The Rings

Неприятно трещала лампа на потолке, рассеивая по приемному покою тусклый грязно-желтый свет. На этот раз дальше их не пустили, точнее, пустили только Улю, как «ближайшего родственника». Стехин попытался возразить, но Рината бросила на него короткий взгляд: — Не надо. Пусть идет ближайший родственник, мы посидим и здесь. Стехин почти возмутился, но что-то во взгляде Кольцовой его остановило, и он присел на скамью, аккуратно сложив дорогое пальто у себя на коленях. Вадим покосился на него с неприязнью, пока необъяснимой и смутной, но тоже ничего не сказал и сел рядом с Ринатой напротив Стехина. Все больницы, в которых бывала Ри, были одинаковыми. Нет, по площадям, интерьерам, стоимости, уровню вежливости и чистоте, они, конечно отличались. Но по сути все больницы были одинаковыми. В них не всегда пахло хлоркой и дезинфицирующими средствами, как в этой, но всегда пахло угрозой. А еще страхом и неизвестностью. Для Ринаты любая болезнь, а значит и больница, пахла страхом и неизвестностью. А еще одиночеством. Потому что тот единственный раз, когда она оказалась в похожем приемном покое в качестве пациента, запомнился именно таким: холодным, страшным и совершенно одиноким. Хоть и было ей тогда всего четырнадцать, да и мама приехала меньше, чем через час, вспоминать об этом по-прежнему было щемяще неприятно. И теперь этот раздражающий треск лампы в полной тишине снова достал из глубины страх — настоящий, липкий и отчаянно детский. На удивление, в помещении, кроме них троих, вообще никого не было, несколько раз хлопали двери, вдали раздавались голоса, но быстро замолкали, не позволяя разобрать ни одного слова. Дверь, за которой скрылась Уля, ни разу не открылась. — Вам нехорошо? — Стехин неожиданно проявил участие, видимо заметив, что она чересчур бледная, и то и дело косится на потолок. — Отвратительный звук, согласен, как в фильмах ужасов. — Просто вспомнила, как была в похожем месте, давно. Там был такой же свет. Грязный. И всем было наплевать. — А что тогда случилось? — Евгений, казалось, готов был вести светские беседы, невзирая на обстановку, снова удостоившись оценивающего взгляда Вадима. — Меня машина сбила, когда я из школы шла. Не сильно. Водитель зазевался и не успел затормозить вовремя, а я уже начала переходить, не убедившись, что все остановились. Просто упала, ударилась. На улице была весна и чудовищная грязь. Вся моя одежда была в грязи. Скорая отвезла в местную больницу скорой медицинской помощи, хотя в медицинской помощи я не нуждалась, но сказали, что так положено. А потом я стояла в похожем помещении, и все смотрели на меня, как на бомжиху. Какая-то медсестра сказала, что даже в кабинет меня вести стремно, я там все испачкаю. Куртку, конечно, я сняла, но все равно была вся грязная. А еще там было холодно, потому что двери были настежь открыты, и постоянно привозили новых людей. Это был единственный раз, когда мне довелось побывать в таком месте в качестве пациента, так сказать. Все остальные разы я бывала из-за брата, но там мне некогда было стоять и раздумывать над тем, как все это выглядит, — говорила она без каких-либо жалостливых нот, просто рассказывала. — Звучит действительно плохо, — Стехин переложил свое пальто рядом на лавку, уперся локтями в колени и теперь выглядел слишком уж внимательным. — А потом? С вами все было в порядке? — Потом я стояла и ревела, потому что мне было себя жалко. Что я совсем одна, мне холодно, а врачи, которые вроде как должны были меня осмотреть и отпустить, смотрят брезгливо и даже не пустили в кабинет, сказали, ждать и постараться ничего не трогать, как будто у них там был как минимум Букингемский дворец, а не облезлый коридор провинциальной больницы. — А родители? — вмешался Вадим. — Ты им позвонила? — Тогда не было мобильных телефонов. Позвонила медсестра, когда наконец-то поняла, что мне четырнадцать лет, и я не наркоманка, которую отпиздили за дозу соратники. Скорая просто привозит тебя и оставляет, ничего не говоря. Что-то черкают в бумажках, эти бумажки кидают там же на столе. Когда до моих бумажек дошла очередь, сотрудники, конечно, подобрели и даже снисходительно разрешили посидеть мне на их чистейшей кушетке, пока не приедут родители. Но история не совсем об этом. Когда я стояла и ревела в углу, грязная и несчастная, ко мне подошла женщина, не знаю, кем она была, выглядела точно не как тот контингент, который собирают на улицах и привозят туда. Это не означает, что не было «нормальных больных», просто приемный покой, в основном, состоял из разных маргинальных личностей, типа алкаша, уснувшего под лавкой и вызвавшего сочувствие сердобольных прохожих. В то время в моем городе было только две болезни — алкоголизм и наркомания, наверное, поэтому относились ко всем одинаково. — А что за город? — поинтересовался Евгений. — Любой провинциальный город в конце девяностых, — Ри усмехнулась. — А та женщина была не такая: красивая, аккуратная, не грязная и не пьяная. Она подошла и сказала: «Я вижу, как тебе плохо, не плачь, давай я тебя обниму». Честно говоря, от этого я стала реветь еще больше, потому что совершенно такого не ожидала. В принципе не могла представить. И она меня обняла, ее мой вид не смутил, и то, что ее красивое синее пальто может пострадать от грязи, которую я собрала на себя, повалявшись на дороге, тоже не смутило. Потом она ушла, а я осталась. И до сих пор об этом помню. Мне очень понравилось, когда меня пожалели. И потом еще много лет, если никто меня не жалел, то я прекрасно справлялась с этим сама. Ри сидела от Вадима на приличном расстоянии, ему казалось неловким сейчас хватать ее, и он просто смотрел, в очередной раз удивляясь тому, как и что она говорит. Ему часто казалось, что его предел восхищения и так достиг максимума, но всегда было что-то еще. В каждой ее истории всегда было что-то еще. Она как будто могла быть с собой честной, не изворачиваясь и не выкручиваясь, а это было настолько редким качеством, что Вадим на секунду позабыл о Стехине. — Везде есть добрые люди, — Стехин улыбнулся. — Рад, что всё закончилось хорошо. Может, я все же попробую еще раз? Зря вы решили отпустить Ульяну одну. Я быстро договорюсь! — Она в порядке. Ей лучше. — Все-таки легче переносить это не в одиночестве. — Переносить что? Груз ответственности «ближайшего родственника»? Уля справится, она не такая тряпка, какой могла вам показаться, Евгений Борисович, — синие глаза смотрели прямо на него, насмешливо, но в то же время печально. — Я просто пытаюсь помочь… — он смягчился и попытался объяснить, потому что его здесь присутствие само по себе выглядело странно: организационные вопросы решены, казалось бы, что еще? — Вы уже помогли, — Ри перебила. — Вам не обязательно оставаться здесь. Вы сделали, что могли, благодаря вам врачи изменили курс лечения, динамика положительная, ну, так сказали, по