Открыть глаза

      Теон… Нет, не Теон… больше нет. Вонючка закрывает глаза и осторожно прижимается к боку Киры. Он подтягивает искалеченные руки к лицу, стараясь как можно меньше тревожить обрубки пальцев. Тепло собачьих тел вокруг помогает забыть о холоде каменного пола. Робб Старк мёртв. Робб Старк убит. Это имя ничего не значит для Вонючки — послушного слуги и собственности Рамси. Но что-то внутри него болит и надрывается от непролитых слёз. Заставляет сжаться в клубок и замереть под предупреждающий рык Киры. Девочкам Рамси не нравится, когда он ворочается. Нельзя плакать, нельзя хотеть сбежать или желать всем Болтонам смерти. Но Робб Старк мёртв, а он сам почему-то всё ещё жив. Вонючка сильнее зажмуривает глаза, чувствуя текущие по щекам слёзы.

***

      Он чувствует шерсть под своей головой. И запах… другой. Запах дома. Без крови и смрада. Вонючка… нет. Теон касается собачьего бока, и ему кажется, что все пальцы снова на месте.       — Вставай, а то пролежишь вмятину в Сером Ветре, — он слышит смеющийся голос Робба. И не хочет открывать глаза — так проще притвориться, что друг жив, что ничего не случилось. Ни казни Неда Старка, ни предательства, ни Красной свадьбы, ни Рамси… Нельзя так думать, нельзя, нельзя — заполошной паникой отзывается сознание. Та его часть, которая перестала быть Теоном Грейджоем, та часть, которая сломалась под пытками Болтона. Нельзя!       — Эй, — призрак Робба кажется слишком материальным, похлопывая его по плечу. — Всё в порядке? — в его голосе слишком много волнения. Столько, сколько не должно быть для жалкого предателя. Перевёртыша.       Теон медленно приоткрывает глаза и щурится от яркого света. Он видит Робба, присевшего на корточки рядом с ним. Слишком живого и счастливого. А под пальцами, всеми пятью, ощущается жёсткая шерсть Серого Ветра.       В памяти всплывают свои-чужие воспоминания. Другого Теона. Который никогда не отправлялся на Пайк, никогда не бросал лучшего друга и не предавал свою вторую семью. Война выиграна, Север свободен. У Талисы Старк родился здоровый сын — маленький Эддард…. Теон резко подаётся вперёд, сжимая своего лучшего и единственного друга в объятиях, и улыбается, широко — все зубы тоже целы — едва сдерживая слёзы. Беззвучно проглатывая готовые сорваться с губ звуки рыдания. Робб пахнет так же, как он помнит: волчьей шерстью, кожей, сталью и морозным ветром. Теон утыкается носом в его шею и дышит, жадно, судорожно, стараясь вобрать в себя как можно больше воспоминаний, чтобы был повод чуть дольше хвататься за свою разбитую личность под пытками Рамси.

***

      Робб в его объятиях кажется меньше, тоньше, куда-то пропадает обитый мехом плащ. Его руки, крепко сжимающие в ответ, тонкие, а сам он ниже, как будто ему снова лет десять… Словно самому Теону вновь четырнадцать.       Робб отстраняется и улыбается так широко, что невозможно не улыбнуться ему в ответ. Он поворачивается и тянет друга за рукав, уводя куда-то в лес под лепет о чуде. Теон смутно помнит этот день. Найденную поляну, с кустиками черники, полностью покрытыми ягодами, измазанное в красном-фиолетовом соке лицо Робба и купание в прохладной воде небольшого лесного озера. Помнит, как их ругали потом за то, что они исчезли на целый день. Смеющиеся глаза Неда Старка и потирающую переносицу Кейтилин.       Теон уже давным-давно не был так счастлив и спокоен. И если он может пережить этот день снова, он запомнит и сохранит в своей искалеченной памяти каждый его момент. Каждую улыбку и смех Робба, каждую ягоду черники.       Он ложится в густую траву у озера и подставляет лицо солнцу, щурясь из-за слишком яркого света.

