Скайрим + доморощенный гений...

…Опять он перечитывал письмо от Эленвен… Мы уже в двух шагах от Кузницы, и Катрия нас уже заждалась, а он всё никак не разберётся в новой реальности. Я уже не знала, как вдолбить ему в голову эту простую данность. Магнус, кто бы что ни говорил, был богом. Реальным богом. И, на минуточку, проектировал и строил Нирн. А такой творец всегда поймёт другого творца, коим был Пьер. Мы просто в другой параллели теперь. Мы должны были умереть там, в Коллегии, потому что мелкий босмер-вампир, которого учил Пьер, убил Анкано не вовремя. А теперь… Магнусу пришлось исправлять эту ошибку и двигать «Часы Мира», чтобы выбрать нужный поток времени, в котором наши жизни сохранились в целости и сохранности. Блин, да ведь Пьер сам знал, что такое параллельные реальности и разные слои вселенных, какого скампа я это ему должна пытаться объяснять? Я настолько далека от всей этой метафизической мути, насколько это вообще возможно! Терпеть не могу, когда он пускается в высоконаучное словоблудие… Но, даэдра побери, он всё никак не мог разобраться, реально ли то, что сейчас происходит вокруг. Да уж, последствия божественного вмешательства в твою судьбу не оказывают хорошего влияния на память и рассудок. Наверное, так себя чувствовал и сам Алдуин, когда его выбросили из Времени с помощью Древнего Свитка. Но он был драконом и мог сожрать весь мир, так что за прочность его рассудка волноваться не стоило. А вот Пьер… Проклятье… Да, дядюшка Шео постоянно слушал нас, но до того дня, когда Пьер оказался в обиталище Магнуса, Бог Безумия и пальцем не трогал его рассудок. Сейчас я уже не так в этом уверена. У него сейчас была каша вместо мозгов. Полная и беспорядочная амнезия. Теперь он не играл образ безумца. Он им стал. А это та ещё головная боль. Я уже СЕБЕ всю голову сломала, как ещё ткнуть его носом в очевидное, чтобы он пришёл в себя. Такими темпами мы оба скоро окажемся на Дрожащих Островах. Я видела текст письма. Эленвен, или, с моей лёгкой подачи в магической Матрице Магнуса, Елена, Лена, Ленка и Ленусь, писала о том, что на Саммерсете сделали тот горький напиток, о котором он ей говорил. Что и «кофе», и «шоколад» теперь есть и здесь, в нашем мире. И что оба этих напитка привезут со следующим морским караваном, как раз когда лёд сойдёт с морей. Ещё писала, что вампиры сожгли таки Зал Дозора. Сообщила ещё несколько важных новостей, касающихся мировой политики. И добавила в конце, что надеется, что ему понравится её маленькая месть за «тот» сон. А, и всё это она написала на его языке. Правда, как он ворчал, без какой-либо правильной пунктуации, но он мог это читать. Я тоже. Уж после-то божественной Матрицы в отдельном измерении Этериуса, когда меня бросало из одной проекции мира в другую. На нотки безумия мне было плевать, за грохот рока я была готова заплатить частью рассудка. Всё равно моя голова — это только мой инструмент, и только мне решать, как музыкально он должен играть. Тем более, что песни, которые помнил Пьер, в здравом уме петь невозможно. Слишком сильные эмоции. И у меня были мысли о том, как извлечь их из струн подходящей гитары, которую он хочет мне сделать. Мечтаю об этом. Мечтаю настолько же сильно, как о крыльях. Музыка хоть как-то сгладила мою неизбывную тоску по небу. И каждую ночь вижу, как лечу в облаках… но каждое утро просыпаюсь на холодной земле, словно я не рождена летать… Я потрясла головой, пытаясь выбросить из разума эту гнетущую мысль и постаралась вспомнить все миры, которые отразил через свои метафизические призмы Магнус, когда увидел сознание моего напарника. Ох, небо, как их было много… Нирн был одним из самых маленьких миров, если судить по тому, что я видела. И он видел их все. Причём не только перед внутренним взором. Один только Вархаммер чего только стоит. Аж ДВЕ разные вселенные, обе из которых походят на сплошной и беспросветный Ад. И в его глазах Нирн постепенно превращался в такое же место. Где все воюют против всех, где нет ничего светлого и доброго, где есть только смерть, боль, мрак и смех жаждущих