оберни своё лицо к солнцу / turn your face towards the sun

Когда она приходит за ним, идёт дождь, потому что как может быть иначе. Даже за тысячи километров от Инадзумы, во владениях другого Архонта, его мать призывает к себе грозовые облака и молнии. К сожалению, это не сильная гроза, на которую он надеялся при встрече с ней. Он хочет, чтобы жестокая, гнетущая погода обрушилась на Сумеру, будто она хоть как-то смогла бы выразить то чувство в его пустой груди – то, как он чувствовал себя, когда Дендро Архонт сидела возле его кровати и бережно сказала, что Сёгун Райдэн приплывёт лично, дабы забрать его. Забрать. Как вещь. Это всё, чем он теперь является. Без сердца бога, без цели. Это всё, чем он когда-либо был, несмотря на множество, множество, множество попыток дать себе какую-нибудь значимость. Сияющий и прижатый к его ладони глаз бога этого не меняет. Он ничто не чувствует. Он – ничто. Капли дождя нежно бьют по стеклу. Он пялится в окно уже некоторое время, игнорируя всех, кто заходит в его камеру – просторную комнату на вершине Академии, где широкие окна пропускают солнечный свет и предоставляют обширный вид на Сумеру. Он любовался им однажды. Считал его прекрасным. То, как солнце заставляет искриться здания из белого камня, и разноцветные огоньки загораются и переливаются в сумерках. Это камера. Удобная мебель и восхитительные блюда, которые подают три раза в день, и отсутствие замка этого не меняют. Если бы он мог уйти, он бы уже это сделал. Он пытался, в первый же день – открыл дверь и вышел, только чтобы снова оказаться в том же месте, откуда он начал. Тогда он начал свирепствовать, разрывая на части мебель и разбивая деревяный каркас кровати в щепки, не обращая внимания, как его пальцы резались до крови. Он рухнул посреди результата своего погрома и проснулся спустя некоторое время — лёжа в кровати, комната была такой же нетронутой, как и в первый раз, когда он её увидел, а руки и пальцы перевязаны бинтами. Больше он не пытался уйти. Блюда оставались нетронуты. Он редко спит; просто пялится в узорчатый потолок и наблюдает, как свет меняется и исчезает с положением солнца. Это единственное место, которое он знает, это то место, где он очнулся после того, как проиграл Путешественнику, и после того, как его сердце вырвал из груди Бог, которого он так отчаянно пытался заменить. Она приходит поговорить с ним почти что каждый день. Дендро Архонт. Буэр. Нахида. Она выглядела неловкой, даже опечаленной, по началу. Из-за отсутствия ответов и пустого выражения лица с его стороны. Он отвернулся от неё, до крови кусая щёки и губы, чтобы сдержать сбивчивые всхлипы и прерывистые вздохи. Он не издал ни единого звука с того момента, как оказался здесь. Ни слова. Слёзы же, с другой стороны, сдержать сложнее. Он не может их подавить. В конце концов, это причина, по которой от него избавились. Вполне логично, что он не в состоянии остановить их и сейчас. По началу, ему было стыдно позволить ей увидеть это. Какой позор, пытаться так усердно занять её место, и реветь как дитё, когда ему это не удалось – когда он оказался недостаточно силён, чтобы победить её. Её, кто была заключена без оставшихся сил. Он не архонт. Он не бог. Он – ничто. Она сидела рядом и рассказывала истории прошлого, рассказы о её стране. Древняя история любви между Королём и Королевой. Она заканчивается трагедией. Он помнит, как она замолчала после этого, смотря в даль. Он гадал, тайком, что произошло с ней после того, как он потерял сознание. Думал, что оба из них потеряли что-то в тот день. Воздух был пропитан печалью. После того как она ушла, он не ожидал, что она вернётся. Но она приходила. Приносила ему закуски и растения, и фрукты, а иногда лишь себя, заполняя тишину своим мягким голосом. Когда она уставала оповещать его о произошедшем в Сумеру или задавать вопросы, на