О кошках и творческом кризисе

      Карандаш в руках Хёнджина издаёт предсмертный вскрик и пополам ломается. Грифель пачкает внутреннюю часть ладони, дерево впивается в кожу, повреждая линию жизни. Больно совсем немного – как укус комара во время вечерней прогулки.              

«представим, что так ощущается творческий кризис»

      

      Не важно, какого цвета небо, если у художника пропало вдохновение. Закаты не имеют ценность, рассветы угнетают, солнце слепит, луна одиночеством душит. Карандаш – как волшебная палочка в руках мертвеца – стенает, но не может сослужить пользу.              Хёнджин не привык чувствовать себя настолько пустым – словно сосуд, в который столетиями никто не опускал свежих цветов. Все хвальбы учителей, все песнопения о его необычайном таланте канули в Лету, когда наступила весна.              Когда всё вокруг расцветало, Хёнджин угасал. Увядал быстрее полевых цветов. Отчаянно искал «смысл» в мелочах – детский смех, кокосовое печенье, промокший асфальт…Нигде. Как сцена из трагического фильма – бежишь под дождём, до нитки промокший, ощущаешь цепкие лапы холода на своих плечах, запинаешься о изломы на тротуаре, падаешь в лужу, пачкаешь последние неизношенные джинсы, с трудом встаёшь, кровь с исцарапанных ладошек вытираешь, наконец-то добираешься до вокзала, но… Поезд с твоей возлюбленной уже умчался в даль. Примерно так.              Если бы он знал причину болезни – мог бы пойти в больницу и получить необходимое лекарство – потратил бы любые деньги на лечение. Можно бинтом перевязать область под сердцем – ту, куда обычно сентиментальные люди свою ладонь прикладывают со словами: «вот здесь всё, что ты любишь» - и надеяться, что что-то там обязательно склеится, срастаться и восстановиться? Едва ли. Дело в отсутствии вдохновения или в собственной духовной истощенности? Возможно, второе. Хёнджин не помнит, когда в последний раз чувствовал себя «правильным» - чтобы и с друзьями весело, и родители понимали, и сериал интересным казался, и еда имела вкус, и птицы за окном не раздражали, и смысл выходить из дома был. Всё, что ему осталось – засохшие краски и незнакомый парень, подкармливающий бездомных кошек во дворе по вечерам.              Хёнджин не знал его имени, не видел за тканевой маской его лица, не слышал голоса, только наблюдал с балкона пару раз, как тот приносит корм брошенным четвероногим и часами сидит вместе с ними на улице в абсолютной тишине. Возможно, только возможно, этот парень тоже что-то потерял. Иногда чужое отчаяние ощущается так же сильно, как собственное. Усталость от сердечного бессилия, отсутствие смысла в каждом совершенном действии, одиночество в большом городе. Парень в маске гладит кошек, кормит их, позволяет замарашкам ластиться к своим начищенным брюкам – спасается. Хёнджин смотрит с балкона, ломает очередной карандаш – спасается тоже. Вот такая простая истина – рутина, механические действия, раздавленные цветные мелки на асфальте.              Жизнь превратилась в заводной механизм – движется по маленькому ровному кругу, никакого камешка на пути: университет, неполезный обед, три кружки крепкого кофе, слепые попытки сесть за дипломную работу, холодный душ, беспокойный сон. И луч среди мрачного неба – час на балконе, странная прогулка под руку с незнакомцем. Хёнджин не дурак, он понимает, что это неправильно – пялиться на кого-то так, словно ты сам оставленный в приюте кот: «и меня, и меня можно погладить?». Только какое дело до соблюдения чужих личных границ, когда собственный мир медленно рушится под натиском демона «Незаинтересованности»? У парня в маске волосы похожи на горячий шоколад, заходящее солнце словно топит его и можно заметить, как те мягко переливаются на солнце: едва различимая перемена, но художник такое не упустит. Ещё у него стройное тело и крепкие руки, такие, что при малейшем напряжении вены обязательно должны быть безобразно яркими – прекрасно! – но, по правде, Хёнджин этого знать не может. С четвёртого этажа такое не рассмотришь. Ничего, кроме спортивных серых штанов и длинных свободных футболок.              Это могло длиться ещё как минимум парочку месяцев. До тех пор, пока Хван не умрёт от сахарной комы, потому что вся еда, помимо кокосовых батончиков, на вкус как песок. Или, может быть, пока ему попросту не надоест изучать и предполагать, что же на самом деле за человек этот парень, если у него есть так много денег на корм бездомным кошкам, но совсем, кажется, нет друзей? Второе исключено.              Но незнакомец оказался смельчаком. Главный герой из романтической дорамы, который очарует своей прямолинейностью и честностью. Тот, кто обязательно сделает первый шаг.              - И долго ты планируешь за мной следить? – усмехнулся он однажды, поднимая голову так высоко, чтобы можно было увидеть парня на балконе четвёртого этажа. Хёнджин не сильно скрывался – каждый вечер он садился за свой мольберт и водил по нему карандашом или кистью, очерчивая бессмысленные линии. Не модернизм – истинно пустые штрихи. Голос у «маски» такой…глубокий. Мягкий, словно размазанный по тосту джем, даже стараясь звучать громче он… Будоражит, вынуждает шумно выдохнуть и дрогнувшей ладонью сжать ткань домашних брюк. Голос этот беспрепятственно проник в сознание Хёнджина подобно песне Сирены, запутал сознание, лишил здравого смысла. Рыжий кот на скамье недовольно мяукнул – впервые чужое внимание не принадлежало ему одному.       - Планировал ещё пару месяцев, - Хёнджин не видит смысла оправдываться, он никогда не был неуверенным в себе кроликом. Ему смелости хватает для того, чтобы приподняться и помахать так, словно они знакомы не первый год. В этот раз карандаш сломан не был, правда он упал из дрогнувших пальцев и укатился куда-то… Очень жаль, Хёнджин слишком неловкий, а деньги на художественные принадлежности и так подходили к концу.              - Меня это не напрягает, если честно, просто интересно стало, - парень пожимает плечами и вновь отворачивается, возвращая своё внимание голодным котам.              И на этом всё, наверное, закончится, Хван губы мягкие поджимает по-детски капризно, разочарованно, но тут же слышит смеющееся:              – Лучше спускайся, кричать не очень удобно.       Хёнджин удивленно моргает. Несколько раз. Открывает и закрывает рот – настоящая рыбка Дори. Во-первых, в его планы не входило знакомство с кошатниками; во-вторых, он не хотел выходить из дома и сталкиваться лицом к лицу с жизнью; в-третьих, спортивные штаны на нём заляпаны пролившимся целых два раза за день кофе (неловким родился, неловким живи). Но, возможно, это первый и единственный шанс понять себя через другого: почему привлёк, почему крепко так зацепило, почему именно сейчас, когда от безразличия к окружающим вещам тошно. И Хван, схватив со спинки стула чёрную куртку, в которой до незапланированного истощения ходил на пробежку по утрам, выбегает на улицу, позабыв закрыть дверь.              