Скайрим + доморощенный гений...

…Мордред молча взирал на ворона, который настолько задолбал его за последние недели, что он уже отчаялся и хотел молить кого угодно об избавлении от этой злобной птицы. А она просто выполняла поручение своей хозяйки, как он сам выполнял приказ лорда Харкона. И этот смертный… он говорил исключительно разумно для того, кого вампир полагал реальным слугой Шеогората, который уже не раз ему являлся в редких снах. Но тут он вспомнил о парочке вампиров, которые собирались основать свою семью. Фьюра Кровопийца уже устала отслеживать таких вот дикарей, и Мордред решил немного размяться и либо уговорить их не шалить со смертным скотом, либо вновь попробовать слабой вампирской крови. Видимо, придётся всё-таки убить их, ведь они стали свидетелями его разговоров со смертным, который заставил его сбежать с поля боя… Мастер-вампир тоже это понял, но его давило властью Чёрного Рыцаря. Он, как ни крути, всё-таки обращённый, а не высший вампир. Сколько бы ему ни было лет, он не сравнится в могуществе с герцогом Волкихар. Жажда крови повисла в воздухе, как липкий туман. Мордред медленно повернулся к грязнокровному вампиру. Прочитал в глазах желание сбежать. А снаружи сейчас не зима. Солнышко хорошо так пригревает. И он явно давно не ел, в отличие от рыцаря, который пришёл сюда при свете дня. Это произошло быстро. Краткий миг превращения в форму вампира-лорда, рывок, и в когтях герцога уже иссушенный труп вместо недавно живого вампира. Гадость, конечно, а не кровь. Полный букет всякой дряни, подхваченной от смертных из ближайшего разбойничьего притона. Сангвинаре Вампирис, правда, подавляет все остальные болезни, но это не отменяет того факта, что она тоже остаётся болезнью, а не тёмным божественным даром из рук самого Молага Бала или Кровавой Матроны. А его молодая обращённая оказалась парализована страхом перед существом, выпившем всю жизнь из её хозяина. Она забилась в угол, и вонь страха от неё превысила все мыслимые пределы. Мордред не стал её трогать из чистого отвращения. В этом плане он любил всех смертных воинов, потому что они — любой легионер, любой нормальный норд, любой орк, да мало ли кто — превозмогали свой страх смерти, зная, что могут быть убитыми в бою. И сражались. А эта мелкая грязнокровная дрянь просто съёжилась, всем своим видом умоляя не убивать её. Мордред понадеялся, что смертный сам прикончит её из милосердия. Если он сам выразил желание прилететь к тому, кто прямо сейчас, когда этот безумец будет один, максимум, со своим двемерским орлом, сможет убить его… Это тоже заслуживало уважения. Как минимум, можно было подумать, что человек точно не боялся умереть в клыках истинного вампира. Это был воин. Глупец. Но воин. Герцог выбрался наружу и остался в тени шатра, прикрывающего спуск в руины. Он прекрасно помнил, как перемещался по полю боя этот смертный в доспехе Бога-Машины. И хотел бы расспросить его о том, что это за божественные артефакты, раз они смогли уничтожить его собственную броню и оружие, созданные в кузнице Молага Бала. Понятное дело, что он не станет делиться своими секретами, но хоть малая толика его знаний будет полезна. Потому что пока что на ум приходил только Пелинал Вайтстрейк, чьи доспехи до сих пор хранились в Приорате Девяти в Сиродиле. И доспехи Бога-Машины явно принадлежали именно этому смертному, а не полубожественному рыцарю из прошлого. И он не соврал. Он действительно летел сюда. Отсюда, конечно, было затруднительно разглядеть Вайтран на том конце холмистой степи, но высший вампир быстро заметил стремительно приближающуюся точку, летящую почти вровень с землёй. Крылатый человек часто пропадал из виду и появлялся снова, на огромной скорости облетая препятствия самыми немыслимыми способами. Птицы так не летают. Но, по совести, в присутствии чёрного рыцаря птицы вообще редко двигались, предпочитая сидеть тихо в укрытиях. За исключением стальных двемерских птиц, которых, судя по всему, этот человек и создал. Что тоже вызывало множество вопросов. А он летел и летел, заламывая безумные виражи и вытворяя в воздухе такое, что в голове не укладывалось. Ему что, мало было внушить уважение своим презрением к смерти? Он решил ещё больше расположить к себе бессмертного рыцаря своим безумным полётом? Хотя было любопытно, как этот смертный додумался до такого и презрел людское мнение к вопросу «почему люди не летают, как птицы?» На финальном отрезке своего пути до этих руин (кстати, как он понял, где сейчас был рыцарь?) парень выровнялся в воздухе. Препятствия кончились, и он поднялся в облака, чтобы прочие смертные не заметили его с земли. Стал слышен высокий гул, который источали крылья смертного. И по мере того, как он приближался, не прекращая маневрировать (непонятно, зачем, ведь в небе не было препятствий), гул усиливался. И, когда крылатый полетел вниз, гул превратился в вой. Вынырнув из облака, что проплывало ниже остальных, парнишка одним плавным движением полетел вровень с землёй, а за сотню-другую шагов до руин резко расправил огромные стальные крылья, придерживая свою шляпу, и быстро замедлился, в итоге спокойно шагнув на каменное возвышение. Будто на прогулку вышел. Оказалось, что он ещё и в каких-то странных очках, которые полностью закрывали его глаза сплошной полупрозрачной полосой из цветного стекла. Сняв очки на шею и передвинув странную шляпу с двуглавой птицей над козырьком на затылок, он улыбнулся Мордреду, как старому знакомому. Что смутило его ещё больше. Неужели в нём не было