Со вкусом вишни

Лучше заиграться и утонуть в полунамёках. Всё это ради тебя, до последнего вздоха. Потеряешь себя в конце. Зачем мне твоя любовь, Если для тебя любовь — это просто цель?

      За всю, казалось, бесконечную ночь Юнги не смыкает глаз. Затылок упирается в бархатный и, лишь на первый взгляд, мягкий подлокотник дивана. Спустя первые минут десять шея затекла и разнылась тянущей болью, и как бы он не укладывал голову, легче не становилось. Юнги мысленно материл весь белый свет, но не уходил. Да, даже если бы захотел, не смог бы.       Под боком мирно сопит Тэхён, устроившись в аккурат между спинкой дивана и Юнги, в наглую согнанного на самый край, и, навалившись сверху, обнимал того, словно плюшевую игрушку, да так крепко, что не шелохнуться, не вдохнуть.       Юнги не нравилось. Да, он неоднократно мечтал об этом, и вроде вот: счастье пригрелось рядом, — живи да радуйся. Но нет. Крохотная мысль неуёмным червём разъедает сердце. Оно чертыхается, харкает кровью, как неизлечимо больное, и отчаянно продолжает верить в то, что прошлый вечер для них обоих стал значимым. Вот только Юнги уже давно не верит в чудеса и прекрасно осознаёт, что сам добровольно стал для Тэхёна необходимой «рубашкой», временным спасательным кругом, последним рубежом перед пропастью, прекрасно зная, насколько для того необходимо чувствовать себя нужным, важным, любимым.       Он честно старается радоваться тому, что у него получилось вытащить Тэхёна из маячащего на горизонте отчаяния, залепить его рваные раны живительными пластырями, вырезанными из собственного сердца, но без толку.       Всё было не по-настоящему и никогда не будет.       Юнги не рождён для «долго и счастливо», для «долго и счастливо с Тэхёном».       Он тяжело выдыхает через нос, переводит взгляд на взлохмаченную макушку под боком и с ужасом осознаёт, насколько они чужие друг другу люди. Его разрывает в клочья от желания всегда быть рядом и отрезвляющим пониманием, что это невозможно.       Прожитый вечер первый и последний подарок от судьбы, который Юнги не заслужил.       Ватная голова гудит от неугомонных мыслей, рисующих отвратительные сценарии. Он закрывает кистью глаза и мечтает исчезнуть, потому что абсолютно не знает, как вести себя, как смотреть Тэхёну в глаза, как вновь выстраивать между ними ныне разрушенную стену, как запретить себе прикасаться к нему, как жить дальше.       Под утро медвежьи объятья ослабевают, и Юнги осторожно из них выбирается, едва не свалившись на пол. Наперво он идёт к окну, отодвигает белые плотные шторы и открывает его, впуская в квартиру утреннюю прохладу. На горизонте между загородившими небо сонными высотками проклёвывается рассвет, растекаясь маслом по горизонту. В несмолкающем городе «окошко» тишины и спокойствия.       Майский воздух приятно щекочет лёгкие. Юнги хлопает себя по карманам чёрных джинсов и роняет в город тихое:       — Блядство.       Дьявольски хотелось курить. Последний раз он курил вчера незадолго до того, как Тэхён, которого он подвозил с работы по доброте душевной, уговорил немного вместе посидеть за чашкой кофе. Ох, если бы Юнги знал, чем обернутся эти посиделки, он бы непременно настоял на своём и умчался домой, вдавив педаль газа до упора. Оставшиеся в пачке несколько сигарет, которых ему как раз должно было хватить до утренней вылазки в местный круглосуточный магазин, благополучно выкурил Тэхён.       Юнги бросает взгляд на настольные часы в виде пушистого облака, стоящие рядом с ночником в виде синий будки «TARDIS», видит на них горящие «03:09» и переводит взгляд на развалившегося на диване Тэхёна, прикидывая в голове, успеет ли он сбегать за сигаретами и вернуться до того, как тот проснётся.       Внутренне выругавшись, Юнги понимает, что идея заранее обречена на провал: этот засранец спит беспробудно, когда срочно нужно вставать, и чутко, когда в том нет необходимости. Один поворот ключа в замке, и он непременно вскочит с дивана.       Юнги плюхается в одинокое кресло, которое стояло спинкой к окну и открывало вид на всю небольшую, но уютную квартиру. Он обречённо вздыхает и без стеснения рассматривает спящего: очерчивает цепким взглядом прикрытый волосами высокий лоб, дрожащие ресницы, очаровательную родинку под левым глазом, прямой нос, острые аккуратные скулы и слегка приоткрытые мягкие губы. На лице расцветает непроизвольная улыбка, и Юнги пытается вспомнить, с какого момента его грёбанная жизнь попала в бесконечный лабиринт, где всё — каждый поворот, каждая дорожка, каждая развилка — ведёт к Тэхёну.