Незваный гость – запыхавшийся от бега по лестнице и немного дёрганный из-за переизбытка кофеина – отпугивает несчастных котов. Они недовольно урчат и прячутся в кустах, навострив свои остренькие уши. Парень в маске разочарованно стонет:              - Ты не мог быть тише? Ты их напугал! – звучит настолько разочарованно и печально, словно в новостных сводках объявили о том, что корм для котов теперь будут производить в ограниченных количествах. Или, что хуже по мнению Хёнджина, вот-вот запретят продажу кокосовых батончиков. Маска закрывает большую часть лица, но глаза – такие большие, по-кошачьи хитрые и глубокие, сияют ярче, чем улыбка модели на обложке журнала. В них затерялись звёзды. Хёнджин смотрит пристально, не скрывая своей заинтересованности, и спустя краткое мгновение звонко смеётся – впервые за долгое время.              - Я их заменю, - очень даже дерзко для того, в чьих руках уже месяц карандаши ломаются. Хван за ухо тёмную прядь длинных волос заправляет и садится на место, что недавно облюбовал сбежавший рыжий кот.              - Фу, точно нет! – за маской губы точно недовольно изгибаются. Парень в карман куртки прячет кошачьи мясные палочки и, освободив руки, начинает по очереди загибать свои пальцы – именно такие, какими их представлял Хёнджин прежде – небольшие, но утончённые, аккуратные и гибкие, - у тебя нет четырёх лап, нет пушистого хвоста, нет мягких ушек, тёплой шерсти…мне продолжать?              - Ты что, зоофил? - недовольно бурчит Хёнджин, театрально цокая языком, у него всегда получалось быть драматичным.              - Нет, я Ли Минхо.              - Хван Хёнджин.              Их ладони соприкасаются – обыкновенный этикет, ничего личного. В дорамах и книгах первое рукопожатие важнее всего – мир замедляется, герои понимают, что созданы друг для друга. Как родственные души – ладонь одного идеальна в ладони другого. Тёплая и прохладная, большая и маленькая – то, что противопоставлено, на самом деле будет дополнять. Ничего подобного не было! Только неловкость почти ребяческая – Хёнджин слишком поздно замечает засохшую синюю краску на своих пальцах. Спустя одно прикосновение Минхо забирает с собой едва заметный художественный след и, возможно, вместе с ним и разочарованность в искусстве.              - А теперь встань с этого места, оно не тебе принадлежит! – Минхо не церемонится, хватает Хёнджина за запястье и тянет на себя, вынуждая встать с деревянной скамьи. Хван пошатывается, упорно старается не упасть, брови хмурит забавно, почти невинно:              - Это некрасиво. Зачем ты меня позвал тогда?       - Мне показалось, что они тебе нужны, - у Минхо взгляд такой проницательный, он словно способен разобрать тебя, как механическую игрушку, рассмотреть каждую детальку и назвать причину поломки. При этом говоря странные вещи и игриво подмигивая.              Хёнджин теряется. Он неловко переступает с ноги на ногу, прежде чем тихо спрашивает:              - Кошки? Зачем?              - Сейчас покажу.              Хёнджин уверен, что это не серьёзно. И разговор больше похож на издёвку – вот сейчас над ним посмеются и окончательно разобьют сердце – будет больно, мольберт с балкона придется навсегда убрать. Но он почему-то ждёт. Даже боясь оступиться всё равно слепо доверяет, возможно потому что шоколадные глаза не могут лгать. Точно так же, как не бывает невкусной конфеты.              Минхо опускается на корточки и подзывает к себе одного из наиболее смелых котов – полосатый храбрец лишь мгновение медлит, а после подходит и невообразимо нежно прижимается к чужой ладошке. Знает, что ему не сделают больно.              - Вот сейчас. Погладь его, только аккуратно, - очень серьёзно, словно ритуал, который нельзя испортить, иначе навлечёшь на себя кару божью. Хёнджин медленно садится рядом – упирается коленями в грубый асфальт, чувствует, как острые камни впиваются в кожу, пробиваясь под ткань домашних штанов. Немного страшно – быть тихим специально в сто крат сложнее, особенно если твоё имя есть синоним понятию «шум». Пальцы дрожат, когда ладонь неуверенно опускается на кошачью спину – хотелось бы прикрыться вечерней прохладой, но на улице вторую неделю чертовски душно. Очень странно – будто пощупать сокрытую под кожей и рёбрами душу. Пуховый плед после долгой зимней прогулки ощущается примерно так же – мягко и тепло. Необходимо.              Хёнджин думает: «Именно это Минхо ищет на улице каждый день? Кошачью непредвзятую любовь, не испачканную корыстью чистоту, искреннее доверие, пушистую нежность?». Игривый голос, хитрый взгляд и шутливая манера знакомства теперь ощущаются иначе.              - Мягко, - Хван говорит непривычно тихо, боится не только спугнуть четвероногого, но и нарушить особенный, ключевой для его жизни момент.              - И это всё, что ты можешь сказать? – недовольство в голосе Минхо звучит настолько забавно, что не засмеяться невозможно. Так говорят дети после того, как на построенный ими песочный домик взрослый отвечает односложно: «неплохо, малыш». Хёнджину приходится прижать к губам кулак, чтобы не спугнуть пушистых. Он дрожит – смех рвётся наружу вулканом, Везувием, долгие годы дремавшим в одиночестве – и точно вот-вот упадёт, потому что неловкость никто не отменял, а ноги через чур длинные, чтобы уверенно держать на себе заходящегося в истерике человека.              - Что тут смешного? – возможно, это восклицание можно по случайности спутать с грубостью. Узнай Хёнджин Минхо при других обстоятельствах, он бы напрягся. Но сейчас с его плеч свалился целый небосвод и радость кажется легче птичьего пера.              - Прости, прости, просто ты такой…Серьёзный кошатник! – их взгляды встречаются. Игривость и напускная раздражительность – неплохой такой летний освежающий коктейль. Десерт из тёмного и молочного шоколада – брауни с добавлением ложки кофе. Хёнджин готов растянуть этот момент подольше, потому что не испытывает и толики должного смущения, но Минхо оказывается тем ещё грубияном! Ему хватает всего лишь одно лёгкого толчка в плечо, чтобы повалить стоящего на коленях Хёнджина на пыльный асфальт.              - Эй!              - Я отомстил за всех кошек, которые из-за тебя остались голодными! – упивается победой, когда поднимается на ноги и сверху вниз смотрит на несчастного художника, который вместо того, чтобы возмутиться, всё ещё заразительно смеётся, - вставай уже, иначе простынешь.              Позже они пьют американо, безобразно заняв детские качели. Минхо наконец-то снимает эту свою маску и Хёнджин не может сдержать трепетного вздоха: плевать, что так напоминает одну из тех школьниц, что хранят в чехле телефона фотографии любимых актеров. Этот парень на самом деле очень красивый – особенно, когда серьёзность на его лице то и дело сменяется заботливой улыбкой. Он весь на контрастах, Хван чувствует, как его бросает из стороны в сторону (неплохое такое путешествие на катере по необъятному океану): Минхо то глаза закатит, то рассмеётся; то очень громко воскликнет что-то нелепое, то замолчит на некоторое время и уставится в одну точку, теряя связь с реальностью; то скажет что-то серьёзное, то вдруг споёт строчку из популярной песни, услышанной на привокзальном радио. Он слушает так внимательно, что Хёнджин наконец-то искренне верит в то, что его проблемы на самом деле стоят того, чтобы быть замеченными кем-то – не прерывает и не вставляет свои советы в отличии от большей части знакомых, слепо верящих в то, что больному обязательно нужно лечение.              