не только страха, но и ненависти? Да что там, даже враждебности? Он ещё и отсалютовал ему двумя сложенными пальцами, коснувшись лба. А его стальные крылья сложились за спину. Гул стих до полной тишины. Парень подошёл на несколько шагов. — Мордред. Я… сперва должен попросить прощения. — За что? — Понимаешь, Зевс — птица отходчивая… но мстительная. После этих его слов двемерские крылья за его спиной сами по себе пришли в движение, отцепились… и на вампира мгновенно ринулся двуглавый не то орёл, не то ворон из металла. Первый импульс неразумного страха пред стальными хищниками небес заставил его замереть, и он не успел среагировать в первую секунду. А в следующую гигантская двуглавая птица с зазубренными клювами и когтями-кинжалами уже рвала его на куски. Больно! Огромные когти резали вплоть до костей, превращая древнюю одежду вампирского аристократа в рваные лохмотья, а клювы разбивали ему лицо и рвали в клочья печень. Кажется, на лице сосредоточилась воронья голова, а на печени — орлиная. Но, как следует измордовав вампира, птица отлетела, поднялась в воздух, прозвучал треск и гром, и гигант опустился на камень рядом со своим хозяином. Чистый от вампирской крови. Мордред лежал рядом с люком, а весь шатёр изнутри был красным от брызг его крови. Но вампир был ещё жив. И понял, за что человек попросил прощения. Тут не он ненавидел вампира, а его стальные птицы. И до Рыцаря Ночи дошло, что смертный не видел смысла в том, чтобы источать словесный и мысленный яд в его адрес, раз двуглавая крылатая машина сделала всё сама. А также дошёл смысл его вопроса о том, есть ли у него зелья крови. Кое-как поднявшись и удерживая порванный в лоскуты живот, герцог отыскал свою поклажу, оставленную под охраной трэллов (которых он сам и убил перед прилётом безумца), достал несколько широких склянок и начал цедить лекарственную кровяную смесь. Отражённый от камня свет не способствовал заживлению ран, но зелья работали, и скоро напоминанием о ярости небесных хищников стали только лохмотья. Сам смертный терпеливо подождал, пока высший вампир приведёт себя в порядок. Он поправил свою воинскую форменную одежду и вновь передвинул шляпу, на этот раз чуть вперёд. Привычное движение, да и форма сидела на нём, как влитая. Да, это определённо воин, если не офицер, но в каком из войск и какой расы носят такое, Мордред вспомнить не мог. Пока не понял, что на Тамриэле просто не существует таких войск. Меч, который мог превратиться в вывернутую наизнанку пасть с вращающимися зубами, покоился в ножнах рядом с грохочущей трубой с рукоятью. Парень не ощущал дискомфорта от веса оружия, оно висело так, как должно висеть. С другой стороны на поясе была сложная конструкция, похожая на арбалет. Точно офицер. Они, конечно, обычно так много оружия не носят, но всё это оружие, как правило, являлось и символами власти, и качественными артефактами. Если речь шла о боевом офицере, а не о напыщенном дитятке богатеньких родителей. А смертный не оставлял о себе впечатление, будто бы он предпочитает красоту и вычурность практичности. И это без воспоминаний о том бое в их первую встречу. Там он просто превратился в машину уничтожения, несущую смерть всем на своём пути. Встав ровно, как перед солдатом, парень сложил руки за спиной и учтиво кивнул, спрашивая: — Итак, раз вопрос о возмездии за попытку покушения на моё убийство улажен, мы можем поговорить, как равные? Или же ты предпочитаешь сражение разумному разговору? Опять его слова ставили в тупик. Образ, который передали смертные слуги и низшие вампиры, абсолютно не соответствовал реальности. Это не безумец, а полностью адекватный смертный, к тому же воин, а не поэт или музыкант. Ну, может, с последним тоже есть вопросы, но сейчас этот человек точно не собирался петь или играть музыку. И что-то подсказывало, что его сердце больше желает той грохочущей мелодии грома и молний, чем тихую мелодию струн лютни или арфы. Мордред склонил голову в ответном жесте и ответил: — Если таково твоё желание, я рад, что нам нет нужды вновь скрещивать клинки. Поскольку мой меч сломан тобою. И я гадаю, как. — Мономолекулярная заточка и большая прочность лезвия. Плюс силовое поле. Мой меч оказался прочнее и острее твоего. Рыцарь Ночи удивлённо поднял брови. Смертный не выказывал скрытности или неприязни от прямого интереса к своим секретам. — Почему ты так открыт мне? Я же пытался убить тебя. — По приказу. Не по своей воле. Не из жажды крови. И ты странно верен Харкону, хотя он — далеко не образец доблести и морали. Это меня озадачивает. Кстати, тебе не сильно мешает свет? Можем спуститься вниз, чтобы тебе не было неприятно постоянно находиться здесь. Всё страннее и страннее. Возможно, он не боялся за свою жизнь не только потому, что рядом был двуглавый стальной орёл, но и потому, что его друзья — крылатая ведьма и Драконорожденный — гарантированно отомстят за его смерть. Впрочем, у Мордреда не было желания его убивать, да и Харкон не настаивал на том, чтобы устранить такую большую угрозу, осознавая, что скорее потеряет такого верного сторонника и могучего рыцаря, чем добьётся своего. Раны, нанесённые из грохочущей трубы этим смертным за один миг, сильно впечатлили лорда. Как и то, что смертный этим стремился не убить его вассала, а преподать вампирам урок, что с ним шутки плохи. Сам Мордред не сразу смог полностью поведать повелителю, что заставило его бежать с поля боя. Перед глазами ещё долго стояли картины превращаемых в кровавый фарш слуг. Больше пугало не то, ЧТО