***

      Теон щурится, смотря вверх на солнце через толщею воды. На несколько секунд становится страшно, он дёргается, хватает ртом воду, но не захлёбывается. Он обнажён, но не чувствует холода. Вода вокруг словно воздух. А запахи моря родные и успокаивающие. Собственные руки странные, покрытые мелкими перламутровыми чешуйками, ног нет, вместо них щупальца, в которых он поначалу путается, пытаясь всплыть на поверхность. Своё-чужое подсознание говорит, что это нормально, правильно. Так, как и должно быть.       На берегу его ждёт волк с непривычно человечьим взглядом. Теон подползает, медленно, неловко цепляясь за скользкие камни руками. Смотрит неотрывно. В волке есть что-то родное, своё. В его рыжевато-каштановом мехе. В его синих спокойных глазах. Зверь движется навстречу, заходя всё глубже в море. Не отводя взгляда. Они замирают друг напротив друга на несколько мгновений. А потом образ волка медленно плывёт, трансформируется. Исчезает шерсть, меняется строение костей. На Роббе остаётся лишь наброшенная на плечо шкура, слегка колыхающаяся из-за накатывающих волн.       — Я рад, что ты приплыл обратно, — говорит он. И его голос звучит хрипло, похоже на звериный рык. — Я рад, что ты вернулся ко мне, Теон.       Теон молчит, глотая все приходящие в сломленный разум слова, но его тело движется само: одно из щупалец обхватывает ногу Робба, а прохладная, влажная рука касается его лба, щеки, губ.       Теон чувствует холод моря и тепло тела Робба. Его дыхание на своей щеке.

***

      Чужое дыхание щекочет его шею, Теон морщится, смеётся и пытается отодвинуться. Не всерьёз, да и не дают ему это сделать. Робб касается его носа своим, широко улыбается, как щенок. Держит крепко в объятиях. И целует. Его губы обветренные из-за холода Севера. Сухие. Теон замирает в его руках. Сердце сбивается с ритма, в мыслях проносятся вихри. Часть его, та часть, что всё ещё лежит на холодном полу среди девочек Рамси, трясётся и сжимается в комок от ужаса. Тело Теона помнит грубые прикосновения чужих рук, помнит боль, проникающую в каждую его частицу. Оно помнит содранную кожу и издевательски мягкое ощущение губ Рамси на щеке.       На него как будто выливают ведро ледяной воды.       Теона трясёт, когда Робб, такой похожий и не похожий на того Робба, что он видел в последний раз, отстраняется от него и с тревогой пытается заглянуть в его глаза. В сознании бьётся мысль о том, сон это или нет. Правда? Или стоит снова закрыть глаза, и холод подземелья и тепло собачьих тел вернутся. Вернутся голод и многочисленные шрамы. Вернётся Рамси.       Теон цепляется за плечи Робба, касается ладонью его груди. Ему нужно знать, что это не призрак и не видение. Почувствовать, как бьётся чужое сердце. Собственное успокаивается медленно, постепенно, с рваным, прерывистым дыханием и волнением в синих глазах напротив.       Робб не исчезает, не уходит, не обвиняет. И не спрашивает, что не так.       Теон прижимается к нему и думает о быстром касании его обветренных губ.       Никогда раньше он не задумывался о том, какого это было бы: целовать Робба, спать с ним, а не с бесконечной чередой шлюх. Он помнит мягкие изгибы тела Рос. Помнит, как его тошнило на каменный пол после Рамси. О Роббе он думал, как о друге, брате, как о том, кому он всегда должен был оставаться верным, но кого предал. Как о том, вместе с кем и вместо кого он должен был умереть. Но никогда о не думал, что Робб мог бы принадлежать ему. Не так.       Его мягко, хоть и настойчиво заставляют сесть. На плечи опускается тёплая шерстяная ткань, закрывающая Теона от призраков в его голове.       — Дыши вместе со мной, — просит Робб.       И Теон дышит. В унисон с ним.       — Это Рамси, да? Ты вспоминал его? — голос Робба спокойный и тихий. Он не требует ответа, просто садится перед ним на корточки и берёт его руки в свои. Терпеливо ждёт. — Ты больше не с ним. Я забрал тебя у него. Рамси уже давно мёртв. Я казнил его, и он не сможет причинить тебе боль, — он говорит медленно, осторожно, словно подступаясь к дикому животному.       — Поцелуй меня, — просит Теон. Ему не хочется отвечать и обнажать перед преданным другом свою искалеченную душу.       Губы Робба горчат. Поцелуй с ним ощущается одновременно по-солдатски серьёзно-строгим и невыносимо не по-северному жарким. Пальцы, почти все десять (не хватает только одного — на месте мизинца слишком привычный уже обрубок), запутываются в каштаново-рыжих кудрях. Теону чертовски не хочется отпускать Робба, хочется застрять в этом мгновении. Навсегда, цепляясь за него, отчаянно целуя и стараясь каждым касанием губ восстановить частичку своего прошлого Я. Чтобы забыть про Рамси, предательство, призраков Винтерфелла и собственную глупость, толкнувшую его по спирали вниз: на самое дно.       Робб отстраняется, тяжело дыша, улыбаясь глазами и уголками губ. Его глаза смотрят прямо в душу Теона.