богов… В свете этого я реально стала надеяться, что те слова, которые услышала Ленка, это был не пустой трёп, и он не воображает себя падшим ангелом, низвергнутым за сомнения в нас, смертных, а по-настоящему был им. Крылатым существом, созданным ради того, чтобы очищать чужие души от зла и боли. Только у него не было тех крыльев, которые я так жаждала обрести. И он не хотел об этом говорить, если я спрашивала. Он мог сказать это только сам. Как было с Элен. Не понимаю, как он мог довериться совершенно незнакомой ему эльфийке, да ещё и талморской дряни? Правда, после того, как он заговорил ей зубы и показал себя с вот этой, бескрылой стороны, полной скорби, отчаяния и тоски по небу, я начала понимать. Он просто хотел на миг вновь ощутить себя тем, чем воображал. Пусть на краткий миг, но стать этим. Эленвен на это и попалась. Она смотрела на него, как влюблённая баба, а не как талморский эмиссар. Были и другие миры. Мир разрушенного мироздания, где Ад и Рай начали Последнюю Войну раньше срока, и Всадники Апокалипсиса пытались хоть как-то восстановить Равновесие. Мир множества звёзд с существами, которые читают мысли, где по межзвёздной пустоте летают натуральные города; где живут существа, похожие на галактических масштабов рой насекомых. Великое множество миров, похожих на мой, с магией, мечами, луками и всем прочим средневековым оружием. Где никто и помыслить не может о чём-то вроде его собственного револьвера. Порой даже целые комплексы разных вселенных, где переплетается и то, и другое… Но пока мои мысли всё чаще занимали машины, созданные, чтобы летать. Крылья, которые я жаждала обрести, существовали… где-то там. У этих машин не может не быть души. Как созданное летать может быть просто машиной, лишь механизмом для пилота? Я верила, что у Пьера есть реальный шанс создать мне не только бас-гитару, но и крылья. И поэтому старалась вернуть его рассудок в норму. А то он стал постоянно молчать. Раньше, пока мы шли от Аркнтамза до Вайтрана и от Вайтрана до Винтерхолда, он был отзывчивым и общительным. А сейчас замкнулся в себе, будто возвращаясь в ту злосчастную Матрицу Магнуса. Даже на наших тренировках он стал просто… делать то, что я говорю, и всё. Даже через силу и через боль. Молча. Будто его тело перестало для него иметь значение. Будто он простился с жизнью и ещё больше стал… Ну, он как будто неживой сейчас. Мне страшно. Да, он всё так же уверенно шёл к цели создать мне инструмент для моей любимой музыки. Но делал это по инерции, а не по желанию, как прежде. И эти странные птицы, преследующие нас… Они мне постоянно кого-то напоминали. Кого-то, кого я видела в Матрице… Мысли вновь вернулись к Пьеру. За всю дорогу до Кузницы он ни разу не спел со мной у костра. Вот это было странно, а не то, как он вёл себя при всех в городе или в Коллегии. Он… он переставал быть собой с каждым днём. Не говорил, ел отстранённо, с пустыми глазами. С пустыми глазами охотился, с пустыми глазами встречал лицом к лицу ледяных троллей и других хищников. С пустыми глазами выстрелил в вампира, которого непонятно как заметил. Из револьвера. Он как будто… просто стал пустым сам. Будто его душа осталась там, в Этериусе, а тело вернулось на Нирн. И в этом был виноват не Магнус. Скорее, его душа даже не в Этериусе осталась, а ещё дальше. За барьерами куда большей мощности, чем Грань Обливиона между Нирном и Этериусом. Словно вообще за пределами Аурбиса. Раньше я бы говорила об этом, как о чём-то божественном, сокрытым за семью печатями… А теперь всё таинство и священность пшли скампу под хвост. Мир показал мне своё истинное лицо, когда я увидела Матрицу Магнуса. Когда увидела, как он спроектировал Нирн и как мог повторить свой труд, с тем лишь отличием, что у него не было остальных аэдра для воплощения мыслей и воспоминаний Пьера в материальную реальность. Куда при этом делась душа моего друга? Боги молчали, хотя я каждый вечер перед сном спрашивала. Посылала молитвы, как умела. Я вообще слабо верила в их могущество, а теперь и вовсе не верю, потому что они реально