смертный делал, а то, КАК БЫСТРО он это делал. Никогда прежде не бывало так, что смертные воины за один удар так страшно расправлялись с вампирами, пусть даже низшими. Это было весьма показательно. И красноречиво говорило о мощи воина перед ним. О том, что он не боялся так жестоко обходиться с теми, кто ещё недавно были такими же смертными, как и он. Словно… словно в его глазах они были ничем не лучше тренировочных чучел или кусков мяса на ножках. Как будто он видел в них почти то же, что сами вампиры обычно видели в смертных. С тем отличием, что он не считал их своей добычей и натуральной едой. Согласно кивнув, вампир открыл люк вниз. Первым туда сиганул двемерский двуглавый орёл, взяв рыцаря на прицел пристальных и недоверчивых глаз. Смертный воин же спокойно прошёл в тень шатра таким шагом, будто привык маршировать время от времени. И тоже спрыгнул, хотя тут была лестница. Мордред последовал за ним и только сейчас вспомнил, что там осталась грязнокровная вампирша. И что это был склеп, со всеми сопутствующими ему запахами. Но человек никак не выразил своего отвращения к месту, наполненному смертью. Что ж, значит, исследование древних гробниц для него — привычное дело. И от него вообще не пахло страхом. Его фон был ровным и даже приятным, в отличие от большинства городских жителей или дикарей, живущих в деревнях или пещерах. Мордред даже ощутил укол жалости, что был сытым от зелий крови и недавно выпитых трэллов и хозяина логова. Грязнокровка всё ещё сидела в углу, следя напуганными глазами за Чёрным Рыцарем. Даже появление смертного, от которого не несло привычной вонью бандитов или нордов (что, зачастую, одно и то же), не успокоило её. Скорее, наоборот, учитывая присутствие странного металлического существа, отдалённо напоминающего хищную птицу, пугало ещё больше. Потому что было неизвестно, зачем они здесь и что собираются делать с ней. А вот сам человеческий воин опять решил удивить вампиров. Он без малейших колебаний направился к голодной обращённой и, сблизившись почти вплотную, присел напротив, чтобы участливо спросить: — Кто ты, дитя? Как ты сюда попала? Дитя? Дитя?! Да ей же раз в десять больше лет, чем ему! Но… вампирша, вздрогнув, подзабыла о своей жажде и ответила этому проникновенному гласу: — Нильфсид… Я… мой… мой хозяин… Она посмотрела на сухой скелет, обтянутый тонкой кожей. А человек ей улыбнулся. — Не бойся, дитя. Никто тебя не убьёт… Он оглянулся на Мордреда. Точнее, на свою птицу, которая в этот момент вытаскивала из его сумки одно из оставшихся зелий крови. Рыцарь поразился наглости пернатого вора, но протестовать не стал, наблюдая за тем, как смертный обращается с впервые встреченной вампиршей. Зажав в клюве ворона склянку, огромный орёл взмахнул крыльями, поднимаясь в воздух так, словно был создан не из металла, а из невесомых перьев, и перелетел за один взмах к ним. Ворон протянул склянку хозяину, и тот резко выхватил её, чтобы наглый птиц не тяпнул его за палец. Парень пригрозил наглецу другой рукой, чтобы он не дотянулся до него своим зазубренным клювом, и воронья голова недовольно каркнула. Но, так как он сейчас был буквально частью целого орла, и орлиная голова всё ещё недоверчиво пялилась на Рыцаря Ночи, ворон не мог приблизиться к человеку и клюнуть или тяпнуть за протянутый палец. Поэтому наглец лишь обиженно отвернул голову в сторону. А парень протянул склянку вампирше, удивлённой настолько же, насколько была напугана недавно. — Жажда мучает? Выпей. Грязнокровка бросила вопросительный взгляд на властного представителя клана Волкихар. Тот согласно прикрыл веки, приопустив голову. Да и как он мог возражать сейчас? Чуть что не по желанию страшной стальной птицы, так она вмиг превратит его в то же измордованное мясо, если не хуже. Низшая приняла дар и осушила зелье за пару глотков. Похоже, обративший её мерзавец морил девушку голодом, и только страх не давал ей вцепиться смертному в глотку. Теперь же, утолив жажду крови, она стала мыслить яснее, да и смертный улыбался ей, как своей дочери. Сочувствующе. — Тебя твой кровный отец совсем не поил кровью? Девушка, чья бледность начала проходить, а лицо становилось человеческим, опустила глаза и покачала головой. Человек встал и протянул ей руку. Первой её реакцией было недоверие, но он УЖЕ дал ей зелье крови, которое готовят только в замке Волкихар, что было неслыханной щедростью. А ещё дал слово, что её не убьют. Спросил о том, поил ли её кровью тот, кто её обратил. Словно перед ним реально сидела живая и мыслящая девушка, а не мерзкая тварь или грязнокровная заражённая недовампирша. Немудрено, что она проникалась к нему доверием с каждой секундой всё больше. Так что она взяла его ладонь и поднялась из своего угла, в который забилась час назад. Они переместились к костру, который горел здесь, чтобы дать хоть немного тепла, и человек выудил откуда-то из карманов нечто, что при броске в огонь превратилось в кучу пылающих дров. Он присел у огня и указал ладонью напротив себя, и вампирша села так же, как он. — Дай угадаю — он придерживался логики, что ты должна добывать себе пищу сама на охоте? Вот так, ослабев от жажды и не имея ни единого шанса против настоящего воина, не говоря уж о профессиональных охотниках на вампиров? Её первый же вопрос был очевиден: — Ты… ты был хозяином логова когда-то, когда был вампиром? Парень с улыбкой покачал головой. — Нет. Но могу себе представить, в каких условиях ты тут жила… Мордред решил больше понаблюдать за этим разговором и просто встал в