сакларга идем

Пули не прошли сквозь броню, но грудная клетка саднит. Олег держится за неё, хватая измученными лёгкими пыльный воздух. Он проходит, прихрамывая, мимо лежащего ничком, запертого в своём навороченном костюме, Хольта, мимо такого же навороченного и такого же разбитого хольтовского дрона. Он бы успел уйти, думает он. Но кровь толчками вытекает из груди Серёжи — там пять отверстий, как в бронежилете Олега. Может, не симметрично. Может даже и не пять, Олегу не до подсчётов. Лицо Грома, воздетое кверху, исполнено муки и скорби, и Олег очень хочет насладиться этим зрелищем, но не сводит взгляда с опущенных век Серёжи. Он снимает и отбрасывает перчатки. Ладони влажные и горячие. Пошатнувшись, он опускается на пол и перетаскивает его тело к себе на колени. Он мягко расчёсывает пальцами спутанные рыжие пряди. У Серёжи впалые щёки и колючая щетина на подбородке — совсем светлая, её почти не видно, Олег слегка почёсывает об неё кончики пальцев. Между бровей врезались вертикальные морщинки. Под глазами — закрытыми, не трепещущими, бездвижными — залегли глубокие тени. Они были и год назад. Чего тогда стоило Олегу не забрать Серого с собой — но он слишком хорошо знал цену качественному плану и в целом никогда не был склонен делать выбор за Серёжу, а Серёжа выбрал оставаться в психушке. Олег давно не видел его лицо так близко. Вот свежие ссадины поперёк носа и вдоль нижней губы, а вот старые шрамы, их он знает наперечёт уже много лет: у правой брови небольшая ямка от ветрянки; на скуле бледный-бледный, в форме галочки — от уголка учебника, которым Серёжу саданул какой-то мальчишка, которого потом с чувством отходил Олег; на подбородке, чуть справа, короткий и глубокий — ещё из раннего детства, Олег не знает его происхождения, да и сам Серёжа его не помнил. Он опускает с нижней половины лица маску, приникает губами к холодному Серёжину лбу и закрывает глаза. Ему, наверное, ещё станет больно. Пока адреналин после хорошей драки не улёгся до конца, пока не отступило трезвое безразличие, с которым он принимался за любые миссии. Наверное, глухое горькое горе ещё захлестнёт его. Прямо сейчас он, наверное, не до конца осознает, что обнимает труп Серёжи Разумовского. Он видел много трупов. Он держал в руках много трупов, он руками делал из многих живых людей — трупы, и это не совсем новое ощущение, и пока не совсем понятно, что это не просто ещё один труп. Он вспоминает то голубые глаза, то растёкшийся янтарь. Первый Серёжа принадлежал ему, второму Серёже принадлежал он. Любил он обоих и обоих потерял. — Он тебя не выбрал, — хлёстко и ядовито бросает Гром. — Ты был его наёмником, орудием, даже не его самого, а той сущности. У него были голубые глаза. Олег тянется к руке Серёжи, лежащей на полу, и переплетает свои пальцы с его безвольными. Он слегка поворачивает голову, прижимается к его лбу щекой и исподлобья смотрит на Грома. Он сидит сжавшись, ссутулившись, по лицу размазаны копоть и кровь и бегут дорожки злых слёз. Олег мягко вздыхает и снова закрывает глаза. Если Гром этим пытался его задеть, то попытка заведомо провальна. В вопросах Серёжи Олег предпочитает доверять своим суждениям, а не догадкам его почитателей или ненавистников. Он скользит щекой вдоль его лица, зарывается носом в изгиб шеи. Серёжа немногое успел ему рассказать, у них было слишком мало времени. Того Серёжи, который кинулся бы в его руки и провёл десять минут, покрывая его лицо поцелуями, давно не было. Слишком опустошённый потерей, слишком загнанный кошмарами, слишком измученный пытками, он встретил Олега непривычно невесомой хваткой слабых пальцев — но привычно острым умом, сфокусированным на одной идее. Он встретил Олега голубыми глазами. Гром может сколько угодно тешить себя идеями о раскаявшемся Сергее. Не признаваться же самому себе, что позволил без особых усилий загнать себя в ловушку? Олег лениво размышляет о том, что мог бы убить Грома, завершив месть за Серёжу. Но гораздо веселее будет оставить его хоронить всех людей, отдавших сегодня свою жизнь в обмен на его. Серёжу хоронить Олег не будет. Его, вероятно, схватят. Он не находит в себе сил придумать план побега, включающий в себя тело Сергея и не включающий — его живого. В яремной вене под его губами нет пульса. Он вздыхает и плотнее вжимается лицом в липкую от пота и пыли шею. Серёжа обнимал его, убеждая оставить в психушке. Десять секунд обнимал, шепча уверенное «я вернусь, вернусь». Поднял на него глаза с радужками, уже затянувшимися золотом. Олег оскалился ему в ответ своей волчьей улыбкой и провёл большим пальцем по трещинкам в уголке губ Серёжи, а он смотрел, не мигая, не отрываясь, и объятий не разрывал. И провожал его своим золотым, пытливым взглядом. Может быть, ему не хватило времени, чтобы снова осознать их настолько частями друг друга, что этот момент ощутился бы как преисподняя. Он целомудренно целует холодную шею и приподнимается, снова глядя в бледное мирное лицо. Он перебирает в памяти суры Корана, который читал очень давно в детстве и перечитывал множество раз между операциями в Сирии. Он смаргивает влагу с ресниц, размыкает губы и хриплым напевным шёпотом начинает Йа Син.