которые не было ответа, она пела. В первый раз, это так ярко напомнило ему его мать, что он нарушил свой обет молчания и рявкнул на неё, чтобы она закрыла свой рот. Она замолчала. Она не была расстроена или зла, или напугана его криком. Она мягко изучила его лицо, и её глаза стали влажными от чего-то, что она в нём нашла. Он завернулся в одеяло и подождал, пока она уйдёт, чтобы расплакаться. Когда она вернулась на следующий день, она принесла с собой большую банку кристальных бабочек. Он был так поражён таким развитием событий, что не мог стереть трепещущее выражение со своего лица, когда она их отпустила. Они аккуратно проплыли по комнате, закатное солнце ярко освещало их переливчатые крылья и отбрасывало ослепительный зелёный и золотой свет, танцующий на бледных мраморных стенах. Они легонько звенели, хлопая крыльями, заполняя тишину своей собственной мелодией. Он открыл окно, когда она ушла, и смотрел, как они улетают, с запутанными эмоциями, волнующимися внутри. В итоге, когда она снова рассеянно напевала что-то себе под нос, пока писала в журнале, он свернулся в комок и слушал. Его мать никогда не пела ему, и он ярко помнит, что это было тем, чего он очень сильно желал незадолго после того, как был создан, прежде чем узнал её настоящие чувства по отношению к себе. В тот день он стал свидетелем того, как какая-то мать тихо пела своему ребёнку в городе Инадзумы. Это была знакомая Индзумская колыбельная, одна из тех, которую иногда напевали прислуги, пока подготавливали Тэнсюкаку к вечернему отдыху. Дитя прижималось к груди своей матери, пока она укачивала его в своих руках. Он не просил свою мать спеть ему – не мог набраться храбрости. Но после того, как он вернулся домой тем вечером, он не мог выкинуть эту картину из своей головы. Решив рискнуть, он неуверенно зашёл в комнату, где она работала, стоя на коленях на татами. Присел рядом с ней, пододвигаясь ближе, когда остался незамеченным. Наконец, он обнял её после того, как на его присутствие не было негативный реакции, желая, чтобы она обняла его, как того ребёнка в городе. Она создала его – она была его матерью, она должна любить его. Так всё было устроенно. Сёгун Райдэн застыла, замерла и уставилась прямо вперёд, желая, чтобы он отпустил её. Её выражение лица было холодным и пустым. В глазах не было никаких эмоций к нему. Она даже не взглянула на него. Он больше никогда не пытался прикоснуться к ней. Богиня Мудрости тоже никогда не пыталась прикоснуться к нему. Возможно, она каким-то образом знала, что от этого у него побегут мурашки по коже. За последние несколько веков, пока он существовал, он научился одной вещи: не существует такой вещи, как приятное прикосновение. Когда-то он любил, чтобы его трогали и обнимали, держаться за руки и переплетаться пальцами со своим другом (не думай об этом), с ребёнком, о котором он заботился, таким же как он (хватит), но после их предательств, после того как они покинули его, он осознал, что в мире нет ничего хорошего, пока ты человек. Потому что они, люди, однажды уйдут; они бросят тебя, голодного и жаждущего их присутствия, со слишком болезненными, чтобы выдержать, воспоминаниями об их любви. Он вырвал своё сердце и никогда не оглядывался назад. Его время с Фатуи ожесточило его, и пока они разбирали его на части и собирали заново, анализируя его механизмы и пытаясь превратить его в бога, он решил, что никогда не позволит себе снова быть настолько слабым. Он сказал – поклялся себе никогда не смотреть назад. Он всё равно приказал Доктору не трогать символ электро на его затылке. Его мать иногда прикасалась к этому месту кончиками пальцев, когда обращалась к нему, легонько убирая волосы с его шеи. Он верил, что это было проявление любви. Он ошибался – это было лишь её клеймо, напоминание, что он был лишь вещью, принадлежащей ей, и её