Настоящий мужчина? Подкаблучник? Или дикарь из леса? Сколько интересных эпитетов мы там услышали, да? — стол был небольшим, он сидел напротив, и она наклонилась еще сильнее, практически легла грудью на стол, теперь между ними было от силы сантиметров десять. — Я хочу тебе помочь, просто помочь, вот и все! — он все еще старался сохранить твердость воли, но уже почувствовал, что все происходит, как раньше. Как тогда в машине, когда он не смог связать даже двух слов. Как тогда в коридоре перед вечеринкой Леды. Как тогда в Рингс, когда задрал ее рукава, — Давай просто договоримся. Как нормальные люди. — Давай, — она слегка отодвинулась, но взгляда не отводила, — У тебя есть какой-то план? Что вообще ты можешь сделать? — Я много чего могу сделать! — А можешь меня поцеловать? Здесь прямо, при всех, — Ри перебила, не давая ему огласить список того, что он «может». Он смотрел в синие большие глаза и даже не понимал, шутит ли она. Ситуация была настолько идиотской, что ему стало не по себе. «Она же просто, блять, над тобой издевается. Просто проверяет на прочность твои нервы. Просто хочет довести тебя». — Какая же ты… — он не мог подобрать нужного слова. — Вот видишь, — она отодвинулась и теперь сидела на безопасном расстоянии на своем месте, на лице снова отразилась скука. — Послушай, Ри… — Вадим зажмурился, как будто снова приходя в себя, и быстро открыл глаза, — Блять, я и сам бы уже выпил, похуй, — он махнул рукой стоявшему неподалеку официанту. — Быстро сдаешься, — она дернула изящными плечиками и погрузилась в изучение меню, — У тебя есть возможность уйти, здесь везде указатели, Exit там, — тонкие пальцы указали куда-то в сторону, — Я все понимаю. Ты сделал что-то, не подумав. На эмоциях, наверное. Каким-то неведомым для меня образом уломал Ромку даже на участие в этом. А теперь понимаешь, что все это было зря. Необдуманно. И совершенно тебе не нужно. Так? — она оторвалась от меню и снова смотрела на него. — Нет, не так. Подошедший официант прервал разговор. — Рекомендую наши завтраки, — он очаровательно улыбнулся, — И самый лучший кофе в этом аэропорту. — Прекрасно, уже полшестого, поэтому завтрак в самый раз, — Рината улыбалась не менее очаровательно, несмотря на усталость, которая явно отпечаталась на лице, — Но кофе мы не будем, мы будем коньяк, — Вадим только развел руками. Когда на столе появилась еда и запотевший графин из тонкого стекла, он не удержался, чтобы не прокомментировать ее выбор. — Ты, смотрю, не мелочишься. Если бухать, так бухать. У них там винная карта вон какая, всякие просекко… — От просекко голова болит, как будто по ней хуярили топором всю ночь, — она улыбнулась, — Ну, знающие люди так говорят. — Это какие знающие люди? — он уже наполнил ее стакан и принялся за свой. — Глеб, — теперь улыбка приобрела совсем неприличную очаровательность. На лице Вадима тут же отразилось все, что он об этом думает, и удовольствие Ринаты стало еще больше. — А, ну если Глеб говорит, то конечно, надо верить, он в этом лучше всех разбирается. Во всем, что горит, — Вадим, не дожидаясь ее, уже опрокинул свой стакан. — Без тоста что ли пить будем? Так не пойдет, наливай опять. — И какой тост? За прекрасную поездку? — он ухмыльнулся, — Чтобы хотя бы в самолете все было хорошо? — Ага, чтобы долетели без инцестов, в смысле без эксцессов, — она легонько стукнула своим стаканом по его и отпила, поморщившись. «Шутку» Вадим естественно не оценил, но ничего не сказал. Рината встала. — Ты куда? — он поставил стакан на место и тоже встал. — В туалет. Можно? Он сел обратно. Было глупо ходить за ней и караулить. У нее была уже тысяча возможностей уйти. Когда она скрылась из вида, он достал телефон. «Я на парковке, сектор В4, подожду ее, скажи, что я здесь» Рома написал это пятьдесят минут назад. «Можешь уезжать» Вадим нажал «отправить». Телефон Ринаты остался лежать на столе. Так же, как ее сумка. Почему-то теперь он не сомневался, что она никуда не сбежит. Коньяк прекрасно согревал изнутри. «Не так уж все и плохо». Она вернулась минут через пятнадцать. Осторожно села на край дивана рядом с ним. Ехидной улыбочки не было. — Извини меня за это все. Вадим удивленно поднял бровь. — За что это все? — За тупые шутки. За досмотр. Я знаю, что по мне не видно и не понятно, что я чувствую. Я злюсь, потому что ты сделал это так. За моей спиной. Можно было по-другому. Ты мог мне просто сказать, — она не смотрела на него, голос был тихим. — И ты бы согласилась? Если бы я просто сказал, — он повернулся и разглядывал точеный профиль. — Не знаю, но так было бы честно… — Не все в мире бывает честным. — Я могу уйти хоть прямо сейчас, — она повернулась, и их взгляды встретились, — Могу, но не пойду. И мне кажется, что брат не собирался всего этого делать, когда приехал ко мне сегодня. Или это уже было вчера? Но я столько всего ему наговорила. Неудивительно, что он передумал. Я не знаю, зачем тебе это надо… Вряд ли там будет что-то хорошее… — Здесь тоже ничего хорошего нет. Считай, что я просто хочу послушать историю про Америку и Крайз. И сменить обстановку, — он отодвинул в сторону недоеденный завтрак, — А пока предлагаю допить коньяк. И там уже выход появился на табло. Вроде девятый. Когда с небольшой задержкой самолет все же оторвался от взлетной полосы, Рината спала, положив голову ему на плечо. Он осторожно поднял подлокотник, обнял ее одной рукой и накинул заботливо предложенный стюардессой плед. Вторая рука погладила ее по щеке и застыла на шее.

