Наложницы... А для кого, собственно?

Это был самый обычный для них вечер. Просто и расслабленно. Они могли, как не делать ничего ровным счётом, так и заниматься чем-то действительно важным. Например, разбором молитв или решением проблем, что возникали то тут, то там в Призрачном городе (хотя Хуа Чэн не особо любил подпускать к таким вещам Гэгэ, считая их слишком глупыми и недостойными). Говоря до конца точно это имело лишь номинальное название «вечера». Всё-таки в призрачном городе понятие дня и ночи было размыто, а возможно вовсе переставало существовать. Впрочем, для демонов и богов в принципе смена времени суток была лишь условностью. Но имело ли это всё значение, когда два влюбленных человека (сущности, возможно?) хотели просто отдохнуть в обществе друг друга? Они находили удовольствие в самом факте происходящего. В контакте их кожи, в тихом единение тел и души. Хотя в последнее время Се Ляня действительно кое-что беспокоило. Несмотря на статус их отношений (даже слишком официальный по скромному мнению этого бога неудач, но «мужья» звучало настолько правильно, словно всегда было частью их самих), несмотря на то, что когда-то резиденция приобрела значение дома, только потому что теперь они были там вдвоём, и даже несмотря на то, что Хуа Чэн видел его во всех ужасающих состояниях, был готов принять и любить любым и целых восемьсот лет ждать, искать и надеется… На самом деле, именно беря в учёт всё это, как мог Се Лянь не бояться разочаровать своего возлюбленного? Такого доброго к нему и мягкого, как тёплая вода. Настолько красивого, что блеск серебра не идёт ни в какое сравнение. Верного, весёлого, умного, настоящего, сильного, талантливого. Кого-то, кто достоин любви больше, чем любой другой. Как не бояться? Когда сам Се Лянь такой жалкий и просто ползающий в грязи и пыли? Конечно, он бы никогда не засомневался в любви Хуа Чэна. Как бы он посмел? Когда чужие чувства были такими большими, такими настоящими, ощущающимися землёй под ногами. Будто составляя саму сущность. Он бы просто не смог бы испортить ещё и это, рука бы не поднялась. Просто… Неужели тому действительно не хотелось чего-то большего? Чего-то более красивого и прекрасного. Чего-то большего, чем сам Се Лянь. Было столько вещей, который он не мог отдать или в принципе иметь. Он определённо не мог вернуть Хуа Чэну всё то, что тот безвозмездно и с робкими чувствами вкладывал в руки этого бога неудач. А тот бы никогда даже не попробовал признаться, что хочет чего-то или нуждается. Поэтому стоило взять это в свои руки, и быть тем, кто первым предложит. Поэтому тихо и без лишнего внимания попросил Инь Юня найти демониц согласных стать наложницами и предоставить их портреты. Его муж был правителем, к тому же достойным всей любви всех трёх миров, следовательно, он мог и имел право на то, чтобы не ограничиваться одним лишь Се Лянем. Хотя это и было слегка больно, совсем немного. Но у него не было никакого права делать пусть и своего мужа собственностью, если бы тот хотел, он должен был отпустить и не мешать. Так всегда было, он не должен был требовать чего-то. Даже если очень, правда очень, хотелось. Конечно, Инь Юнь принял просьбу с явным сомнением, а на условие «Не сообщать ничего Сань Лану». Кажется ужаснулся, поперхнулся и захотел уволиться. Но ничего поделать не мог. Хотя отобранные девушки и юноши были красивы, но всё равно Се Лянь не мог избавиться от мысли, что… Недостаточно. Они бы просто нелепо смотрелись на фоне его прекрасного, словно сон, мужа. Как и он сам, если смотреть правде в лицо. В итоге после тщательного выбора остались лишь пара более-менее подходящих варианта. Две девушки. По скромному мнению, Се Ляня они были по крайней мере достаточно симпатичны, чтобы стать подходящими вариантами. У обеих прекрасные и роскошные чёрные волосы и такие же глубокие глаза, как небо по ночам, а на лицах красовалось какое-то