следующая, улучшенная кукла имела соответствующий символ. Он не был особенным, но не мог заставить себя убрать его. Он знает, что всегда был слаб. Ему не нравятся прикосновения, но он не сопротивляется, когда Сумерские академики и лекари заходят в его комнату один раз в день, дабы проверить его состояние. Всё-таки это то, почему он ещё здесь, а не заперт где-то в подвале. Или вернулся к Царице за наказанием – не то чтобы его заботило, что с ним теперь произойдёт. Он никогда не боялся Крио Архонта или её Предвестников; видел их всех ниже себя, недостойными его внимания. Он бесцельно размышляет, что они думают о нём теперь, когда он украл Сердце Бога прямо у них из-под носа и позволил восьмой быть убитой Сёгуном, только чтобы в итоге потерять его самому. Он помнит ликование, которое чувствовал, держа Сердце в первый раз, обменяв его с Гудзи Яэ на жизнь Путешественника. Идиотский обмен, как он подумал, но он не жаловался. Он презирал то, как Яэ посмотрела на него – с вечной насмехающейся улыбкой на лице, будто она всегда знала что-то, чего он не знал. Он полагает, что, возможно, она действительно что-то знала. Он задумывался об этом позже тем вечером, стоя на коленях в темноте Леса Тиндзю и рыдая, так как его тело отвергало Сердце Бога, а электрическая кровь стекала по рукам и груди, скапливаясь под коленями. Он подумывал, стоит ли ему действительно принести Сердце обратно в Снежную, как он и обещал, но быстро впал в неистовый гнев от мысли, как этот мерзкий архонт трогает то, что принадлежит ему. (Что принадлежало его матери.) В таком состоянии Дотторе и нашёл его, лежащим в грязи с Сердцем Бога, прижатым к своей груди. Он был готов убить мужчину, оскаливаясь как бешенный зверь, но впал в неподвижность, когда Дотторе рассказал ему, чего хочет добиться. Создать нового Бога из костей выброшенной куклы Архонта и её украденного Сердца. Ему было нечего терять. Тогда это было тем, во что он верил. До тех пор, пока он на самом деле не лишился и Сердца. Он также хотел лишиться своей жизни. Без Сердца Бога, без какой-либо цели, у него не было причин жить. Вот почему он был так зол, когда очнулся здесь, окружённый заботой и вниманием Нахиды. Почему она не испытывала к нему отвращение? Как она могла хотя бы взглянуть на него? Он пытался убить её, занять её место, её регион и всех её людей. Он причинил вред многим и уничтожил бы город, если бы ему пришлось. У неё были все причины, чтобы отправить его в Снежную – или убить его самой. Но она этого не сделала. Она вылечила его, одела, пыталась накормить, рассказывала истории и составляла компанию, пока он восстанавливался от разрушительного ущерба, который был нанесён его телу экспериментом Дотторе. Он слышал, как целители тихо переговаривались, думая, что он спит (он никогда не спит), о том, каким, на самом деле, тяжелым было его состояние. Если бы он был чем-то другим, а не тем, чем является, он бы уже миллион раз был мёртв. Нахиде самой приходилось периодически приходить и использовать элементальную энергию, дабы помочь лекарям в заживлении его синтетических мускулов, нервов, костей, кожи – он не чувствовал ничего из этого. Он не уверен было ли это милосердием. Когда они вывели его наружу, чтобы он размял свои мышцы, дабы убедиться, что они хорошо заживают, она следовала за каждым его шагом. Не было ни охранников, ни угроз – он знал, что она легко с ним расправится, но он не чувствовал будто она держит его в плену. Она отвела его в солнечный уголок сада на крыше, где лежали плед, подушки и закуски, и они смотрели на город. Она продолжала говорить с ним – никогда не прекращала – зарисовывая небо на горизонте с помощью цветных карандашей. Он не пытался вырваться или убежать. Он лежал на подушке с рукой поверх лица и грелся в лучах восходящего солнца. Надеялся, что оно сожжёт его. Это стало рутиной: иногда она выводила его наружу, и они гуляли по саду или сидели на пледе и загорали. Он сохранял тишину и не говорил с ней, но она никогда не возражала. Спустя примерно неделю такой рутины, они сидели снаружи, струйка фонтана и тихая мелодия инструмента заполняли тишину. Нахида выпрямилась после того, как сидела, наклонившись над своим альбомом, и протянула ему. Спустя мгновение, он взял его, уже догадываясь, что, скорее всего, было там нарисовано. Его собственный профиль смотрел на него. Он выглядел спокойным на этой картинке – даже безмятежным. Рисунок показывал, как сильно выросли его волосы, почти касаясь плеч. Он не замечал до этого дня, как много времени прошло. Портрет был реалистичным – как и ожидалось от Архонта Мудрости. Он пристально вглядывался в картинку на протяжении долгого времени, желая почувствовать себя таким же спокойным, каким он выглядел на её рисунке. Необъяснимые слёзы жгли в глазах, и он резко всучил альбом обратно ей, отворачиваясь, дабы скрыть их. Больше она его не рисовала, но рисунок был оставлен лежать на прикроватном столике, когда он вернулся после мытья. Она не интересовалась, что он с ним сделал, когда увиделась с ним снова. Он оказывается выдернут из своих мыслей, когда тихий раскат грома шумит вдалеке, и чувствует резкий болезненный укол в ладони. Он смотрит на свою руку, сжимающую Анемо глаз бога столько же крепко, как чувствуется узел в его груди. Кончик металлической Сумерской оправы порезал кожу, а капля крови вытекает из раны. Она выглядит человеческой. Дождь не становится сильнее, всё ещё легонько морося, но он знает, что означает гром. Он не готов. Он не хочет с ней видеться. Когда Нахида сказала ему, что Сёгун лично придёт, дабы забрать его, он впервые взглянул на неё полностью по собственной воле. Он ничего не сказал, но не мог скрыть своего страдальческого выражения лица. Ему было страшно тогда. Ему всё ещё страшно сейчас. Она пообещала ему, что с ним всё в порядке – он прекрасно вылечился за эти недели, и она обсуждала его состояние с Электро Архонтом. Она сказала, что Сёгун хочет вернуть его домой. Архонт Мудрости, даже со всеми своими знаниями, не знает, что у него нет дома, и даже если бы он у него был, то точно не там. Или же она знает об этом. Может, ей всё равно куда она его отправляет. Он полагает, что, если его мать хочет лично наказать его за все преступления, она имеет право это сделать. Возможно, Нахида прочитала эту мысль, потому что она положила обе руки к нему на кровать и посмотрела прямо в глаза. — Тебе никто не причинит вреда. Она сказала это так уверенно, что он не мог сделать ничего, кроме как поверить ей. Он хочет поверить ей. Сейчас он задумывается, когда он начал называть её «Нахидой». Будто бы по зову, его дверь открывается, и Нахида заходит в комнату. За ней следует одна из его сиделок, которая тепло улыбается ему. Он игнорирует их обеих, вглядываясь в дождь. — Сказитель, — начинает Нахида с теплотой, согревающей её голос, — Время пришло. У него нет имени, он отказался называть его, когда она спросила, поэтому она стала называть его так после того, как он промолчал и не возразил после первого раза. Его сиделка, Наджия, вспоминает он против своей воли, несёт стопку сложенной одежды. Он был одет в приглушённые оттенки зелёного и белого эти недели, так что яркий фиолетовый и лиловый в её руках стали неожиданностью. Цвета Инадзумы. Она кладёт её на кровать и удаляется, взяв с собой нетронутый поднос с едой. Они никогда не интересуются, почему он не ест. Нахида стоит возле кровати и смотрит на него, мягко улыбаясь. Он удивляется сам себе, когда начинает говорить. — Что? Его голос охрип от неиспользования, и он не может скрыть в нём поражение. Нахида некоторое время ничего не отвечает, а затем нежно кивает и расправляет складки на одежде. — Мы встретим Сёгуна Райден в