***

— Ах ты ж ебаный пиздец! — сонный Рома попытался захлопнуть дверь, но край внушительного чемодана Луи Витон уже отвоевал себе место, и дверь не закрылась. На Кейт были большие солнечные очки и очаровательная розовая шубка. А еще кожаные обтягивающие штаны и высокие сапоги на каблуках. Темные длинные волосы, собранные в хвост на затылке, рассыпались по плечам. — I’m glad to see you too, — она протолкнула свой чемодан в прихожую, вошла и звонко поцеловала его в щеку. — Ты че здесь делаешь, блять? Как… Суууууука… — Рома еще раз оглядел ее, как будто надеясь, что все это ему снится, но на сон Кейт была не похожа. Точнее, она была похожа на его самый большой кошмар, только наяву. Она легко сбросила шубу ему в руки и прошла в гостиную, — не разуваясь и не утруждая себя объяснениями. Ему оставалось только последовать за ней. — Did you miss me, dear? — она села на мягкий темно-серый диван и смотрела на него взглядом, не предвещающим ничего хорошего, — Come on, don't be afraid, — красивая рука с аккуратным красным маникюром похлопала по диванной подушке рядом с собой, приглашая его сесть. — Че ты здесь… Блять… What are you doing here? — в голове что-то щелкнуло, мысли, а следом и слова дальше переводились на английский автоматически. Он осторожно сел рядом, по-прежнему не веря своим глазам. — Приехала в гости, а ты ведешь себя совсем не гостеприимно, — наконец-то она сняла солнечные очки, и в него уперлись два зеленых глаза. Под шубой у нее оказалась обтягивающая белая водолазка, на шее висел кулон в виде большого блестящего сердца, — Не поможешь это снять? — на его коленях тут же оказалась нога в кожаном сапоге, — Пока добралась до сюда, чуть не умерла, — на щеке появилась ямочка. Он аккуратно потянул за молнию, длинный острый каблук выглядел угрожающе. А сама Кейт — нет. Сама Кейт теперь вполне искренне улыбалась, и ему даже показалось, что он ошибся, когда увидел в ней нечто плохое, не сулящее добра. — Кейт, слушай… Ринаты сейчас нет, а сроки по альбому… — Я знаю, — она махнула рукой, сапоги были сняты, но ноги с него она не убрала. Я звонила ей. Она сказала, что утром улетела в другой город. У тебя есть что-нибудь выпить? И желательно поесть. — Наверное… — он нерешительно убрал ноги, — Пиво точно есть, будешь? — Буду. Так вот, Рината мне все объяснила, было плохо слышно правда, такой шум, как будто на фоне настоящий ураган дует. Дала твой адрес, сказала ни в коем случае не ехать в отель, а пожить у тебя, — она мило улыбнулась, а Рома только подумал «бляяяя», — Просила ее подождать. Этим я и собираюсь заняться. Он достал пиво и остатки пиццы. — Больше нет ничего, можно заказать… — Не переживай, обязательно куда-нибудь сходим. Из двенадцати часов в самолете десять я благополучно проспала. Поэтому полна сил и энергии. Здесь, судя по всему, еще день. Не могу разобраться, часы перевелись автоматически… Сколько разница во времени? — Десять часов. В Лос-Анджелесе утро. У нас шесть вечера… — он задумчиво посмотрел на банку пива, открыл и протянул ей. — Вот и отлично, — она взяла банку, — Что будем делать? Делать Рома ничего не хотел. Спать он лег только в десять утра, и это шоковое вечернее пробуждение уж точно не способствовало желанию куда-то идти. Тем более, с Кейт. Но он не мог не оценить, насколько была красива «месть» сестры. Он сел рядом, взял ее за руку, собрал все мысли в одну кучу. — Кейт… Пожалуйста, послушай меня. То, что ты приехала, чтобы стоять у нас над душой… Это не поможет, будет только хуже… — Я приехала не за этим, — свою руку она выдернула из его пальцев, — Я приехала, потому что соскучилась. И не по тебе, думаю, ты это понимаешь. Стоять над душой я не буду. Я хочу веселиться! Я никогда не была в России, хоть и работала восемь лет круглосуточно с русскими. Проклятую визу сделать сюда заняло почти полгода! И это даже для такой супер звезды, как я, — она иронично улыбнулась, — Раз Ринаты нет, значит, будем гулять. Я хочу все увидеть, все посмотреть. Хочу в театр, хочу на концерты, хочу в галерею, как же… Только сейчас читала, забыла название. Что здесь сейчас популярно? Куда ходят русские? — Русские ходят бухать, — Рома невесело улыбнулся, — Еще на работу. И дома сидят. — Ну нет. Так не пойдет, — она откинулась на мягкую спинку дивана, — Моя душа требует праздника. А ты… Ты снова виноват перед сестрой, да? Что наделал? Можно годами не общаться с Кольцовыми, а потом приехать и сказать: Роман снова виноват перед сестрой, — она рассмеялась, — Но сначала я предпочту горячую ванну с пеной и ароматическими свечами, надеюсь, хоть это у тебя есть? — она встала и потянулась. — Кейт, в Москве прекрасные отели, ничуть не хуже, чем там. Давай я отвезу тебя в «Четыре сезона», это прямо на Красной площади! Пять звезд. Огромный люкс. Там и ванна, и пена, и свечи, все, что захочешь. Весь