«завидую твоим котам, потому что…»

      

      Думает Хёнджин, когда они пожимают друг другу руки на прощание. Минхо оставил свой номер телефона и это точно не последняя встреча, но одиночество в квартире в этот раз ощущается тяжелее прежнего. Зато карандаш в пальцах лёгкий – мягкий – как кошачья шерсть.              

***

             Знакомство с Ли Минхо не стало манной небесной. На Хёнджина не снизошло озарение, он не взялся за карандаш. В квартире было по-прежнему холодно, а кофе в кружке всё так же горчил до безобразия.              Жизнь не изменилась. Феликс перед первой парой, взглянув на синяки под глазами Хёнджина, только рукой махнул:              - Серьёзно, тебе нужно развеяться.              - Думаешь, я это сам не знаю?              В последнее время их диалоги больше напоминали перебранки. И вина вовсе не в Феликсе – он заботлив и внимателен, он искренне старается вытащить лучшего друга из затянувшейся спячки – просто Хёнджин не уверен, что готов что-то менять в своей жизни. Как трусливый цыплёнок, который всё никак не может найти в себе силы, выбраться из скорлупы и наконец-то взглянуть на лужи под ногами.              Монотонная лекция усыпляет, пустой тетрадный лист предсказывает проблемы на грядущих экзаменах, подаренный мамой браслет из розового кварца неприятно давит на запястье. Хёнджин чертит на полях четыре отпечатка кошачьих лап и вспоминает:              

- Нет в этом ничего смешного! Кошачьи лапки и правда необычно пахнут, просто ты слишком глупый, чтобы понять это!

      

      Хван не сдерживает лёгкой улыбки. Вместе с тем, как уголки его губ приподнимаются, голос лектора становится громче и утро уже не кажется настолько невыносимым.       

      

***

             Кусок в горло не лезет, но Хёнджин всё же старательно пережёвывает паровую булочку, запивая её ореховым латте – никто не отменял практические занятия по живописи. Солнечный свет слепит – чужие лица в университетской столовой больше напоминают противные фонарики на витринах цветочных магазинов ранним утром, когда шлёпаешь на первую пару голодным и не выспавшимся.              Телефон в руках вибрирует.

«корм сегодня покупаешь ты. я познакомился с тобой только для того, чтобы не разориться окончательно»

      Замешательство сменяется тихим смехом.

«я бедный студент!»

«а я бедный преподаватель»

      К сообщению прикреплено фото. Хёнджин видит его и ртом воздух хватает, забыв о том, что держит в зубах трубочку. Немного латте проливается на чёрные брюки – и даже если со стороны это выглядит комично, Хван плевать хотел. Вкус булочки на языке наконец-то проявляется – это больше не сухой песок.              Минхо стоит напротив огромного зеркала в танцевальной студии. Его скулы нежно-розовые, волосы растрепаны и до безобразия сексуально спадают на лицо влажными прядями – настолько чарующе, что внизу живота болезненно сводит и хочется лбом о стол удариться. Хёнджин посетил более сотни художественных выставок, он видел бесчисленное множество фотографий и портретов, но впервые потерял рассудок.              - Ты чего? – взволнованно спрашивает Феликс.              В столовой вновь шумно. Латте вновь горячий. Мокрое пятно на бедре неприятно липнет к коже.              -Задумался, извини…              Он не хотел объяснять – иногда делиться сокровенным означает опустить ценность до минимума. Позволить Минхо стать «общим достоянием» означало для Хёнджина распрощаться с яркими бликами и тёплыми оттенками на палитре – с таинством.              Минхо с фотографии смотрел как живой – его кошачьи глаза блестели, переливались мириадами ночных звёзд, и утонуть в них означало обрести успокоение. Хёнджин чувствовал себя школьником, когда подушечкой указательного пальца касался растрепавшихся после тренировки волос – жЁсткость экрана разочаровывала сильнее ложки сахара в американо. Капелька пота на шее Минхо замирает чуть правее кадыка – мысли вперёд рассудка:              

«Хочу коснуться губами, попробовать, слизнуть, прикусить… Хочу-хочу-хочу-хочу…»

      - Хёнджин, ты что там увидел? – не унимается Феликс, его беспокойство не отрезвляет сейчас, оно только злит и самому за себя стыдно, потому что друг точно не заслужил раздраженного взгляда.              - Ничего, забей!              Нога под столом трясётся. Мысли путаются, воздуха в лёгких катастрофически не хватает. Хёнджин срывается с места, оставив на столе распечатки с новым расписанием и недопитый латте. Ему срочно нужно в туалет – там холодная вода, запах сыреющих плит и едкого чистящего средства.              Он хотел бы сказать сам себе, что просто устал. Увлёкся, потому что Минхо безобразно красивый и непостоянный – его грубость по щелчку пальца переходит в бесчеловечную нежность; нежелание сидеть рядом на качели в смущающую тактильность – истинный породистый кот, знающий рычаги давления на все чувства невинных хозяев. Но Хёнджин художник – ему знакомо чувство вдохновлённости и нервозной заинтересованности, когда все мысли тревожно группируются вокруг чего-то одного и ты не можешь прекратить портить полотна схожими образами. Так было с лилиями после похода в ботанический сад, с кирпичными кровлями крыш после поездки с родителями в Ватикан, с веснушками на улыбающихся лицах после знакомства с Феликсом… Бороться с такими наваждениями не имело смысла, они сами проходили с течением времени, оставляя после себя необходимый художественный опыт.              Минхо же был интересен… Иначе. Его не хотелось рисовать, ему не хотелось посвящать картины, он не казался «идеей фикс», просто… Стоит закрыть глаза, вспомнить, как небольшие аккуратные пальцы поглаживают рыжее кошачье ушко, и на сердце медовой сладостью плавилось тепло.              Холодная вода действует лучше тонизирующего напитка – жаль, не разглаживает синяки под глазами. Хёнджин приводит себя в порядок, поправляет воротник белой рубашки, отряхивает невидимую пыль с брюк и… Сохраняет фотографию в галерею.              Сам не хочет знать, зачем.       

***

      

      Ли Минхо оказался тем самым необходимым глотом свежего воздуха, от которого зависит жизнь утопающего. Он явился как спасение и наконец-то помог Хёнджину заглянуть в пугающую мрачную бездну и увидеть в самом её конце свет. Он не просто скрасил одиночестве, и «музой» его можно назвать с натяжкой, но Хван очередной встречи ждал больше, чем явления вдохновения. И если карандаш в руках до сих пор казался болезненно тяжёлым, то спортивная куртка на плечах ощущалась легче лебединого пера.              - Я купил несколько видов, я не знал, какой лучше… - первое, что говорит Хёнджин, когда выходит на улицу. В его руках около десятка мясных палочек и пара пакетиков влажного корма, но он до сих пор уверен, что этого недостаточно. Минхо смотрит излишне внимательно – мурашки по коже! Хван наивно опускает глаза, мол: «не то, да?». При виде его ребячливой растерянности Ли не выдерживает и звонко смеётся:              - Ты решил им пир устроить?              Камень с сердца! Хёнджин думает, не сводя взволнованных глаз с довольного лица:              

«Посмейся ещё!»