неуловимое игривое выражение (стоит признать, что автор этих портретов был очень искусен, Се Лянь мог бы даже сравнить его уровень мастерства с собственным мужем). Словно им только что рассказали самую забавную шутку на свете. Что-то в атмосфере вокруг них отдалённо напоминало ему самого Хуа Чэна. В любом случае насколько бы прекрасны они не были, их нельзя было даже слегка сравнить с его мужем. Он чувствовал за это стыд, но любое существо по сравнению с Хуа Чэном было не большем, чем камнем возле яшмы. И вот в этот вечер, он решил начать с меньшего. Просто показать своему возлюбленному портреты этих демониц, намекнув на то, что если тому действительно захочется, то тот имеет абсолютное право взять одну из них в наложницы. Се Лянь, конечно же, не будет в обиде, или ревновать, ему не будет больно (по крайней мере эта боль точно не пойдёт ни в какое сравнение с, например, протыканием мечом), а Хуа Чэн заслуживает всего, чего бы ему не хотелось. Даже любви кого-то, кто был бы лучшем, чем сам Се Лянь. Всё было бы в порядке. Они полусидели-полулежали на их кровати, опираясь на подушки. Иногда Се Ляню казалось, что в их обилие можно утонуть, Хуа Чэн лишь смеялся, что готов набить всю комнату ими лишь бы Гэгэ было удобно. От таких глупых предложений хотелось с головой зарыться в эти самые подушки и не выглядывать. Или заплакать. Он не знал, в каком именно месте происходит этот надлом. В любом случае, в реальности он лишь посмеивался над этим, как над удавшейся шуткой. Се Лянь уже и не помнил, когда у кого-то для него было столько любви. Поэтому он больше всего боялся её уничтожить и прогнать, если будет удерживать слишком сильно. Или ещё хуже задушит её и убьёт, потому что слишком сильно любит в ответ. Как всегда и было. Как назло, он терял любую вещь, которую хотел держать возле себя вечно. Из раза в раз подтверждая свой статус бога неудач. И сейчас он хотел держать Хуа Чэна, сжимать в своих объятиях, зарываться в чужие волосы, переплетать руки и души. Поэтому и был намерен отпустить, не связывать с собой. Не душить ни собой, ни своей любовью. Хуа Чэн, как всегда, когда мог бы, лежал слегка навалившись на самого Се Ляня. Он читал какие-то документы, что приносил ему Инь Юнь, пока играл с волосами Се Ляня, то заплетая из них косички, то вплетая в них ту самую бусину, то переплетая с ними свои собственные. Что и вправду было красиво, как, впрочем, и всё остальное, что делал его муж. То, как по-особому правильно выглядел светлый каштановый на смольном чёрном. Се Лянь потянулся за свитками с портретами двух демониц. Они смотрели на него насмешливо, хотя ещё час назад на их лицах не было ничего намекающего на это. А сейчас почему-то щурили глаза и усмехались, будто говоря: «Что ж, не долго музыка играла?» А в голове будто и правда затрещало. Словно ещё секунду назад играла ласковая флейта, а теперь что-то горит. На самом деле девушки всего лишь улыбались. Хуа Чэн заинтересованно взглянул на два портрета. И со сложным выражением на лице поднял глаз на Се Ляня. Молчаливо спрашивая. Как делал всегда. Никогда не давя и не срывая покровы, просто ожидая, когда ему всё расскажут. Хотя в большинстве случае уже и сам всё знает. Се Лянь потянулся к руке мужа и переплёл их пальцы. Он не знал, зачем ему отдельная смелость и зачем отводить глаза. Ничего. Совершенного ничего необычного. Не может же он быть таким трусом? Словно бы он имеет какие-то права на Хуа Чэна. — Красивые, да? — робко спрашивает Се Лянь, даже не уточняя кто. Девушки с портретов продолжают усмехаться. Как будто и осуждают его за происходящее и считают это чем-то крайне смешным. Как поскользнувшийся на льду или, как жалкий божок, роющийся в мусоре. — Наверное? Если гэгэ так считает. — говорит Хуа Чэн, почему-то явно расстроенный. Словно проглатывает очень горькую пилюлю. Или этими самыми словами сам себя на живую режет. Се Лянь даже не