персонал говорит на английском, — он понимал, что все бесполезно, но почему-то решил попытаться. В ответ она только улыбнулась. — Давай мне чистые полотенца и займись выбором места, куда мы сегодня пойдем. Желательно что-нибудь веселое, эпатажное и шумное. Какой-нибудь клуб, бар, концерт… А завтра уже прогулки, музеи, выставки. Я пока в такси ехала, загуглила самые популярные места в Москве, — их очень много, поэтому даже не надейся отделаться от меня враньем, что здесь ничего нет интересного, Москва — это третий Рим, — она перехватила его страдальческий взгляд, и на лице снова появилась недобрая ухмылка, — Нет, милый, если ты не хочешь этого, то мы можем поехать в Рингс и посмотреть, как движется работа над моим альбомом… — Я хочу! Поедем, куда захочешь! — Рома достал с полки несколько больших белых полотенец, — Все для тебя, Катюша. Когда она скрылась в ванной, он набрал номер сестры, но трубку никто не взял. «Они прилетели уже давно, сейчас там… Девять вечера». Свой ночной поступок он предпочел никак не оценивать. Не думать. «Она полетела, она могла уйти, если хотела. Я ждал на парковке, пока не взлетел самолет». Это казалось ему вполне достаточным, чтобы особо себя не винить. Но нельзя было не признаться себе, что ему интересно. Очень интересно. Что он очень хочет знать, что сказал ей Вадим. Что он очень хочет знать, что они делают. Куда поехали, когда прилетели. Но задать эти вопросы он не мог, прекрасно понимая, что она не ответит. Бессмысленно писать сообщения, да и звонить… Он еще раз нажал на вызов, но результат не изменился. Проблему надо было решать самому. Он открыл себе пиво и задумался. «Надо куда-нибудь спихнуть ее, чем-нибудь занять. Надо съездить в Рингс и запаролить все компы на всякий случай. Найти ей компанию». Кейт давно с ним не церемонилась. Кейт любила Ринату и по сути терпела его только ради нее. По крайней мере, так было последний год в Америке. «Я не хочу работать с наркоманами. Если до этого все было похоже на баловство и кураж, то теперь это похоже на то, что ты скоро сдохнешь. Я положу тебя в рехаб. Несколько месяцев и, возможно, ты снова станешь человеком». Но он только обещал ей. «Да, я не против, конечно. Я готов. Но давай чуть позже. Давай после съемок нового клипа. Давай после серии интервью. Давай после участия в сериале». Он сидел на диване, мысли никак не могли собраться в кучу. «Я не могу везти ее к Дженни по понятным причинам и просить Дженни ее отвлечь. Кого-то из своей тусовки? Это сколько же вопросов сразу будет. Снова это ненужное внимание к Рингс. Если бы я только знал… Почему так, сука, почему?» Он ударил кулаком по дивану. «В один день, блять. Рината улетела только утром! Я собственными руками это сделал. Отправить ее жить в квартиру к Ринате? Она не поедет. Развлекать ее самому — я не вывезу. Тащить к кому-то из хороших знакомых? Нет. Нужен кто-то левый. Посторонний». Он пощелкал мышкой, изучая вечернюю афишу Москвы. «Бурятские шаманские танцы, блять. Дискотека девяностых. Камерный оркестр. Ночь на корабле». Несмотря на то, что Кейт не была такой уж звездой в России, кто-то точно мог ее узнать. Просто так засунуть ее к совершенно незнакомым людям, учитывая незнание языка, учитывая ее характер, тоже было весьма рисково. Кейт он не боялся. Кейт была для него просто неприятным гостем из прошлого. Прошлого, которое он очень хотел забыть, несмотря на то, что пару лет самозабвенно трахал ее под коксом и обещал, что все будет хорошо. Кейт хотела забрать у него сестру. Так и сказала однажды: «Ты вполне можешь сама писать всю музыку, аранжировщика и музыкантов мы найдем, есть Майк. Считай, что это то же самое». Он нашел эту переписку в ее телефоне. Рината ответила только «I will never agree to this». «He's a drug addict, he doesn't want to be treated, you can't help him in any way» «You have to think about yourself. You deserve a better life» И еще множество таких сообщений. А потом случилось то, что случилось. Рината забрала его из больницы прямо в аэропорт. В одной футболке, кроссовках и спортивных штанах. Все остальное потом прислали международной службой доставки. — Как дела? — Кейт стояла в проеме двери, обмотанная белоснежным полотенцем, с длинных мокрых волос стекали капли, — придумал, куда повезешь меня? — Придумал, — решение пришло как-то само собой, — Можешь собираться. Не торопись. Через час он придирчиво разглядывал короткое, неприлично обтягивающее черное платье и очередные сапоги на высоченных каблуках с шипами. На шее висели многослойные черные цепочки, волосы были убраны назад, стрелки подчеркивали необычный разрез зеленых глаз. И, конечно же, красные губы. Куда без них. — Тебе только плетки не хватает. Тебя на бдсм-вечеринку что ли отвезти? Хотя это почти одно и то же… Пойдет, — он открыл перед ней двери, — Прошу, мадам.