      

      Но вопреки своим мыслям легонько ударяет Минхо в плечо острым локтем:              - Я боялся, что им не понравится!              Минхо всё ещё смеётся – и в глазах его блестят слёзы. Счастье, граничащее с истерикой.              - Ты нам подходишь!              Возможно, с этими словами откололся последний камень сразу с двух сердец. Невидимый скульптор наконец-то смог представить миру очередной шедевр.              - Это ты меня так замуж позвал? – недоумевает Хван, а в его больших, глубоких, словно таинственный омут, глазах воскресают звёзды. И кончики ушей предательски краснеют.              - Не мечтай! – Минхо забирает из чужих рук корм и аккуратно открывает его. «Аккуратно» - это только на первый взгляд, потому что пара капель мясного соуса пачкает рукав его серого худи. Хёнджин понимающе усмехается: видимо, неловкость - это их особенная черта.              Ритуал кормления проходит в молчании – тишину прерывает только довольное мурчание сытых котов. Уютно так же, как под пледом в Рождественскую ночь. Город – это муравейник, люди здесь мечутся из угла в угол опасаясь стать «ненужными», придумывают себе тысячу занятий и всё никак не могут отыскать кнопку «стоп». В этом бессмысленном копошении, цель которого Хёнджину непонятна, будто нашлось крохотное пространство, лишенное звуков и запахов, принадлежащее ирреальному миру, не нуждающемуся в потаённых смыслах. И стоило бы просто закрыть глаза – вдохнуть поглубже солнцем прожжённый воздух и послушать, как парень рядом трогательно пародирует кошачье мяуканье. Вот только Хёнджин совершил ошибку – он взглянул на Минхо. Зачем-то повернул голову и самовольно спрыгнул с борта корабля в ледовитый океан.              Утончённый профиль, острые скульптурные скулы, приоткрытые губы, трогательная родинка на крыле носа… Иголка в сердце. Хочется выть. Хёнджин едва не ударяет себя кулаком по лбу:              

«дурак, что ли? придержи коней!»

      - Чего смотришь? – у Ли голос глубокий и такой же непостоянный, как он сам: то срывается, то кажется почти непостижимо тихим, как сейчас.              - А ты почему нет? – так дерзко, что Хёнджину за себя совестно, но он горделиво задирает нос, - Коты на самом деле лучше меня?              Он заправляет за ухо тёмную прядь волос, выбившуюся из наспех заплетенного пучка, и невинно моргает. Самому смешно, потому что это не в характере Хёнджина – вот так нагло заигрывать – лишь бы Феликс не узнал, а то припоминать будет до самой смерти. Минхо подвох своим кошачьим обонянием учуял сразу, чуть поддался вперёд и прищурился:              - Тебя тоже за ушком почесать?              - Ага!              Если бы это была шутка – Минхо бы улыбнулся, но в его шоколадных глазах теплится забота, умело скрываемая за холодно поджатыми мягкими губами. Он кажется таким спокойным и нежным сейчас, что хочется щекой к плечу прижаться и прикрыть глаза, слушая мурчание четвероногих под боком. Потереться кончиком носа о тёплую ладонь, очертить линию любви с начала до конца, запечатлев на ней своё имя. Обжечь дыханием запястье, прогоняя с кожи кошачью шерсть, чтобы после оставить след от яблочного блеска для губ у самого сгиба.              Минхо всё смотрит – в его зрачках переливается небосвод, проносятся ватные облака, отражаются лучи закатного солнца – а Хёнджин не выдерживает и произносит вслух то, что хотел бы навечно оставить втайне:              - Я никогда не смогу нарисовать твои глаза.              - Такой неумелый художник? – Минхо наконец-то улыбается, и от такой его реакции уши Хёнджина становятся почти болезненно горячими.              - Нет, просто глаза…Неземные.              Минхо кажется спокойным, непробиваемым, как каменная стена, холодным, как стальной доспех, но… Его нижняя губа дрожит. Он тянет руку, чтобы на самом деле почесать Хёнджина за ушком, игриво ущипнуть за мочку и совсем немного царапнуть короткими ногтями покрасневшую ушную раковину.              - Ну так стань неземным художником!              Огонь в груди вспыхивает вновь. Хёнджин вспоминает, где потерял последний карандаш. Он будто наконец-то выбрался из кокона; смог разбить скорлупу яйца и любопытным птенцом оглядеть бескрайние просторы; без страха забрызгать новые брюки наступил в лужу и рассмеялся, как делают это беспечные дети.              Его лицо, возможно, отражало внезапно нахлынувшие эмоции. Неизвестно, что Минхо увидел в глазах Хёнджина, но это заставило его довольно рассмеяться:              - Буду ждать с нетерпением.              

***

      

«некрасиво с твоей стороны оставлять бедных котов голодными»

             Хёнджин увидел это сообщение в десять часов вечера, когда впервые за сутки наконец-то отбросил истерзанный карандаш. Утро началось с кофе и запылившегося мольберта – это было помешательство, свойственное большинству творческих личностей. Окунувшись в омут вдохновения, забываешь о том, что не являешься русалкой – плаваешь в нём до тех пор, пока лёгкие без воздуха не начнут гореть. Хёнджин лёгким движением руки переносил своё сознание на холст, питаясь рыжими оттенками и запахом акрила.              Когда запястье онемело от усталости, а на большом пальце образовалась мозоль, Хван вспомнил, что время не стоит на месте. За окном небо нежно-розовое, как клубничная сахарная фата, редкие облака быстро проплывают мимо – невозможно не залюбоваться. Вот-вот стемнеет и следовало бы закрыть балкон, чтобы не простыть ночью.              Пропущенное сообщение как жирная точка в доверии. Вдохновение – стерва лживая, она то в салочки с тобой играет, то приходит в гости нежданно-негаданно и стирает из памяти реальность. Испачканные оранжевыми мелками пальцы как следствие художественного таинства. Стоило бы порадоваться за себя, но чего-то катастрофически не хватает.              - Я всё пропустил, - голос Хёнджина хриплый от долгого молчания, горло настолько сухое, что слюну проглотить больно. Состояние в целом привычное – за исключением рыскающей где-то на уровне лёгких змеевидной тревоги, оплетающей все жизненно-важные органы.              Тихий стук в дверь. Хёнджин вздрагивает – он никого не ждал. Значит, это Феликс, тот частенько является без предупреждения, потому что знает, что ему здесь всегда рады. Но…              Минхо стоит на пороге с большим крафтовым пакетом в руках - словно дьявол, пришедший с подземного мира ради соблазнения оголодавшего путника банановыми булочками и молочным чаем. Он весь такой… Запыхавшийся и довольный. Нетерпеливо переступает с ноги на ногу, требуя скорейшего приглашения, и смотрит так глубоко, что сердце даже под защитой из кожи и костей ощущает себя совершенно «раздетым». У Хёнджина слюна под языком скапливается, отчего он тяжело сглатывает. Голодный взгляд устремлён не на пакет с маняще-пахнущей выпечкой, а гораздо выше – у Минхо забавный кремовый шарф в клеточку натянут почти до подбородка и жаль, что не выше, потому что сияющие розовым блеском губы срывают крышу. Хёнджин думает:              

«это засада»

      

      И запинается о полочку с обувью, едва не падая на колени перед нежданным гостем. Боль отрезвляет?              

