Их маленькая игра

В логове Джона Крамера пахнет сыростью, моторным маслом и чем-то душно-тяжёлым, с привкусом каленого железа. Аманда чуть заметно кривит губы, вдыхая быстро и неглубоко пыльный воздух тёмных коридоров, кажущихся бесконечными в свете тусклых флуоресцентных ламп. Колёсики старого инвалидного кресла натужно скрипят, когда она катит Джона в его мастерскую, и этот звук режет барабанные перепонки не хуже циркулярной пилы. Аманда в сотый раз ворчит, что стоит поменять это инвалидное кресло на новое, но Джон против. Эта древняя рухлядь важна для него также, как кукла-чревовещатель с белым накрахмаленным лицом, как детский трёхколёсный велосипед, с облупившейся на корпусе краской, как память об его так и не родившимся ребёнке. Аманда знает, что ей не понять, на кой черт Джон хранит всякий хлам, поэтому замолкает, толкая скрипящее кресло в просторную мастерскую. В мастерской они не одни. Марк Хоффман даже не оборачивается, когда скрип ржавых колесиков по кафелю раздаётся прямо у него за спиной. Он занят прикручиванием винтиков, прилаживанием друг к другу деталей новой ловушки. И Аманда позволяет себе маленькую вольность: задержать вороватый взгляд на широкой спине, обтянутой чёрной тканью спецовки, скользнуть ниже, по складкам одежды, до кромки штанов, ещё немного ниже, и...Джон сгибается пополам в своём инвалидном кресле, задыхаясь от хриплого кашля. Аманда поспешно прикладывает к его лицу кислородную маску, чувствуя себя странно виноватой. Крамер перехватывает маску своей рукой, делая пару судорожных вдохов, и жестом просит отойти. Аманда отступает вглубь помещения, прохаживается вдоль заваленных чертежами стеллажей и столов с ещё не законченными приспособлениями для игр. И, затылком ощущая на себе чей-то пристальный взгляд, оборачивается, в два шага оказываясь рядом с Марком. –Когда будет твоё испытание?–шёпот получается слишком громким для гробовой тишины мастерской. –Оно мне не нужно,–Хоффман смотрит сверху вниз, в чужие чёрные глаза, и в них улавливает знакомую ему искру: Аманда хочет поиграть. И он готов ей поддаться. –Да?–в голосе звенит насмешка. Она знает, что никто, никто, не останется без проверки на прочность. Её проверяли. Теперь, время проверить его. –Да. Хоффман ухмыляется, и Аманда растягивает губы в ухмылке в ответ. Джон смотрит на них внимательно, поверх кислородной маски. Как будто догадывается о том, о чем ему знать не положено. Как-будто знает, что... ...Хоффман толкает Аманду к бетонной стене. Прижимая, прижимаясь сам, шипя сквозь зубы, когда её наглые пальчики лезут за пояс его штанов, грубовато сжимая выпуклость через боксёры. Это их маленькая игра. Только для них двоих. И ни Джон Крамер, ни другие его приспешники не должны об этом знать. Поэтому они прячутся в подсобке, между коробками и ящиками с инструментами, безуспешно пытаясь не шуметь, забывая, что "не шуметь" им ещё ни разу не удавалось. Аманда проводит вверх-вниз, от влажной ткани у головки до основания, сжимая чужие яйца, и вскрикивает, почувствовав острые зубы на своей шее. Им не нужна нежность. Она не доступна тем, кто безжалостно похищает людей, испытывая на них изобретения Пилы. Нежность не доступна убийцам. Как и любовь. Поэтому Аманда кричит, когда Хоффман рывком разворачивает её лицом к стене, одним движением срывая с неё юбку и рваные колготки в сетку. Кричит, когда он входит двумя резкими толчками, без подготовки, и, не дав привыкнуть, задаёт головокружительный темп, отвешивая обжигающий шлепок за попытку податься навстречу. Кричит, когда, кончая, чувствует всплеск чужого оргазма и не опускается на дрожащие колени лишь потому, что чужие сильные руки крепко держат поперёк груди, не давая упасть. Они стоят так минуту, глотая затхлый воздух, пытаясь отдышаться, чтобы потом, торопясь, замести за собой следы и разойтись каждый по своим делам. Чтобы потом, при Джоне, снова делать вид, что присутствие друг друга раздражает и выводит из себя. Чтобы потом не вспоминать об этом. До следующего раза. До их очередной маленькой игры.