тени, облокотившись на стену. С каждой минутой смертный удивлял его всё больше. -…Я просто не терплю такого несправедливого отношения к живым чувствующим существам. Зачем причинять другому боль, если когда-нибудь тебе могут сделать больнее, чем ты мог за всю свою жизнь? Сама постановка такого вопроса поставила бы любого вампира в тупик. Как это, зачем? Чтобы получить удовольствие, ясное дело! О-о, как же часто рыцарь слышал нечто подобное… И то, что человек придерживался схожих с ним взглядов на жизнь, определённо добавляло несколько пунктов к его уважению. — Ну… просто… когда… когда добыча трепыхается, кровь кажется вкуснее. Её смущало то, что она называла добычей буквально того, кто сидел прямо перед ней и без малейшего дискомфорта разговаривал. А он начал разбивать это утверждение последовательным приведением фактов, которые в самом начале своей вампирской жизни познал Мордред: — Разве? Но ведь кровь, отравленная болью и страхом смерти значительно хуже той же крови, в которой чувствуется привязанность. Ведь трэллы отчего-то служат вампирам, хотя их, на минуточку, могут кушать каждый день. Они даже могут улыбаться своим хозяевам, да и испытывать удовольствие от процесса. Нильфсид моргнула и выдала полным сомнения голосом: — Я не верю, что ты никогда не был вампиром и хозяином логова. У нас так было, пока на нашу семью не напали смертные. Но человек лишь пожал плечами. — Хочешь — верь, хочешь — не верь, мне без разницы. Это так и есть. Я никогда в своей жизни не был вампиром. Мне и тридцати лет нету, куда уж тут до вампирской карьеры в пару-тройку веков длиной. Раз уж нам с тобой выпало встретиться, то я бы хотел раскрыть тебе глаза на самые очевидные вещи. То, что лежит прямо перед носом, обычно никто и не видит, пока этим носом туда не ткнёшь. Факты следующие — если смертные человеки следят за своим здоровьем и если не выпивать их досуха, то кровь таких смертных гораздо более лучшего качества, чем кровь бандита из ближайшей пещеры, который живёт в дерьме, жрёт что попало, бухает как не в себя при каждой возможности, да ещё и скуумой балуется время от времени… И это было так. Если следить за питанием своих трэллов и держать их в форме, они могут прожить лет по пятьдесят у хорошего вампира, не меньше. А кровь вышеописанного сброда… ну, как бы сказать… всё равно что описать дерьмо, как не особенно приятную на вкус субстанцию. -…Кроме того, те, кого ты считаешь добычей, обычно тоже живые и мыслящие существа, прям как ты. Им тоже бывает больно, тоже бывает страшно, грустно и плохо. Особенно когда их систематически унижают, говоря им, что они — не более, чем скот. Живые мыслящие существа редко терпят такое к себе отношение. Девушка вновь опустила глаза и пробормотала: — Так вот почему они восстали сто лет назад и присоединились к облаве… А Рыцарь Ночи всё больше убеждался в том, что стоило бы не нападать на этого смертного, а чуть дольше проследить, причём, по возможности, лично. Вот только уже было поздно об этом думать, всё уже случилось так, как случилось. Каким же глупым он себя сейчас чувствовал. Если бы он сам пришёл к этому человеку и буквально представился, человек мгновенно бы поймал его на крючок разумного разговора и говорил, говорил, говорил… а Мордред бы слушал и постепенно открывал бы глаза на те самые вещи, которые были прямо перед носом: — Кроме того, такие же живые мыслящие существа живут и в городах и деревнях. Им тоже страшно, если к ним вдруг заявляются вампиры и начинают их есть, как натуральный скот. Как… как волки или саблезубы обычно нападают на их собственный скот. А что люди делают с хищниками, которые могут банально пустить их на мясо? И как они обычно относятся к таким хищникам? Разве не мудрее будет завязать нечто более тёплое и доброе, чем охота? Мы же не живём в Охотничьих Угодьях Хирсина, в конце концов. Кстати, можно ведь и следить за общим здоровьем смертных. Только не забывая о своём собственном, иначе перезаражаешь всех всякой гадостью, если не будешь чистить свои зубки и мыться. Тебе же будет проще определить, болеет ли смертный чем, ведь ты буквально зависишь от его крови, как мы — от пищи. Опять же, если люди будут жрать всякую гадость, они не будут жить нормально. А это влияет на качество крови. Нильфсид согласно кивнула. Парень вновь улыбнулся и спросил: — Кстати, ты сколько уже не спала? — Т-трое суток… — У-у, не, так не пойдёт. Раз уж твоему хозяину гроб пригодится уже только по прямому назначению, то теперь это твоё спальное место. Или ты сейчас же ляжешь спать, или я дам Праху выклевать тебе глаз… Воронья голова двуглавой птицы согласно каркнула. Девушка моментально подскочила и спряталась в гробу. Мордред усмехнулся. А что, убедительный аргумент, чтобы заставить вампиршу подчиниться смертному! Парень подождал, пока она перестанет ворочаться, и оглянулся на высшего. Тот внимательно смотрел на гроб, ожидая, пока грязнокровка вырубится. Всё-таки, для заражённых Сангвинаре Вампирис трое суток — это приличный срок без сна. И, когда стало тихо даже для вампирского слуха, герцог довольно глянул на человека и картинно похлопал. — Браво. Ты — просто виртуоз в плане красноречия. Не знал, что смертный может так много ведать о вампирской жизни. А тот указал на место напротив себя по ту сторону костра. Мордред исполнил молчаливое пожелание своего неожиданного собеседника. Постепенно складывалось впечатление, что он собирался обрести в вампире друга. — Ты вообще многого обо мне не знаешь, Мор… Он вдруг почему-то подавился