ххх

2014 год.

      В лучах солнца, медленно расплывающегося в вечерней прохладе, янтарём горели окна старшей школы и ряд высоток слева, напоминая гигантские факелы. Даже цветущая сакура в закатном свете казалась особенно сказочной. Почти прозрачные лепестки кружились в воздухе, выстилая тротуар розовым ковром.       Юнги закидывает школьную сумку, звякнувшую брелками, на лавочку вместе с тесным и, честно признаться, ненавидимым пиджаком и сам разваливается рядом, пряча руки в карманах чёрных брюк. Мимо него спешат старшеклассники после долгого учебного дня, сливаясь в один мутный неразборчивый поток. Юнги провожает их скучающим взглядом, совершенно не торопясь домой, несмотря на совсем не близкий путь.       Он цепляет взглядом лепесток, который поравнялся с его осветлённой макушкой, и отсчитывает в голове время, вспомнив, как в одном фильме говорили, что лепестки сакуры падают со скоростью пять сантиметров в секунду.       Эти пять секунд становятся самыми решающими в его жизни.       — Ого, это же Тардис!       Восхищённый возглас под ухом неосознанно притягивает внимание, и Юнги видит присевшего на корточки подле его сумки парня в форме средней школы, расположенной рядом с его старшей школой. У пацана, с виду лет четырнадцати, чёрные коротко стриженные волосы, большие глаза и смешно растопыренные уши. Пока Юнги растерянно таращится, тот уже во всю трогает и разглядывает его брелоки, среди которых замеченная металлическая синяя будка.       У Юнги внутри вулкан взрывается, потому что никто и никогда не смеет трогать его вещи, тем более какой-то сопляк, и он уже открывает рот, дабы лавой обрушить на наглеца праведный гнев, как его опережает низкий голос:       — А какой Доктор твой любимый? — парнишка обезоруживающе улыбается и смотрит открыто сияющими глазищами.       Юнги теряется и бросает тихое: «Десятый».       — О, он шикарен, но мне больше Одиннадцатый по душе: он такой... сумасшедший с будкой. — продолжает чирикать парнишка, будто Юнги интересно. — Я так рад, что нашёл хувиана. В старой школе «Доктора» никто не смотрел, а здесь я ещё никого не знаю. Мне так повезло встретить тебя! Нам столько нужно обсудить! Ой, я, кстати, Ким Тэхён с другой планеты!       Наглец, никак иначе Юнги не собирается его называть, встаёт на ноги и протягивает руку. Да как он вообще осмелился вторгнуться в пространство Юнги? От него ведь так и исходит аура неприязни и злобы, от которой порою даже одноклассники шарахаются, окрестив Юнги «ходячей депрессией». А у него просто лицо такое с эмоциональным диапазоном от «всё нормально, мне просто плевать» до «убери свои руки, иначе я их вырву с корнем».       Его взгляд говорит красноречивее слов, но Тэхён, видимо, действительно с другой планеты: терпеливо ждёт, хлопает глазами и лучезарно улыбается «квадратной» улыбкой.       — Мин Юнги. — сдаётся он и вяло пожимает всё ещё протянутую руку.       Тэхён тут же плюхается рядом на скамейку, ставит увешанную значками и брелками сумку на колени и болтает. Болтает без умолку, горячо размахивая руками, задавая вопросы, на которые Юнги отвечает коротко и без интереса, не до конца понимая, почему до сих пор не прогнал парнишку или не ушёл сам.       Юнги любил одиночество, нашёл в нём своё очарование и никому не позволял переступать установленные границы. Не сказать, что у него не было друзей и знакомых — были и достаточно, но их наличие или отсутствие в жизни никак не трогало сердце и душу.       Юнги давно понял простую истину: от привязанности только боль.       И нежданно ворвавшийся в привычную рутину отзывчивый Тэхён был одним из тех, кого отпугнёт его отстранённость, оставляя в счастливом одиночестве. Да и сам Юнги уже сегодня забудет про парнишку.       — У тебя такие красивые волосы! Сам осветлял?       — Да, спасибо. — Юнги солжёт, если скажет, что ему не польстил комплимент, потому что обычно его белые волосы становились предметом осуждения, бурной дискуссии и стандартным вызовом раз в три дня в кабинет директора.       — Круто! А у меня тату есть, на руке. Правда, хоть она небольшая, приходится её постоянно чем-нибудь закрывать, когда надеваю майку. — признаётся довольный Тэхён, обескураживая Юнги. — Когда уже там совершеннолетие, и мы сможем делать со своими телами, что захотим! — в сердцах ворчит он, кажется, отыскав близкого по несчастью.       У Юнги в голове картинка не складывается, потому что пазлы отчаянно не хотят вставать на отведённые им места, и ещё не сформировавшиеся вопросы, больше похожие на густую кашу, потому что образ эдакого золотого мальчика: любимчика учителей и родителей, души компании и прилежного ученика, — рушится с каждой новой фразой, слетающей с улыбчивых губ Тэхёна. Юнги признаётся себе, что парнишка немного — капля в море — смог вызвать у него интерес.       — Ох, извини, — Тэхён достаёт из сумки зазвеневший телефон, на чехле которого изображена «Звездная ночь» Ван Гога. — Нужно маме геолокацию скинуть.       Под изучающий взгляд собеседника Тэхён привычным движением скринит экран карты с синей галочкой-отметкой места, в то время, как Юнги ни черта не понимает: обычно родители забирают своих чад максимум до первого класса средней школы, а после дети сами добираются по домам, особенно такие здоровые лбы.       Ответа нет, но не потому что Тэхён отмалчивается, а потому что Юнги так и не решается задать вопрос. Что-то неприятно сжалось в груди от нежелания слышать без слов понятный ответ вслух.       Спустя минут двадцать, хотя Юнги клянётся, что по ощущениям прошло не больше пяти минут, настолько его увлекла беседа с Тэхёном, он не сразу замечает подъехавшую к ним чёрную Toyota Camry, на которой, как в зеркале, отражается догорающий алый закат с фиолетовыми облаками-паутинками. Из опустившегося водительского окна выглядывает женщина с волнистым пшеничным каре и лучезарной улыбкой.       — Запрыгивайте, — кивает она в сторону задней двери.       Юнги не успевает ничего сообразить, как Тэхён хватает его под локоть и под продолжающуюся беседу затаскивает в машину. Салон приятно обдувает лицо прохладой из кондиционера, а в нос ударяет терпкий запах лаванды.       — Ким Саада, приятно познакомится. — женщина ловит настороженный взгляд Юнги в зеркале заднего вида. — Я так рада, что у Тэ появился друг!       — Представляешь, Юнги тоже любит «Доктора Кто»! У него даже брелок в виде Тардис есть, какой мы видели в комиксном! — довольно щебечет Тэхён, поддавшись вперёд ближе к водительскому сиденью.       — Ох, как замечательно! Подскажешь свой адрес, Юнги? — госпожа Ким возвращает к нему взгляд пронзительных карих глаз, морщинки вокруг которых при улыбке напоминают солнечные лучи.       Замешкавшись на мгновение, он отвечает, на что получает изумлённый возглас: «Это же совсем рядом с нами! Вот так совпадение!». Машина трогается с места. В глаза Юнги бросаются висящие на тонких цепочках под зеркалом заднего вида металлические галстук-бабочка, феска и ковбойская шляпа. Они мелодично позвякивают и поблёскивают в последних лучах, как вечное напоминание: в любой ситуации при любых обстоятельствах непременно оставаться собой. Юнги невольно улыбается.       Из раздумий его вырывает Тэхён, протягивая крышку от термоса, наполненную горячим облепиховым чаем. Юнги забирает чашку и делает осторожный глоток. Цитрусовая кислинка кусает кончик языка, ей в противовес приходит лёгкая сладость мёда. Вкусно.       — Спасибо, и за то, что решили подвезти. — с запозданием благодарит Юнги. — Я пешком обычно до дома добираюсь.       — Не за что! Да и пешком далековато ходить! Давай, я лучше вместе с Тэ буду и тебя каждый день отвозить и забирать. Мне только в радость будет. — улыбается госпожа Ким, совсем не давая шанса отказаться от даже не предложения, а факта.       