Не вернулся

      Со смертью близкого и любимого человека кажется, что рушится весь гребанный мир, обваливается стенами, сыпется песком сквозь пальцы, минутами, которые утеряли на мелкие ссоры по пустякам и разъезды по работе. У Юджи холоднеют внутренности, пальцы дубеют, пока сжимает их в бессилии, глядя сквозь экран на мерзкую ухмылку Сукуны, он крупно дрожит, кажется, и наворачиваются на глаза слезы.       Сатору Годжо победил.       Проиграл.       Секунда за секундой отсчитываются до чего-то фатального. Мир Итадори Юджи трещит по швам, осколками былого громко хрустит под ногами, крошится в острейшую пыль и забивается в носоглотку.       Минута тишины.       Самые длинные шестьдесят секунд в его жизни. Самая худшая боль от осознания, что сраный мир-то живёт дальше, что вокруг все так же тихо, что ничего не посыпалось и не развалилось.       Это его собственный мир только что сгинул во тьме, и где-то невыносимо потянуло в области разбитого сердца — у него чего-то будто не хватает. Из него душу только что вынули и прокрутили в мясорубке, а позже засунули обратно, мол, живи с этим.       И он так виноват в этом. Он такой кретин.       Если бы не его глупость...       Юджи начинает слышать крики и плач, перед взором мельтешат чьи-то смазанные силуэты, кто-то спешит добить Рёмена, кто-то оседает на пол безвольной куклой, а он просто не может оторвать взгляд от пустоты в таких родных аквамариновых глазах, обжигается мгновенно о безразличное выражение лица, режется о линии осунувшихся скул. На подкорке звенит едва проклюнувшееся осознание — Сатору реально мёртв?       Мёртв?       Две минуты назад был жив и сверкал белозубой улыбкой в камеру.       "Сатору, это опасно, ты понимаешь?"       "Я всю жизнь живу опасностью. Я ем её на завтрак, милый"       Лёгкое прикосновение губ в уголок рта, как обещание победы. Юджи цеплялся за его футболку и понимал, что просто не может отпустить, не готов видеть то, что произойдёт через час.       "Не могу я... не хочу тебя..."       "Я обязательно выиграю, я же Сильнейший"       Их короткое утро было наполнено тяжелой тревогой и зудящей под кожей грустью, завтраком в молчании и долгими переглядываниями после. "Ты уверен?" — сопел ему в шею, хватаясь за руки. "Да" — улыбался в волосы, переплетая холодные пальцы. "Тогда возвращайся скорее". Юджи чувствовал, как слова давят на глотку, цепляются к небу, путаясь с паскудным скулежом — он готов был рыдать и биться в бесполезной истерике, чтобы только оставить его подле себя, сохранить частичку здравого смысла в этом хаосе и безумии. Молчание Сатору было полно тайн, чего-то, чему не было места в мире Юджи. Они глотали общий воздух на двоих и не могли оторваться друг от друга, держались так крепко, словно от этого зависела чья-то жизнь.       Она и зависела...       Его намертво приковало к воспоминаниям о прошлом цепями настоящего, где мир свихнулся и будущего у них теперь не будет. По крупицам приходят боль в ладонях, головокружение и слабость. Опустить взгляд ниже — похоронить себя вместе с ним, вместе с теми любовью и трепетом, теплившимися в душе вместе глупой надеждой, что все это розыгрыш, и Сатору встанет, снова улыбнется и скажет, что пошутил. Куски фраз врезаются в голову пулями, застревают вместе с воплями и хором голосов.       Это шутка?       Шутка же?       — Зовите Юй Юй немедленно. Юта-кун, пойдем, — Сёко обычно холодная и отстраненная вскакивает моментально и удаляется, отбрасывая целую сигарету в сторону. Шлейфом за ней тащится что-то тяжёлое и тёмное, личным проклятием шкерится по углам, боязливо высовывая голову. Вина? Горечь утраты последнего друга? Страх?       — Брат, ты в порядке? — на плечо ложится знакомая ладонь, не дергает, не тревожит — Чосо знает, он все прекрасно понимает. — Нужно выходить. Я знаю, что тебе...       — Не надо, Чосо, просто дай мне пять минут, хорошо? — а голос не свой, чужой будто, отдает могильным холодом, сквозит скорбью и агонией.       