«бёдра у него в этих брюках кажутся такими мощными, явно крепче камня, если бы он ими…»

      

      Непрошенные мысли прерываются недовольным покашливанием:              - Я тут не с пустыми руками, может впустишь уже?              И Хёнджин готов плюнуть на все правила приличия и просто сказать: «если позволишь для начала раздеть тебя», но уверенность в нём потопила эта непробиваемая харизма Минхо, который то холоднее ледовитого океана, то теплее материнского поцелуя в щёку.              - А как ты нашёл мою квартиру и почему вообще решил прийти?              Хёнджина эти вопросы волнуют в последнюю очередь – будь этот парень на пороге хоть опасным разыскиваемым по всему миру преступником. Он скрывает детскую радость за лёгкой улыбкой, словно не желает на самом деле заводным хорьком бегать вокруг Минхо, и приглашает войти.              - Ты не пришёл сегодня. Я понял, что ты занят, и решил проверить, не умер ли с голоду. Грустно будет потерять такой кошелёк для кошачьего корма.              Звонкий смех наполняет маленькую квартирку, заваленную художественными принадлежностями. Хёнджин не помнит, когда последний раз так счастливо смеялся в этих четырёх стенах. Он едва не роняет протянутый ему пакет с выпечкой, ловит на себе недовольный взгляд и улыбается ещё шире:              - Спасибо, мне это было нужно!              Тронутый необходимой заботой, он совсем забывает о том, что следовало бы пригласить гостя присесть и предложить ему чай или кофе. Минхо, собственно, этого и не требует – он уверенно проходит к расправленному ещё с утра дивану и садится на край, закинув ногу на ногу.              - Извини, тут беспорядок…              - Я это и ожидал увидеть, лучше сядь и поешь.              Будто с котом уличным. Хёнджин забавно дует губы – немного капризничает. А после, проходя к дивану мимо зеркала, замечает мазки краски на своих щеках, заплетённые в беспорядочный пучок тёмные волосы и помятую рубашку, испачканную маслом и углём. Он выглядит настолько плохо, что хочется под землю провалиться, и смущение так явно отражается на его лице, что Минхо не сдерживает усмешку:              - Милый.              

***

             Когда Минхо с отстранённым лицом разломал пополам всё ещё горячую банановую булочку, чтобы после подуть на неё и охладить, Хёнджин понял, что его пленённое сердце не спасёт больше никакой отважный воин. Прежде ему не доводилось видеть, чтобы кто-то с таким напускным безразличием делал столь милые вещи.              - Возьми, - Ли протягивает одну половинку булочки, - она не горячая.              Хёнджин смущенно улыбается – это ему не свойственно, он не из робкого десятка, но рядом с этим парнем чувствует себя… Необходимо слабым. Когда долгие годы тащишь на себе обязательство быть сильным, но вдруг кто-то по собственной воле снимает парочку тяжёлых мешков с твоих плеч и взваливает их на свои, понимаешь, как сильно нуждался в защите. Он откусывает совсем немного, но нежное тесто на языке ощущается, как обезболивающее лекарство.              - Очень вкусно, - Хёнджин до сих пор улыбается, ямочки на его щеках привлекают внимание Минхо и прежде холодный взгляд медленно оттаивает подобно плитке шоколада на солнце. Он ловит себя на мысли, что хочется погладить этого нежного парнишку – по голове, так, чтобы пальцы в волосах запутались, чтобы аромат шампуня остался на промерзших после улицы подушечках до самого утра. Лежать бы после в кровати и вдыхать постепенно растворяющийся в воздухе запах чарующей искренности.              У Хёнджина на лице красочные мазки – он сам как нетронутое, чистое полотно, на котором постепенно появляются яркие поцелуи кисти.              

«Сцеловать бы. Оранжевый с щеки, коричневый с подбородка, жёлтый с виска…»

      

      Минхо обычно не думает в таком ключе о людях – не потому, что предвзят к ним, просто интереса никакого нет. В его возрасте следовало бы удовлетворять своё либидо чаще – молодой организм как никак – но просто «развлечься» ему недостаточно. Эмоции не те. Чувства притуплены. Хочется так, чтобы крышу снесло – чтобы голова кругом и весь мир вокруг полыхает, чтобы лёгкие взорвались и сердце из горла выскочило. Хёнджин похож на жизненно важный уголёк, благодаря которому языки пламени смогут небосвода коснуться - он мягкий, как предзакатное солнце, и тёплый, как капля росы на цветочной клумбе. И он сияет – не только внешне, потому что красота его и без того неоспорима, но и внутренне – точно так же, как сияет шерсть рыжего кота на рисунке.              Минхо смотрит слишком долго – цепляется за родинку под глазом и шумно выдыхает. Но ничего сказать не успевает, потому что рука Хёнджина касается щеки. Большой палец на правом уголке губ – едва ощутимое прикосновение, шелест крыла вырвавшейся из кокона бабочки.              - У тебя крошки, - оправдывается Хван. Но замечая, что Ли не сопротивляется, тянется вновь, только теперь размазывает по щеке оставленный мелками след на указательном пальце.              - И что ты делаешь? – у Минзо прекрасная выдержка. Бездна в его холодных глазах могла бы напугать. Но Хёнджин успел понять, как правильно пол этим солнцем греться, чтобы не сгореть.              - Кошачьи усы, - смеётся и оставляет ещё один след рядышком, теперь уже чуть менее заметный. Два тоненьких усика.              Большие глаза Минхо видятся сейчас такими по-кошачьи игривыми, опасными, что у Хёнджина под рёбрами невыносимо тянет:              

«не шали, сердце»

      

      - Вот как, значит?              «Не стоит играть с огнём», - думает Хёнджин после. Минхо безжалостно толкает его на диван и щекочет везде, где только может – настолько безжалостно, что голос от смеха срывается у обоих. Счастье запечатлеется в дорожке слёз на щеках.              

