По твоей вине

Их первое свидание было незабываемым. Ни в какой ресторан, кино, зоопарк и океанариум они не пошли, Чонгук выбрал прогулку. А что толку выбирать какое-то конкретное место, если можно идти куда глаза глядят и придумывать себе развлечение по воле случая, спонтанно при виде чего-нибудь интригующего? Съесть мороженое из киоска в парке, прогуляться по книжному магазину и поспорить о литературных вкусах, покормить уток на пруду и случайно уронить целую буханку хлеба в воду, увидеть вывеску с мастер-классом по рисованию и на протяжении всего урока спорить с преподавателем о его бездарной расстановке теней на картине под тихий низкий смех своего компаньона. Они навёрстывали упущенное. Много разговаривали, делились событиями прошлого. Оказывается, со школы даже их музыкальные вкусы сильно изменились. Гуляя по музыкальному магазину, Тэхён вёл себя отрешённо, игнорировал стенды с корейской музыкой, оправдывая это тем, что на своём посту директора крупного лейбла и без того много чего наслушался. Из всего многообразия исполнителей, которых называл ему Чонгук, альфа припомнил лишь парочку, а всё, что привлекало его внимание — классическая музыка на пластинках и старые диски Рамштайн. Серьёзно, кто-то всё ещё покупает музыкальные пластины и на полном серьёзе ими пользуется? Омега даже шутил, что у Тэхёна вкусы как у маньяка из хорроров, за что получил в лоб. Чонгуку нравилось. Впервые этот альфа был не с ним, а для него. И всё равно, одно давящее ощущение его не покидало. Они гуляли, держась за руки, омега чувствовал на себе более пристальное внимание, чем когда-либо, но это мало чем отличалось от их прежней дружбы. Об этом сложно не думать. Особенно в гостях у Кимов, в доме, который одним своим запахом вынуждает погружаться в прошлое, в то время, где Чонгук всё ещё маленький влюблённый дурачок, следящий широко распахнутыми глазами за каждым действием своего горячо любимого друга. Всё возвращается на круги своя. Отвратительное состояние влюблённости настигает омегу слишком быстро. Ещё месяц назад ты неприступный папа одиночка, а сегодня уже уподобляешься влюблённому на всю голову мальчишке, краснеющему от смущения всякий раз, когда его предмет обожания широко улыбается, стреляя глазами из-под чёлки. Соран, едва привыкший к своей роли дедушки, всё прекрасно понимал и был безмерно счастлив сложившейся действительности. Ему всегда нравился мальчик из семьи Чон, было в нём что-то настоящее. Чонгук казался замкнутым, но искренним, тихим, но преданным. Он был ребёнком, заслуживавшим любви, но в то же время обделённым ею. Новости о существовании Бани‌ и роли Чонгука в его появления Соран был крайне потрясён. И если совсем уж честно, омегу он хотел увидеть куда сильнее, чем внука. Это не значит, что Бани‌ как-то менее любим, просто Чонгук был в приоритете. И вот теперь, месяц спустя, их совместный ужин всё-таки состоялся. Семья в полном составе: Тэюн, Санни, Соран, Тэхён, Бани‌ и, конечно же, Чонгук. Получить право называть этого омегу частью своей семьи было невообразимое приятно. Им было что обсудить. Соран не отпустил Чона домой даже с наступлением ночи, уговорил остаться ему с Бани‌ в доме всего на одну ночь. Тэхён, к сожалению, уехал из-за рабочих неурядиц, но обещал вернуться к завтраку. Этой ночью в доме Кимов не спали двое. Двое омег сидели на крыльце. Соран подтащил колени к груди и крепко обнял свои согнутые ноги, согреваясь, и улыбался от ощущения тяжести чужой головы на своём плече. Очаровательно. — С родителями ты так и не общался с тех пор? — тихий голос старшего действует лучше любой колыбельной. — Лучше бы не общался, — вздыхает Чонгук, придвигаясь ближе к хрупкому, в сравнении с ним самим, телу Сорана. — Пару недель назад кто-то доложил им о Бани‌. Они следили за Тэхёном, вот и заинтересовались заодно мальчиком, которого он стал часто таскать за собой. Начали копать, наткнулись на