мертвы (может, кроме Лорхана), но больше спрашивать было не у кого. Даже дядька Шео молчал. А ведь он не мог не слышать меня. Ненавижу богов… Раньше думала, что мои сородичи высокомерны. Я никогда так не ошибалась в своей жизни. Боги ещё хуже… Почему он смотрит на всё так… безучастно? Его тело продолжало двигаться и сражаться, но как-то деревянно. Механически. Заученными движениями и комбинациями из этих движений, а не из тех, которым его учила я. Никакой красоты и грации, простые удары, только сильнее, чем обычно. Простая стрельба, без измерения дальности и скорости цели. Он будто перестал звучать, как надо, и перестал слышать мою музыку. И я не знала, как вернуть его обратно… Может, надо было сыграть как-то в полную силу? Но… жаль, что с этой гитарой я так не смогу… Порой я замечала и другие странности. Он частенько в случае опасности шептал странные слова. Вроде бы «Эф Пять», а спустя некоторое время «Эф Девять». И после этого любая драка с чем угодно выглядела так, словно он знал, что будет делать противник. Он спокойно стоял на месте, пока на него бежал медведь, а потом в два движения рубил огромному хищнику голову. С его-то новым мечом это было просто. Даже мне не удалось понять, насколько он остёр. Меня он в спаррингах старался не ранить. Он бы и не смог, учитывая, что это буквально превратилось в игру. Но его клинок оставил царапину на сталгриме, на котором и даэдрические-то клинки Хакнира не оставляли ни следа. Такую острую заточку ни один кузнец создать не сможет, что опять подтверждало, что меч этот — подарок от Магнуса. Помимо видимых преимуществ было ещё одно. Когда я осматривала сегментированное лезвие меча, я не смогла как следует увидеть конкретно режущую кромку, самое острое в клинке место. Кромка была идеально ровной по всей длине и… будто на самом тонком, а следовательно, остром протяжении вдоль лезвия словно подрагивала. Такое было и у моих мечей, но это был тёмный артефакт, созданный на стыке реальностей Нирна и Обливиона, магия была заключена в самом металле этих скимитаров. Душитель рассеивал и разрезал магические струны заклятий, а его дух клинка презрительно относился ко всем смертным, которые не обладали магией. Кровавая Коса была под завязку напитана сверхъестественной жаждой крови, столь сильной, что она просто не замечала на своём пути брони и делала всё, чтобы постоянно купаться в чужой крови. Только неземной холод сталгрима мог её слегка оттолкнуть. И оба скимитара собирали свою силу на режущей кромке, создавая похожую подрагивающую пелену. Только у них такая магическая кромка была в ширину с палец и была заметна. У этого клинка — нет. Там кромка едва ли была шириной с окончание ногтя. И при этом он был острее моих скимитаров. Сам по себе. Что будет, если активировать магию, заключённую в этом клинке, да ещё и включить механизм в гарде, я и представить себе не могла. А Пьер не объяснял. Молчал. Но явно знал и что это за меч, и как он должен работать, и какую магию Магнус вложил в этот меч. Когда мы проходили через Айварстед, он ни на секунду не остановился, что ещё страннее, учитывая его болезненную любовь к чистоте. Он всегда мылся после похода и всегда стирал всю одежду и походные принадлежности, в результате чего ни он, ни я никогда не страдали от вшей или блох. Сейчас же, дойдя до деревушки, он просто прошёл по дороге до моста и дальше. Мелкие кровососущие насекомые его не беспокоили (наверное, не в последнюю очередь из-за одежды от Магнуса), весенняя грязь тоже. Ни то, ни другое просто не липло к нему. Меня это беспокоило чуть больше, но не настолько, чтобы уступить ему в таких заскоках и задержать наш переход из Винтерхолда до Кузни. Вместо того, чтобы топать через весь Скайрим аж до лета, мы добрались до Этериевой Кузницы к середине весны. В этом году снег таять начал пораньше, особенно под Глоткой Мира, с вершины которой постоянно орали Чистое Небо кто-то из Седобородых по несколько раз на дню. И сейчас нас вдруг догнала скампова буря, которая гуляла по горам Скайрима весь наш поход. И мы укрылись в пещере