Скайрим + доморощенный гений...

…Я всё думаю, отчего всего за три дня могла так привязаться к совершенно постороннему для меня человеку. Он за пару фраз и объятий затронул то, что тяжёлым айсбергом нависало надо мной. Ту огромную пропасть между мной и родными, он клятвенно пообещал закрыть обратно. И уже дал мне столько, что я больше не чувствовала себя в одиночестве. Всего за три дня. Он как-то рассказал, как бы со мной общался Довакин, найди он мою гробницу сам, по просьбе главы Стражи Рассвета. Общение между нами вряд ли бы заладилось с самого начала, и даже после долгого путешествия к моему дому мы бы не стали друзьями. Только потом я, увидев своего отца вновь и убедившись, что он для меня полностью потерян (первое, о чём бы он меня спросил спустя тысячи лет, это со мной ли «его» Древний Свиток, который ему в принципе уже не нужен!), пришла бы к Страже Рассвета, не побоявшись смерти. Чтобы попросить Довакина мне помочь. И он бы спорить не стал, что нам следует остановить вампира, которому УЖЕ вскружила голову идея погасить Солнце. Мы бы поискали Свиток, который у него и так уже есть, ведь они с Пьером нашли сей артефакт задолго до того, как события вообще дошли до меня. И только потом, когда мы бы пошли искать мою мать ради третьего свитка, я бы сказала все те слова, которые Пьер процитировал мне в самом начале. Сложив то и это, так и выходит, что он тут уже был. И что со мной уже общался. Причём по-разному, и по-дружески, и отчуждённо, наблюдая за моей реакцией. Он действительно меня знал. И знал, насколько мне было одиноко ещё до погружения в летаргический сон. Никогда в своей жизни я не встречала более тёплых людей, чем он. Таких, чтобы знали, каково быть вечно одинокой. И при этом меня пугало то, когда он резко становился максимально отчуждённым и холодным, как какой-то двемерский механизм, для которого не только я, а вообще все создания из плоти и крови — низшие существа. Мне очень не хотелось, чтобы Машина всегда была на первом плане и руководила им неприкрыто, без того человеческого лица. Будто бы реально какой-то даэдра, вселившийся в его смертное тело и имеющий весьма поверхностное понимание жизни смертных. Или даже не даэдра, которого можно постичь и предсказать его действия. Я не могла предсказать, что будет делать сущность, которое воспринимает мир и себя, даже будучи в теле из плоти, как упорядоченный механизм, а не как живое мыслящее существо. И у меня оставались подозрения, что Машина никуда из него не делась, когда он вернулся обратно. Что он вот так установил между нами границу, дабы я не сближалась с ним больше, чем он того желает. Его размышления о моём одиночестве и о моих мотивах были поразительно чисты от эмоций и чувств, которые меня сопровождали в моей жизни до этой встречи. Да, он понимал меня. И для него это было как-то слишком просто. Мне казалось, что моя жизнь гораздо сложнее, чем то, как он её описал. И ведь он описал не только мои мотивы и причины моих действий, но и мотивы моих родителей. И почему они были слепы, пусть и каждый по-своему. Отец не видел в упор, что Солнце даёт жизнь всему, в том числе и всем смертным, и что не стоит заставлять их искать способ выжить, выходящий за рамки удара топором по вампирской шее. А мать не видела всех способов его убить. Сам Пьер привёл аж с десяток способов загнать моего отца в ловушку и устранить его, как угрозу мировому равновесию. И просто спросил меня, стоит ли ему продолжать. Я отказалась слушать, но заметила, что он улыбнулся, одновременно и как человек, и как Машина. И только после этого осознала, что убийство для него — это слишком простой способ решения проблемы. Настолько, что ему даже не придётся напрягаться для его достижения. И тем не менее, ко мне он всё так же был добр и тепло относился. И речь не просто о том, чтобы меня накормить или дать пожить с комфортом, пусть и с маленькой неприятностью в виде защитных контуров его дома. Он действительно хотел, чтобы я никогда не грустила и не скорбела. Словно те его слова о красоте моей души были буквальны. Я не могла только понять, почему он сам в таком случае возводит между собой и всеми, кому он стремится