***

      Робб бросает на него быстрый взгляд, словно ожидая поддержку и подтверждение верности своих действий. Теон кивает, не зная, что сказать. Всё вокруг крайне непривычное. Яркое и светящееся. Вокруг них слишком много людей, заставляющих Теона захотеть съёжиться, чтобы никто не смотрел в его сторону. После всего, что было у Рамси, он больше не любит чужое внимание.       Перед ним Робб, сидящий в кресле из неизвестного белого гладкого камня. Не камня, пластика, подсказывает сознание другого, здешнего Теона. Свет в круглой комнате неестественный, бьющий по уставшим и непривычным к нему глазам. Хочется зажмуриться, но он это не делает. Всматривается в нервно сведённые брови Робба, его поджатые губы, побелевшие пальцы, цепляющиеся за подлокотник кресла. Теон отводит взгляд и видит огромное окно и буйство красок за ним. Взрывы, как в историях о диком огне, чёрное пространство, подсвечиваемое светом звёзд. Космос, подсказывает подсознание. Космос и чужие корабли, атакующие их собственный. Не такие, как у сыновей и дочерей Железных островов. Эти похожи на металлических уродливых птиц. Пародию на драконов.       — Повысить мощность щитов на двадцать процентов, экипажу приготовиться, инициировать протокол альфа шесть четыре пять, — голос Робба звучный, громкий и спокойный. В нём не слышно волнения, которое видит стоящий у его правого плеча Теон. Голос разносится по всему кораблю. Этот Робб не король и никогда им не был. Он — капитан звездолёта. А Теон — его первый старший помощник, всегда находящийся рядом. Готовый поддержать и дать совет. Лучший навигатор звёздного флота.       Теон быстро сжимает его руку своей, стараясь дать немного так необходимой Роббу поддержки, и отходит к своему креслу. Тело само помнит на какие странные кружочки — «кнопки» — жать, а рот сам произносит непонятные, чуждые слова. Отчёт. Информация о готовности. Расстояние до цели. Нужно подойти ближе и открыть огонь по левой, незащищённой части корпуса вражеского судна.       — Всем приготовиться, Теон, удерживай тот же курс, Мейдж, открыть огонь на поражение.       Корабль трясёт, чернота за огромным окном озаряется всполохами оранжевого, красного и синего. Команды повторяются снова. Фазеры на максимальную мощность. Огонь! Уклонение. Удерживать щиты.       Когда от вражеских звездолётов остаются только дрейфующие в космосе обломки, Теон позволяет себе выдохнуть и обмякнуть в кресле. Он почти не слышит приказы, которые продолжает отдавать Робб. Это всё напоминает их первые общие сражения, битву в Шепчущем лесу. Ощущаемое напряжение такое знакомо-приятное, возвращающее назад во времени. Азарт от выигранной битвы, чувство, как закипает кровь. Теон позволяет себе задуматься о том, каким капитаном корабля мог бы быть Робб там, в их родном мире. Если бы они оба родились на Железных островах. Наверняка потрясающим.       Он чувствует тяжесть руки на своём плече и поднимает взгляд.       — Старпом, вы мне нужны в переговорной, — голос Робба строг и официален, но его взгляд полон чувств. Напряжения, радости, усталости. В его взгляде груз ответственности за команду. Прекрасный капитан… И король.       Они отходят вместе, пока команда мостика радуется и поздравляет друг друга с победой. И как только за ними закрывается автоматическая дверь, Робб крепко сжимает его в своих объятиях.       — Ты справился, — Теон крепко держит его в своих руках, гладит по спине, чувствуя, как расслабляется под пальцами тело. — Мы победили.       — С твоей помощью, я бы не справился сам, — Робб прижимается своим лбом к его и медленно выдыхает, отпуская всё напряжение, которое не может показать ни перед кем другим из экипажа. — Спасибо. Ты мой лучший друг. Ты мой брат. Теперь и навсегда.       — Я твой брат. Теперь и навсегда, — повторяет за ним Теон, цепляясь пальцами за серую форменную рубашку Робба. Слова горчат ложью и предательством. Слова отдаются мороком горящего Винтерфелла и обугленными телами фермерских детей. В этих словах тяжесть присяги и преклонённое колено.       — Теперь и навсегда… — шёпотом повторяет он. Собственный голос звучит как будто бы издалека, чуждо.