***

— Рината рассказала мне, где она. И знаешь, я очень удивилась, что ты не с ней, — она открыла окно в машине и закурила, — Как же так вышло, Роман? — Это не твое дело! Не кури в машине! — его настрой держать себя в руках улетучился за долю секунды, но она сделала вид, что даже не заметила его слов. — Так интересно… Я думала, что это то, в чем ты непосредственно должен участвовать. — Это не твое дело! — он рявкнул на нее, даже не пытаясь придать себе спокойный вид, — Ты зачем явилась? Читать нотации? Альбом свой пасти? Тебя никто не звал сюда и никто не ждал! — Ох как грубо. Русские очень грубые, я знаю. Привыкла, — она равнодушно выпустила дым прямо перед собой, — Но я хочу знать, и тебе придется рассказать. — Я тебе ничего не должен! Должен альбом к 31 декабря, а теперь посмотри на календарь и заткнись, — руки на руле сжались так, что побелели костяшки, — Иначе я выкину тебя на дороге. — Рината попросила не говорить ничего о работе, пока она не вернется. Я ей пообещала. Да и говорить об этом с тобой… — она поморщила свой вздернутый носик. — А что так? Я написал для этого проекта как минимум пятьдесят процентов музыки, я сделал почти все аранжировки, я перевел все тексты, потому что Рината так и не научилась писать стихи на английском. Я сыграл все гитары и басы. Почему ты так скривила свое милое личико? Этот проект — общий. В нем участвовали все. Точнее, в нем участвовали мы с сестрой, а ты так, бэкграунд. Она рассмеялась, и ему пришлось прерваться. — Этот проект, Роман, результат работы трех людей. Моей — тоже. Но сейчас мы говорим не об этом. Как так вышло, что ты отправил сестру одну? — Она не одна там! — А с кем? — Кейт выбросила окурок прямо в окно, — Да это и не имеет значения. Тебя там нет. — Ты предупреждала ее, что приедешь? Она знала? — Рому внезапно осенило, что, может, Кейт приехала не так уж неожиданно. — Нет. Я позвонила только когда самолет сел в аэропорту Москвы, ужасное название, никогда не выговорить… Не стала беспокоить вас заранее. — Как благородно! — Роман, я приехала не к тебе. И даже не за альбомом. Я приехала за Ринатой. — Хуй тебе, а не Рината, — он перешел на русский, но Кейт была вполне в состоянии понимать многие слова и фразы, — Как приехала, так и свалишь! Она снова поморщилась. — Говори по-английски! — Ты в России, тут не говорят по-английски, — впрочем, в настройках язык все же сменился, — Привыкай. Ты не у себя дома. И не надо меня учить. Не надо мне говорить, кому и что я должен. Ты понятия не имеешь, куда лезешь. Но она только снисходительно улыбнулась. — Конечно, куда мне. Вот только я хорошо знаю твою, вашу историю. И знаю, как сильно Ри хотела поехать туда. С тобой. И как ты обещал ей это… — Когда мы вернулись, она уже ничего не хотела! Она ни разу об этом даже не заговорила! Ты ее увидишь — не узнаешь! Нет больше ее такой, как раньше. Все изменилось! А нормально жить не получается как раз-таки из-за тебя! — А ты все еще торчишь? — она перебила и уставилась своими зелеными глазами куда-то ему в висок. — Нет! Это в прошлом! — Значит, все-таки завязал. Молодец, — она похлопала его по плечу, — У наркоманов не бывает долгой жизни. Они в основном умирают молодыми, но ты уже не так и молод… — Ты зато молода! Ринатка написала в Википедии, что тебе 28, все и верят! — он презрительно хмыкнул, впрочем «укол» явно пришелся мимо: Кейт выглядела отлично. То, что ей было слегка за тридцать, никак не меняло картины. — В женщине главное — не возраст. Я хорошо выгляжу, потому что не употребляю всякую дрянь, редко пью и занимаюсь спортом, ты тоже сейчас выглядишь неплохо, кстати, если сравнить с тем, что было, — она смахнула воображаемую пылинку с его рукава, — И вообще ты неплохой музыкант, звукорежиссер, талантливый аранжировщик, видный мужчина… Но как человек, увы, полное дерьмо. Кстати, куда мы едем? — она развалилась в кресле и уставилась в окно на серую дождливую Москву. — На веселый популярный концерт, как ты и хотела. Может, я и дерьмо, но ты не лучше. Все, что у тебя есть, ты тупо купила за деньги. Где бы ты сейчас была? Записала бы свое говно низкопробное, в очередной раз бы провалилась, если бы не мы. А теперь вместо того, чтобы радоваться, что у тебя будет новый шикарный альбом, ты только и делаешь, что сидишь всем недовольная, выдвигаешь нереальные требования, заставляешь по сто раз переделывать то, что и так хорошо! Раньше тебя устраивало то, что мы делали. Мы и сейчас в твоих замечаниях не нуждаемся, и если Ри… — Ри приехала в Америку из-за тебя. Пришла ко мне из-за тебя. И уехала — тоже из-за тебя, — она снова улыбалась, — Все, что делала твоя сестра, она делала для тебя, Роман. Оказалось, что ключ открывает дверь не только, чтобы в нее войти, но и чтобы выйти. И я злилась, не скрою. Долго. И придиралась только поэтому. Ты правда думаешь, что я хочу что-то забрать у Ри? Хотя тебе куда проще считать меня больной психопаткой, лишенной всякой эмпатии. У меня никого нет — ни братьев, ни сестер. И глядя на вас я поняла, как это здорово, хоть в чем-то повезло, — она открыла бардачок и начала там что-то рассматривать. — С родителями ты и так знаешь, что. Первый раз я сбежала из дома в тринадцать, когда отец в очередной раз избил меня за плохую оценку, — она прикурила вторую сигарету и отвела взгляд, — А деньги… Они достались мне только потому, что родители уже были готовы на все, лишь бы я их не позорила. Это были деньги родителей и моего престарелого любовника, любящего маленьких девочек. Но сейчас это все стократно отбилось. Деньги не пахнут. Разве что свободой. И, знаешь, отбилось не благодаря тебе. Рината — мой единственный друг, единственный человек, который знает обо мне все, а ты… Ты неплохой любовник, но этого мало… А я — Крайз. Мое лицо висит на всех билбордах моей страны. Утром люди пьют со мной кофе, включая