знает, что и думать. Говоря, по правде, по сравнению с ним самим эти девушки были чистым золотом или прекрасным цветком, даже взгляд на них очищал душу и наполнял мысли светлой радостью. Никакой мужчина не смог бы сказать, что они всего лишь «наверное красивые». Почему-то он забывает, что лишь несколько часов назад давал им неутешительную оценку: «Красивые, но ни в какое сравнение с Сань Ланом» — Всего лишь? Мне кажется, они прелестны. — Если гэгэ так считает. Се Лянь правда не знает, что ещё сказать. Хуа Чэн вовсе не хотел признаваться о своих желаниях. Словно бы и вовсе их не имел! Но каким бы его не считали, этот божок никогда не был таким наивным глупцом, чтобы не понимать, что не смог бы удовлетворить чужие потребности. Он просто не мог быть «достаточно». И если сам не мог дать всего, чего Хуа Чэн заслуживал, то просто должен был найти того, кто сможет. Кто может быть лучше его самого. (Лишь бы его самого не бросили. Но он не признаётся себе в том, что именно в этом проблема). Он продолжает сверлить взглядом портреты будто девушки на них виноваты во всех бедах на этом бренном свете. Начиная от того, что вчера они с мужем попали под дождь во время прогулки, заканчивая тем, что сегодня во время готовки он снова пересолил овощи. — Гэгэ… Если не секрет, то к чему этот разговор?.. — Хуа Чэн говорит, как бы интересуясь между делом. Будто бы ни о чём. «Как тебе погода», «Ты сегодня позавтракал?», «Зачем ты показываешь мне эти портреты?», «А какое твое любимое угощение?». Се Лянь не понимал почему его это злило, ощущая себя неблагодарной собакой, что накормили и согрели, но та всё равно ощеривается, когда в порыве ласки случайно проверили против шерсти. Он становился даже слишком капризным. Но всё-таки нечто в тоне его мужа было не так, какое-то легкое беспокойство. — Я подумал, что ты захочешь их нанять, но нет значит нет. — твёрдо заявил Се Лянь, откидывая портреты. Смотреть тошно. Если они были недостаточно, то на каком уровне был он сам? «Крайнее убожество» или около того? — Найму их, потому они красивые?.. — настороженно начинает Хуа Чэн, почему-то сжимая руку Се Ляня слегка сильнее. Они оба делали нечто подобное, когда нуждались в лишней поддержке. Не словами, но руками и касаниями. Будто молчаливое: «Я тут и рядом». — На какую это должность? Се Лянь решил пойти в лоб, просто и лаконично. — Ты мог бы взять их в наложницы. Он даже не решается посмотреть на Хуа Чэна. А какое у того сейчас могло быть лицо? Если бы оно было радостным, то Се Лянь точно почувствовал себя ещё более жалко. Как брошенный ребёнок или выкинутый на улицу котёнок, а на такие чувства у него не было никакого права. Да и сколько ему лет уже было, чтобы расстраиваться из-за подобных мелочей? — В чьи наложницы? — интересуется Хуа Чэн таким тоном, будто правда не понимает о чём они говорят. И определённо не звучит обрадованным. Даже немного стыдно от того, как этот факт воодушевляет самого Се Ляня. — Инь Юню. Конечно, в твои, а ещё в чьих по-твоему? — голос возмущённый, будто не он сам был тем, кто заговорил об этом. То, каким на самом деле Се Лянь был капризным и резким на слова ребёнком, казалось давно забытым. Примерно в тот же период, когда ему запретили в принципе быть ребёнком, когда он стал богом, Принцем, Надеждой и воплощением воли небес, чем угодно кроме человека с чувствами и эмоциями. И сам понять не мог, почему возле Хуа Чэна он непроизвольно шутит, дуется и смеётся. Се Лянь просто отвык от того, чтобы быть чем-то кроме воплощения смирения. Сейчас он может отвернуться, нахмурить брови и просто понять, что недоволен (хотя сам был инициатором этого разговора). А самым пугающим было то, что Хуа Чэн обратит внимание и даст ему время. Не скажет пойти к чёрту, перестать показывать свой мерзкий характер или не ударит по лицу. Поэтому было так странно услышать тихий смех со стороны своего мужа. Се Лянь обнаруживает