помочь, какие-либо границы. От чего он хотел защититься? И от чего ещё хотел защитить меня? Не понимаю… Сейчас он улетел куда-то на крыльях Зевса. Анна тоже ушла по делам, а Довакину до меня было мало заботы, он здесь герой всего Скайрима, ему вообще никто не указ. А я осталась в Доме Тёплых Ветров. Немного обидно, конечно, но Пьер оставил мне несколько свежих (ну, по сравнению с теми, которые я читала раньше) книг, собственные «разговорники» с переводами песен, тетрадки с рисунками и старый двемерский музыкальный проигрыватель. Который сделал сам. Он не показывал мне, как оно работает, но уже увиденного мной было достаточно, чтобы поднапрячь мозги и разобраться самой. А потом потратить немного времени на то, чтобы понять, как заставить его играть музыку нормально, без жутких диссонансов. В любом случае, у меня было чем заняться и что послушать, ведь на кристалле Пьер как-то записал песни своей родины, которые он слушал в прошлой жизни. И я прослушала всё, что смогла настроить. Увлекательное занятие, учитывая, что я такого никогда раньше не делала, что там были песни с совсем другими смыслами, нежели сказания скальдов и бардов, что это чаще всего был грохот рока (жаль, не вживую, но раз от этого чуть не сошёл с ума сам Мордред…), и что я так узнавала Пьера с ещё одной стороны. Ведь это именно он помнил все эти песни наизусть, как и их мелодии. А в разговорниках я находила тексты каждой песни и читала перевод на современный тамриэлик. Так я узнавала и новую форму родного языка. Правда, меня иногда смущали некоторые речевые обороты в переведённых песнях, ведь на русском они звучали так, как надо, а на тамриэлике это превращалось в бессмысленный набор слов. Я даже взяла на себя труд немного подкорректировать переводы, чтобы звучало лучше. Но, увы, в отрыве от смысла я так потеряла в рифме и ритмичности текста. Впрочем, думаю, и сам Пьер разберётся лучше, чем я, особенно с новыми словами, которых он не знал. Песен было много. Каждая пела о своём. И после некоторых, очень красивых, но пугающих тем, о чём пели вокалистки, у меня складывалась картинка того мира, в котором жил Пьер до того, как попал сюда. По их словам, это был куда более безумный мир, в котором чудовища жили исключительно под человеческими лицами, и убивали они не когтями, клыками и магией, а словами, что жгли сами души огнём и ядом. Становилось понятно, как Пьер видел души смертных. Ему было достаточно всего одного разговора или одной песни, чтобы увидеть на лицах слушателей и собеседников нужные эмоции, которые отражали их души. А потом он применял те навыки, которые вынес из прошлой жизни. Раз, два, и он ловил любого на нужный крючок. Звучит, конечно, двусмысленно, но он этим пользовался во благо, а не ради какой-то своей выгоды. Я и сама не видела причин, зачем ему не просто раскрывать глаза моему отцу, но ещё и мирить его с мамой. Ему-то это зачем? Он и так чуть не влюбил меня в себя в первый же день, проявив немного тепла. Мне тоже показалось, особенно когда я услышала от Ани, что я ему нравлюсь, будто бы он сам влюблён. В меня. Ровно до той самой секунды, когда он не вывел на первый план другую личность… или другую грань своей личности. Когда он мне объяснял мотивы каждого из моей семьи, я видела сразу обоих — и Машину, и человека. Они как-то уживались вместе в одном теле, и у меня даже сложилось впечатление, что это были не единственные грани одной и той же сущности. Как-то же он озвучивал роли демонов, древнего бога навроде Хермеуса, отца короля-лича, ангела и смертного мага. А ведь все они — совершенно разные личности. И сколько таких вот граней у него может быть, я предположить не могла. Зато уже видела, как он их может сочетать. Ему не должно быть сложно показаться моему отцу ещё хуже в моральном плане, чем он сам. Ведь он не солжёт, если скажет, что ему отвратительно это смертное тело, и что он может быть чем-то высшим. Лично меня тут смущали только его собственные рассуждения о том, что он сам не знает, является ли чем-то высшим, или же просто поехал крышей. Зато я была согласна с ним, что, прикрываясь именем Шеогората, он может со всей серьёзностью нести полную ахинею, используя как