меня, влезли в мои медицинские заключения и, как итог, отец позвонил мне, чтобы высказать, насколько сильно я их опозорил и что они больше не желают признавать альфу, который подставился под другого альфу, своим сыном. — Оу, это… мне жаль, — сконфуженно шепчет Соран, приглаживая торчащие локоны непослушные волосы Чонгука. — Не стоит, — отмахнулся младший, — я этого и ожидал. По правде, с их отречением я ничего не потерял. Что тогда, в детстве, что сейчас, я предоставлен сам себе. Я привык справляться со всем самостоятельно, поэтому не расстроился. Вопреки, мне даже как-то легче стало. С отречением родителей Чонгук словно потерял балласт. Корабль вновь на плаву, теперь уже более лёгкий и манёвренный. Он больше не скован лишним грузом, а значит шанс пойти ко дну стал в несколько раз меньше. Расплывшись в сонной улыбке, Чон потягивается, выгибаясь, но вместо удовлетворённого мычания от ощущения растяжения затёкших мышц, болезненно шипит и хватается за шею. Стреляющая боль от хрустнувших шейных позвонков неожиданно остро отозвалась в черепной коробке. Мистер Мин, округлив глаза, наклонился ближе, стараясь понять, что же стряслось. Зажмурившись, Чонгук максимально осторожно разминает шею и старается дышать глубже. Возникло ощущение, что с хрустом доступ кислорода к мозгу резко сократился. Такого, вроде как, быть не может, но стойкое ощущение осталось. — Всё в норме, просто в последнее время шею часто стреляет. У меня же сидячая работа, позвоночник быстро устаёт. — Нехорошо это, — качает головой мужчина, сметая тёмные локоны со лба младшего. — Здоровье смолоду беречь нужно, ты сходи лучше к врачу, проверься. Кто таким занимается, травматолог, невролог? Не может не переживать, слишком нежные чувства испытывает к когда-то совсем стеснительному улыбчивому мальчику. Чонгук вырос альфой, потерпел некоторые изменения, наверняка в том числе и внутренний кризис, и Соран может только сожалеть, обещая себе поддерживать в будущем неудачливого омегу как сможет. Искреннее беспокойство Сорана льстит, он словно настоящий папочка. Такой, о котором Чонгук мечтал с детства и по сей день. Некое тепло, не ощущаемое прежде, разливается в груди. Это любовь, но не такая же, как влюблённость или то, что обычно зарождается в близких дружеских отношениях. Это нечто более приятное, греющее, но не обжигающе, не вспышка, а тёплый поток. Это нечто семейное, ценное. Разве не об этом мечтал маленький мальчик с бабочками? Осознание бъёт обухом по голове. Разве это не семейное тепло в истинном его проявлении? Соран вновь обнимает его, утыкаясь в ключицу Чонгука носом, и дышит глубоко, прикрыв глаза. Он всегда относился к этому ребёнку куда нежнее и внимательнее, чем к двум своим, но тем и не нужно было, они у него сильные, породой в отца. Поэтому даже сейчас мужчина находит в нём свою забытую отдушину, перебирает пальцами одной руки его волосы, чувствуя робкие ответные объятия. Ну что за душка! Ещё и такой же стеснительный, неуверенный. Уже такой большой, но руки так и тянутся заобнимать. И всё же, некоторые тревожные размышления не отпускают мужчину. Быть может, это совершенно не его дело, но и утаивать свои опасения не хотелось бы. — Гук-а, мог бы ты немного замедлить развитие ваших с Тэхёном отношений? Не пойми меня неправильно! Вы оба мне равноценно дороги, просто… присмотрись к нему ещё немного, не ныряй в него с головой, я же знаю, что у тебя есть такая привычка. Отвратительная привычка, которую не выжечь и раскалённой кочергой. Чонгук любит всех, кто к нему ласков, хватает всего единожды обогреть. Холодная обстановка в семье и, в противовес, доброжелательность в доме Кимов, тот самый контраст, взрастивший в нём эту привычку. По тому же принципу сформировалась привязанность к Намджуну и Хосоку. Радует только, что на Юнги это не распространилось в силу физической неприязни ко всем альфам, кто не Тэхён. Чонгук был бы искренне рад