от весенней грозы. Пьер опять безучастно смотрел в провал наружу, ожидая, пока закончится дождь. И не ворчал, что вода небесная превратит оставшийся кусок дороги до Кузни в натуральное болото. Он вообще перестал ворчать. Настолько же странное обстоятельство, как и его равнодушие. Обычно, если его что-то не устраивало или злило, можно было долго выслушивать поток ругательств разной степени матерности. А если проблема не исчезала, он превращался в плохо сдерживаемого берсерка, способного только рычать или орать, в зависимости от сложности или опасности, или же надоедливости проблемы. Это было достаточно красноречиво для того, чтобы отвадить надоедливого местного, если простого «отъебись» уже не хватало. И вполне вписывалось в его образ безумца, когда он смотрел на кого-либо своим характерным неприятным взглядом. Он умело копировал поведение уруков, которых описывал Ленке и Балгруфу, если люди не верили, что он не говорит на тамриэлике или «не в своём уме». Наверное, только сейчас до меня дошёл смысл тех его слов о том, что никто бы не захотел видеть, как он уйдёт себя и не выйдет обратно. Я увидела. Увидела, как живой человек, созданный, чтобы быть творческим, ярким и крылатым, взял и стал просто живым трупом, механически выполняющим какую-то работу, как подчинённый некроманту драугр. Порой даже драугры обладали большей свободой воли, чем он сейчас. Будто в его разуме только одна мысль. «Дойти до Кузницы. Сковать что-нибудь из Этерия.» Может быть, поэтому дядька Шео и молчал. Не то чтоб Безумный Бог и раньше говорил со мной или с ним, любые фразы Пьера о том, что Шеогорат нас слышит или ржёт с того или иного, были похожи на забавное предположение. Либо хренов лорд даэдра действительно смотрел за нами и наслаждался нашей музыкой, либо то, что произошло с моим другом, Он не считает безумием. А это было ещё страннее. Чтобы Князь Безумия да думал, что отличное от нормального в обществе поведение — нормально? Нет, серьёзно? Ох-х… Я поднялась со своего места у костра и подошла к нему. — Пьер? Он вдруг моргнул, хотя смотрел не мигая на дождь, и посмотрел на меня. Как-то натянуто улыбнулся. — Что, Ань? — Поговори со мной. Что с тобой случилось? Я села рядом, обняв свои колени. — Почему ты постоянно молчишь? Не спишь почти, да даже кушаешь без вкуса. Ты какой-то… не такой. Ты — не ты, как будто. Он вернул взгляд к дождю. Улыбка пропала. — Мир стал тем, что он есть. Появились шкалы жизни, стамины, маны, холода и голода. Велика ли разница, чем их восстанавливать? Ты их не увидишь. Их нельзя увидеть… изнутри мира игры. Только снаружи. То, что ты видишь перед собой… это «тело»… Это просто изображение на плоском экране. Строчка в книжке, написанной в электронном хранилище Всемирной Сети… Это — не реальность. Уже не для меня. Я не умру, если мне здесь выпустят кровь из жил, испепелят или испарят это тело, захватят душу или разорвут её на клочки, принеся в жертву даэдра… Он усмехнулся. Вот эта усмешка была настоящей. -…Будто эти божки поймут, что на самом деле ничего не получили. Они не могут преодолеть барьер вселенных. Барьер реальностей. И не видят разницы между реальным смертным с реальной душой и лишь отражением, банальной проекцией чужой мысли в их мире из мира реального. Тут только дядюшка Шео поймёт, о чём я. И то только потому, что сам ёбнутый. Только потому, что командует Дуркой. Вот он и ничего не делает, потому что не видит смысла в воздействии на разум проекции. О каком разуме вообще может идти речь? Это просто… Сделал паузу. Покачал головой. -…Просто что-то вроде скопления стихийной энергии, воплотившейся в этом дрянном биологическом механизме, сотворённым одной лишь мыслью истинного посланника. Истинного вестника. И в то же время — такого же человека, такого же смертного, как и все здесь. А то, что эта проекция не хочет становиться чем-то большим, там, вампиром, например, оборотнем или киборгом, хотя всё это возможно и принесёт огромную силу проекции… Это просто требуемое сохранение сложности для игрока. Или писателя. Дополнительная проблемка, которую