телевизор. Они чистят со мной зубы, потому что я рекламирую лучшую зубную пасту. По дороге на работу они слышат по радио мои песни… Мои, Роман. По крайней мере, так зафиксировано в United States Copyright Office. И если бы ты не просрал свои таланты и свою жизнь из-за наркоты… — Я это слушать не намерен! Рината твоя уехала с женатым мужиком, на двадцать лет ее старше. Потому что он это придумал, и он ее потащил… — А ты, как всегда, не у дел, ни за что не отвечаешь, ничего не знаешь, — она иронично рассмеялась, — Бедный, бедный Роман… Какая неприкрытая злоба и ревность в твоих словах. Но я думаю, что Ри сама мне потом расскажет, я лучше подожду. А хороший мужчина рядом способен творить чудеса… Судя по твоей реакции, там действительно может получиться что-то хорошее, да? Иначе ты бы так не психовал. И странно, что ты не видишь, что происходит с твоей сестрой. Когда человек говорит, что ему ничего не надо, что он жить не хочет… Что он готов прямо сейчас взять и от всего отказаться… Машина уже припарковалась у клуба. Он достал телефон и пошарил в книге вызовов. — Глеб, ты знаешь Крайз? Да, да, американская. Вот она прямо сейчас на твой концерт приехала. Да, в Москве конечно, где еще. Да настоящая Крайз! Может ее кто-нибудь забрать? Мы у черного выхода стоим. Давай быстрее. Ну кто-то же там есть у тебя, пусть выйдет. Она — твоя давняя поклонница, вот проездом в Москве. В соцсетях потом повесишь ваши селфи. Через пятнадцать минут черный Порш отъехал от заведения, влившись в серый поток автомобилей на проспекте. Крайз была настоящей. Глебу все же пришлось в это поверить, хотя сначала он все равно загуглил и поднес экран телефона с фото к ее лицу. Сомнений не оставалось: по-русски она не могла связать и двух слов, а эпатажная шуба, шипастые каблуки и зеленые глаза с насмешкой только дополняли уверенность. В жизни она была миниатюрнее и тоньше, чем на фото, но в целом все было то же самое. Языковой барьер заметно усугублял ситуацию, но «Roman brought me here and ran away, so now I'm with you» он понял. Да и слово концерт на английском звучало почти так же, как на русском. Глеб даже слегка протрезвел от внезапного события. Еще из отдельных слов он понял, что она прилетела только сегодня, что живет у Кольцова, что Рината «уехала домой», а ее брат был не рад ее видеть, и когда она попросила куда-нибудь ее сводить, он привез ее сюда. Может, он понял не все и не в точности, но в общем этого хватило. Он хотел позвонить Ри, но до начала концерта оставалось пять минут, звонок пришлось отложить. «Ну виз ми, так виз ми, в принципе даже интересно».

***

Они не поехали никуда, кроме отеля, который был рядом с аэропортом. Вадим так и не уснул в самолете. Вспоминал только о том, как в августе он хотел позвать ее поехать с ним. А потом была Дженни с коробкой в коротком сарафане, которая буквально упала на него с поцелуем. Потом был этот холодный взгляд синих глаз. И мысли, что лучше синица в руках. Ничего переделать было нельзя. Он отвез ее в гостиницу, снял два номера, видя, что ей ничего не нужно, кроме сна. Как в общем и ему самому. Они почти не говорили. Но в десять вечера по местному времени он постучал в дверь соседнего номера, и она открыла. — А что с квартирой? Кто там сейчас живет? — он вошел в номер, разглядывая сонное лицо и хаотичные кудряшки. — Никто, квартира перешла в наследство мне и Роме, он сразу оформил все, а я не могла, там через шесть месяцев надо было, я была в розыске, потом через суд восстановили срок, когда мне уже 18 было, иначе бы доля перешла государству. Долго объяснять, тут такие законы, — она отошла, пропуская его, и села на кровать. — И там никто не живет? А ключи? — он прошел, но садиться рядом с ней не стал. — У соседей, которые памятник ставили и цветы носят… — Завтра поедем, сегодня нет. Есть хочешь? Но она только покачала головой. — Не хочу. И ехать никуда не хочу. Там Кейт приехала… В Москву. Я сначала расстроилась, а теперь… Садись, не стой. — она убрала подушки, — Я знала, что она приедет. Так долго, потому что визу видимо сделать не могла… Ты же хотел увидеть Кейт… — Уже в общем и неважно. И зачем она приехала? Контролировать альбом? — Вадим сел и снова смотрел на белое плечо из-под спущенного рукава светло-голубой кофты. — Не. Я ей уже сказала. Сказала, что она может забирать Рингс, мою квартиру, машину. Может оформить на себя мою долю в ее бизнесе. Да в общем все может забирать… — Когда? Зачем?! Альбом же почти готов… — Вадим, есть да, и есть нет. В моем контракте на 67 листов написано все. Даже то, что она может не принять работу «без объяснения причин». И если она не захочет, то все бессмысленно. Мы можем записать песни для первых строчек хит-парадов, можем записать песни для самых престижных музыкальных премий. Но если Кейт скажет нет, то это будет нет. Я устала, — она встала, налила себе из графина воды и посмотрела в окно, за которым было уже темно, — Я может так легко и согласилась сюда поехать, потому что мне все равно… Все глупо и бессмысленно. И ты со мной поехал, зачем? Поехал, чтобы решить какие-то свои проблемы? Вадим, со мной они не решатся… — Да нет у меня никаких проблем! Поехал только из-за тебя! Ты рассказала, я подумал, что выход есть, и не такой уж он сложный… — Это неправда. Ты просто сбежал. От своего чего-то, а я от своего. Я не хочу никуда завтра ехать, я не смогу. Давай вернемся в Москву. Будешь? — она протянула ему второй стакан с водой. — Нет, не вернемся, — он взял стакан из ее рук и почему-то подумал, что здесь на него ничто не давит. Что здесь он не чувствует себя в тисках, — И вообще я хочу послушать дальше твою историю, считай, я приехал за этим. — Ты приехал не за этим. Ты на фоне моей боли хочешь как-то победить свою… Думаешь, что моя сильнее, но она не сильнее… Пошли в бар, не знаю. Все равно уже