Порт-Ормос. Это не очень далеко, — начинает она, и он почти что может представить, как печаль наполняет её голос. — Я понимаю, что Райден Эи не ожидает оставаться на ночь. Она не хочет быть вдали от Инадзумы слишком долго, так как, чтобы добраться сюда на корабле, всё же требуется некоторое время. Смешок вылетает, прежде чем он успевает его сдержать. — Конечно не хочет. Нахида кивает, принимая его прошипевшее замечание без комментариев. Он ничего не может с собой сделать и продолжает, удивлённый своей резкой ярости. Он не чувствовал настолько сильную злость с начала своего пребывая здесь. Он не помнит, когда перестал её ощущать. — Я даже не знаю, зачем она потрудилась приплыть сама, — его голос начинает становиться выше, и он чувствует горячие покалывания от слёз в глазах. Он ненавидит себя. — Ей стоило просто прислать Армию Сёгуна, чтобы сопроводить меня в какую-либо тюрьму, в которой она планирует меня закрыть, как только мы вернёмся—, — он чуть не плюётся от злости, но дрожь в голосе выдаёт его яростное отчаяние. Его быстро прерывают. Твёрдость в голосе Нахиды удивляет его. — Этого не произойдёт, Сказитель. Я обещаю. Она наклоняется к нему на кровать, зелёные глаз горят энергией. Легко забыть, что она существует в теле ребёнка, когда в её глазах столько глубоких знаний, будто она знает все секреты вселенной. Будто она полностью его понимает. Он не знает, как он смог бы это воссоздать. — Не буду врать. И ты, и Доктор навредили Сумеру во время вашего эксперимента, и было много тех, кто пострадал или исчез в его ходе. Он смотрит вниз, стыд скручивает его изнутри. — Я не зла на тебя, ты знаешь об этом. Но здесь есть личности, которые привлекут тебя к ответственности за всё, что произошло, и многие потребуют твоей смерти. Тем не менее, это не то, как я буду править этим городом. Он видит, как она движется, и она прикасается к нему впервые с того момента, как они встретились. Её маленькая рука прижимается к его щеке и поднимает голову, нежно вытирая тихие слёзы, которые свободно текут вне его контроля. Каким-то образом, это ощущается по-матерински. Он не может решить, злит ли его это или нет. — Я не пытаюсь изгнать тебя из Сумеру. Здесь ты был благословлён Анемо Богом – ты был благословлён Селестией. Ты можешь не считать это место своим домом, но надеюсь, несмотря ни на что, когда-нибудь ты сможешь считать это местом, где ты можешь быть свободным. Она опускает свою руку и берёт его собственную, глаз бога сжат между ними, будто в молитве. — Сумеру нужно время, чтобы оправиться. Здесь есть люди, которые не смогут этого сделать, если будут знать, что ты всё ещё здесь, но тебя не изгоняют. Тебе тоже нужно оправиться, и ты сможешь сделать это только рядом со своей семьёй. Он поднимает взгляд с протестом, вертящимся у него на языке, разгневанный, что она подразумевает, будто они его семья— Слова исчезают в его горле от выражения её лица. Она начала плакать. — Я забочусь о тебе, Сказитель. Я хочу, чтобы ты был счастлив, хочу, чтобы ты жил, а не выживал. Я не брошу тебя, как ты в этом убеждён. Когда шторм закончится, а он закончится, у тебя будет здесь дом, так долго, как ты пожелаешь. Слёзы не прекращаются, он даже не пытается остановить их. Он едва ли теперь видит Нахиду, а его горло сжимается от всхлипа. От слов, которые он не может сказать. Он не знает, когда начал обращаться к ней «Нахида». Она улыбается ему со слезливыми глазами, яркими и невинными, будто она любит его также сильно, как и свой народ. Как и Сумеру. — Когда ты вернёшься сюда в следующий раз, я надеюсь, ты назовёшь мне своё имя. Когда он окончательно сломался, рыдая ей в плечо, он понял, что не знает, когда впустил её в своё сердце. Сердце, от которого, как он думал, давно избавился. Он не знает, когда начал любить её. Он не знает, когда начал воспринимать её как свою мать.