нужно решать, чтобы не начинать всю игру заново, с того грёбаного семнадцатого августа в Хелгене. Дядька Шео знает, что это просто отражение чужой мысли в мире смертных. А теперь и во всём Аурбисе… Пьер снова посмотрел на меня и выдавил приклеенную к лицу улыбку. -…Тебе просто нужна бас-гитара и барабанщик. По возможности крылья. Но хотя бы шанс играть музыку, гармонирующую с твоей душой. Я тут лично не нужен. От меня требуется только сдать квест. Вот и всё. Даже не знаю, что мне это даст. Наверное, лишь галочку в дневнике, что задание выполнено. И опять стал смотреть на падающие с неба потоки воды. Да уж… Любой другой на моём месте сразу бы подумал, что он окончательно сошёл с ума. Но нет. Скорее, наоборот. Он вернулся на те свои «рельсы», на которые обычно клал болт в арбалет. Избавился от души. Избавился от всего, что делало его живым. Теперь это действительно просто машина, следующая поставленной цели. А ей управляет что-то издалека. Из-за пределов нашего мира. Очень печально. У меня будто у самой что-то в душе умерло, когда он это сказал. Мы больше не споём вместе. Ему больше не нужны были песни и небо. Мне оставалось только вернуться к огню и дождаться, пока закончится дождь. Могла бы даже поспать лишний раз, уверенная, что он больше не уснёт. Ему просто незачем. Прикосновение к плечу заставило меня мгновенно очнуться. Дождь больше не шумел. Снаружи горел рассвет. — Идём, Ань. Кузница ждёт. — И Катрия… Я поднялась и потянулась. Он и правда не спал, судя по мешкам под глазами. Впрочем, учитывая его странное поведение, ему это помешать было не должно. — Эф девять… Да чтоб тебя… Снаружи нас кто-то ждал. Пьер оставил клинок в ножнах и достал пистолет с арбалетом. Последний тоже умел самостоятельно перезаряжаться. Я могла оставить свои скимитары в ножнах, раз он собрался уничтожить врага на расстоянии прямой видимости. Он вышел. С различной периодичностью прогрохотали выстрелы и дикий свист болтов. Я вышла только после этого. Несколько вампиров и пара горгулий. Все с дырявыми головами. Нет, дело не в сверхъестественной меткости. Кажется, я поняла, что значили эти буквы и цифры. Пьер каким-то непостижимым образом проигрывал сценарий будущего столкновения и наносил упреждающий удар, будто время для него стало чем-то управляемым. Прогремел далёкий гром с клёкотом орла. Пасмурное небо обещало разразиться новой грозой. Но напарник пошёл дальше, не обратив внимания на останки нежити, способной вскоре подняться обратно. Обычно мы хотя бы головы им рубили, но он будто решил, что они упокоены окончательно. Ладно, не медлим. Если поспешим, то достигнем Кузницу к полудню. Проклятье, я была права. Долгий ливень превратил дороги в сплошной кисель из грязи, воды и нерастаявшего снега. А затянутое облаками небо не добавляло тепла этому мерзкому пейзажу. Но всё, что мне было нужно, это следовать за своим напарником, который не только предвидел бой с нежитью, но и весь путь до Кузницы, позволив нам обоим остаться сухими и незамёрзшими. И вскоре на горизонте показалась Катрия. Точнее, её металлическая копия с её же душой внутри. Да, это тоже склепал Магнус. Он это мог сделать силой мысли. Механизм, повторяющий очертания бывшего смертного тела, улыбнулся нам, когда мы поднялись на каменную платформу, чистую от снега. Ледяное болото осталось позади. — Вы прибыли значительно быстрее, чем я ожидала. Пьер ответил ей безэмоциональным голосом, сметя радостное выражение с её металлического лица: — Шли без устали. А теперь давайте покончим с этим. Он прошёл мимо неё, будто она стала для него пустым местом. Остановился у двемерского пьедестала с астролябией и начал искать в своей сумке осколки этерия. Катрия подошла ко мне. — Что это с ним? Ну, а что я могла сказать? Я лишь вздохнула. — Его душа больше не с нами. Здесь осталась только его оболочка. «Отражение», как он её назвал. Казалось бы, мёртвая и металлическая, но Катрия была более живой, чем он сейчас. И мои слова ощутимо её расстроили: — Но ведь он же не умер, как я… Почему? — Я не знаю. Все осколки оказались