***

             Спустя месяц ежедневных встреч во дворе уличные коты располнели и больше не вызывали прежней жалости. Хёнджин, заглядывая в их наглеющие мордочки, был искренне уверен, что многие домашние питомцы живут хуже, чем эти самостоятельные четвероногие. Порой наглость их настолько поражала, что Хёнджин нарочно покупал корм подешевле, мол «глаз за глаз», но Минхо каждый раз смотрел на него настолько разочарованно, что подобные проказы перестали казаться забавными или поучительными.              - Они тебе ничем не обязаны! Если я завтра принесу тебе не свежие булочки с пекарни, а зачерствевший хлеб, что ты мне скажешь?              Хёнджин был уверен на все сто процентов, что из этих рук примет всё что угодно и не подавится. Но вслух подобного говорить не стоило – Минхо непредсказуемый, он может посмеяться, а может отвесить не слабый такой подзатыльник.              - Почему тебя они не кусают, а меня ненавидят? Я что, как-то не так пахну? – расстроенно ворчал Хёнджин, играясь длинными пальцами с бусинками розового кварцевого браслета на своем запястье. Минхо уже понял, что тот любит драматизировать, и будь перед ним кто-то другой, то даже слушать не стал бы. Но это Хёнджин. Он трогательно дуется, сжимая губы трубочкой; хмурит выразительные тёмные брови и терпеливо ждёт, чтобы его успокоили. Ему важно слышать добрые слова – вот такое нежное, ранимое сердце, запрятанное за колдовской внешностью. И Ли следовало бы держаться привычной роли – усмехнуться, закатить глаза, посмотреть надменно или цокнуть языком, как он делает это абсолютно со всеми – только некоторые барьеры уже были разрушены, центральные защитные стены пали, Хёнджин прознал о кошачьей натуре. Ему приходится немного вытянуться – встать на носочки, как бы отвратительно это не звучало (кто же виноват, что Хёнджин этот как шапала самая настоящая) – и кончиком носа коснуться чуть пониже уха. Там, где запахи хранятся особенно долго.              Кокос. Самая настоящая долька батончика баунти. Минхо забывает, как работают лёгкие – смущается, что Хёнджин может почувствовать его горячее дыхание на своей шее. Но, если откровенно, Хёнджин сейчас не смог бы ощутить ничего: он все свои силы направил на борьбу с накатившим от мимолётной близости головокружением.              - Точно не из-за этого. Пахнешь ты приятно.              Ли знает, что не умеет держать язык за зубами. Ему нравится провоцировать – иногда во вред самому себе – но любая игра стоит расшатанных нервов. И сейчас он неимоверно доволен: у Хёнджина уши покраснели так сильно, что теперь напоминают свежую клубнику. Милый. От кончиков волос до пальцев ног милый.              - Ты издеваешься, хён? – Хёнджин капризно топает ногой, распугивая обласканных кошек, и лицо в ладонях прячет. Тяжело бороться с чувствами, которым нет определения, с телом, плавящимся под пытливым взглядом шоколадных глаз.              - А похоже? Мне понюхать ещё раз? – Ли часто слышал от своих друзей, что ему следует ознакомиться со словом «притормози», но какую прекрасную картину он может упустить, если будет держать язык за зубами. Ничего в этом мире не будет радовать его больше, чем стонущий от смущения Хёнджин, даже костяшки на его изящных ладонях покраснели. Произведение искусства. Сфотографировать бы его и попросить однажды самого себя нарисовать – догадается ли, заметит насколько на самом деле превосходен?              - Отстань! Не подходи больше!              Хван кричит почти и вот-вот сбежит к себе в квартиру – точно дверь закроет и не пустит до завтрашнего вечера. Чувствительный ребёнок. Минхо смешно до коликов в груди.              Он смеётся так долго, что не замечает, как Хёнджин убирает от лица ладони и завороженно смотрит в его сторону.              

«Я хочу нарисовать твой смех. Вбить его в свою кожу – чтобы под венами и над ними всегда звучала эта мелодия.»

      

      

***

             После прогулок они часто сидели в квартире Хёнджина и занимались чем придётся. Минхо никогда не признается вслух, что на самом деле ему нравится находится в лёгком творческом хаосе – вдыхать запах красок; случайно пачкать одежду разбросанными повсюду мелками; собирать с расправленного дивана фантики от мятных леденцов; пить молочный чай на балконе среди разнообразия горшочных цветов; слушать, как бегает карандаш по листу бумаги; заваривать лапшу на столе, заваленном забытыми скетчами. Всё это слишком быстро стало важной частью повседневной жизни, без которой Ли больше не чувствовал себя полноценным.              Хёнджин большую часть времени рисовал – долгов по учёбе накопилось раздражающе много и вывозить всё это на своих ранимых творческих плечах было так тяжко, что только волком выть оставалось. Минхо наблюдал и молчал. Он оказался удивительно понимающим, хоть и старался замаскировать это за насмешками и издёвками:              

«Останешься без стипендии – перестану брать тебя с собой на прогулки»

      

      Готовил сытный ужин – так вкусно, что от одного запаха пальцы на ногах поджимались, Хёнджин за раз мог съесть больше половины и попросить добавки; перед уходом набирал тёплую ванную с безобразным количеством пены, будто ребёнка купать собирался; иногда брал нерадивого художника за руку и разминал его уставшие, напряжённые пальцы, повторяя, что «за такими красивыми руками нужно следить»; не раздражал разговорами; не задавал глупых вопросов; умудрялся в нужный момент сказать что-то такое, отчего открывалось «второе дыхание». Стоило Хёнджину застопориться, обречённо опустить голову и уткнуться лбом в колени, изогнувшись по кошачьи гибко, и он чувствовал лёгкое прикосновение тёплых пальцев к своим волосам:              - Не волнуйся, ты очень хорошо постарался. Позволь себе немного отдохнуть.              Минхо разминал шею Хёнджина, помогая мышцам расслабиться после долгого сидения за мольбертом. Его пальцы действовали неизменно нежно и заботливо, как будто касались хрустальной фигурки. В такие моменты Хван чувствовал, как в горле застревают слёзы. Он не знал, заслужил ли подобного внимания, но потерять его боялся больше, чем лишиться всех накопленных художественных навыков. Минхо был необходимой деталью конструктора, что не позволяла композиции развалиться – он оставил в квартире аромат фруктового шампуня, набор трубочек для коктейлей, зелёный клетчатый плед и понимающую улыбку. – без этого картонный мир рухнет.       

      

***

             У Хёнджина на ладонях часто появляются мозоли – и это совершенно нормальное явление для людей, дружащих с кистью и карандашом. Прежде его это не смущало.              До тех пор, пока Минхо не стал прикасаться к нему чаще положенного. Это, безусловно, было чертовски приятно – приобнять за плечо во время просмотра сериала; прижаться щекой к бедру, устало развалившись на полу; погладить по голове, массируя аккуратно подстриженными ногтями затылок; кончиком носа потереться о ладонь, привлекая к себе внимание – Минхо порой превращался в самого настоящего кота, требующего ласки. Хёнджин же не сразу решился выказать свою привязанность: сперва он говорил глупости, с трудом походящии на комплимент, затем научился правильно заваривать кофе и отмерять нужное количество сахара, и только после наконец-то попробовал прикоснуться.              Это произошло, когда Минхо по-хозяйски устроился на его коленях, играясь с железной цепочкой, свисающей с домашних шорт. Хладная неприкосновенность – образ, созданный для большинства – разрушался, стоило Ли остаться наедине с Хёнджином. Он превращался в настоящего любителя поластиться – погладь за ушком и замурлычет. Растянутая белая футболка оголила его острое плечо, открывая чётко выделяющиеся ключицы и молочную кожу. Хёнджина не мог заинтересовать фильм, сцены эпичной схватки на экране меркли по сравнению с ЭТИМ. Возможно, его сбитое дыхание почувствовали. Возможно, бешенный пульс ощущался даже на бёдрах.              И будь проклята реальность, в которой нельзя просто взять и поцеловать, укусить, хотябы просто мимолётно губами коснуться. Языком провести по впадинке у ключицы, слизать сладость геля для душа.              

«точно знаю, она на вкус, как долька грейпфрута. цитрусовые ароматы созданы только для него.»

      

      Но даже в своей скромности Хёнджин порывист – он не способен по-настоящему удержать, обуздать бушующую страсть внутри. Не способен терпеть пламя, превращающееся в смертельную катастрофу. Ему нужно. Нужно до головокружения, до чёрных точек перед глазами, до зуда в сжавшихся лёгких.              Именно поэтому он дрожащей рукой касается плеча – кожа под пальцами горячая, мягкая, гладкая… Но на том месте, где обычно расцветают бутоны смущения, пробивается неконтролируемый стыд.              Стыд за краску, что заметил под собственными ногтями. За сухие мозоли, которые безусловно причиняли дискомфорт. Это чувство ему было незнакомо. Оно пугало.              