Отчего-то хочется кричать, только в горле стоит прогорклый ком, мешает даже вдох сделать, давит и давит, пока он не начинает кашлять, наблюдая, как слезы льются ему в ладони. Слезы слабости и безысходности, такие уродливые и неправильные, мерзкие и холодные, как остатки души, как переставшее биться вдруг сердце любимого человека.       — Я жду тебя наверху, выходи как будешь готов, — Чосо уходит, оставляя его наедине с навязчивыми мыслями, а он варится в них в ожидании спокойствия. Лишь бы сердце унять, остановить дрожь в теле и побороть приступы тошноты. Лишь бы Сёко-сан смогла...       Что? Вернуть к жизни?       Абсурд, но так хочется верить, что Сатору сможет выкарабкаться, что нагнет даже Смерть и Судьбу. Потому что обещал.       Потому что Юджи без него жизни представить не может. Не видит смысла в существовании, если рядом не будет его. Потому что очень сильно любит.       Он дерётся с мыслью о нем, вера в хороший конец гонит по венам адреналин, заставляет раз за разом вставать, лечить измученный организм, харкаясь кровью, улыбаться. Вокруг хаос и неразбериха набирает обороты, умирают люди, смерти их ранят и ставят на ноги, поднимают мотивацию продолжать, даже когда тело молит о покое. Даже когда сознание ускользает из пальцев, теряется контроль, а в голове становится пусто, вакуум долбит по ушам.       Он глохнет, падает, встаёт, теряет правый глаз, снова падает и снова встаёт, из раза в раз доказывая себе, что ещё живой, что есть ради чего бороться. Пока Сатору лежит на холодном металле хирургического стола, Юджи рвётся в бой вновь и вновь, жизнью жертвует ради своей любви. Чёрная вспышка за чёрной вспышкой слепят, изматывают, просят сдаться, сделать передышку хотя бы на мгновение, но он, гонимый беспокойными мыслями, наносит удары куда может дотянуться. Сукуна устал, движения его не такие быстрые, как раньше, значит, есть шанс вытащить гребанное сердце, сжать в кулаке и мстительно раздавить — он должен поплатиться своей жизнью за жизнь Сатору, должен почувствовать ту боль, которую испытывает сам Итадори.       Он когтями прокладывает себе путь к сердцу и боязливо замирает, ощутив знакомую проклятую энергию, не веря, смаргивает горячие ранние слезы и в надежде вглядывается в серый туман — там высокий силуэт до боли похожий на Сатору. Напряжённое тело обмирает всё, дыхание сходит на нет, а он тупо смотрит и не верит, беспокоится, что привиделось от дурмана ударившего в голову.       Перед ними призрак убитого. Перед ними он. Сильнейший.       — Сатору? — шепчет пьяно. Израненное сердце оживает на мгновение, перемолотая в щепки душа склеивается по частям.       Вернулся? Сёко-сан справилась? Неужели он жив?       Ошибка.       — Сатору, я так... — вымученная улыбка сползает с лица, когда делает шаг в его сторону, Юджи замедляется и распахивает в шоке глаза — на любимом лице эмоции не те, на лбу его знакомый уродливый шрам от швов.       Это не он.       Боже, это не Сатору... Что же они с ним сотворили? Что же они наделали...       Он не вернулся.       Пасть на колени хочется сейчас же, сильный удар сносит с ног, впечатывает в землю, дезориентирует на мгновение, сознание приятно пустеет, он перестаёт думать, видеть, слышать. Такое приятное облегчение давит на уставшее тело, страх и горечь отпускают, пока проваливается в обморок, услышав напоследок брошенную Сукуной фразу о Юте.       Решающая битва выбивает остатки сил из всех, но победа облегчения не приносит никому — они слишком многое потеряли и мало получили. Оккоцу вложил всю проклятую энергию на последний удар, его время иссякает.       Иссякает время и у Сатору.       Они умирают. Морально умирает и Юджи, сдерживая громкий вой и глядя последний раз на чужое тело.       — Почему?! — кричит сквозь слезы, цепляясь дрожащими пальцами за предплечья. Холодная кожа под ладонями пугает и злит, он не чувствует пульса, не может распознать ни единого толчка мёртвого сердца — он ушел безвозвратно, а стоящий перед ним труп путает мысли и вызывает диссонанс. Здесь больше нет от Сатору ничего, кроме истерзанной оболочки и скопированных техник. Здесь жизнь не течёт, здесь нет души, которую так сильно любил Итадори. Тело без души — красивая пустышка, но не более. Его тошнит. — Почему сдался?! Ты же обещал мне... Сатору, ты обещал вернуться! Разве мы все, — обводит взглядом оставшихся выживших и утыкается носом в чужую грудь, почти ревниво смотрит в голубые глаза и не узнает их — Юте там не место. Это омерзительно, нечестно, неправильно. Оккоцу оскверняет чужое тело. — Недостаточно старались? Разве тебе все равно на жизнь? На нас? Я... пытался бороться ради тебя, а ты...       — Юджи, — прикосновение мягкое, его обнимают за плечи, прижимая теснее, доверчиво, чуждо.       Сатору обнимал не так.       — Заткнись! Заткнись, я не с тобой разговариваю! — отчаяние граничит с безумием, потому что нет ничего тяжелее, чем отталкивать того, кого глубоко любил, даже если это лишь знакомая шкура. Юджи так не может. Не хочет. — Я готов сделать все что угодно, только вернись, прошу. Умоляю, — он оседает к ногам и воет, хватаясь руками за штанины, почти теряет рассудок, за ворохом боли и скорби не замечает, как гладят голову, перебирая пальцами пряди волос. Знакомо. Любовно.       — Это невозможно, Юджи, — говорит Юта голосом Годжо, и нет в нем ласковых мурчащих ноток, в нем нет веселья и задора, в нем нет той теплоты, за которую он полюбил этот голос, здесь все не так. Здесь все фальшивое. — Поверь, я бы тоже отдал многое, чтобы вернуть Годжо-сенсея к жизни, но это было его решение, я просто взял на себя его бремя и...       — Ты не имеешь права носить его тело, — шепчет зло, он готов возненавидеть его, вцепиться в голову, чтобы вытащить скобу за скобой и вынуть чертов мозг Оккоцу из него. Юта смотрит с долей снисхождения и понимания, улыбается любимыми губами, прикрывает знакомые глаза и беззвучно плачет, вскидывая вгляд на серое и унылое небо.       — Когда мы обо всем договаривались, я уже заранее знал, что мне придётся умереть, — он приседает рядом и хватает его за руки, мягко оглаживая кожу на тыльной стороне его ладоней — успокоить пытается, задобрить. — Он хотел победить, поверь, но... жизнь иногда бывает жестока даже к поцелованным Небесами. Я лишь хотел, чтобы он отпустил прошлое, перестал жить им хоть на мгновение, однако...       — Почему сдался? — обессиленный и злой Юджи просто не может сопротивляться ласке, даёт себе погрузиться в иллюзию того, что рядом с ним именно Сатору. Он говорит тихо, припадая лицом к груди и с тоской думает о том, что сердце и в правду не бьётся. Он ищет утешения в трупе — хотя бы так, чем быть ни с чем. — Почему ты не боролся за жизнь?       — Потому что продолжал цепляться за прошлое, — Юджи слышит в интонации отголоски любимого человека, сквозь стиснутые зубы дышит урывками, позволяя себя обнять. И это все ещё не то, но хватает, чтобы унять безумную дрожь в конечностях. За рёбрами все так же невыносимо тянет, разбитое сердце уже не склеить ничем, внутри напалмом выжженная пустошь гудит и трепещет, и что-то все ещё болит и обливается кровью. Он рыдает в объятиях не того человека в любимом теле — злая ирония режет и дробит на куски.       Сатору умер в тот же день и точно так же, как призрак из темного прошлого, о котором молчал, которого хранил в сердце до самого конца. Сатору умер во имя любви.       — Ты же обещал мне, что вернешься...       — Прости, я устал, — это конец.       Конец их истории. Конец жизни. Конец любви. Душераздирающая концовка без счастливого финала, все обещания и планы стираются в пыль и рассеиваются ветром в пустоту. Остатки стен рушатся, разлагается душа, а в черепной коробке нет ничего, кроме боли.       Душа Итадори Юджи умирает в этот день вместе с Сатору Годжо, похороненная в ласковых объятиях чужака.