крайней мере. Предварительно, — было видно, что Рината окончательно вернулась из воспоминаний к реальности. Реальности, где они по-прежнему сидели в неизвестности и ожидании. Говорила она теперь нервно, выглядела так же, что было неудивительно, и напускное спокойствие на сей раз делало только хуже. Вадиму и самому хотелось побыстрее избавиться от Стехина, чья компания ему совершенно не нравилась, хотя они не сказали друг другу ни слова. Но Стехин никуда не ушел, просто привалился спиной к стене и посмотрел на часы, ничего больше не говоря. — Почему ты не подождала меня? — Вадим старался говорить очень тихо, но Стехин все равно бы услышал. — Решила, что лучше забрать машину быстрее и самой отвезти Улю. Но ты приехал сюда даже раньше нас, так что… — Я бы сам забрал твою машину, я же говорил. — Я справилась. И еще я заходила к Глебу. — Зачем? — Вадим попытался, чтобы его вопрос прозвучал равнодушно. — Он попросил. И знаешь, ты прав. Я не буду больше общаться с ним. — Ри, послушай… Я не хотел ставить тебе условий, просто… Вчера… Вчера все было слишком плохо, а потом слишком хорошо, поэтому Вадим все же подумал, что был не прав. Нельзя было заставлять Ринату делать выбор, уговаривать прекратить общение с братом. Так он точно ничего не добьется. Разве что будет выглядеть в ее глазах таким же шантажистом, как Глеб. — Я не буду общаться с ним не потому, что ты хочешь, чтобы я не общалась. Потому что я сама хочу так. Я его боюсь, — в лице ее почти ничего не изменилось, но Вадим не ожидал такого услышать. — Боишься? Что он сделал? Что он тебе сделал? — он существенно повысил тон, и Стехин, который и так смотрел только на них, поднял бровь. — Ничего не сделал, мы просто разговаривали. Но то, что он говорил, звучит очень страшно. Я больше не буду. Я заблокировала его номер. — А что он говорил? Стехин наблюдал за происходящим. У него было много вопросов, Вадима он узнал сразу, еще тогда, когда столкнулся с ним у лифта в доме Кольцовой. Он хоть и не следил за миром шоу-бизнеса, но не узнать его было сложно, слишком уж большая известность, хоть и в прошлом. О самой Ринате он по-прежнему имел очень обрывочные представления, но интерес никуда не делся. — Неважно. Ничего хорошего. — Я и не думал, что может быть что-то хорошее, — он осторожно коснулся ее руки и легонько сжал пальцы, придвинувшись ближе, понимая, что больше не может сидеть так далеко. Стехин хорошо знал, как мужчина смотрит на женщину, которую хочет. То, что Вадим смотрел на Ринату именно так, сомнений не вызывало, но все же было не ясно, какие их связывают отношения, и связывают ли вообще. Скорее, нет. По крайней мере, он так оценил обстановку. Сама же Рината была ему интересна, до конца он не мог объяснить себе, чем. Интрижки и поиски развлечений на стороне в планы Евгения Борисовича не входили, жене он был верен и не собирался этого менять, но что-то было в Ринате Кольцовой такое, что заставляло его смотреть на нее внимательно, стараясь ничего не упустить. Он даже пригласил ее на кофе и не особо удивился отказу, но сдаваться не планировал. «Кто же ты такая, Рината Кольцова, что с тобой не так?» — он продолжал разглядывать сидящую напротив парочку, задержав взгляд на руке Вадима, которая коснулась руки Ринаты. Рината была не такой. Не такой, как ему сначала показалось. Не такой холодной и надменной, не такой сдержанной и высокомерной. И уж точно не равнодушной к своему брату, как он поначалу решил, когда ерзал на диване в ее гостиной, пытаясь объяснить цель своего визита. Если описать его ощущения одним словом, он бы сказал, что заинтригован. И даже этот рассказ с детскими воспоминаниями, в которых, казалось бы, не было ничего экстраординарного, произвел на него странное впечатление, словно в каждом слове, которое она говорила, был двойной смысл. Словно она говорила это с определенной целью, а не в качестве трепа. Стехин Вадима раздражал неимоверно: одним своим нахождением здесь. Тем, как он бесцеремонно вторгся во что-то личное, явно не желая ограничиваться формальной помощью. А еще тем, что пялится на них и греет уши, беззастенчиво подслушивая разговор. Тем, что не свалил отсюда, когда ему сказали сделать это прямым текстом. Ему хотелось остаться с Ринатой вдвоем, без посторонних, если надо будет сидеть на этой неудобной лавке всю ночь, он просидит, он ее ни за что тут не оставит. А этот неприятный тип вносил дополнительный раздрай в и без того нервную атмосферу. Игру в гляделки прервал звук открывающейся двери, на пороге появилась толстая медсестра с тугой шишкой из волос на затылке и каким-то журналом в зеленой обложке. — Кто Рината Кольцова? Стехин усмехнулся, вопрос был глупым. — Со мной идите, — и не давая вставить и слова, она развернулась и моментально исчезла за дверью. Ри молча встала и скрылась там же. — Вы долго пялиться на меня будете? — не выдержал Вадим, воспользовавшись тем, что они остались наедине. — Разве я пялюсь? Ну извините, здесь особо некуда больше пялиться, — в голосе Стехина звучала ощутимая издевка. — Мы здесь одни, никого больше нет. — Мы здесь, да. И вы являетесь причиной того, почему мы здесь, — Вадим сверлил его тяжелым взглядом. — Косвенно, конечно, и все же. Вам сказали уходить… — Я уходить не хочу, — тут же перебил Стехин. — У меня есть время, и я бы лично хотел убедиться, что все хорошо. Я вам мешаю? Что на это ответить, Вадим еще не решил. Конечно, он мешал, но как сказать это нормальными словами, не доводя до конфликта, в голову не шло. Не хватало еще скандалов, не та ситуация. Поэтому усилием воли он осадил себя и решил не продолжать. Но у Стехина явно были другие планы. — Надеюсь, Рината скоро вернется, я хотел пригласить ее на ужин, обсудить новую информацию о здоровье ее брата, да и с Ульяной… Сергеевной я обещал помочь, она неважно себя чувствует последнее время. Мой врач на днях ставил ей капельницу, она едва не потеряла сознание прямо во дворе, мы с Ринатой еле довели ее до дома. — А есть, что обсуждать? — Вадиму снова пришлось взять себя в руки, потому что Стехину хотелось уебать: за этот тон, за этот взгляд, за эти ноты «доброго покровительства», намеки на то, что он является кем-то значимым в жизни Ри и «Ульяны Сергеевны». Останавливало только то, что Ри точно не обрадуется, увидев, что он приложил депутата рожей в стену прямо в приемном покое. — Конечно. Всегда есть, что обсуждать, — Стехин удовлетворенно отметил, что собеседник явно еле сдерживается. «Что нас так задело? Ревность? Непереносимость других мужчин рядом с Кольцовой? Желание самому быть для нее главным помощником? Ну уж нет», — им овладел какой-то спортивный интерес, а еще чувство превосходства, ведь это не он сейчас психует на ровном месте. — А вы кто, чтобы с вами что-то обсуждать? Отец неадекватной малолетки, которая спьяну покалечила одного человека и убила второго? — Вадим теперь смотрел холодно