***

      — Я — её, и она моя. С этого дня и до конца моих дней, — лицо Робба так близко, что видны все его веснушки и волнение с предвкушением во взгляде его синих глаз.       — Я — его, и он мой. С этого дня и до конца моих дней, — собственный голос звучит иначе. Он выше и тоньше, мягче. Непривычный и словно чужой.       Теон чувствует, как с него снимают плащ и накидывают на плечи другой. Серо-белый с вышитым на нём лютоволком, подбитый тёплым мехом. Своё тело, как и голос, ощущается чужим. Неправильным. Оно ниже, мягче и слабее. Оно женское. И это сбивает с толку и почти толкает его в истерику.       Но Робб наклоняется к нему и мягко целует, отвлекая и притягивая Теона ближе к себе. На его плечах чёрно-золотой плащ с кракеном. Рядом с ними стоит септон.       Этот Робб никогда не отпускал его на Пайк — отец точно не стал бы слушать девчонку, прожившую бо́льшую часть своей жизни на Севере. Этот Робб никогда не встречал Талису Мейгир. Но он всё равно нарушает свои обязательства перед Фреями. Теон знает это.       Он помнит отрывки из жизни Теоры Грейджой. Как она стояла рядом с Роббом в Близнецах при переговорах, слушая мерзкие комментарии о своей фигуре и кольнувшее что-то глубоко в душе обещание Робба жениться на одной из дочерей Уолдера Фрея. Когда ей было четырнадцать, она мечтала, что сможет выйти за него. Стать Старком. Услышать, как лорд Эддард зовёт её дочкой. Он помнит, как Робб поцеловал её после первой выигранной битвы. Пахнущий потом, не снявший доспехи, смотрящий на неё так, как до этого не смотрел никто. Словно она не вторая дочь лорда, восставшего против короля.       Из Теоры Грейджой выйдет плохая леди Старк. Слишком резкая, наглая, не способная держать язык за зубами. Предпочитающая стрельбу из лука шитью и лошадей пыльным книгам. Не по-северному улыбчивая.       Мёртвая.       Робб всё равно будет убит, пронзённый клинком Русе Болтона: история повторится. Просто вместо Талисы будет Теора Старк.