«неправильный? не подхожу?»

      

      Судорожный выдох, немеющие пальцы, ожог где-то в области груди. Хёнджин хочет руку одернуть, но не успевает. Минхо всегда знает, что сказать – он чужой страх чувствует, будто людские сердца не являются тайной за семью печатями.              - Не убирай…              Тихий голос как пение сирены. Он убаюкивает и вызывает доверие.              - Я забыл смыть краску, и в последнее время слишком много работал, поэтому мозоли… - собственная открытость поражает. Хёнджин судорожно сглатывает, но руку убрать уже не может. Пальцы пробираются чуть ниже ключицы – под ворот футболки.              Минхо молчит. Его горло словно стянуло невидимыми путами – не вдохнуть, не выдохнуть. Хёнджин, неловкий и порывистый, громкий и эмоциональный, чувствительный и вспыльчивый в другое время, сейчас кажется робким и нежным. Его искренность пленяет.              Правда в том, что Ли на самом деле нравятся руки Хёнджина даже больше, чем милые розовые подушечки на кошачьих лапках. Стоило ему видеть, как утончённые длинные пальцы сжимают карандаш, и он влюбился раз и навсегда. Влюбился в чётко выделяющиеся костяшки, в художественные тёмные вены, в маленькие белые мозоли, в следы красок, мелков – во всё. И эта любовь нуждалась в принятии. Минхо перехватывает пальцы на своём плече, на секунду переплетает со своими.               - Такие маленькие, - усмехается было Хёнджин, но Минхо тут же недовольно кусает его за тонкое запястье, и с довольной улыбкой наслаждается испуганным вскриком.              - Красивые, -- уверенно говорит Ли и в подтверждение своих слов губами касается указательного пальца. Слизывает след от краски под ногтем, языком спускается ниже – к свежей мозоли. Не встречая сопротивления переходит к внутренней стороне ладони, оставляет влажный след на линии жизни. Слаще мёда – Минхо не пробовал десерта вкуснее.              А у Хёнджина мир с ног на голову переворачивается. Он задыхается, хватает ртом горячий воздух, хочет позвать на помощь. Срочно нужно вызвать скорую. Сбежать. Спрятаться…              

«кого я обманываю? как же хорошо… как хорошо….хорошо»

      

      В сознании совершенная пустота - этакое перекати-поле - и пустынный ветер жалобно завывает, словно молебен поёт: «господи, спаси...». Хёнджин медленно плавится, воском растекается по деревянному полу - пожар в груди полыхает, охватывает лёгкие и голосовые связки. Предсмертный стон напоминает скулёж.              - Больше никогда не думай о глупостях, - у Минхо голос хриплый, низкий. Он тоже сорвался – это видно по раскрасневшимся острым скулам. Клубника с молоком. В больших кошачьи глазах бесята выполняют ритуальный танец у костра. Эта смесь робости и уверенности создаёт необычайный контраст, возносит к небесному своду. Хёнджин чувствует себя канатоходцем - идти вперёд страшно, назад невозможно, внизу бетонная плита с надписью «конец». И дыхание на влажных пальцах как плавучий маяк посреди океана. Хван носом шмыгает и послушно кивает. Теперь он даже при большом желании не сможет думать о чём-то кроме языка Минхо на своих пальцах.              

***

      