и колюче. — Только не говорите мне, что она была в себе, когда летела на такой скорости в реку, не попытавшись даже тормозить. Ваша дочь — причина того, что мы здесь находимся, в неведении и тяжелом ожидании. Если для вас это какое-то развлечение или способ скоротать время, то для нас — нет. — Это установят следствие и суд, — Евгений Борисович непроизвольно сжал кулак, в момент утратив свою браваду. — Не вам давать оценку действиям моей дочери. Если она виновна, то понесет наказание в соотвествии с нормами закона. Вадим только хмыкнул, но дальше провоцировать не стал, решив, что на сегодня хватит, но Стехин вновь ринулся в бой: — Я хотя бы реально помочь могу. И помогаю. А с вас, я так понимаю, толку ноль. Только и способны на агрессивные выпады в строну незнакомого человека. Вот что вы сделали? К счастью, Вадим ответить не успел, потому что через мгновение появилась Рината. — Мы уезжаем, — она протянула руку Вадиму. — Поехали. — Что сказали? — Стехин быстро встал и буквально вклинился между ними, подойдя к Ри неприлично близко, как показалось Вадиму. — Что убрали аппарат, он будет спать еще какое-то время, несколько часов точно. Уля останется здесь. Ей дали платную палату, где можно ночевать. Она позвонит, если что. Нам все равно не позволят остаться в больнице, поэтому нет смысла просиживать тут часами, — она откинула с лица прядь волос и выжидательно посмотрела на Вадима, в очередной раз охуевшего от наглости Стехина. — Хорошие новости, — Евгений не собирался отходить, прекрасно видя недобрый взгляд Вадима. — Приглашаю вас на ужин, Рината, давайте обсудим, что дальше, я попрошу все документы, можно созвониться с профессором дополнительно, который возглавлял консилиум. Ри посмотрела на него как-то странно, но ничего не сказала. — А вы не хотите тоже потом остаться с Ульяной? Я могу договориться, — Евгений, казалось, подвинулся еще ближе, ей даже пришлось сделать шаг назад. — Нет. — Нет? — ответ его удивил, потому что казалось, он нашел идеальный повод. — Нет, я не хочу остаться с Ульяной. И идти ужинать тоже не хочу. Еще раз спасибо. До свидания. Рината явно не церемонилась со Стехиным, Вадим быстро подхватил ее под руку, и через минуту они уже были на улице. — С тобой что? — Ри пыталась справиться с пачкой сигарет, которая не поддавалась. Вадим легко извлек пачку из ее пальцев и потянул за язычок, открывая. — В смысле? — У тебя лицо, как будто ты съел лимон, даже два лимона. Спасибо, — пачка вернулась к ней. — Ничего, просто раздражает Стехин, он крайне неприятный тип. Неважно, — Вадима слегка покоробило, что она снова все прочитала по его лицу. — Что с Ромой? — Его перевели в другую палату, со стеклянной стеной. Дали посмотреть через стекло. — И как? — Нормально. Как будто он просто спит. Когда мы… когда я приезжала к Саше после ДТП, он выглядел просто ужасно, весь сине-фиолетовый и как неживой. Рома выглядит не так, — сигарета осталась неприкуренной, и Вадим щелкнул зажигалкой перед ее лицом. — Кстати, про Сашу… Почему он не здесь? Почему не приехал к Уле? — это он хотел спросить уже давно, и вот подвернулся момент. — Не знаю. Может быть, она ему не сказала. Это не мое дело. Было холодно, ветер трепал светлые волосы, окурок улетел в урну. Наконец-то они были вдвоем, и Вадим решительно притянул Ринату к себе, утыкаясь носом в ее висок. Он все еще думал о словах Стехина про помощь и «ноль толку», но Рината так крепко к нему прижалась всем телом, что о своей «ненужности» он тут же забыл. Было вообще сложно хоть о чем-то помнить, когда Ри была так близко, и он был ей нужен. Нужен так же, как она ему. Единственный человек, который знал о нем правду. Единственный человек, который не хотел ничего придумывать. — Ко мне поедем, Уля здесь и до утра точно не вернется. А еще я ужасно хочу есть. Они почти доехали, когда в кармане зазвонил телефон. Рината вздрогнула, но звонила не Уля. — Ри, мне так жаль! Я безмерно сочувствую, — голос Леды звучал певуче и слегка театрально. — С Ромочкой все будет хорошо, иначе не может быть! Он такой сильный, он справится. Чем я могу тебе помочь? Говори, не стесняйся, ты знаешь, я перед тобой в неоплатном долгу и готова сделать все, что попросишь! — Спасибо. Но ничего не надо, — Ри коротко рассказала о том, как обстоят дела. — Я и подумать не могла, что это Рома! Ты же знаешь, мой муж, он депутат. Разговоров последние дни только об этом, о Стехине, да дочери его, все на ушах стоят. И я только сегодня услышала знакомую фамилию, что, оказывается, в той машине брат твой был. Расспросила мужа и оказалось, что да, так и есть, я так волнуюсь, — голос вдруг стал тихим, и Леда перешла на шепот. — Мне нужно кое-что тебе рассказать, очень важное. Пока я не поняла, что речь идет о Роме, я особо не вслушивалась в рассказы мужа, но сейчас поняла, что не могу не рассказать тебе. Нам надо встретиться! По телефону не могу. — Конечно, давай встретимся, — Ри вздохнула. Что такого важного могла сообщить Леда, она понятия не имела, но отказываться не стала. — Я в Москве, как ты уже поняла. — Я сегодня уезжаю в Калининград, у меня там два творческих вечера, но как только вернусь, сразу позвоню, ладно? «Значит, не так уж важно и срочно», — решила Рината. Да и что такого важного, кроме состояния Ромы, могло ее волновать сейчас? Разве что Вадим, который уже припарковался у ее подъезда и ждал, когда закончится разговор. — Почему тебе не нравится Стехин? Что он тебе сказал? — Ри положила трубку и тут же переключилась на Вадима, который не ожидал, что она снова вернется к этому разговору. — Я же говорю, он неприятный. И лезет без конца. — Что именно тебе в нем неприятно? — Ри, пожалуйста, давай про него забудем, хотя бы до утра, — Вадим закатил глаза и вздохнул. — Что он тебе сказал? Что такого он тебе сказал, что ты так расстроился? — она наклонилась ближе и положила подбородок ему на плечо. — Ну? Я же вижу. — Сказал, что в отличие от меня, он действительно может тебе помочь, — Вадим понял, что бесполезно отнекиваться, все равно придется говорить. — А я способен только на агрессивные выпады или что-то такое, не помню. — А с чего вообще вы решили соревноваться в том, кто и чем может мне помочь? Ты что, думаешь, что я сейчас здесь с тобой, потому что жду, что ты спасешь Кольцова, вытащишь его с того света, заставишь жить? Единственное, чего я жду, что ты уже меня поцелуешь наконец-то, — Ри улыбалась. — Ну, для начала. Вообще Рината иногда выглядела настолько трогательно и беззащитно, что было сложно держать себя в руках. И эти быстрые перемены: от холодности к страсти, от спокойствия к эмоциям, от неприступности к желанию, — Вадима весьма впечатляли. — Если бы тебя не было, я давно бы сошла с ума от всего этого, — шептала она куда-то ему мимо уха. — И мне ничего от тебя больше не нужно. Но Вадим уже снова обо всем забыл, крепко обнимая ее и целуя в губы.