смехом. Вампир-аристократ задумчиво склонил голову. — Что смешного? Парень отсмеялся и ответил: — Прости-прости, просто я знавал вампира с именем, похожим на твоё. Вот только за ним прочно закрепилось погоняло «Граф Мудакула». Можно я буду тебя звать как-нибудь иначе? А то не могу, уж слишком созвучные имена. Это могло бы показаться оскорбительным, да причём достаточно, чтобы вызвать на дуэль. Но прозвище и впрямь смешное. Рыцарь благосклонно кивнул. — Ладно… Не возражаешь насчёт прозвища «Моро»? — Да нет. А как мне звать тебя? Пьер — это твоё настоящее имя? — Зови Чеширом. Я так представился одной даэдра, которая хотела забрать у меня душу по велению своей госпожи. А имя это принадлежит Чеширскому Коту, живущему в Стране Чудес. Такой летающий кот, который постоянно улыбается… В голове моментально возник образ Шеогората, превращавшегося в данного кота. — После того боя мне стал постоянно сниться Бог Безумия. И из головы не выходит та сумасшедшая песня твоей крылатой ведьмы. Чешир посмотрел в сторону ворона, который так и сидел на обвалившейся колонне. — Хугин? Ворон спорхнул к нему и прыгнул к нему на колено, усевшись поудобнее. Будто он был настоящей птицей, а не конструктом. Чешир погладил ворона и попросил: — Можешь поставить что-нибудь гномье или скандинавское, что мы с Аней записывали в таверне? Только потише, так, для фона. Хугин коротко каркнул и приоткрыл клюв. Прозвучал странный звук, за которым последовала тихая музыка, похожая на бой барабанов, и мотив, свойственный нордской музыке. Правда, голос Чешира, который полился из вороньего горла, пел на непонятном языке. Мордред спросил: — А что это за песня? — Зов Вальгаллы. Ну, или Совнгарда, на местный манер. Различия небольшие. Мы с Аней часто её поём в Гарцующей Кобыле. Она играет струнный бой, а я поднимаю дух нордов своим голосом. А с Довакином мы поём обычно песни, которые хорошо описывают гномов. Только не путай с двемерами, те — эльфы, которые больше по технологиям с магией, чем по шахтам, ювелирному и кузнечному делу да боевому духу нордов. Как начнётся плейлист с гномьими песнями — поймёшь, там они переведены. — Ты так… разносторонне развит. Никогда не встречал смертных, которые так много знают и умеют. Он снова пожал плечами. — Ты никогда не жил в мире, в котором людей стараются сделать поголовно образованными. И никогда не соревновался в творчестве с богами, как я. Поверь, после такого, когда бог становится тебе благодарен, очень трудно отговорить его сделать тебе то же воплощение, в котором ты начал в этом мире жить. Ого… Похоже, тут не совсем смертный, а реальный вестник богов. Причём даже тех, о которых в этом мире никто и никогда не слышал. Становится понятным, почему он обратился к двухсотлетней вампирше, как к ребёнку. Не важно, что физически ему лет двадцать. На деле ему может быть даже больше, чем самому Мордреду… если не больше, чем некоторым даэдра. Вампир посмотрел на птиц. — А как ты умудрился сделать их? И ещё сделать так, чтобы они носили тебя по небу? — Примерно так же, как мою одёжку, меч и пистолет. Руками. Только при небольшой помощи божества. Чтобы не тратить на это всю свою смертную жизнь. Мне нравится создавать нечто такое. Особенно если это одушевлённые механизмы, с которыми можно общаться, как с живыми. И можешь мне поверить, уговорить их летать вместе со мной — та ещё задачка. Сюда мы прилетели только потому, что они все хотели тебе отомстить. Может, кроме Афины, и то не факт… Это, наверное, его сова. Кстати, то, как он летал… — А ты очень хорошо летел по небу. Я тоже люблю иногда полетать, но под лунами, когда небо ночью чистое. Парень скромно улыбнулся. — Аня учит. Птицы только её по большей части слушаются. Потому что она летает только так, как ей захочется, и никак иначе. Она каждый раз, когда поднимается в небо, становится одним целым с ними и их крыльями. Она же учит меня и сражаться, и играть музыку. До неё я только с арбалета стрелял да пел немного. Она услышала мой голос, и с тех пор мы лучшие друзья. — А мне показалось, что она влюблена в тебя, когда тебя побили пару месяцев назад. Она с такой яростью рвалась тебя спасти… — А ты подумай — я дал ей ту музыку, которую она искала лет сорок по всему Тамриэлю. А потом ещё и крылья. Ты не видел, как она летает, мои виражики и манёвры по сравнению с её — так, детская игра, а не полёт. И мы поём вместе. Вместе сражаемся, вместе играем музыку и в целом весело живём, как нам того хочется. Что бы сделал ты, попытайся кто-то отнять у тебя того, кто более всего дорог твоему сердцу? В какую бы ярость ты впал? Перед глазами возникло лицо служанки. Проявленная к ней доброта за, казалось бы, один лишь её полный ненависти взгляд, за который другие вампиры бы её сразу выпили досуха (в лучшем случае), окупилась стократ. Девочка мгновенно привязалась к нему и по мере своих сил пыталась заботиться. Это, мягко говоря, редкость. А Мордред всего лишь поместил её под свою охрану и не издевался на слабой, принимая её служение, как нечто должное, не стремясь самоутвердиться за её счёт. Просто… Просто давал ту каплю человеческого отношения к смертной, чтобы её жизнь не казалась ей пыткой, как другим трэллам и низшим вампирам. Кстати, надо бы проявить милость к тем двоим — к Ронтилу, который спас её от смерти, и к тому слуге, который защищал её от прочих вампиров, пока он отсутствовал в замке. Любому, кто посмел бы тронуть слабенькую девочку, Мордред бы не просто оторвал голову, а превратил бы в такой же кусок мяса, в какой