***

      — Мы не будем снова повторять тот разговор. В этот раз выбираю я! — Робб падает рядом с ним на диван, размахивая чем-то. — Посмотрим что-то кроме твоих любимых пошлых комедий. И даже не блокбастер. И не фильм про пиратов! — он говорит быстро, явно привыкнув к тому, что друг успевает вставить парочку своих вариантов.       Теон не спорит. Слишком много незнакомых слов, голова уже пухнет от чужих-своих воспоминаний. Но возможность увидеть Робба… Живого. Смеющегося. Счастливого. Она перевешивает всё.       Робб щёлкает маленькой чёрной коробкой — пультом — включая что-то слишком заумно-нудное на вкус обоих Теонов (здешнего и сломанного). Но ему определённо нравится полулежать, оперевшись на плечо Робба, и запускать руку в миску с чипсами, пачкая пальцы в специях. Расслабляясь, он вытягивает ноги, кладя их на столик перед диваном, и позволяет Серому Ветру устроиться под боком (и даже облизать покрытые приправами и пахнущие сыром пальцы). Теон начинает с непривычки несмело шутить, заново вспоминая то, каково это: быть непосредственным и весёлым.       Робб говорит, что его юмор ужасен, но смеётся в голос с самых пошлых и дурацких. Теон почти не смотрит в экран, куда чаще на широкую улыбку и на растрёпанные каштаново-рыжие кудри.       Ему бы хотелось остаться тут. С этим Роббом. Со всеми этими фильмами (может разве что чуть более интересными… кажется, ему что-то говорили про пиратов?), мягким диваном и едой, что пачкает руки специями. У Теона, который здесь живёт, всё так же сложные отношения с отцом, но у него есть больше, чем статус заложника. Они с Роббом снимают квартиру неподалёку от дома Старков, Теон по-прежнему превосходно стреляет из лука, любит свой мотоцикл, почти что коня, красоваться перед девушками (и лучшим другом/парнем).       Глупо завидовать самому себе, но именно это он и делает.       Это счастье и спокойствие хочется украсть. Вот только он этого не достоин… Он предал Робба, предал Старков. Из-за него горел Винтерфелл, а Брану и Рикону пришлось бежать. Теон, живущий здесь, заслужил свою лёгкую жизнь, в то время как он сам заслужил Рамси…       Робб замечает, что он замирает, прекращая шуршать пакетом чипсов, улыбается ярко и смеётся, говоря, что фильм нет так уж и плох. Его рука и греет, и обжигает плечо, заставляя одновременно успокоиться и встрепенуться. Теон посылает ему в ответ усмешку и лениво кидает в него чипсиной, что застревает в старковских кудрях.       За одним фильмом следует второй, и Теон потихоньку засыпает, убаюканный теплом, безопасностью и спокойствием. Тем, чего нет в его жизни уже больше года. Робб, находящийся так близко, сидящий вплотную к нему, согревает лучше любого эля или шерстяного плаща.