      - Хочешь прийти ко мне на репитицию? - неожиданно спрашивает Минхо. Он лежит на диване Хёнджина, заполняя собой всё пространство - настоящая довольная звезда - и наблюдает за бабочкой, бьющей крылышками по оконному стеклу.              - Правда? Можно? - Хёнджин от неожиданности роняет баночку сока, но даже не замечает, как тот разливается по полу, пачкая пушистые белые тапочки, - конечно, хочу!              Глаза у этого ребёнка такие счастливые - сверкают, в который раз разбивая сердце Минхо. Смотреть в них невыносимо - приходится отвернуться и сделать вид, что бабочка за окном куда интереснее. На самом же деле даже её цветастые крылья не стоят одной волосинки с головы Хёнджина.              - Тогда можешь подойти завтра к пяти часам в мою студию, я скажу адрес.              Ли старается звучать непринуждённо. Но, когда спустя пару минут всё же решается взглянуть на Хёнджина, вытирающего с пола апельсиновый сок, видит на его лице так и не сошедшую широкую улыбку.              Хёнджин с трудом переживает день - время до репетиции тянется невыносимо медленно. И, когда он оказывается в зале, чувствует внутри такой прилив адреналина, что на месте усидеть не может - то ногой нервно трясёт, то пальцами ручки кресла сжимает, то прядь тёмных волос за уго заправит а спустя мгновение вновь на глаза опустит. Минхо, стоящий напротив зеркал и кратко объясняющий младшей группе техническую часть, не может упустить чужую нервозность. Его это забавит - чувствительность Хёнджина порядком выше, чем у большинства знакомых Ли. И его детская непосредственность веселит.              Вот только всё веселье жёсткий ластик с пергамента стирает, когда начинается основная часть репетиции. Взгляд Хёнджина насквозь пронзает, не нужно смотреть ему в глаза, чтобы понять, как он сгорает сам и сжигает заживо Минхо. Как горячее блюдо в тарелке перед голодным человеком, как озеро в пустыне, как кофеин после трёх бессонных ночей - осознание собственной «особенности» для кого-то лезвием по шее режет. Ли профессионал, но он пару раз безобразно сбивается и извиняется перед своими учениками - мол, «ноги не держат, уже пятая репетиция подряд», чистейшая ложь, прежде он мог сутками тренироваться и выполнять каждое движение с дотошной точностью и выразительностью.              Хван же ничего не замечает. Для него любая ошибка лишь часть композиции. Он глазами пожирает - ноги, бёдра, спина, шея, плечи, руки - детали в голове отпечатываются, превращаются в фотоплёнку, такую длинную и крепкую, способную накрепко связать по рукам и ногам. Минхо становится центром «Божественной комедии», вершиной пирамиды потребностей, той самой черепахой, на спине которой держится мир. Он - есть искусство, подобного которому не найти - и даже нарисовать его когда-либо для Хёнджина кажется кощунством, плевком в лицо «изысканности». Хван застревает в этом моменте навечно - он с каждым движением заново влюбляется.              - Ты меня с ума сведёшь, - недовольно выдыхает Минхо, когда подходит к Хёнджину и устало опускается на пол, спиной прижимаясь к холодному зеркалу. Ученики уже покинули зал, музыка затихла, а Хван глаз с Ли не сводит - прослеживает его путь даже до этого момента. И только услышав голос наконец-то пробуждается.              - Я... - заикается, нервно теребит край джинсовых шорт, быстро моргает, отталкивая подальше ненормальное наваждение, - извини, я тебе мешал?              Минхо хотел бы поругаться, но с Хёнджином так нельзя. На него невозможно повысить голос. Остаётся только устало посмеяться:              - Просто следующий раз смотри по сторонам чаще. Мне показалось, что ты прожёг дыру в моей спине.              Ли безжалостный. Говорит такие вещи и по колену поглаживает - а у Хёнджина от смущения краснеет даже шея. И он торопится встать с места, лишь бы быть немного подальше - один взгляд, одно воспоминание и он наброситься голодным котом на свежий корм.              В коридоре танцевальной школы вечером пугающе тихо. Хёнджин стоит в дверях раздевалки для хореографов и скучающе переступает с ноги на ногу. За окном стемнело, люстра над головой тоскливо потрескивает, в телефоне как назло никаких обновлений. Ещё пара минут и Хван не выдерживает - без стука врывается в комнату, капризно хныча:              - Сколько ещё можно, я умираю от...              Минхо нервно одёргивает края серой футболки - натягивает её как можно ниже, едва контролируя силу: ещё немного и ткань разойдётся напополам. Будь бы это кто-то другой, можно было бы решить, что он смущается. Но это Минхо. Он красивее моделей с обложек, харизматичнее актёров дорам - здесь явно что-то другое. Кошачьи глаза смотрят почти затравленно: «только ничего не говори, ничего не говори». С побледневших губ срывается отчаянный выдох. От этого звука у Хёнджина сердце ухает в пятки.              Ли боится. Не дрожит только - и то дело в профессиональной выдержке, не более. И именно сейчас яснее ясного становится, что Минхо никакой не «кремень», способный на своих плечах тащить небосвод. Его неожиданная слабость приобретает болезненность. Стеклянную хрупкость.              Хёнджин взволнованно хмурится и, шагнув вперёд, опускает ладонь на напряжённое плечо:              - Эй...Эй, ты в порядке? - спрашивает как можно тише. Как будто в пустой комнате их кто-то услышать может.              - Там шрам, - как отрезал. Так холодно и спокойно, что только дурак в это поверит. Хёнджин лишь нервно облизывает пересохшие губы, ощущая фантомную кровь кончиком языка. Ли будто становится меньше - секунда, и он слабее, чем брошенный изголодавшийся котёнок.              - Тебя это...смущает? - Хван всё ещё шепчет, сжимает на плече пальцы, чувствуя как окончательно сбивается чужое дыхание. В глубоких вдохах и судорожных выдохах злость, но убегать от неё не хочется.       - Да, чёрт, Хёнджин. Меня это смущает.              Минхо впервые повышает голос. Он отталкивает Хёнджина - сильные руки опускаются на грудь и стараются убрать от себя как можно дальше, только бы раз и навсегда выстроить ненужные границы. Но Хёнджин твёрдо стоит на месте, цепляется длинными пальцами за край белой футболки и задирает её.              - Не вздумай, придурок, - Ли шипит и настолько сильно сжимает тонкие запястья, что оставляет после себя ярко-красные следы на молочной коже. Хёнджин не показывает, что ему больно. Возможно это потому, что сейчас он не может чувствовать ничего, кроме пожирающего изнутри страха быть отвергнутым.              Хван молчит. Понимает, что не способен справится с крепкой хваткой Минхо, поэтому сдаётся и отпускает ткань. Но лишь для того, чтобы после упасть на колени перед Ли, больно ударяясь о деревянный пол. Глухой звук не отрезвляет.              - Что ты делаешь? - бежать некуда. Хёнджин снизу вверх смотрит так преданно и одновременно потерянно, что у Минхо ладони безвольно повисают вдоль тела и сопротивляться больше не могут. Слабый и застигнутый врасплох.              - Ты мне говорил, что я не должен думать о глупостях. Ты... - голос такой тихий, надломленный почти, но в нём с каждым звуком пробуждается неконтролируемая сила. Хёнджин не хочет объяснять, не хочет спорить - он резко задирает рубашку и, не позволяя себе медлить и разглядывать подтянутое тело, губами касается шрама внизу живота.              Легко - как поцелуй весеннего ветра. Это интимное прикосновение почти невозможно ощутить, но Минхо сейчас так уязвим и чувствителен! Он жадно хватает ртом воздух и, зажмурившись, поддаётся назад, ударясь затылком о шкафчик с одеждой.              - Нет, Хёнджин, прекрати... - холодные руки нервно касаются мягких тёмных волос, спускаются на плечи, вновь поднимаются вверх, к лицу. Минхо почти теряет рассудок, когда опускает глаза и встречается взглядом с Хёнджином. У того пухлые губы чуть приоткрыты, длинные ресницы дрожат, зрачки постепенно темнеют - настоящие кофейные зёрна - и эта чёртова родинка под глазом так и манит к ней прикоснуться. Ли ударяется затылком второй раз - теперь уже специально.              - Это ты прекрати. Прекрати... Такое скрывать, - Хёнджин мечется между истерикой и злостью, его голос звучит так, словно он вот-вот заплачет. И, чтобы успокоить их обоих, он вновь губами прижимаются к самому краю шрама. Задерживается так на долго - пока Минхо не сдаётся.              - Прости... - руки опускаются на затылок. Поглаживают спутанные волосы, прижимают ближе - Хёнджин щекой трётся о обнажённую кожу; вдыхает аромат фруктового геля для душа; мажет губами по выступающей косточке чуть выше резинки спортивных штанов.              - Больше не прячься, пожалуйста... - это почти молитва. Жалобное обращение к божеству. Минхо нервно сглатывает скопившуюся под языком слюну и кивает.

***

      Сериал подходил к концу. За окном забрезжил рассвет. Минхо почти засыпал, лениво жуя дольку мандарина. Хёнджин, лежавший на бёдрах Минхо, уже долгое время загадочно молчал.              - Ты никак не прокомментировал сцену с предательством, - удивлённо усмехнулся Минхо, поднося мандарин к чужим губам. Перед этим он любезно проверил дольку на отсутствие косточек. Хёнджин машинально обхватывает сладкий фрукт губами, случайно прикусывая чужой палец. Никакой реакции.              - Хёнджин?              - Я купил новую зубную щётку, - наконец-то произносит Хван и невинно так смотрит на Ли, хлопая своими чертовски длинными ресницами. Если бы он только знал, как выглядит со стороны - на стенку ползком лезть от желания хочется. Но они ещё не целовались даже, хотя оба прекрасно понимали, что всё к этому идёт - странный такой конфетно-букетный без признаний и долгих объятий.              - Ты что, предлагаешь мне остаться у тебя на ночь? - Минхо давится мандариновым соком, кислота попадает не в то горло и он целую минуту откашливается, делая ситуацию куда более неловкой.              - Технически, уже утро. Поэтому не на ночь... - Хван неуверенно заправляет за ухо прядь волос и нервно покусывает пухлые губы. Это, по мнению Минхо, вандализм. Он мог бы поругать, а после подарить яблочный блеск для губ, но правда в том, что дай ему волю и он сам до крови искусает.              - Не придирайся к словам! Ты знаешь, что я...              - На всю жизнь, - Хёнджин отчаянно выкрикивает и жмурится. Настоящий король драмы - словно кто-то его сейчас возьмёт да ударит.              Минхо звонко смеётся до тех пор, пока солнце за окном не заявит свои права на небесное управление. Успокаивается было, но видит недовольно надутого Хёнджина, и смеётся вновь.              - Тогда я предпочитаю зубную пасту со вкусом груши. Даже не суйся ко мне со своей мятой.