***

Глеб долго думал о произошедшем. Думал и почти смог себя убедить, что ему показалось. «Вадик хоть и конченный, но такого точно бы не рассказал ей. Она ему нравится, он за ней аж ко мне домой прибежал, явно ее хочет, может, влюбился. Фу. Какой мужик расскажет женщине, которую хочет и с которой на что-то надеется, что десятилетиями трахался с братом? Никакой. А вот я напиздел лишнего и теперь нужно как-то это исправить». Он набрал номер Ри, но звонок тут же сбросился. То же самое повторилось и через несколько часов. Страница в фейсбуке стала ему не видна. Чаты в мессенджерах пропали. Глеб вздохнул и в очередной раз отругал себя за длинный язык. А еще за то, что даже не спросил Ри о состоянии ее брата, увлекшись лишь собственными драмами. «Вадик не мог ей ничего рассказать, а то, что сказал я, звучит неправдоподобно. Действительно как выдумка от злости. Так она и решила». Но что-то все равно не давало покоя, не позволяло просто взять и забыть. Глеб чувствовал себя виноватым, и это чувство было странным, несвойственным ему последнее время. Он чувствовал себя виноватым и даже не мог понять, перед кем больше: перед Ринатой, на которую наорал, вывалил гору своих проблем, отполировав в конце тем, что назвал брата пидором; или же перед Вадимом, которого, собственно говоря, и назвал пидором, намекнув постороннему человеку о таких вещах. Наверное, в человеческом смысле Рината не была ему посторонней: ни ему, ни брату, — но в подобном посторонним являлся любой. Это оставалось лишь между ними двумя и должно было оставаться до конца жизни. Глеб совсем протрезвел и думать стало еще мучительнее, поэтому на следующий день, потратив несколько часов на самоубеждения, он спешно собрался и отправился по знакомому адресу. «Она говорила, что квартира почти продана, но вроде не до конца. Куда ехать, я помню». Дверь подъезда открылась почти сразу, как он позвонил в домофон. — Ты одна? — он внимательно рассматривал Ри, в руках у нее была чашка кофе, а на лице — ничего похожего на удивление. — Одна. — Ты меня везде заблокировала, и я… — он запнулся. — Решил, что я хочу видеть тебя лично? Проходи. Кофе будешь? — она отошла, пропуская его в квартиру. Тонкая белая майка и светлые джинсы отлично подчеркивали все, что нужно, и Глеб невольно засмотрелся, едва не забыв о цели своего визита. — Можно. Да, кофе. Потом он молча наблюдал, как она ставит чашку, как сыпет в нее сахар. — Я наговорил всякой хуйни, — Глеб все же сделал над собой усилие. — Не хочу, чтобы ты думала, что я… В общем, ты права, я сказал это от злости. Я был злой и пьяный. Я не хотел, — чашка оказалась перед ним на столике и он уставился в свое отражение на гладкой темной поверхности. — Поэтому не думай, что все так. — Я ничего и не думаю. Все нормально, — она продолжала стоять, и сейчас он смотрел на нее снизу вверх. — Но ты меня заблокировала. Из-за этого? — он усиленно подбирал выражения, чтобы не называть «это» своими словами. — Частично. Да, наверное. Просто я сильно разочарована, — Ри наконец-то села напротив. — Во мне? — В том, что с тобой стало. В том, каким ты стал. Ты ничего не видишь и не слышишь, кроме собственной ненависти. А еще я очень боюсь людей, которые говорят такие вещи… которые не являются правдой и на сотую долю. Для этого нужно очень сильно ненавидеть. Так ненавидеть, что наплевать на все вокруг. Наши разговоры идут по кругу, ничем не заканчиваются и ни к чему не ведут. Ты пьешь, говоришь страшные вещи… — Ри, я же объяснил! — Глеб перебил. — Не подумал, разозлился. Я был не прав. Просто забудь об этом, ладно? Не говори Вадику! — это он выпалил неожиданно даже для себя, и тут же замолчал. Рината долго смотрела на него с какой-то грустью. — А что будет тогда? Если скажу. Что-то может стать еще хуже? Есть, куда хуже? Теперь молчать пришлось Глебу. Ни на один вопрос ответов не было. — Ри, я не хочу, чтобы ты на меня злилась. Я понимаю, что слишком занят своим… всем этим… Занят и зациклен. И мне сложно это признавать, но я не идиот, и все сам знаю. Знаю, что часто перегибаю, что я далеко не святой, и мне многого делать не стоило. Но иначе я, видимо, не умею. — Тебе самому не гадко? — она всматривалась в его лицо, стараясь увидеть там ответы, понять, как-то объяснить себе. — От чего? — От того, что всё так. — А что я могу сделать?! Да сколько раз объяснять?! Ничего уже сделать нельзя, Ри, ничего! Единственный выход, который тебе, видимо, кажется правильным: чтобы я молчал и терпел, да? Делал вид, что ничего особенного не происходит, и все нормально. Что Вадик может делать, че хочет, а я просто с этим соглашаюсь. Вот только я не согласен! Совсем! Вообще! Я ведь просил его, говорил ему, предупреждал. Он вполне мог делать что-то другое, у него много талантов, и пять лет он ведь делал что-то другое, правда? Он вон с Кейт работал у тебя в Рингс, — при упоминании Рингс Рината поморщилась, но ничего не сказала. — И много где еще, много с кем, все у него нормально было! А потом внезапно он решил, что можно просто взять и по щелчку пальцев все вернуть назад. Раз — и всё. Только вернуть ничего нельзя. Договориться нельзя. Он меня не слышит и слышать не хочет, а я просто защищаюсь, как могу, я хочу защитить то, что мне дорого, сохранить это, не дать этому превратиться в дерьмо! — А брат тебе не дорог? — Что?.. В каком смысле? — Ри прервала его монолог, и он даже растерялся. — Ты сказал, что хочешь не дать превратиться в дерьмо тому, что тебе дорого. А отношения с братом тебе не дороги? — теперь она отвела взгляд, как будто боялась в очередной раз услышать все тот же ответ. — Мы очень разные люди, — Глеб вздохнул. — И никаких отношений давно нет. — Потому что ты этого не хочешь? Вопросы были неприятными. Отвечать Глеб не хотел, но приперся сюда сам, и теперь было не отвертеться. Можно