поздно что-то менять. Сначала ей хотелось ему рассказать. Чтобы просто не тащить на себе этот груз. «Поделись — станет легче». Поделиться все равно можно было только с ним или с Глебом. Но никаких подходящих слов не нашлось. «Знаешь, у меня дома камера стоит, и я посмотрела, как ты трахаешь своего брата. Извини, я не хотела»? «Понимаю, что инцест — дело семейное, но я случайно»? «Не переживай, я никому не скажу, что стала свидетелем вашей плотской любви»? «Все, что я знаю об инцесте, я знаю против своей воли»? «Если бы я там была. Сложно, конечно, представить, но что если бы он увидел, как я трахаюсь с братом? А потом сказал мне, что никому не скажет, что не имеет намерений мне этим навредить, что все невозвратно удалил. Поверила бы я? Смогла бы общаться с ним как прежде? Как бы вообще я себя чувствовала?» Никаких ответов не было. Единственное, что можно было сделать, — никогда ни о чем не говорить. Не вспоминать. Как будто он этого не делал, а она этого не видела. Они никуда не пошли, в номер был заказан ужин. Еще принесли бутылку шампанского и бутылку коньяка. Ри только поморщилась. — Теперь я буду пить каждый день, как в старые добрые! — она невесело улыбалась и казалась еще более уставшей, чем сразу после перелета. — Ри, давай поговорим о другом, —, поговорить он очень хотел, но не знал, как начать. Это можно было охарактеризовать как «просрал все с самого начала», но почему-то именно сейчас становилось действительно грустно. Отрицать очевидные вещи тоже давалось нелегко. — О чем другом? О глобальном потеплении? Парниковом эффекте? Долгожданном конце света? — она выпила шампанское из высокого тонкого бокала, — Знаешь, мне сейчас так сильно на все плевать… Я ни разу даже на улицу не высунулась, как будто этот город меня просто возьмет и раздавит. И еще Рома непрерывно звонит. Видимо совсем плохо ему с Кейт. А мне… А мне все равно. — Давай я отвечу, — Вадим тоже не отставал в разливании алкоголя по бокалам, — Нахуй его пошлю. Ри, слушай. Да, это придумал я, я его попросил. Но не об этом. Не о том, чтобы он врал тебе и привез тебя в аэропорт обманом. Я думал, что он поговорит с тобой, убедит, что ты сама захочешь. Я знаю, как это выглядит. Ужасно. Но я так не хотел. — Знаешь, живя в Америке, мы часто говорили об этом. Обсуждали, что если вернемся когда-то в Россию, первым делом приедем сюда, вместе, — она снова подошла к окну, — Съездим домой, зайдем к Марии Петровне с мужем, потом на кладбище… Что там где-то так и стоит моя музыкальная школа. Что там где-то те же улицы и дома. Как в детстве. А когда вернулись, все как будто отрезало. Говорить мы перестали, не только об этом, вообще о чем бы то ни было. Я знаю, почему Рома так и не решился поехать, почему ни разу после возвращения даже не завел эту тему. И я его не могу в этом винить. Может, он и прав: мне проще. — Нихуя себе проще! — Вадиму стало неприятно слушать, как она оправдывает брата, — Что это вообще за привычка: мериться болью, мериться травмами? — От чего ты бежишь? — она перебила, — Все равно придется вернуться. Он хотел возразить. Хотел снова сказать свое «у меня все нормально», но просто промолчал. Она была права. Он бежал от того, от чего нет спасения. И если можно было обрести его хоть в ком-то другом, то и эту возможность он уже использовал. «Потрачено». Синицы в руках, всякая надежда на «легко и просто». Теперь легко и просто не хотелось, но было поздно. — Ты любишь своего брата? — он не собирался этого спрашивать, вышло как-то само. — Да, это же очевидно, — она никак не изменилась в лице. — И сделала бы для него что угодно? — теперь он пристально смотрел прямо в ее глаза, — Даже если бы это было совершенно глупо. Или аморально. Или все бы тебя за это осудили. — Да. Сделала бы, — она смотрела куда-то в сторону, — Я даже сейчас вот это все… Наверное… — Так нельзя, просто поверь, — он подошел и приложил свои ладони к ее лицу, — Я знаю, о чем говорю. Нужно выбирать себя. Все равно выбирать себя. Но она только грустно улыбалась. — Получается? — Поздно уже, — он убрал руки и тоже уставился в окно, — И холодно… — Да это не холодно еще, всего минус шесть вроде. Надо, кстати, посмотреть, что там мне Рома собрал из одежды. Это же он чемодан собирал, — она понимала, что дальше продолжать эту тему нет смысла, нужно на что-то отвлечься, — Я уже представляю себе, что там. Буду здесь самой модной. Какое-то время он молча наблюдал за тем, как она достает из чемодана вещи. — Ри, ты же понимаешь, что мы здесь не останемся. Завтра мы уедем. Поедем к тебе домой. Можешь ничего не раскладывать… — он присел на край кровати. — Я просто хочу оценить масштабы трагедии. Кстати, не все так плохо оказалось. Хотя вот кроссовки и пальто это, конечно, не в тему, — она задумчиво села рядом с ним и положила голову ему на плечо, чему он даже удивился, — Я там на ресепшене видела какие-то визитки с арендой авто, пойду займусь этим, — она хотела встать, но он не дал. Только крепче взял за руку. — Не надо. Давай я завтра сам все сделаю. Сейчас машина все равно не нужна, а завтра с утра, когда мы будем трезвые… — Трезвые и грустные, да. Но ты прав, — она все-таки встала и обошла кровать с другой стороны, поправила подушки, — Тогда предлагаю лежать и ныть. Хочешь спать? — он отрицательно помотал головой, — Мы хоть и не трезвые, но веселья не планируется. Могу что-нибудь рассказать. Ну или можем поговорить о чем-то, но только о чем ты сам хочешь, ладно? Чтобы не было как в тот раз на трассе. Я сегодня не планировала никуда сбегать… — Какие у тебя отношения с Глебом? — Вадим все же решил подобраться к животрепещущей теме, коньяк весьма благоприятно воздействовал на смелость и открытость. — Серьезно? — она даже рассмеялась, — Вообще-то это мой вопрос! — Тогда про Крайз? Она же не уедет, пока мы здесь? Я ее увижу? — Не уедет.