Не сказать, что Юнги сильно против, просто это как-то неправильно. В его картине мира никак не укладывается, что мама добровольно возит взрослого ребёнка, хотя район у них небольшой: дойти пешком или, в крайнем случае, доехать на автобусе, не проблема. Тогда почему? Затихшее чувство вновь скребётся, расцарапывая грудь изнутри.       — Тэхён у нас с другой планеты. — словно прочитав немое замешательство в глазах Юнги, отвечает госпожа Ким. — Ему чужд и непонятен земной ландшафт, поэтому он просто не может ориентироваться здесь.       В какую милую обёртку она завернула обычный «топографический кретинизм», думает Юнги, но легче не становится: изголодавшуюся зависть, как он только мог её сразу не узнать, такой отмазкой не заткнёшь. Но её вполне можно отвлечь, и Тэхёну это слишком легко удаётся, завлекая Юнги в беседу, к которой после плавно присоединяется и госпожа Ким.       Разговор обрывается стоит машине остановиться. В окне Юнги видит свой дом, и ему не хочется туда возвращаться. Здесь, на этом крохотном островке семьи Ким, он ощущает лёгкость и спокойствие, несмотря на то, что всё ещё немного чувствует себя лишним. В его доме ссоры стали чем-то обыденным, как свежий облепиховый чай, что каждый день ждёт Тэхена в машине.       — Юнги, приходи к нам в гости! — разрывает тишину Тэхён. — Я покажу тебя свою коллекцию!       — Мы живём на конце улицы, пятый дом по правой стороне, — в догонку добавляет госпожа Ким.       Не проронив ни слова, Юнги бегает между терпеливо ждущими глазами госпожи Ким и полными надежды — Тэхёна и коротко кивает.       — Обещай, что придешь! — не унимается тот, протягивая мизинец.       «Как маленький, ей-богу», — недовольно ворчит Юнги, но мизинец пожимает, скрепляя обещание... дружбы? Он отмахивается от этой мысли, как от назойливой мошки, и выходит из машины.       — Будем ждать тебя завтра в восемь на этом месте. — улыбается в открытое окно госпожа Ким, и только сейчас Юнги понимает, что она говорила серьёзно, а не просто проявляла вежливость.       Стоило автомобилю вильнуть вправо и скрыться во дворе чуть поодаль, Юнги словно выныривает из глубокого озера, возвращается из безмятежного сна, тепло которого ещё лежит на плечах. В груди неприятно защемило.       Юнги взлохмачивает колючие из-за сухости волосы и уверяет себя, что о нём скоро позабудут, и он всё также останется в едва шелохнувшемся одиночестве. Именно так правильно: одному проще.       Закрыв за собой дверь дома, Юнги привычным движением скидывает кроссовки и, наклонившись, ставит их на металлическую подставку, тут же застывая на месте. Доносящиеся из кухни крики, словно в первый раз, пригвождают его к полу.       Каждый раз Юнги убеждает себя, что привык, что успел выучить наизусть все брошенные в порыве чувств слова, что ничего страшного не произойдёт, но вновь понимает, что невозможно привыкнуть к родительским ссорам на грани развода и ненависти.       — Остановись! Неужели ты не понимаешь, насколько отвратительно поступаешь?       — Я-то? Хах, — истеричный смех матери заполняет каждый уголок дома. — Это ты душишь меня!       Юнги вздрагивает от разбившейся об кафель посуды, купленной на прошлой неделе, и невольно вслушивается.       — Я всего лишь просил: не приводить своих мужиков в дом, где живёт твой сын! — слова отца полосуют забившееся в костяной клетке сердце. — Я всё делаю для тебя: хочешь дом, пожалуйста, хочешь не работать, пожалуйста. Я даже на твои измены закрыл глаза. Я простил тебе всё!       — И что?! — срывается голос матери. — Мне даром не сдалось твоё прощение, подавись им! Как же ты не понимаешь, что я люблю его, и ты ничего с этим не сделаешь. Всё, я ухожу! Ухожу! Сейчас же!       — Нет! — Юнги не помнит, когда слышал отца настолько испуганным, загнанным, отчаявшимся. — Миён, я... — почти шепчет он, кажется, схватив маму за руку. — ...на всё готов ради тебя, что угодно сделаю, только не уходи... не бросай меня, я умру без тебя.       — Не надо, пожалуйста, прекрати! Я не люблю тебя... — её голос надламывается, она горько всхлипывает, и Юнги чувствует, как по его собственным щекам стекают горячие слёзы.       — Зачем ты тогда согласилась на... — голос отца затухает подобно пламени догорающей свечи. — ...всё это? — он так и не решается произнести «семья», потому что они никогда ею не были.       — Не знаю, — выдыхает она сквозь заглушаемые тихие рыдания. — Думала, так у всех: стерпится — слюбится. Я поверила, что...       — ...моей любви хватит на двоих?       Вздох полнейшего отчаяния разбивается о стены, и Юнги забывает, как дышать.       — Всё будет хорошо, мы справимся.       Юнги уверен, что отец мягко притянул маму в объятья, позволяя выплакаться на своей груди, и сам горько плачет, закрывая руками рот. Он не глупый и давно знает, что родители переживают непростой период, но подобные откровения слышит впервые.       Горькая правда полынью оседает на языке, разрывает трепыхающееся в последних конвульсиях сердце, вышибает почву из-под ног. Юнги чувствует, как крошится хрупкий мир и какое-никакое счастье песком утекает сквозь пальцы.       В коридоре становится невыносимо душно, Юнги задыхается от нескончаемой тупой боли, наживую вскрывающей грудную клетку. Неужели, родители мучаются из-за него: лишь бы у него была хотя бы видимость семьи? Неужели, он никогда не был им нужен? Неужели, он лишь безуспешная попытка удержать отношения?...       — Нужно навести порядок, скоро Юнги вернётся.       Мир перед глазами расплывается, ноги предательски дрожат. Юнги падает спиной на входную дверь, смертельной хваткой сжимая душащую рубашку, и летит в руки всепоглощающего чувства вины. С десятой попытки дрожащими руками он наощупь открывает дверь и выбегает на улицу, едва не свалившись на землю.       Юнги путается в ногах, останавливаясь лишь на дороге, и упирается руками в колени. Сердце бьётся где-то в глотке, не позволяя сделать даже короткого вдоха.       Мир сужается до отвратительно белых носков на чёрном асфальте.

ххх

      Из открытого окна в комнату залетает ветер, раздувая тонкую штору настоящим парусом. Юнги вздрагивает, ёжится, но окно закрывать не спешит: всё надеется, что ворвавшийся холод отрезвит и поможет собраться с мыслями.       Он растирает голые руки, замечает на часах предательски медленно меняющиеся цифры, оставляющие слишком много свободного времени для размышлений, отчего хотелось вскрыть себе голову, выкинуть из неё всё, опустошить до основания, чтобы наконец-то побыть в тишине и потерянном одиночестве.       До плеча нерешительно прикасается край разлетающейся шторы, напоминая робкое прикосновение холодных пальцев. Юнги оборачивается.       За окном по небу разрастаются серые облака, подобно сигаретному дыму, заполняющему всё пространство, накрывая густым смогом золотую монетку солнца. В бесцветных многоэтажках тут и там вспыхивают оранжевые окна, напоминая горящие глаза неведомого чудовища.       Невольно Юнги вспоминает, что в его каменном сердце тоже некогда жило чудовище, с которым много лет назад в неравном бою сошёлся Тэхён и каким-то неведомым чудом смог его приручить. Вот только оно не охраняло золото или прекрасного принца, увы. Страшным монстром был сам Юнги — до сих пор им оставался, хотя успешно притворялся преданным питомцев на цепи у ног победившего рыцаря.       Преданным от слова «предать».       Юнги чувствует, как задыхается от стального ошейника, впивающегося в кожу до крови.       Хочет разорвать соединяющую их цепь.

Мечтает тихо сосуществовать рядом на расстоянии вытянутой цепи.

Жаждет обладать целиком и полностью: телом, душой, сердцем.