было наврать с три короба, и тогда разговор снова вернулся бы к привычному: кто виноват, и кто хуже. Но Рината спрашивала явно не об этом. — Слушай, я говорил тебе. Неважно уже, чего я хочу. Важно то, как оно всё есть. От моего хочу или не хочу ничего не изменится. Легко говорить, когда у тебя самой нет подобных проблем. Все вы вокруг эксперты по чужому несчастью, все вы знаете, как себя вести, — Глеб горько усмехнулся. — Как твой брат? — ему показалось, что это отличный повод перевести тему: у Ринаты тоже есть брат, и точно нет таких проблем в отношениях с ним. — Лежит в больнице. С «благоприятной перспективой», как говорят врачи, — посвящать Глеба в тонкости совсем не хотелось, по крайней мере, не сейчас. — Надеюсь, все будет хорошо. — Я не рассказывала тебе, что почти три года он со мной не общался? Начал «новую жизнь», в которой мне не нашлось места. Все перечеркнул, словно и не было. Глеб теперь смотрел удивленно. — Нет, ты не говорила. И тогда… Мне казалось, у вас нормальные отношения. — «Тогда» и мне казалось, что у вас с Вадимом нормальные отношения. И что? — А что случилось? — Глеб вдруг понял, что совершенно ничего об этом не знает, все рассказы Ри, когда она была в Америке, никак не затрагивали ее брата. Она много говорила про Кейт, про работу, говорила даже о своем бойфренде, а Романа… Романа там не было. — Я не знаю, он со мной не говорил. Просто сделал в какой-то момент вид, что мы чужие, знаешь, вот это дежурное «как дела», на которое ты даже не слушаешь ответ, надеясь, что ответ будет односложный и, конечно же, положительный. «Айм файн». «Береги себя», «увидимся позже», «перезвоню потом». — Так не бывает, чтобы на ровном месте. У меня с Вадиком все понятно, почему и из-за чего. — Из-за чего? Глеб хотел снова закатить глаза: они обсуждали это тысячу раз. Рината прекрасно знала о том, как Вадим с ним поступил, но что-то его остановило. Она смотрела на него так, что он понял: она спрашивает не об этом. Глеб молчал. Наверное, было слишком сложно ответить даже самому себе. «Из-за чего на самом деле?» — так полностью звучал ее вопрос, тот вопрос, который она задала. — Ладно, — Ри примирительно улыбнулась, видя его замешательство, и пожала плечами. — Можешь не отвечать. Давай я расскажу тебе о Роме. Когда я уехала, он лег в рехаб и провел там почти год. Потом приехал в Америку и женился на Уле. В смысле приехал туда вместе с Улей, и там они поженились. Мне он весь тот год говорил, что ему хочется побыть в изоляции, подумать, разобраться. Это нормальное желание, я даже рада была, что он решил что-то переосмыслить, измениться. Человеку иногда очень нужно побыть одному, совсем одному: чтобы никто не лез, никто не отвлекал, посвятить время себе и своим мыслям. Но, оказалось, что он хотел побыть в изоляции не вообще, а именно от меня, потому что с остальными, а в то время в Москве были все — и Уля, и Саша, и Дженни, — он вполне себе общался. Они приезжали к нему по выходным, потом Саша с Дженни переехали, а Уля осталась и стала приезжать одна. Не знаю, как это все случилось, мне никто не рассказывал, но пожениться он ей предложил еще тогда, когда лечился. И это тоже мне казалось нормальным: человек обрел поддержку и верного друга, а если к этому присоединились еще какие-то чувства, то вообще замечательно, да? Как думаешь? — Не знаю, Ри. Пока звучит не особо… Ну то есть я понимаю все, но… — Глеб вдруг подумал, что не стоит этого говорить, но Рината поняла и так. — Что но? Скажи. Скажи это. Пожалуйста. — Твой брат алкаш и наркоман, он решил завязать, а это, мягко говоря, нелегко, если не сказать невозможно практически. И в этот период с ним рядом оказался человек, взявший на себя роль доброго спасителя. Спасательного круга. Извини, может, у Ромы не так, я не хочу ничего плохого сказать про Улю… — Хоть кто-то это, блять, понимает, — она едва заметно улыбнулась. — Тогда послушай дальше. Они поженились и остались в Америке. За все то время мы виделись раза три, может, четыре. Ему всегда было некогда, постоянно были дела. Он ни разу не сказал мне плохого слова, мы ни разу не поссорились, просто я перестала для него существовать. — Ты наверняка преувеличиваешь, — Глебу хотелось как-то поддержать ее, но на ум ничего больше не шло. — Вряд ли. А потом они вернулись в Россию, он продал Рингс, занялся другим бизнесом, и вроде бы тоже ничего такого: разные часовые пояса, когда у меня день, у него ночь; молодая жена, куча забот, как организовать свою новую жизнь. Он так и говорил примерно. «Извини, прости, пойми, некогда» и тому подобное. А я не понимала, Глеб, в какой момент все вот так изменилось, перевернулось и исчезло. Почему человек, который, не побоюсь этого слова, всегда любил меня, в один момент стал делать вид, что мы друг другу никто. Отгородился пятиметровым бетонным забором. Я понятия не имела, как он живет. Точнее, мне Уля рассказывала кое-что, она мне довольно часто звонила. — А ты спрашивала у него, почему так? — Спрашивала. — А он? — А он меня не слушал и не слышал. Но я все равно спрашивала и пыталась с ним поговорить, даже если это выглядело нелепо или глупо. Потому что мне это было важно. — Знаешь, что-то говорить, когда тебя не слышат и не слушают — не нелепо. Это унизительно. — Один раз, когда они все же приехали с Улей ко мне в гости, — Ри как будто не заметила его слов и продолжала рассказ, — он все время сидел где-то в стороне, подальше от меня. Как будто ему очень плохо. Это и Кейт заметила. В итоге наш «приятный семейный ужин» завершился тем, что каждый думал: «Вот бы это быстрее закончилось, бля». И ни одного искреннего слова. Ни одной попытки с его стороны сделать хоть что-то, чтобы я знала, что он… — молчание оказалось слишком долгим, но Глеб ждал. — Что он меня все еще любит. А это страшнее всего: видеть