***

      Теон приходит в себя, чувствуя холод. Глаза не сразу же привыкают к темноте, а как только он видит обстановку вокруг, ему тут же хочется зажмуриться. Дыхание сбивается. Вдох, вдох, вдох, без возможности выдохнуть. Судорожно. Рвано. Хочется прижать руки к груди и свернуться в клубок, но не получается. Запястья и лодыжки пристёгнуты к дыбе. Теон бьётся в путах, как выброшенная на сушу рыба. Трясёт головой. Дышит. Вдох, снова вдох, вдох. Прерывисто и быстро. Жмурится до тёмных кругов перед глазами.       Он хочет назад. К Роббу. Но Робб мёртв.       А он сам больше не Теон Грейджой. Вонючка.       От Рамси нельзя сбежать. Это пришлось выучить через боль, затмевающую всё, через унижения. Через страх в глазах умирающей Киры и рычание болтоновских собак. Угрожающее, зловещее. От воспоминаний о том, как могут орать люди и как выглядит разодранное животными женское тело, его почти выворачивает. Болезненные уроки, но необходимые, чтобы дошло до такого, как он. У Теона больше нет ничего. Ни надежды, ни имени. Вонючка, рифма закорючка, приходится напомнить себе. Замечтался, забылся, представил себе жизнь без милорда. Нельзя. Вдох, вдох. И не выдохнуть.       Робб не придёт за ним. Робба больше нет, даже если кажется, будто его тёплое тело всё ещё прижимается к боку Вонючки.       А его милость обязательно узнает обо всём. Узнает и накажет. Отнимет ещё один палец или вырвет язык, чтобы глупые губы не бормотали не те имена.       Вонючка не помнит, как оказался снова на дыбе. Ему хочется обратно, в свою маленькую камеру, к рычащим, но тёплым девочкам Рамси. Хочется бить себя по голове, пока глупости и мечты не исчезнут. Вонючка готов на многое, лишь бы милорд не слишком на него гневался. Но что-то в нём так неблагодарно не хочет чувствовать на себе Эти руки. Не сейчас, пока он ещё помнит ощущения от прикосновений Робба. Ласковые, мягкие. Тепло его тела, его обветренные губы…       Вонючка погружается всё глубже и глубже в свои мечущиеся мысли и затапливающую сознание панику. Он не слышит шума вокруг, только дёргается и чувствует дрожь во всём теле, когда слышит, как открывается дверь.       Он не хочет смотреть.       Он должен.       Вдох, вдох. Нужно открыть глаза, пока их не выкололи. Вдох.       — Теон? — голос не тот. Неправильное имя.       — Вонючка, меня зовут Вонючка, — он бьётся в путах, трясёт головой бестолково и всё ещё не открывает глаза. Боится увидеть Рамси, говорящего интонациями Робба. Может быть, милорд будет к нему милостивым. Как будто такое бывает…       — Теон! — в голосе, зовущем его неправильным именем, слишком много эмоций. Горечь, разочарование, обида, жалость. А чужие пальцы на плечах и на щеках не греют, а обжигают. И то ли его самого трясёт, то ли его встряхивают, чтобы глупый Вонючка прекратил бормотать своё имя, рифмы и глупые, бесполезные оправдания.       Приходится открыть глаза, робко, медленно. Лицо, застывшее прямо напротив него, смотрящее в душу, не принадлежит Рамси. Но делает больнее.       — Почему? — спрашивает Робб. Не поясняя, но это и не нужно. Вонючка сам знает. Сам себя спрашивает. Почему предал, почему захватил Винтерфелл, почему убил Брана и Рикона? Почему не умер, как было должно: на Красной Свадьбе вместе с ним? Почему продолжает жить?       В ярких синих глазах Робба ему мерещатся чёрные провалы. Он видит кровавые слёзы на его щеках. Стрелы в его теле. Клинок в сердце.       Ответа нет ни у Вонючки, ни у Теона. Он может только говорить: «Прости» — и рыдать навзрыд. Вот только он не заслуживает прощения.

***

      Он считает, что не заслуживает второго шанса, но, кажется, он получает его. Он слышит шум ветра в листве чардрева и шёпот богов. Боги зовут его по имени. Боги дают ему возможность снова выдохнуть, а не только вдыхать.       Рядом нет Рамси.       Рядом нет Робба.       Есть только он сам. Его сбившееся дыхание, влага на его щеках. И слишком быстро колотящееся сердце. Теон Грейджой. Наследник Бейлона Грейджоя, железнорождённый. Пленник и воспитанник Неда Старка, лучший друг его старшего сына. Недостаточно кракен, недостаточно волк.       Теон открывает зажмуренные глаза. Он видит комнату, в которой прошли первые годы его жизни. Видит стол и письмо, зажатое в руках. Ему не нужно читать его, чтобы вспомнить, о чём оно. Строчки всё равно плывут, возможно из-за того, что он всё ещё плачет. Но это не важно. Он помнит. Каждое слово.       «Робб, я надеюсь письмо вовремя достигнет тебя, мой отец отверг предложение и…»       Теон переводит взгляд на свечу перед собой.       В этот раз он не ошибётся.