sunflower.

У Чарли почти кошачья склонность к тактильности. Она вплетает полумёртвые звёзды в разметанные по подушке волосы, целует каждый доступный участок шеи совершенно свободно, несдержанно, умело играет со своей вседозволенностью, прижимает к груди и тычется носом в макушку. Пахнет фруктовым чаем, знойным адским Солнцем и ржавчиной. Вэгги чудится запах крови. У Чарли — безграничные для принцессы ада познания в исконно человеческом, чувственном, бесконечно возвышенном. Таком правильном-правильном, тягуче-медовом и совершенствование чуждом. Особенно для её милой Вэгги, до сих пор время от времени давящейся своим нелепым «люблю.» У её милой Вэгги всё тело в гноящихся шрамах и гематомах уродливых, пальцы в мозолях, а взгляд наполнен раскалённым добела свинцом. Чарли расправляет неожиданно крепкие плечи, держит её у самого сердца, готовая с первой встречи носить на руках. У Чарли на щеках можно разглядеть россыпь веснушек даже при тусклом свете лампочек под потолком комнаты отеля. У Вэгги зудящие ожоги под лопатками вместо крыльев. Она чувствует, как под мозаикой из шрамов пугающе колотится сердце, когда Чарли впервые предаёт перед ней обнаженной. Чарли всем своим существом олицетворяет могущественное, непобедимое Солнце с острыми девичьими коленками и бледными запястьями. И Вэгги, даже сжимая её в руках, приходится давить назойливых тревожных бабочек в животе. Вэгги не хочет признаваться себе в том, насколько ей страшно — страшно не совладать с этим невесомым могуществом, не уследить и, наконец, позволить жизни вокруг просто случаться. Чарли старается подтянуть её лицо за щёки как можно ближе и бесцеремонно целует поджатые губы. Её подушка, пальцы и обжигающая улыбка пахнут опьяняющим пионом, и Вэгги почему-то хочется сжаться в её руках, затаить дыхание, а потом извиняться-извиняться-извиняться. Чтобы только Чарли могла слышать, как она ломается. Вэгги всем своим видом говорит: посмотри, посмотри, милая, что ты со мной делаешь. А Чарли — совершенно бессовестно — отмечает, насколько та напоминает античную статую. Вэгги срывает голос от каждого соприкосновения алебастровой кожи с горячими алыми губами. Чарли пересчитывает поцелуями трещины и сколы на её теле. Вэгги разжимает пальцы и выпускает из рук безграничный страх в белых-белых простынях и светлых занавесках, когда глаза застилает Солнце далеко за полночь. Для неё всё впервые случается не вопреки, а как надо. Дрожа под прикосновениями, она учится сдаваться. Чарли утром чуть дольше, чем следовало бы, притворяется спящей, позволяя Вэгги невообразимую милость — полюбоваться на её расслабленное умиротворением лицо. Потом она собирает пшеничные волосы в косу и оставляет на щеках Вэгги торопливые поцелуи. Чарли — это всегда торопливое, бурлящее, обжигающее, хлещущее через край. Вэгги — это неуёмная дрожь в крепких руках и фантомные ожоги Солнца. Они не произносят ни слова, будто боясь пустить рябь по глади ласковой утренней тишины. Тогда Вэгги отчётливо кажется, что встреча с Чарли — её драгоценное благословение.