человека, без которого когда-то не представлял своей жизни, совершенно посторонним. Невзаимно посторонним. В итоге они решили уехать раньше, чем планировалил, быстро собрались, он придумал себе кучу важных дел, о которых якобы забыл, и просто сбежал. А я снова попыталась с ним поговорить, уже стоя у машины, когда Уля села в нее. И это не было унизительно, как ты говоришь. Это было безысходно, может даже трагично, но точно не унизительно, потому что для меня это было важно. А еще я все пыталась вспомнить нашу последнюю ссору и не могла. Кажется, это было, когда мы жили здесь, в Москве. Наверняка это была даже не особо значительная ссора, кто бы мог подумать, что она станет последней. Последней — потому что ты не можешь поссориться с человеком, которому на тебя похуй. Это только так кажется, что если на тебя орут и посылают, вышвыривают за дверь и говорят кучу гадостей, то это означает «похуй». Тот, кому ты действительно безразличен, просто развернется и молча уйдет, не удостоив тебя даже оскорблением. — Ты ревновала его к Уле? — вопрос мог показаться странным, но Глеб не удержался. — Ревность — это слишком примитивное определение того, что я чувствую к Уле. Глеб ждал продолжения, но его не было, поэтому ничего не оставалось, как попросить еще кофе и обдумывать услышанное. — Ри, я очень сочувствую, — Глеб обхватил голову руками, провел ладонями по щекам. — Это правда тяжело. Я не знаю, что сказать. Но так бывает. Что близкие друг другу люди становятся чужими, что никто не будет с тобой всегда. Рината только усмехнулась, вспоминая ту гадкую непреложную истину: никто не будет идти с тобой этот путь всю жизнь. Молча допила кофе. Чашка со звоном опустилась в посудомойку. — Ты хотя бы можешь поссориться со своим братом. Сказать ему всё, что чувствуешь. Ну, если постараешься не просто орать, а именно сказать. И он тоже может сказать тебе, что чувствует. Поссориться — звучит как сомнительная ценность, конечно. До того момента, пока не поймешь, что однажды не сможешь сделать этого. Когда Рома оказался в реанимации, я даже не понимала, от чего мне больше страшно: что он умрет, или что он умрет, так со мной и не поговорив. Ни разу нормально не поговорив. Да, это в какой-то степени эгоизм. Но я летела в Москву бесконечно долго, а когда самолет сел, то до ужаса боялась включать телефон. Когда он лежал в реанимации до этого… Это было в две тысячи одиннадцатом, в Америке, то меня пустили к нему. Вообще нельзя, но если соблюдать определенные правила и иметь достаточно денег, то все становится возможным. Меня бы и сейчас пустили, но я не хочу. А тогда я сидела рядом и смогла ему все сказать. Все, что чувствовала. Впервые в жизни смогла все сказать, Глеб, понимая, что он может умереть в любой момент. А ведь он не слушал и не слышал. Совершено точно не слушал и не слышал, но сказать у меня получилось. Я ему это говорила для себя. — А потом? Когда он пришел в себя, сказала? — Нет. Не смогла. Знаешь, чувство возможной утраты — оно очень сильное, но очень зыбкое. Он пришел в себя, и то, что я говорила, показалось мне не таким уж важным. В какой-то степени даже стыдным. Но мне стало легче. Что я хотя бы сама себе смогла во всем этом признаться. — В чем — во всем этом? — Это неважно. У каждого свое «все это». Сказала, что люблю его, несмотря на то, что он сделал. Сейчас она стояла у окна, вполоборота к нему, и казалась ужасно хрупкой и ужасно расстроенной. Он подошел, обнял ее сзади, погладил по предплечью. — Прости меня, Ри, — за что именно, уточнять и не пришлось. — Хочешь, я больше никогда не буду говорить с тобой о Вадике? — Говори, о чем хочешь, — она повернулась и обняла его. — Просто пообещай, что подумаешь. О том, что я сейчас рассказала. О том, что поздно может быть только в одном случае. И безвыходно тоже — только в одном. — Я подумаю, — на самом деле, Глеб сам от себя не ожидал, что это так его тронет, все эти истины были известны, понятны, если не сказать грубее — пошлы и банальны, но отчего-то сейчас он смотрел на Ри, положившую голову ему на плечо, и испытывал такое горькое сожаление, что хотелось немедленно выпить. — Только даже если я захочу… Теоретически. Просто как вероятность… Он даже на порог меня не пустит. — Пустит. — Не пустит. Я лучше знаю. Особенно после последнего раза, что я там устроил, когда к нему приходил. Летом, кажется, — Глеб усмехнулся, осторожно погладил Ри между лопаток, и она отстранилась, указывая ему на диван. — Расскажи, интересно. — Неее, это так себе история. — Ты знаешь, я очень люблю так себе истории. Вся моя жизнь — это так себе история. — Я к нему ночью приперся с телкой, которую в клубе снял, она тоже была пьяная, как свинья, я даже не помню, как она выглядела. Но она меня узнала, и часа три рассказывала, что мечтает, чтобы я ее трахнул вместе с братом. А кто я такой, чтобы отказать даме? Ри не удержалась и рассмеялась: — И ты пошел с ней к Вадиму? — Ну да, даже не помню, как мы доехали… пиздец! — Я так понимаю, что секс втроем не удался? — Не удался, слава богу, — Глеб тоже рассмеялся. — Но я перебил кучу посуды, сломал какой-то стул на кухне, выпил все бухло в холодильнике, пока Вадик мою возлюбленную пытался вышвырнуть вон. А она крепкая оказалась, хоть по виду не скажешь! Так в него вцепилась и орала. Соседи, короче, ментов вызвали, Вадику пришлось за все это отвечать, его оштрафовали за нарушение тишины, дальше я совсем не помню. Проснулся на диване в гостиной и без телки. Оделся и ушел. Утро уже было. Он мне потом звонил, орал. Проговорили они почти до полуночи. Как раньше, когда их странная «дружба» была совершенно никому не понятна. Когда с подозрением косился Рома, еще с большим подозрением — Вадим. А они просто разговаривали, и тема ненависти больше ни разу не всплыла в этих полуночных беседах.