превратили его перед этим разговором. Только медленно. Стало ещё понятнее, почему подруга Чешира попросила воронов лишить Мордреда сна. Месяц. Месяц они не давали ему уснуть, а порой и спокойно поесть. Та ещё пытка. Особенно дерьмово ему было от того, что это было долго и систематически. Тут насколько бы ты ни был вынослив, даже у бессмертных есть свои пределы. — Понимаю, почему она на меня так обозлилась. Но не понимаю, почему ты выбрал выражение «лучшие друзья», а не «влюблённые». Потому что в моих глазах это действительно чистая любовь, не меньше. Чешир снова согласно кивнул. — Чистая. И именно потому, что между нами ничего больше, кроме музыки, творчества и боевого мастерства. Аня всё это возводит в ранг искусства. И уж если что-то для неё является искусством, то она вкладывает в это всю душу. Уж такая она есть — либо выражает свои чувства сильно и громко, либо никак. А, и её бесят круглые человеческие уши. Но со мной она на это не обращает большого внимания. В остальном людей она не особо любит. Я тоже. Вот и всё. — А что ты сам? — Я… люблю смотреть, а не трогать. И не люблю влечения к детям. А она ребёнок. Пусть и уже довольно взрослый. И я не собираюсь осквернять своё к ней отношение интересом к её телу, а не к душе. В благодарность она учит меня, чтобы я был с ней на одном уровне. Потому что её раздражает любая фальшивая нота, даже если речь не о музыке… Кстати, о музыке… Хугин продолжал петь, и из его клюва лилась песня под лютню, в которой… которой… О-о, великие небеса, этот женский голос просто гипнотизировал. Анна пела о ком-то в первом лице с таким чувством, что любой услышавший сразу забудет обо всём и будет только слушать эту великолепную гармонию. Песня про Госпожу Миров пришлась по душе вампирскому рыцарю. Та, кого он раньше не именовал никак иначе, кроме как «крылатой ведьмой», была создана для того, чтобы творить прекрасное. Он и сам на протяжении всей своей жизни старался каждый раз внимать прекрасному, если только это не отвлекало его от службы. А этот человек… он ЖИЛ тем, что создаёт нечто красивое и внимает прекрасному. На такого бы только у ограниченных грязнокровок поднялась бы рука. Только у тех, кто живёт в дикости, как те самые животные, которых он описал. Возможно, даже лорд Харкон мог бы попасть под его очарование, если бы судьба свела их в подходящих обстоятельствах, как Мордреда прямо сейчас. Зазвучала другая песня. Та, в которой они пели вместе о нелёгкой доле шахтёров, добывающих серебро в неведомых ему местах, где пыль поднимается до небес.* Чешир мог и сам петь так, что пред глазами появлялись эти картины. И это только запись музыки, а не игра вживую. Чешир вдруг решил что-то проверить и попросил у ворона: — Хугин… Песня остановилась, птиц закрыл клюв и посмотрел на создателя. -…Пред вратами Дума. Хэви метал воркаут два.** Только тихо, у нас тут леди спит после трёх дней без сна. Ворон кивнул, открыл клюв… и оттуда полился мелодичный шум, в котором… в котором Мордред с удивлением опознал тот самый грохот с поля боя, когда Чешир превратился в аватара Бога-Машины. То, что начиналось как мрачная мелодия струн с редким боем барабанов, превратилось в ритмичный поток приглушенного грохота. Что странно… на этот раз такая странная музыка не пугала, а даже… даже нравилась ему. — Странно… Эта музыка… Я никогда не слышал ничего настолько мрачного, но быстрого и ритмичного. Парень ответил со странно довольной улыбкой: — Под эту музыку весьма приятно мочить демонов в необъятных количествах. Примерно как я тогда убивал твоих прислужников. Только я делал это лишь мечом и пистолетом, а под эту музыку в своё время кое-кто другой, кто значительно хуже меня в моральном плане, уничтожал волны демонических созданий из всего, что ему только под руку попадалось. — Кое-кто? Чешир закрыл глаза, вспоминая что-то, и начал цитировать загробным голосом некую историю: — «В Первую эпоху, в первой битве, когда тени впервые стали длинными, выстоял один воин. Его опалили угли Армагеддона, душа его была обожжена пламенем ада, осквернена и не могла уже вознестись, так что он избрал путь вечного мучения. Ненависть его была так велика, что он не мог обрести покоя и скитался по равнине Умбрал, желая отомстить Темным Владыкам, причинившим ему столько зла. Он носил корону Ночных Стражей, и те, кто отведал его меча, нарекли его Палачом Рока» «Его стальная воля, закалённая адским пламенем, не дрогнет там, где слабые будут растерзаны. Ведь только он был Путником Ада, Неудержимым Хищником, ищущим воздаяния всюду: во тьме и при свете, в огне и пламени, в начале и в конце, и он преследовал рабов Рока с неимоверной жестокостью, ибо прошел через Раздел, где проходили прежде лишь демоны». «И в битве с черными душами обреченных показал он свою доблесть. Для его крестового похода серафим даровал ему огромную силу и быстроту, и мощью своей сокрушил он обсидиановые колонны Храмов Крови. Не зная жалости, обрушился он на чудовищ из девяти кругов. Палач Рока — несокрушимый, неумолимый, несгибаемый — решил искоренить царство тьмы». «Его отмщение заняло целую вечность. Эпоху за эпохой писцы вырезали имя его на скрижалях ада, и каждая битва вселяла ужас в сердца демонов. Они знали, что он придет — как приходил прежде, и всегда будет — и станет пировать на крови нечестивых. Ибо он мог черпать силу из павших врагов и росла его мощь, и не знал он усталости и покоя» «Никто не мог устоять перед Ордой — лишь Палач Рока. Ужас перед ним распространялся подобно чуме, он вселял отчаяние