в шестерне под астролябией, и земля затряслась. Пьер спокойно спустился обратно к нам с этериевой эмблемой в руке, а затем на том месте, где он открыл замок Кузни, из земли с грохотом поднялась гигантская башня. Платформы раздались в стороны, нас подняло ещё выше над морозным болотом. Вода внизу начала уходить. Земля не прекращала трястись, из-под почвы выезжали всё новые резные плиты, отделанные двемерским металлом. Когда всё закончилось, мы стояли над лесом, а перед нами был спуск к двемерскому комплексу по обработке этерия. Пьер пошёл к лифту первым, ничего не сказав. Мы поспешили за ним. Лифт в башне спускал нас под землю добрых часа два. Обычно это занимало максимум полчаса, и то это в Чёрном Пределе. Значит, мы оказались действительно глубоко. Пред нашими взорами открылось настоящее подземное царство, вырубленное в сводах. Вода с поверхности лилась в море под нами, а множество мостов вело к городу двемеров. В центре перед входом в Кузницу росло большое дерево с поверхности, явно такое же, какое было в Вайтране, до того как в то попала молния. Если не больше. Пьер не останавливался, чтобы полюбоваться всей этой красотой. Катрия снова недоумевала, почему, но я просто пошла следом. Он решил просто выполнить эту миссию, чтобы больше не думать об этом. В нос ударил резкий запах серы, воздух ощутимо нагрелся, пока мы спускались по каменным коридорам. И, наконец, врата в Кузню открылись… Напарник стоял перед огромным залом, за которым кипела лава. Вот почему мы так долго спускались… Кузница работала от самого сердца земли. Теперь становилось понятно, каким образом двемеры могли изменять этерий. Тут был такой адский жар, что даже мои доспехи могли легко расплавиться, подойди я слишком близко к морю подземного огня. Но Пьер стоял и стоял, шепча всё одно и то же… «F9»… Он прошептал эту букву с цифрой раз тридцать-сорок. Не меньше. И, в конце концов, просто пошёл вперёд, а машины почему-то перестали сильно гудеть. Тут должен был быть один из самых тяжёлых боёв в моей жизни (не считая Карстага). Каким образом он отключил все охранные сис… Я оглядела все люки, ведущие к хранилищам двемерских автоматонов, и вдруг поняла, что они все заварены! Вместо щелей там были швы, как от двемерских газовых горелок на металле. Решётки по центру перестали исходить паром. Я уже хотела обидеться, что он не дал мне проверить свои навыки на целой куче двемерских машин, но вспомнила, что он теперь не здесь. Что ему будет всё равно, обижусь я или нет. Поэтому, лишь печально вздохнув, я подошла к нему, а он уже подключился к Кузне. Механизмы пришли в движение. Я заглянула ему в лицо. Он… улыбался. По-настоящему улыбался, будто ожил ненадолго. И скоро из ящика в постаменте перед ним, куда он положил этериевую эмблему, показался гриф гитары. Пьер отключился от Кузни и вытащил на свет музыкальный инструмент. В точности, как он описывал. Плоская, металлическая, немного неправильной формы. Но конкретно эта гитара была выполнена в двемерской стилистике, её корпус походил на сложенные вместе крылья, на грифе был своеобразный хвост, а по центру была символическая шестерня, внутри которой была голова ястреба. Струн не было. Но глаз в изображении птичьей головы светился этерием. И только Пьер перехватил её, как надо, и его пальцы легли на место струн, как они немедленно появились, протянувшись от верхнего конца шестерни до грифа. Он тронул каждую струну, извлекая такой родной для меня звук… А потом перехватил по-другому, передвинул какой-то рычажок на тыльной стороне, и гитара изменила свою форму, став… скрипкой! Из-под грифа он вытащил смычок и коротко провёл им по прозрачным воздушным струнам. Звук был именно такой, какой бы хотела я. Вернув смычок обратно под гриф и передвинув рычажок в исходное положение, он превратил скрипку обратно в бас-гитару и протянул её мне. Это было бы прекрасно, если бы не его лицо. Улыбка стала приклеенной. Ненастоящей. Я посмотрела на него с благодарностью и печалью. А потом вдруг из Кузни послышались звуки сборки часовых механизмов, и из всё ещё