***

Уля тихо сидела рядом и всматривалась в бледное лицо мужа. Врач разрешил ей находиться в палате при условии, что она сразу позовет его, когда Кольцов очнется. «Все показатели в норме, мы снизили дозировку препаратов, еще час-полтора и должен быть результат». У Ромы ей хотелось спросить о многом, но сейчас это отошло на второй план. Она то и дело смотрела на часы, считая бесконечные минуты, и когда ресницы задрожали, дернулся уголок губ, и открылись глаза, тут же выбежала в коридор в поисках врача. В палату ее потом не пустили, сказали ждать, когда возьмут необходимые анализы и проведут обследование. Она тут же позвонила Ринате, едва сдерживая слезы, но на этот раз — слезы радости. Врач вышел минут через сорок, деловито отмечая что-то в планшете, и позволил ей вернуться: «Только недолго, постарайтесь вести себя спокойно», — и Уля тенью шмыгнула в приоткрытую дверь. Спокойно, пожалуй, не получилось, она поймала на себе его мутный взгляд, уткнулась лицом в тыльную сторону его ладони, лежавшей поверх белой простынки, и разрыдалась. — Я ее встретил в баре, точнее, она подошла сама, сказала, что работает у нас в магазине. Я понятия не имею, кто там работает, этим Уля занимается, да и магазинов дохуя, — Рома поправил подушку и с ненавистью посмотрел на иглу капельницы, воткнутую в вену и заклеенную пластырем. — Когда это все уберут? Я хочу домой. — А где ты живешь? — Ри продолжала стоять, глядя на него сверху вниз. — Что? У меня уже пятьсот раз спросили, как меня зовут, какой сейчас год, и кто президент Российской Федерации. Так что можно обойтись без этих проверок, — он недовольно поморщился и уставился в противоположный угол палаты, словно избегая взгляда сестры. Все предыдущие их разговоры были короткими, и не потому, что ее не пускали, — просто Рома отвечал односложно и сухо, а она боялась говорить лишнее, чтобы не нагружать и не утомлять его. Слез почему-то не было. Всего раз она коснулась руки, но на его лице появилось такое выражение, что руку Ри убрала. Зато с Улей он не нагружался и не утомлялся, проводя с ней практически двадцать четыре часа в сутки. На третий день Ри не выдержала, приехала прямо с утра и с места в карьер спросила, кто такая Дарья Осипова, и что произошло. — Я спрашиваю, где ты теперь живешь? Ты же ушел от жены. Она мне сказала. Рома молчал, и она поняла, что ответа не получит. Выглядел он совсем не так, как она могла вообразить. Ничего в нем не было жуткого, страшного — никаких ужасных ран, бинтов и трупного цвета кожи. Выглядел он как человек, максимум упавший с велосипеда во время велопрогулки. Разве что осунувшееся лицо и потухший взгляд выдавали, что что-то произошло. — Хорошо. Что ты делал в баре, бухал? — А что, анализы показали, что я бухал? — он криво усмехнулся, продолжая коситься в угол. — Нет. Можешь хотя бы посмотреть на меня? Я вижу, что ты не рад мне, что не хочешь, чтобы я тебя трогала. Но хотя бы посмотреть можешь? — Короче, она подошла типа поздороваться, — просьбу Рома проигнорировал. — И так же быстро ушла. А когда я собирался уезжать, то услышал разговор. Какой-то хач ей говорил, что у него есть отличный стафф, и он ее приглашает с ними поехать на хату. Она отнекивалась, но он прям сильно давил. Я не выдержал, подошел, послал его на хуй, а ее отправил в машину мою сесть, сказал, подвезу до дома. Вот, подвез. До станции конечная, — нервная улыбка едва коснулась губ и тут же пропала. — Ты не знал и не мог знать! — Ри все же взяла стул, стоявший у входа, поставила его у койки и села. — А хули толку? Решил сыграть в Супермена. Mission failed. Поехала бы с ним — осталась бы жива. — В этом нет твоей вины. — Конечно нет, Ри! Ни в чем нет моей вины! Просто в моей машине умерла молодая девушка, случайно. Ты знаешь, я ремнем не пристегиваюсь, это для слабаков; дверь успел открыть за секунду до того, как машина воды коснулась, а она… Она пристегнута была, ремень заело, я пытался… — он тяжело сглотнул, пытаясь говорить спокойно. — Она не сразу умерла, не от удара, она даже сознание не потеряла. И волосы… Длинные белые волосы в воде, они как у русалки по всему салону были, вода их подняла и трепала, как ветер треплет, я пытался ее отстегнуть… — голос дрогнул, и он замолчал. — Потом понял, что сейчас захлебнусь сам и оставил… — Хватит, — Ри схватила его за руку и крепко сжала. — Ее уже похоронили? — Да. — А те, кто в другой машине… — он медленно повернул к ней голову, серые глаза смотрели с отчаянным вопросом. — С ними все в порядке. И они, скорее всего, окажутся ни в чем не виноватыми. — Это как? А кто окажется виноватым? Мне Уля все рассказывала из того, что знает, но знает она не много, ты явно больше, — он хмыкнул. — Никто. Валерия Стехина, которая была за рулем, — дочь депутата Евгения Стехина. Это он помог провести консилиум и вытащить тебя из комы. Теперь твоя задача окончательно встать на ноги. На новую машину заработаешь уж как-нибудь, — больше всего Ринате хотелось обнять его, уткнуться в шею или плечо. Обнять и заплакать, но голос был ровным и спокойным. А еще она видела, что никакие слезы не помогут. — Подожди, — Рома изумленно поднял бровь. — При чем тут новая машина? Какая нахуй машина? Эта Валерия человека убила! Из-за нее мы оказались в реке! Теперь я в больнице, а девчонка в могиле! Я вожу тачку с тринадцати лет, я прекрасно знаю, что ничего не нарушил, ну кроме скорости, и то незначительно. Я ехал по главной дороге! И да, я смотрел налево, хоть и ехал по главной дороге. И там никого не было, она появилась за какую-то секунду, там не меньше ста шестидесяти было! — Она все равно отмажется. Просто подпишешь то, что скажет Стехин, — Ри смотрела, как Рома впервые выразил хоть какие-то эмоции, до этого не было ничего. — С хуя ли? То есть я должен просто, как это… Смириться? Ты в своем уме? — он только сейчас отдернул свою руку, будто запоздало заметил, как держит его сестра. — А что ты хочешь? — внутри снова все перевернулось, она задержала взгляд на собственных пальцах, а потом посмотрела на брата. — Я хочу, чтобы виновные понесли наказание. Лет на пять ее посадить или сколько там дают? Ко мне следак завтра придет, врач сказал. Но сначала Тимур. А ты серьезно что ли мне говоришь, что я должен сделать вид, что не имею никаких вопросов и претензий? А если бы я сдох, ты бы тоже не имела вопросов и претензий? Ну, чего молчишь? — он издевательски усмехнулся — почти как раньше. — Хватит. — Нет, не хватит. Я в шоке от твоих слов. С каких пор ты считаешь, что преступник должен продолжать жить так, как будто ничего не сделал? Преступнику место на зоне! Поживет в бараке, будет рукавицы шить, подумает над своей жизнью, — Рома поерзал на постели и снова поправил подушку. — Да? А почему ты не на зоне? — Ри встала, нервно