в противников света, загоняя их все глубже в их темные норы. Но восстал из глубин бездны Великий Воитель, который был сильнее всех, что являлись прежде. То был Титан неизмеримой силы и ярости. Он прошел по опустелой равнине и встретился с Палачом Рока, и началась яростная битва. Титан вобрал в себя гнев бесчисленных жертв Палача Рока, но и он пал; и после его поражения темная Орда обратилась в бегство» «Странствуя между мирами и эпохами, нашел Путник Ада жалкое создание, чье имя не следует называть. Нечестивое это создание обратилось на службу Путнику. Оно обрядило Палача Рока в прочные доспехи, выкованные в кузницах ада, неразрушимые и негнущиеся. С мечом и щитом невероятной силы начал Палач Рока истреблять все, что до сих пор избегало ярости его». «Но когда пал могучий Титан и ужас объял армии Судьбы, жрецы-демоны из Храмов Крови устроили ловушку на Палача Рока. Не удовлетворившись даже победой над Великим, искал Путник Ада новых жертв в гробницах Кровавой твердыни. И зашел в ловушку, ослепленный рвением своим. Обрушили жрецы храм на Палача Рока, и погребли его, побежденного, под проклятым саркофагом. Печать Палача Рока была выжжена на его гробнице — предупреждение всему аду, что не должен быть никогда освобожден ужас, что сокрыт внутри. Там и лежит он, недвижимый, в безмолвных муках»… Это… это уже было страшнее, чем тот бой. Не слышать, но представлять, что существует такое место в Мироздании, где водятся такие существа… и где обитает Палач Рока, который хуже них. Который не знает самой концепции слова «пощади» или «милосердие». Мордреду показалось, что эти понятия хотя бы отдалённо знакомы даже Молаг Балу, а ведь тот — Князь Даэдра, чья сфера включает в себя Насилие и Порабощение. И ведь Пьер рассказывал это с таким чувством, будто сам слышал это из уст демона-жреца. Как вестник богов, он вполне это мог. И стало понятно, отчего он был в ту ночь так жесток. На самом деле не был, потому что он просто убивал. Там бы никто не выдержал продолжительного контакта с его мечом. Если он был знаком лично с Палачом Рока, или (не понять, что тут хуже) был его союзником в деле истребления нечестивцев всех видов, рас и даже миров, то в таком свете его ярость кажется милостью. Тем паче, что ярость полностью обоснованная. Они покусились не на его жизнь, к которой он испытывал лёгкое пренебрежение, а на жизнь и свободу его подруги. На жизнь той, кому он дал крылья. Просто чтобы любоваться тем, как она летает. Парень открыл глаза. Из ворона продолжал литься глухой рокот мелодичного шума, который своим ритмом превосходил даже отчаянно бьющееся сердце смертного, который в страхе бежит от вервольфа или от вампира, который собрался поиграть с жертвой. — Ну, как тебе? Это Завет Палача, начертанный на скрижалях адских бездн, по которым он шёл, истребляя всё на своём пути. Порой я думаю, что вашему миру его сильно не хватает. Но меня нечасто посещают такие мысли. Гораздо чаще я думаю о том, как бы кардинально повернуть образ мыслей того или иного злодея, чтобы сделать ваш мир лучше, чем он есть сейчас. Кто-то бы назвал такие идеи полнейшим безумием… Ну, тогда пусть посмотрит на отношения между легионерами и братьями бури здесь и сейчас, когда Довакин просто поставил всех перед фактом, что их война — ничто для Алдуина, который мог сожрать ВЕСЬ Нирн, если бы он его остановил. А ведь всего-то надо было очень грубо ткнуть их носом в очевидное. Если бы Дова просто взял и ушёл на службу, к примеру, к Хермеусу Море, забив хуй на пророчество об Алдуине, то… Он издал смешной звук, от которого Мордреду стало совсем не смешно. Следовало быть благодарным и Довакину, за то, что он спас мир, и Чеширу, за то, что тот надоумил его поставить политиков на их реальное место, спустив с небес на землю. Парень переключил музыку обратно на знакомые мотивы. Заиграли песни, которые пели они с Довакином. Он был прав, гномьи песни больше походили на нордские, нежели на эльфийские. — Поражаюсь тому, как ты изменяешь мир вокруг себя, Чешир. Война в Скайриме, стальные крылья, прекрасные песни… Да даже я сам, впервые познавший страх смерти. И едва не тронувшийся умом от этого. А теперь я ещё и стал свидетелем тому, как ты относишься к, казалось бы, твоим первейшим врагам. В лице Нильфсид и меня самого. Словно мы… словно мы для тебя действительно какие-то дети, которые не ведают, что творят. — Так вы и не ведаете. И множите без конца боль и горечь, страх, смерть и страдания. Скорбь. Всё, что разрушает души. Что погружает любой из миров во мрак небытия сильнее и сильнее с каждой эпохой. А то и век от века. Раз уж я оказался в вашем мире, то это не должно быть зря. Я ж не просто сюда поприключаться зашёл. Не по своей воле, между прочим. И без памяти о прошлой жизни. Без памяти о своём имени. В смертном человеческом теле. Единственное, что я пожелал оставить неизменным здесь с прошлой моей жизни — это связь плоти. То, что я сам называю мусорным алгоритмом поведения биологических организмов. То есть, жажду размножения, влечение и всё то, из-за чего во всех мирах всегда свершались самые паскудные злодеяния. Каждый раз, как мне кажется, что я близок к нарушению своих заветов, это приравнивает меня к таким вот… насильникам, ублюдкам, мразям, тварям… Выбирай самые нелестные эпитеты, не ошибёшься… Дух. Дух Света. Запертый навечно в смертном теле. И от того не приемлющий оков. Не ведающий страха пред теми, кто питается смертными. И с чего бы ему ведать об этом страхе? Для него всегда цена ошибки — жизнь. А