принять во внимание совет Сорана, но он прозвучал слишком поздно. Чонгук уже любит, уже накрепко привязан и пока совершенно не думает как-то из этого выбираться. Отвратительное сковывающее чувство. Нет тому другого описания. Одно радует, ему ещё не приходилось терпеть такую неправильную привязанность по отношению к не тем людям, до сего дня ему везло, Намджун и Хосок оказались людьми добрыми, как и семья Тэхёна. Что касательно самого Тэхёна? Он... такой же, как прежде. Быть может, куда более взрослый и серьёзный, но всё такой же наглый и вспыльчивый любитель притворяться холодным и отстранённым. Кажется, если припомнить, в детстве у него ещё и проявлялись собственнические наклонности, его игрушки только его, родители только его, домашние питомцы, комната, еда и вещи тоже только его. Сейчас Чонгук этого за ним пока не наблюдает, но в детстве ему это казалось очень милым. Распрощавшись с Сораном под утро, омега поднимается по лестнице на второй этаж. Ложиться спать уже нет особого смысла, поэтому он решает почистить зубы, умыться, разбудить Бани и отправиться завтракать. Уже стоя перед раковиной, Чонгук рассматривает себя в округлом зеркале. Подумать только, он опять здесь, спустя столько лет. Когда-то давно поклялся, что больше никогда в жизни не вернётся в этот дом, но вот он здесь, ещё и в совершенно другой роли. Он не преданный друг Тэхёна, он его омега. Звучит безумно. Он чистит зубы на автомате, а сам оказывается поглощён в воспоминания. Чонгук сплёвывает пену в раковину, включает воду, промывает щётку и откладывает в сторону, а затем прополаскивает рот по несколько раз. Шея всё ещё неприятно ноет, потому он поднимает голову не спеша, боясь потревожить... Чонгук вздрагивает и морщится от повторного импульса в шее, когда сталкивается глазами в зеркале с силуэтом за своей спиной. — Напугал, Господи, — выдыхает, опираясь руками об раковину. Тэхён беззвучно смеётся и обнимает омегу со спины, утыкаясь носом в его загривок. Дышит глубоко, наполняет лёгкие его запахом до отказа и слышит, как гулко бьётся сердце Чонгука. — Извини, — а в голосе никакого раскаяния, — думал меня слышно, я не скрывался, когда вошёл. Омега возмущается для вида, но быстро расплывается от поцелуев по чувствительной шее. И вот как вообще злиться в такие моменты? Тэхён только коснётся и Чонгук сразу обмякает, так быть не должно, это глупо, но вот он здесь, жмётся спиной к крепкому телу альфы и мычит, когда тот присасывается к нежной коже шеи губами. — Тэхён, — омега жмурится, пробует уйти из-под влажных поцелуев, но забывает, что сил в сравнении с альфой у него значительно меньше, — давай остановимся. — Почему же? — ухмыляется Тэхён, прижимаясь бёдрами к соблазнительному заду. Он видит только его очертания через домашние брюки, это дразнит, руки так и чешутся смять мясистые ягодицы, но желание подразнить превалирует. — Или Чонгу хотелось бы видеть на моём месте кого-то другого? Чонгук замирает, неверяще осмысливая услышанное. В зеркале он видит себя, растерянного и напуганного, а за собой — самый яркий предмет волнения. Тэхён выглядывает из-за его плеча, видит самого себя в отражении, держащего в своих руках нечто очень, очень и давно желанное. Испуг в больших доверчивых глазах всё ярчает с каждым непредсказуемым действием альфы. Он скользит горячей ладонью вниз по подтянутому торсу, задевает кончиками пальцев резинку домашних брюк и обжигает тёплую кожу. — Ты что, — практически шепчет, едва не хрипя, — ревнуешь? — усмехается неверяще, помня, что этим прозвищем часто балуется Юнги, но разве эти двое пересекались при нём? — Ты знаком с Юнги? — Я его руководитель, — отрешённый обыденный тон даёт Чонгуку понять, что в сей обстановке разговоры о каком-то там Юнги не приветствуются. — Мне помнилось, я об этом упоминал. Омега явно ощущает некое притеснение. Буквально. Он зажат межу раковиной и сильным телом, держится рукой за запястье