сцепив пальцы в замок. — Что? — непонимающе смотрел Рома. — Почему ты, блять, живешь так, как будто ничего не сделал? Почему ты не в тюрьме за непреднамеренное убийство, которое совершил четыре с лишним года назад на моем дне рождения? Это другое?! — Какая же ты сука. Убедилась, что я не сдох?! Все, можешь уезжать! — взгляд стал холодным, на лбу выступила тонкая голубая вена. Казалось, что он еле сдерживается, чтобы не вскочить и не выкинуть сестру за двери. Наверное, так бы он и сделал, если бы мог. — Куда уезжать?.. — Домой, в Америку. К Кейт и музыкальным подделкам своим. Похороны, как видишь, отменяются, я живой и даже не забыл, как меня зовут, и какой сейчас год! Ты, поди, ждала, когда я сдохну, говорят, человек в коме может и несколько месяцев пролежать, а потом пизда. — Да как ты можешь?.. — Ри честно держалась все это время, но сейчас губы дрожали, в уголках глаз защипало, и больничная палата качнулась и поплыла от выступивших слез. — Уходи, пожалуйста, — он не выдержал этого ее вида и снова отвернулся, неловко задев рукой край простыни, которой был укрыт. — Пожалуйста. И не приходи больше. — За что? Просто скажи, почему, за что? — Ри уже взялась за ручку двери, поспешно проведя пальцами по щеке, стирая слезы. — Так лучше. — Кому лучше? Имей хотя бы силы не врать и говорить не «так лучше», а «мне так лучше». Потому что мне — нет, — голос был тихим, Ри понимала, что еще мгновение, и она окончательно сорвется. — Я просто берегу тебя. Когда-нибудь ты поймешь. — Да, ты действительно меня бережешь. Бережешь от того, чтобы у меня был хотя бы один родной человек во всем мире. Рината выбежала из палаты, не разбирая дороги, быстро оказалась на улице и практически влетела в Вадима, которого даже не заметила на пути. — Что случилось? — он испуганно смотрел на нее. — Что с Ромой? — моментально появились самые плохие мысли. — Ничего. Все с ним хорошо, — она всхлипывала, повиснув на его шее. — Пиздит, как здоровый. Такой же козел, как был. Вадим гладил ее по голове, пальцы путались в волосах, быстро ставшими мокрыми от полившего полуснега-полудождя. — Поехали. Расскажешь дома. Уже в машине она успокоилась, вытерла лицо бумажными салфетками, которые извлекла из своей сумочки, рассмотрела себя в зеркало и закурила, приоткрыв окно. — Покупатель моей квартиры какой-то общественный деятель, он сейчас застрял с гуманитарной миссией где-то в Африке. Звонил в агентство, умолял подождать еще, предлагал заплатить всю цену сразу, еще до заключения договора, чтобы квартиру не продали другим. Хоть какие-то хорошие новости — мне не придется никуда переезжать еще месяца два, а то и три. Хотя брат сказал мне, что раз я убедилась, что он не сдох, то могу проваливать в Америку. — Так и сказал? — удивился Вадим. — Да. Так и сказал. — И что? Ты собираешься уехать? — он погладил ее по колену, и она сжала его пальцы. — Нет. Я радуюсь, что меня не выселят из моей квартиры, потому что уезжать не собираюсь. — Если даже и выселят, переезжай ко мне. Ри только улыбнулась и поцеловала его в висок, понадеявшись, что это была просто шутка. Несмотря на то, что Глеба Ри разблокировала, он больше не появлялся. Услышав по телефону новость о том, что Рома пришел в себя, Кейт тут же поинтересовалась, когда Рината вернется назад, но назад Рината не собиралась. По крайней мере, сейчас. И в очередной раз засыпая, закинув на Вадима ногу, думала, что уехать она не сможет, пока Рома окончательно не поправится. По крайней мере, для себя она определила это как основную, главную причину, чтобы остаться. Уля исправно звонила и докладывала о том, как обстоят дела. Что она купила Роме новый телефон, но восстановить сим-карту можно только с паспортом в офисе оператора, а у Тимура пока не было времени этим заняться, поэтому номер другой, но она внесла Ринату в телефонную книгу. Естественно, сам Рома ни разу не позвонил. Еще приходил следователь с постановлением о признании потерпевшим по уголовному делу. Приходил Стехин, но о чем они говорили, Уля не знала, потому что ее попросили выйти. Врач отменил половину препаратов и похвалил Кольцова за отменное здоровье, но поругал за то, что тот курил полуголый на крыльце больницы, потому что курить вредно, тем более, если на улице зима, а у тебя нет куртки. — Пять лет на наркоте, десять — на стакане. Отменное здоровье, — Рината только беззлобно усмехнулась, продолжая рассказывать Вадиму последние новости. — Давай съездим к нему, Уля говорит, что он вполне себе в норме. Можешь с ним поговорить, — Вадим отставил в сторону тарелку и посмотрел на часы. — Время три только, тут недалеко. — Я уже поговорила. Он не хочет меня видеть. Зачем мучить человека, который сейчас должен думать только о своем выздоровлении? — Прошло уже больше недели с того раза, дней десять, да? Может… — Может, что-то изменилось? Нет, Вадим. Не изменилось ничего. Его скоро выпишут, там посмотрим, — она задумчиво смотрела, как снова валит снег за большим панорамным окном кафе, тут же превращаясь в грязную кашу. — Все-таки давай поедем. Я же вижу, что ты расстроена. Все эти дни. И ваш последний разговор — не лучшее, что могло случиться. Я, честно говоря, совершенно не понимаю, что с ним такое, привык, что люди перестают общаться по каким-то веским причинам. Просто люди. А если родственники, то причины должны быть не просто вескими, а совершенно пиздецовыми. — Как у тебя? — Как у меня. Поехали. Давай я возьму с собой еще кофе. Кофе оказался слишком горячим, и Ри пришлось долго крутить картонный стаканчик в руках, прежде чем она смогла сделать глоток. За окнами машины проплывал серый грязный город, который теперь был таким постоянно — верный признак приближающейся весны. — Почти приехали, — Вадим вырвал ее из размышлений о том, что едут они очень зря. Оплакивать себя уже не было сил, на смену слезам, которые она тщательно, но не особо успешно скрывала от Вадима, пришло какое-то равнодушие. А потом она поперхнулась, закашлялась, и темные капли кофе расползлись по белоснежному свитеру. — Останови машину! — Ри, что случилось? — Вадим ничего не понял, еще секунду назад она была совершенно спокойной. — Останови машину! — стакан с остатками кофе был кое-как засунут в подстаканник. — Что случилось? Тут нельзя останавливаться! — но авто все же съехало на обочину, замигала аварийка. — Ты обожглась? Что? Но Рината уже вылетела на улицу и побежала назад, Вадиму ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Он даже успел подумать, что Ри решила таким образом избежать поездки к брату, что было совсем уж нелогичным. — Да подожди! — он едва догнал ее и схватил за рукав, пытаясь остановить, но она и так остановилась, задрав голову вверх. С огромного мультимедийного рекламного экрана на них смотрела Кейт.