потеря чести для него хуже смерти. Странно увидеть в смертном то, к чему должен стремиться каждый рыцарь, даже тёмный. Такого благородства и за пару веков в смертных не сыскать. На ум изредка приходят только Рыцари Девяти, и то не все. И очень редкие странствующие рыцари. Жаль, что не сам Мордред. Себя он не мог назвать настолько же честным и благородным. Он служил лорду Харкону, о какой чести тут вообще может идти речь? Но даже так он всегда старался вести себя по-рыцарски. И это всегда окупалось. С любым, хоть со смертным, хоть с вампиром. Презрение к низшим, то есть, к заражённым — это уже профессиональное. Приходится относиться к ним с таким пренебрежением, потому что это и впрямь дикари, что ничем не лучше неразумных зверей, которых мучит голод. Поди попробуй втолковать такому, что такое честь и достоинство, тот только посмеётся и будет с пеной у рта и с оружием в руках доказывать, что миром правит сила и хитрость, а не совесть и доблесть. И только душевное равновесия зря расшатаешь, чтобы показать ему обратное, а потом опустишься до его уровня. Чешир вдруг вздохнул. — Знаешь, я не понимаю, почему ты служишь Харкону, но уважаю твою преданность. Ты заслуживаешь знать, что я собираюсь сделать. Твой лорд входит в мой список тех, кому стоит вправить мозги. И, раз у меня так или иначе получалось с другими, должно получиться и с ним. Но это очень трудная задача, требующая от меня игры на грани фола. Что именно я сделаю, чтобы у него не оставалось выбора, кроме как выслушать меня и принять разумное решение, я говорить не буду. Но я это сделаю. Даже если мне придётся стать хуже, чем он сам… Мордред смутился. Хуже Харкона? Пока на ум приходит только Палач Рока, про которого он сам и рассказал. -…И ты мне нравишься. Не хотелось бы, чтобы ты потом попал под горячую руку. — Зачем тебе это? Гораздо проще… Проклятье, он только что чуть не брякнул самую крамольную мысль, которая на корню бы похерила всю его службу и верность! Но договаривать ему не требовалось. Сразу же ясно, что Чешир этот вариант даже не рассматривает, раз собирается в любом случае оставить Харкона в живых. -…убить его, да? Зачем? Безусловно, его жизнь для него является самым дорогим на свете, но я сделаю это не для него. А для его дочери. Кстати, о ней — вы уже нашли Крипту Ночной Пустоты? Если он знал о её существовании и о той, кто там заперта, то Мордред не видел смысла в том, чтобы скрывать это или лгать ему. Любой ответ даст ему понять, что они нашли. — Да. Но её исследуют уже не первый день, а к месту погребения Сераны так и не приблизились. Постой… ради неё, говоришь? Что ты имеешь ввиду? — То и имею. Я знаю её. Хорошая девушка, милая, но немного наивная. Мне бы не хотелось, чтобы она потом скорбела по отцу. Или по матери. И, если образумить Харкона кажется сложной задачей, то вот воссоединить всю их семью представляется мне ещё более занятной целью. Воссоединить? Разумеется, цель благородная — возродить ту любовь, плодом которой стала дочь лорда. Но это просто невозможно… — Настолько же невозможно, как научить человека летать? Он что, мысли читает? — Нет, не читаю. У тебя на лице всё написано, Моро. Да и мне несложно представить, о чём ты думаешь, услышав мои мысли. И ему я тоже так скажу. Разве не безумие — пытаться направить на путь истинный вампира, который ради своей силы пожертвовал Молаг Балу тысячи невинных? Который ради своей власти готов погасить Солнце? Кстати, о нём — ты ведь феодал, Моро? Ты же тоже был смертным, да и я думаю, что после того, как ты стал вампиром, твои задачи во власти не сильно изменились. Скажи, вот крестьяне выращивают пшеницу — что будет, если в году будет мало солнечных дней или очень много дождей, которые размоют все посевы? Мордред автоматически ответил: — Неурожай. — Ага, а что за собой влечёт неурожай? — Мало зерна. Падёж скота зимой. — Мало зерна — мало еды. Мало еды — голод. Голод -? До него вдруг дошло. То, что лежало перед носом. Прямо перед носом. Да, без сомнений, отсутствие Солнца на небе даст вампирам возможность охотиться в любое время суток. Но… — Смерть… …И, плюс постоянная охота всех вампиров Нирна, равно куча заражённых, равно ещё больше смерти, равно скорому голоду для всех вампиров. А это будет хуже простого голода для смертных, которые могли бы прокормиться охотой и собирательством в неурожайные года. Как они с лордом этого в упор не видели? Вот в упор? Чешир добавил: — Ты только, Моро, этого пока не говори Харкону. Я сам его носом ткну. И, как я говорил, мне для этого придётся стать хуже, чем он сам. Потому что есть вампиры, что хуже него. Которым будет всё равно, что смертные помрут все до единого, если не смогут вернуть Солнце обратно на небо. Для которых это и есть цель всей их жизни. Я поставлю твоего лорда в такие условия, что он хоть что сделает, лишь бы не допустить исполнения пророчества о Тирании Солнца. Включая мир со своей женой. И уж потом можно будет говорить о его душе. Только потом. Никак не раньше. До тех пор я прошу тебя продолжать твою службу такому скверному сюзерену. Даже включая открытую вражду со мной. И будь готов драться насмерть. — Но ты ведь тогда не сможешь исполнить свою цель. — Тогда Харкон просто будет мёртв. Вместе со всеми в замке Волкихар. И сделаю это не я, а Стража Рассвета. Вместе с Сераной и Довакином. И… потом, наверное, я попрошу тебя защитить меня в случае удачи, потому что потом мне придётся всё рассказать Серане. Она не обрадуется. Просто поверь и не спрашивай меня, что я буду делать… ***