себя наконец-то повернувшимся лицом к Хуа Чэну. — И с чего именно Гэгэ решил, что мне нужно что-то подобное? И тут-то Се Лянь понимает, что и сказать ему нечего. «Меня недостаточно»? Сейчас его муж смеётся и игриво улыбается, как всегда при искреннем веселье, прищуривая глаз, но услышав это, вероятней всего, сразу же потускнеет и не найдётся, что ответить. На самом деле, они оба ещё не знали, как справляться с чужим волнением за себя самого, как его вообще держать в руках. Поэтому всегда роняли. — Просто так, — отвечает более миролюбиво Се Лянь, наваливаясь на своего мужа чуть сильнее. Каким-то образом он оказывался таким нуждающимся в чужих холодных касаниях. Как, наверное, никогда не желал ничьего тепла. Хуа Чэн мычит что-то невнятное, а потом говорит более разборчиво: «Это же не правда». — Нет, правда. — Не-а. — И зачем ты споришь? — Потому что у Гэгэ всё на лице написано. — И что же там? — Что он очень красивый и совсем не умеет врать. Се Лянь даже не знает, как смотреть на своего мужа. Недовольно или всё-таки смущённо. «Ладно, действительно была другая причина» — всё-таки выдаёт он и наблюдает, как Хуа Чэн кивает и стреляет своей ухмылкой. Игривой и до сих пор очень волнующей, настолько, что что-то таки замирает под рёбрами. «Я просто подумал, что Сань Лану может захочется чего-то подобного. Чего-то большего». Хуа Чэн вскидывает бровь и спрашивает: «Чего-то большего, чем Гэгэ?». — Ага. Его муж делает недовольное лицо, словно его обидели самим фактом того, что у Се Лянь могут появляться такие мысли. — Допустим. — выдаёт Хуа Чэн неутешительно, выпуская чужую руку из своих. — А с чего ты решил, что мне это может быть нужным? Нет никого, чьего внимания я мог бы хотеть, кроме как Гэгэ. Се Лянь думает, что это просто глупо, что они спорят из-за такой очевидной мелочи. Ведь им обоими известна правда. Простая, как дважды два или то с какой стороны встаёт солнце. И то, как его муж упирался лишь бы не признавать эту простую истину было так по-детски. — Кому угодно хочется больше, чем он уже имеет. — За восемьсот лет он насмотрелся на очень многое, так что имел право на такие заявления. Но всё равно не решается говорить о том, что сам он оценивает себя как совсем уж мало. Что считает, что довольствоваться всего лишь Се Лянем для Хуа Чэна, сопоставимо с тем, как наслаждаться сгнившей картошкой, когда ты спокойно можешь позволить себе любые яства. — А Гэгэ? Ты хочешь большего? — Хуа Чэн говорит это, как какое-то простое дело. Будто бы этот самый «Гэгэ» заслуживал хоть чего-то. Признаться, Се Лянь думает, что все эти долгие восемьсот лет копил крупицы своей удачи только ради той знаменательной встречи со своим мужем. Потому что кроме, как удачей такое жалкое создание, как он, не мог заполучить это сокровище, словно в руки собрать весь свет солнца и запрятать в груди. А тем более, чтобы оно просто упало к нему в объятия. — Может нам стоит нанять наложниц тебе? Ведь это Гэгэ они показались столь красивыми. И Се Лянь теряется даже не зная, что ответить. Просто абсурдно. — Зачем это мне? Мне не нужен кто-то другой. — А зачем это мне? Мне не нужен кто-то кроме моего мужа. И тут-то они встревают. Хуа Чэн смотрит торжествующе. Потому что в какой раз переспорил. А сам Се Лянь даже не знает, что ответить, потому что несмотря на эту маленькую перепалку в груди всё-таки распутывается какой-то узел. Вот именно. Им не нужен никто другой. — Что ж, раз Сань Лан принял такое решение… Просто сожжём эти портреты?

***

— Я-то всё думал, зачем Гэгэ эти портреты. Решил, что он собирается завести себе любовника… — А ты-то откуда о них узнал?.. — Так, кто кроме меня мог их нарисовать? — … Инь Юнь? — Не-а. Сами демоны и демоницы прибежали в ужасе от того, что «Старший дядюшка ищет наложниц, как быть, Градоначальник Хуа?». Возможно, это и было забавным, но Се Лянь всё равно хлопнул дверью и вышел под смех своего мужа.