***

«Когда мы переехали, Рома сразу начал работать. Снимал нам квартиру. Маленькую и не в самом хорошем районе, но мне даже нравилось… В Кэпитал он попал не сразу, месяца через три только. А я… Я ничего не делала. Я боялась даже в магазин сходить, хотя у меня был вполне приличный словарный запас, я имею в виду простые слова, конечно. Бытовые. Но разговаривать с людьми было страшно. Да и вообще все было другим, абсолютно. Первое время я вообще целыми днями просто сидела дома и ждала его с работы. Мы записали «Северные сны» для себя. Рома очень хотел сделать что-то такое, чего хочет именно он, не по заказу, не по чужой указке, он хотел экспериментировать, хотел испытывать себя, а стихи я писала всегда. Писала какую-то музыку, но это издержки учебы в музыкальной школе, сам понимаешь. Мне казалось, что меня ждёт великое будущее, что я стану пианисткой, буду играть на сцене. Пела я не очень, но в принципе этого хватало для того, чтобы экспериментировать. «Сны» были записаны на русском, потом брат перевёл тексты. У меня был ужасный акцент, я не готовилась к переезду, это Рома готовился, он учил язык, он разговаривал с носителями языка… Но это я уже рассказывала. Это была какая-то отдушина. То, что мы делали вдвоем, в основном поздно ночью, когда в студии уже никого не было. Потом прошло время, у меня заканчивалась виза, и я понимала, что мне придётся уехать. Работать по той визе было нельзя. Он стал брать меня в студию, я даже записала несколько клавишных партий для разных музыкантов, мне за это даже платили… Но это потому, что у Ромы были прекрасные отношения с шефом. Это все делалось с его молчаливого согласия, а не потому, что я была там кому-то нужна. Да и деньги, думаю, ты понимаешь, что на эти деньги прожить было нельзя. Все это время на нашу жизнь зарабатывал брат. Платил за аренду. Жрали мы в основном в Маке, никуда особо не ходили. Но у меня все было, знаешь… Он покупал мне пластинки, книги, одежду, краски, нотные альбомы, купил новый телефон, всегда давал деньги просто так, в надежде, что я наконец-то смогу, не заикаясь, сказать, что мне нужно в продуктовом магазине… Я по-прежнему была балластом. Без единого шанса как-то изменить это. С трудом связывала слова в предложения, понимала — еще хуже. Но зато могла часами играть. Наконец-то снова появился доступ к пианино… Наверное, тогда это было единственным, что хоть как-то спасало меня. Но чем ближе была дата истечения срока визы, тем хуже становилось Роме. Он ходил чернее тучи, он пил каждый день, точнее, вечер, молча. Возвращался домой, и я видела, как он сидит за нашим маленьким кухонным столом и бухает. Он даже не поднимал на меня взгляд. Знал, что сейчас ему тоже придётся уехать, хотя я говорила, что не надо этого делать, что он должен остаться, у него есть рабочий контракт, у него есть рабочая виза. И что без меня будет куда проще. Однажды он так же просто сидел, смотрел куда-то в стену и тогда в первый раз за все это время сказал… Ну как сказал, он был очень пьяный, очень злой, был практически невменяемый. Он сказал, что думает сейчас о том, что, возможно, действительно ему нужно было уехать одному, уехать прямо тогда, когда умерли родители, не ждать, не бегать со мной, не пытаться меня спасти. Нужно было уехать и жить своей жизнью. Потом он очень много извинялся передо мной за свои эти слова, но мне кажется, это те слова, которые наконец-то были правдой. Он тогда уже работал с Кейт. Был звукорежиссером в ее «новом амбициозном проекте». Я часто видела Кейт, точнее, часто слышала, как она орет. Ей ничего не нравилось из того, что для нее делали. С Кейт мы никогда не общались, да она в мою сторону даже и не смотрела, а я старалась не попадаться ей на глаза. Рома каждый день рассказывал мне, как она заебала, какая она бесталанная, грубая, какую она поет ерунду, каких притащила музыкантов. Что она просто богатая бездарная сука, которая хочет стать звездой. После тех слов Ромы обо мне, я собралась и поехала в Кэпитал. Кейт буквально ночевала там, мучила всех круглосуточно, орала, психовала. Мне кажется, она вообще оттуда не уходила. Она бы не стала со мной даже разговаривать, поэтому мне пришлось ее попросить. Она пустила меня, я сказала, что то, что она поет, то, что она написала — это полное дерьмо. Помню, как она тогда на меня посмотрела. Я говорила по-английски очень плохо, как ты понимаешь, и в общем-то мне давалось все это с огромным трудом. Но как-то смогла сказать: у тебя нет голоса, у тебя нет таланта, у тебя нет ничего, только огромные деньги, которые ты не знаешь, куда засунуть. А я могу показать тебе, как надо. И она сказала: покажи. Смотрела, правда, с издевкой, смеялась даже. Про «Я ехала домой» я тебе уже рассказывала. В ту же ночь я заставила ее послушать «Сны». Утром мы подписали контракт. Таких денег я не видела никогда в жизни. Кейт после подписания контракта сразу приставила ко мне преподавателя английского — мистера Диккенса. Да, да, почти как Чарльз Диккенс, только не Чарльз. Ему было под 80 лет, он всю жизнь работал преподавателем словесности в Калифорнийском университете, носил костюм-тройку и был гладко выбрит. Хоть Рома и смеялся: «Ты везде со своим дедом», у меня язык не поворачивался его так назвать. Но зато поворачивался называть его мистер Dick, потому что его методы… Я думала, что буду заниматься английским как все — пара часов в день за партой и все такое. Но он в первый же день явился ко мне домой в 7 утра, сказал, что каждое русское слово первую неделю стоит один доллар, вторую — десять, третью — пятьдесят. Эти деньги Кейт вычтет из моего контракта. Я посмеялась и сказала, что он слишком много на себя берет… За первый день я наговорила на четыреста восемьдесят пять баксов. Можно сказать, что это научило меня цене слова, — она улыбнулась и повыше натянула плед. Он ходил