      Мысли, как в горячке, мечутся в голове, не в силах отыскать угол, и Юнги боится любого исхода. Сам того не подозревая, Тэхён усадил Юнги на цепь, захватил каменное сердце и стал там полноправным хозяином. Любой вариант дальнейших взаимоотношений вырвет из него душу.       Юнги давно понял простую истину: от привязанности только боль.       Сейчас, как никогда, он понимает, насколько был прав, безжалостно уничтожая ростки любых чувств, пробивающихся сквозь бетонную стену. Потому что единственно правильным выбором он видит только тот, где меньше всего пострадает Тэхён. На себя плевать, даже если это окончательно его уничтожит: он, в любом случае, уже проиграл.       Юнги горячо трёт лицо дрожащими ладонями.       «Не думать, не думать, не думать...»

      ...не получается.

      В висках нарастает тупая пульсирующая боль.       Тяжело дыша, Юнги вскакивает с кресла и привидением плетётся на кухню. Надеется, что горький кофе, который он, к слову, терпеть не может, приведёт в чувства, утопит сердце, и он наконец-то посмотрит на всё с холодной головой.       По пути он замечает дрожащего от сквозняка Тэхёна и отводит взгляд. Тот сворачивается под тонким одеялом в клубок и забивается у стенки дивана в поисках тепла. На кухне Юнги достаёт из верхнего деревянного шкафчика кружку, матерится под нос и семенит в спальню.       Он искренне не понимает с каких пор стал таким заботливым.       Как так вышло, что ему плевать на всех, кроме Тэхёна?       Из спальни он приносит тёплый плед, пахнущий лавандой, и укутывает замерзшего Тэхёна. На мгновение задержавшись, Юнги осторожно убирает волосы с глаз и проводит кончиком пальцев по бархатной щеке спящего, но тут же отдёргивает руку, как от горячего чайника, и убегает на кухню.       Юнги не решается варить зерновой кофе и насыпает в кружку несколько крупных ложек растворимого, который едва начатый был благополучно найден на одной из полок. Здесь, в принципе, чего только не хранилось и, если хорошо постараться, можно было отыскать всё, что угодно. Так однажды Юнги срочно была нужна ручка, и в безуспешных поисках в одном из ящиков в гостиной он наткнулся на упаковку гитарных струн, хотя Тэхён не то что играть не умел, он никогда в руках гитары не держал. Ручка, кстати, всё-таки нашлась в ящике со столовыми приборами.       Юнги улыбается уголками губ, размешивая напиток. Вернувшись в кресло, он греет руки о горячие стенки кружки, смотрит долгим задумчивым взглядом на Тэхёна и не хочет, чертовски, не хочет его потерять. Но именно сейчас он, как никогда, понимает отцовское отчаянье и готов отпустить.       Помассировав всё ещё ноющий висок, Юнги отпивает кофе и морщится, насилу проглатывает горькую, как самое противное лекарство из детства, жидкость. Первые робкие капли разбиваются об окно. Несколько дождинок брызгает на затылок, Юнги вздрагивает, неприятно ёжится и вновь упорно отпивает из кружки.       Тэхён разнеживается от тепла одеял, вновь разваливается на диване, перевернувшись на живот и свесив руку, пальцами касаясь пола. Юнги наблюдает за ним, ловит каждое движение, вдох, мерно поднимающуюся спину, как в последний раз, приказывает себе запомнить всё до мельчайших деталей, потому что это... конец?       Кружка пустеет медленно, нехотя, отбирая крохи тепла у бледных рук. Время на часах переваливает за шесть. Тэхён сонно ворочается, поднимает тяжёлую голову, крутит ею по сторонам. У Юнги внутри всё замирает. Он смотрит в упор и боится даже пошевелиться, стараясь слиться с креслом.       Едва разлепив глаза, Тэхён с трудом садится на диване и сладко зевает: его взлохмаченные волосы напоминают птичье гнездо и весь он больше походит на крохотного совёнка. Будто не до конца понимая, где находится, он долго пялиться в одну точку, а Юнги неотрывно пялиться на него.       Тэхён трёт ладонями лицо, поднимается на ноги и, слегка пошатываясь и лениво шаркая ногами по полу, скрывается в ванной. Под журчание воды сердце Юнги забивается в бешенном ритме, замирая от малейшего звука в ожидании щелчка открывающейся двери.       