открытого ящика… вылетели те птицы, которые преследовали нас всю дорогу! Ну, механические только… Но здесь были и пара крупных воронов, которых я видела сидящими на одной ветке рядом друг с другом. И большущий ворон с зазубренным клювом. И сопоставимых размеров сова. Последним из ящика вылетел орёл, и вот он был просто огромен! Все из двемерского металла, и глаза каждой механической птицы светились этериевым сиянием. Понятно, куда делась остальная эмблема. Каждая двемерская металлическая птица летала на магнитной левитации, думаю. Сове не хватало белого цвета. Ворону с зазубренным клювом недоставало лохматых перьев. Воронам-близнецам тоже, но в меньшей степени. У орла (который был ростом Пьеру по пояс! сгорбившись!!!) над бровями были две детальки, похожие на стилизованные молнии, а сам он при клёкоте издавал электрический треск. Размах его крыльев внушал большое уважение. И не меньшее — когти размером с хорошие ножи. Про клюв вообще молчу… Зачем он их создал? Пьер посмотрел в сторону севшего на трубу большого ворона и позвал: — Прах! Бронзовая птица хрипло каркнула. Напарник хлопнул себя по плечу. Двемерский механический ворон спорхнул с лязгом с трубы и, подлетев к нему, слегка замедлился и вцепился в его наплечник когтями. Как он при этом не упал, ума не приложу. Но Пьер пошатнулся от веса летающего автоматона, но удержался и спустился к Катрии. Та поражённо смотрела на истинное чудо двемерской инженерии и разума человека. Пьеро тоже глянул на Праха и спросил: — Ну, как тебе? Получше, чем палка, призывающая из потоков времени двемерскую сферу, или щит, который делает объекты нематериальными при ударе? Исследовательница посмеялась. — А ты всё такой же… Орёл, паривший под потолком, снизился и приземлился рядом с ними, выпрямившись во весь свой рост. Если бы я могла точно сказать, чувствуют ли они эмоции, то сказала бы, что огромная металлическая птица довольно посмотрела на ту, благодаря кому она существует. Пьер с улыбкой погладил орла по голове, которая была на уровне его локтя. Небесный хищник прикрыл металлические веки и приподнял уголки клюва. Похоже, что да. Они умели чувствовать. -…Теперь… Теперь я могу упокоиться с миром. И… вдруг пропал весь жар. Пропали стены, пропала лава. За спиной Пьера из теней выплыла сама Смерть. С плеча Мрачного Жнеца спорхнул призрачный ворон, влившийся в металлическую оболочку и превративший ту в птицу из плоти и крови, с теми самыми лохматыми перьями. Ворон соскочил на руку Пьеру, коротко каркнул Катрии и, потянувшись к ней, клюнул в середину груди. Маленькая крышка на кирасе треснула и сломалась, выпустив наружу её дух. Металлическое тело упало назад, а призрак полностью воплотился перед ними. Девушка улыбнулась напоследок, закрыла глаза… и исчезла. Пьер глянул на Праха. Тот каркнул, и дух птицы Смерти вышел из металлической оболочки, вернувшись на плечо Жнеца. Бронзовая птица слетела с руки моего напарника, и он обернулся к фигуре из костей и ткани, держащей гигантскую косу. Та наклонила капюшон набок. «Всё рассылаешь по мирам свои отражения?» «А что ещё делать? Можно подумать, я так могу приключаться у себя дома.» «Не можешь. Хочешь вскоре увидеть меня лично?» «Это уж как получится, Всадник.» Фигура растаяла. Этериевая Кузница вернулась в реальность. Пьер вздохнул. Оглянулся на меня. — Ну? Ты рада? Я не стала ему врать. Музыкальный инструмент, конечно, грел мне душу, но… Его голос был мне важнее. Наверное, он мог быть даже важнее крыльев, будь у меня такие. Я покачала головой. Он склонил свою голову чуть набок, с недоумением глядя на меня. Качнув козырьком фуражки, он взглянул в проход наверх. — Ладно. Идём. Надо вернуться в Вайтран. Я подбежала и схватила его за руку. — Ты не сыграешь со мной больше? Пьер остановился, но на меня даже не посмотрел. Помолчав, ответил: — Посмотрим. Нас ждут снаружи. Печаль отступила на второй план, уступив место боевой готовности: — Кто? Пьер ещё немного помолчал. Я чувствовала, как напрягается его рука. Меня вдруг ударило током, и он снова повторил «F9». — Вампиры. ***