за мной везде, приезжал рано утром и уезжал поздно ночью. Сам знал четыре языка. Русский тоже знал, но русскую речь я от него услышала впервые только когда мы закончили обучение. Обычно первую половину дня мы шли на улицу, там он заставлял меня мучить в кафе официантов, выбирая блюда в меню, спрашивать обо всех ингредиентах, просить советов… Заставлял заходить в магазины одежды и вынимать душу из продавцов в духе «хочу такое же, но с перламутровыми пуговицами». Говорил название какого-то места, а я должна была узнать туда дорогу у прохожих. Где какие ходят автобусы, какая станция метро… Еще нужно было завести случайную беседу в парке. Нужно было отнести вещи в прачечную. Вызвать домой клининг. Поругаться с шумным соседом. Рассказать старушке на улице новости, которые я посмотрела по телику. Ненавидела я его люто. У меня просто не хватало слов. В русском языке три времени. Три! Не двенадцать! После каждого такого дня он давал мне огромный словарь. Говорил: «Вспоминай, чего тебе не хватало, что ты не смогла. Ищи. Завтра будет лучше». Потом мы кроме таких «прогулок» стали ездить в студию. Я садилась за пианино, он говорил: пой. Я пела песни из «Северных снов». По сотне раз. И по сотне раз он говорил «You have a refugee accent». Акцент беженца. И я ненавидела его еще больше. Я как-то даже пришла к Кейт, но она выставила меня за дверь. Сказала: у тебя два месяца, максимум — три. После этого альбом должен быть записан так, чтобы никто никогда не понял, что ты русская. С третьей недели я перестала говорить русские слова. Забыла каждое русское слово, которое стало стоить 50 долларов. Я открывала рот и тут же его закрывала. Я часами читала его словарь, записывала все в тетрадки, — писать на русском мне никто не запрещал. Через полтора месяца он впервые сказал, что песни звучат не «чудовищно», а просто «плохо», это была победа, — она рассмеялась, — Еще через полтора мы записали «Сны» такими, какими их можно сейчас услышать. Это была игра, азарт. Про себя я думала «ах ты старый хуила», но вслух на хорошем английском просила официанта заменить блюдо, потому что он не предупредил, что в нем есть шафран, а на шафран у меня аллергия. Знаешь, как будет по-английски шафран? Saffron, — Вадим улыбнулся, а она подложила под голову подушку и теперь смотрела куда-то в потолок. — Примерно через те же полтора месяца он принес книги. Сказал, что теперь мы будем еще и читать. Знаешь, какие книги? Не Драйзера, не Лондона, не Хемингуэя, не Фицджеральда, не Воннегута, не Фолкнера. Он принес «Воскресение» Толстого и «За закрытыми дверями» Сартра. Книги собственного перевода, изданные в Америке. Представляешь… Столько известных американских классиков, а он принес это. Толстой русский, Сартр француз. Переводы! Я могла только спросить у него: What the fuck? Как ты понимаешь, это не изменило его решения. Он сказал, что «The Great has no nationality» - Великое не имеет национальности. Он перевел за свою жизнь пару сотен книг. И мы читали. Читали и обсуждали, но не как изложение. Он заставлял после каждой главы рассказывать, что я чувствую, о чем думаю, заставлял давать оценку действиям героев, предполагать, что будет дальше. Вадим, я на русском-то не могла объяснить всего этого! «Человек, который может любить, — все может» — что это значит для тебя, Рината? Как ты это чувствуешь? Почему Катюша никогда не просит у Нехлюдова что-то ей принести, кроме десяти рублей на водку и папиросы? Почему она говорит, что простой народ обижен? — она усмехнулась, поправила подушку, и легла на бок, — «Что такое воскресение?» И он просто на меня смотрел, и я понимала, что шатание по магазинам одежды — цветочки. Детский лепет. Узнать, как доехать до Fairview Heights — хуйня, по сравнению с тем, как объяснить, что такое воскресение. Он наливал себе кофе. «You're smart, you can do it!» Мы долго это читали. По 4-5 часов в день. Он все время поправлял меня. Все незнакомые слова заставлял искать в словаре самой. Но Сартр был еще хуже. L'enfer est d'autres personnes. Его ад был не похож на наш, где кипящая смола, вилы, черти, пытки. Адом была просто комната, гостиничный номер. Вот как у нас с тобой сейчас. Правда, там еще были камины и подсвечники, здесь такого нет, — она оглядела комнату, хотя это было понятно и так, — А еще там не было зеркал, окон, запертые снаружи двери, а свет горел сутки напролет, его нельзя было выключить. Грешники обречены ни на минуту не смыкать глаз на веки вечные и за неимением зеркал искать свой облик в зрачках соседей, — вот и все уготованное им наказание, пытка бодрствованием, созерцанием друг друга, бессонницей, неусыпной мыслью. Тоже как мы с тобой, да? Когда мы это дочитали, он спросил, что значит «Ад — это другие»? И если после Воскресения мне казалось, что я уже готова ответить хоть на что… Мистер Диккенс умер через восемь месяцев после того, как закончил со мной заниматься. У него был рак с метастазами. Он об этом знал, а я — нет. Он не выглядел больным, понимаешь? Я его так и называла про себя «мистер Хуй», а он мне дал больше, чем кто-либо за всю жизнь. Когда прах хоронили, я привезла огромный букет цветов, в горшке, — он всегда говорил, что нельзя срезать цветы, что цветы должны расти. На ленте было написано «We become ourselves only at the moment of death» — «Мы становимся собой только в момент смерти». Наверное, я все-таки поняла. Hell is other. Ад — это другие. Я надеюсь, что он в раю. Что никого там больше нет. Никаких других». Рината сонно зевала, Вадим просто встал и нажал клавишу выключателя. Они так и уснули - в далеком сибирском городе, в одежде, на нерасправленной кровати.

***

Тем временем словарный запас Крайз пополнился еще как минимум парой десятков слов изысканного русского мата. Наконец-то было весело. А гугл-транслейт прекрасно справлялся со своей задачей.