Спустя мучительно долгие минут пятнадцать появляется Тэхён в одних пижамных штанах и с небольшим полотенцем на шее. С взъерошенных волос капли наперегонки стекают по груди и широкой спине. Юнги тяжело сглатывает, ловит цепким взглядом каждое движение, словно хищник на охоте. Сердце останавливается, когда он замечает под чужой левой ключицей единственную оставленную метку — багровый засос.       Ни проронив ни слова, Тэхён растворяется на кухне. Он роняет турку, бурчит что-то бессвязное под нос, слишком громко хлопает шкафчиками, вздрагивает и пытается сварить кофе.       Юнги считает родинки на смуглой спине, бесшумно преодолевает расстояние между ними и садится напротив за барную стойку, до побеления костяшек сжимая кружку. Тэхён суетится: достаёт молоко из холодильника, переставляет его с места на место. Кофе фырчит, и он тут же кидается к убежавшему напитку. Тэхён тихо матерится и закусывает губу.       — Этот кофе сгорел так же, как твоя ориентация, — тихо констатирует Юнги.       Тэхён вздрагивает и едва не выпускает из рук дымящуюся турку, переливая кофе в кружку. Несколько минут он молча стоит, словно набирается смелости, а после слишком резко поворачивается, набирает воздух в лёгкие, чтобы что-то сказать, но так и не решается, отводя взгляд в сторону.       — Можешь не благодарить за лучший в жизни отсос, — продолжает Юнги, замечая, как Тэхён напрягается, прикусывая нижнюю губу. — Соён хоть и прыгает с члена на член, а так не умеет.       Тэхёна словно молнией поражает, он кидает на Юнги полный раздражения взгляд и рычит тихое:       — Заткнись.       Юнги ухмыляется, откидывается на спинку стула, складывает руки на груди. Сам не зная почему, он продолжает давить на рванную рану, которую сам же недавно закрывал пластырем. Впервые хочется ударить в ответ.       — Или что? — Юнги берёт в руки пачку, делает вид, что пытается достать сигарету, а после демонстративно сминает её со словами: — Забыл, здесь же нельзя курить.       — Это ошибка! — вырывается болезненный крик из Тэхёна.       Слова плёткой ударяют по оголённой душе Юнги.       Комнату заполняет протяжный разрыв грома. Окно со стуком открывается настежь, в квартиру врывается ветер, швыряет шторку. Небо разрывается дождём.       — Наша встреча с тобой была ошибкой. — выплёвывает Юнги, с неизвестным ядовитым наслаждением наблюдая, как в лице меняется Тэхён.       — Я не это... хотел сказать. Мне не стоило вчера курить... и пить. Я вёл себя очень... глупо? — растерянно бормочет Тэхён, испуганно бегая по хмурому лицу напротив.       — Зачем ты меня поцеловал?       Юнги не хочет слышать ответ, потому что итак его знает, но тихая надежда скребётся под рёбрами, парализующим ядом растекается по венам, и он уже во всём сомневается.       — Ты был рядом... — по лицу Тэхёна заметно, что слова вырываются раньше, чем он успевает подумать. — Я... Будь на твоём месте кто-то другой, я, наверное, поступил бы также...       — Спасибо за честность. — Юнги чувствует себя использованным презервативом, который возомнил, что он воздушный шар.       — Юнги, я... — Тэхён пытается, но не может подобрать слов, кроме треклятых: — Мне жаль...       — Мне жаль, что я не послал тебя нахуй раньше. — утробно рычит Юнги, вскакивая на ноги.       Как есть, не помня себя, он вылетает на улицу. Порывистый ветер рвёт футболку, ливень обрушивается на голову подобно рухнувшему миру, который в мгновение ока сузился до беспросветного глухого неба. Холодные капли кусают кожу, путаются в волосах. Юнги смотрит на город, застывший, как кадр чёрно-белого фильма, слышит шипение дождя, напоминающее бесконечные помехи, и не знает, что делать дальше.       Всё было не по-настоящему.       Добравшись до автомобиля, Юнги падает на водительское кресло. Перед глазами позвякивают три металлические брелка: галстук-бабочка, феска и ковбойская шляпа, — на тонких цепочках пристёгнутые к зеркалу заднего вида. В салоне по-прежнему пахнет лавандой.       Юнги поднимает взгляд к зеркалу. Перед глазами проносятся долгие десять лет от сегодняшнего, последнего, дня к самому началу: вот, как вчера, на заднем сиденье сидит четырнадцатилетний Тэхён со смешно растопыренными ушами и «квадратной» улыбкой и хмурый он сам, ему всего шестнадцать, у него осветлённые волосы и целая жизнь впереди.