аргумент своё предполагаемое безумие. Удобно. И приятно, что он был таким открытым мне. Будь у него магический дар, он был бы просто мастером разума. В его руках обыкновенные иллюзии могли бы быть разрушительнее даже его божественных артефактов. Странно ещё то, что сам Шеогорат как будто не обращал на это внимания, а Пьер и Анна звали его как-то семейно, по-домашнему, дядюшкой или дядькой Шео. Любой другой лорд даэдра за такое непочтительное обращение или упоминание своего имени давно превратил бы таких смертных в свои игрушки. Но ни Шеогорат, ни любой другой лорд даэдра, чьи имена Пьер упоминал просто так, а то и с презрением, ничего до сих пор не сделал. Но это ладно, не мне судить о мотивах божеств. Вдумчиво прочитав и прослушав имеющиеся на проигрывателе песни, моё внимание заняли рисунки. Стоило всмотреться в зарисовки, как становилось понятно, что и их он делал по памяти. Слишком разный стиль рисовки у каждого рисунка. Да, в каждом чувствовалась его рука, но сам он рисовал иначе, чем другие художники, чьи картинки он помнил. Поразительно, как был развит его разум без наличия магии. И удивительно, чем он занимался каждый вечер, когда отдыхал после того или иного похода. Здесь же я нашла и некоторые работы, похожие скорее на чертежи, чем на рисунки. Обычно смертные при отдыхе в таверне пьют всякую дрянь, объедаются (в зависимости от количества личных денег), общаются друг с другом и развлекаются чем попроще. Насколько я могу судить по количеству и качеству зарисовок и полноценных работ, где придирчивый глаз Пьера докапывался до каждой детали, он почти каждый вечер последние девять месяцев (не исключаю, что он делал это и у костра в походе) выплёскивал из своей необъятной памяти картины на бумагу. Да, тетрадок было много. Но от этого мой интерес только возрос. Я начинала понимать, почему от так хорошо знает устройство не только и не столько магии (любой магии), но и всего остального. Всего физического. Он понимал устройство материального мира ничуть не хуже магического. И я сама для него, скорее всего, простая девушка, а не сверхъестественная тёмная тварь, жаждущая чужой крови и способная поднимать мертвецов. Что важнее, он пытался убедить в этом меня саму… Убедить в том, что из меня не сделали монстра… Тут было отчего в него влюбиться. Несмотря на то, что он так вкусно пахнет, а его сердце меня просто гипнотизирует. Я провела несколько часов с ним в обнимку в небе на безумной скорости, из последних сил сдерживая жажду крови. И он спал рядом со мной три ночи подряд. Сама недоумеваю, как мне удалось всё это время ни разу не вцепиться ему в шею. Я хотела, очень хотела, его шея была даже не на расстоянии вытянутой руки, а буквально под моими губами. Но нет. Не вцепилась. Даже когда жажда мучала меня сильнее всего. В голову потихоньку закрадывалась мысль, что он был прав. Что я не монстр. Что мне просто сложно жить, как обычная девушка, когда меня терзает такой сверхъестественный голод. И я не знала, как мне выразить ему свою благодарность, если он не давал. Мне казалось это неравноценным, что он ради меня совершает настоящее чудо (причём не один раз), а я даже влюбиться в него не могу. Уж слишком он становился холодным, когда я поднимала этот вопрос. Надо будет спросить у него, когда всё получится, почему так. Как будто личное счастье для него — кара небесная и проклятие, а не награда. Другой причины для отказа я не видела. И почему-то казалось, особенно после всех этих песен и рисунков, что причина где-то у меня перед носом, а я не вижу её, как мой папа не видел прямых последствий своей мечты о погасшем Солнце. Словно бы Пьер мне уже об этом сказал или собирался сказать, но смолчал, чтобы не нарушить своих планов. Скорее всего, мне было ещё рано знать эту правду. А это значило, что следует набраться терпения и в нужный момент задать ему этот вопрос. Пока же я даже не знала, как мой вопрос вообще должен звучать, чтобы он услышал меня так, как я того хотела. А то можно подумать, что мне ничего такого не хочется, и значение имеет только жажда крови. И всё равно, что он смертен. Просто надо будет больше сдерживаться, чтобы не убить его ненароком. ***