Тэхёна, боясь пропустить момент, когда его руке приспичит спуститься на его полувозбуждённый член, и совершенно упускает из вида вторую, юрко скользнувшую под футболку, прямо к чувствительной груди. Тэхён настойчиво вылизывает его шею, рассыпает метки на самых видных местах, и зажимает пальцами омежий сосок. Чонгук выгибается, ненароком проезжаясь ягодицами по твёрдой плоти мужчины, и тут же заливается яркой краской, когда цепляется за хищную ухмылку в отражении зеркала. После беременности его грудь стала очень чувствительной, хотя, может, это из-за того, что он теперь омега? Сейчас уже не угадаешь. Но одно он знает наверняка: — Тэхён, я не хочу, — придать голосу твёрдости оказалось той ещё задачкой. — Не сейчас. Стоило ему договорить и следующее, что его ждёт — болезненное столкновение со стеной. Чонгук жмурится, пережидая возникшую в шее отдачу, и слышит недовольное грозное замечание у самого уха. — Или просто не со мной? На секунду омеге подумалось, что это говорит не его Тэхён. Он открывает глаза и смотрит непонимающе во внимательные, злые. По носу бьёт резким феромоном. Если вдохнёт больше — задохнётся или просто потеряет сознание. Доминантный альфа в ярости прямая угроза для любого человека, но… почему? Что пошло не так? — Р-разве я могу смотреть на кого-то, кто не ты? — его страх можно рукой потрогать, настолько он явный. — Это не в моих силах, я не хочу и не могу даже думать о ком-то другом. И ты это знаешь. Взгляд Тэхёна смягчился, но остался таким же пугающим. Его руки вновь легли на талию Чонгука, но никакого успокоения не принесли, в его хватке всё ещё страшно пошевелиться. — Ты это прекрасно знаешь, так ведь? И смотрит своими большими чёрными глазами, ищет что-то в чужом суровом выражении лица, но его мысли так и остаются для омеги загадкой. Альфа скрипит зубами, шумно вздыхает и роняет голову на плечо Чонгука, а вскоре вновь прижимается всем телом к чужому, блокируя шансы к отступлению, и обнимает. При всём этом омега остаётся неподвижным, не отталкивает, но и обнять в ответ не спешит. — Прости, ладно? — чтобы услышать его слова Чонгуку приходится напрячь слух. Тэхён спрятал лицо на его шее, крепче стиснув в объятиях. Явно недоволен отсутствием отдачи. Догадавшись об этом, он кладёт ладони на лопатки альфы, боясь очередного гневного всплеска. — Ты же знаешь, иногда я могу перегнуть палку. Раньше было не так. Раньше Тэхён вымещал злость на вещах, хлопал дверями, пару раз даже ломал выключатели в доме. Но его вспышки гнева никогда не были направлены на других людей, да и провоцировали их вполне заметные раздражающие мелочи, потому вопрос остаётся открытым: что сейчас было не так? Тяжело сглотнув, Чонгук ныряет пальцами в чужие жёсткие волосы, перебирает у корней, и смотрит до того невинными глазами!.. сейчас быструю смену эмоций на лице Тэхёна проследить задача лёгкая и крайне удивительная. Скрытный и серьезный альфа, способный показывать себя только в моменты вспыльчивости, сегодня открылся Чону с новой стороны. Маленький влюблённый мальчик, ловивший каждый вздох своего единственного друга, внутренне визжит и топает ножками. — Ты мне не доверяешь, я прав? — вопрос, казалось, прост, и перерасти он в проблему решить его будет не особо трудно, но видя помрачневшее лицо Чонгук всё больше сомневается, в себе, своих силах, в возможности быть здесь, с ним. Болезненный комплекс неполноценности, душивший его многие годы, сейчас тычет ему в затылок иглой, напоминая о былых причинах самокопания. — Я хочу, — вздыхает Тэхён и жмётся ближе, тычась носом в висок омеги. Пахнет приятно, освежающими мысли полевыми цветами, а кончики его непослушных волос щекочут кожу лица, — но ты пропал. Столько лет прошло, столько всего за это время я успел надумать и что-то даже для себя решить, и… меня постоянно преследует ощущение, что ты можешь опять уйти, не сказав и слова. Головой я понимаю, что пока нет на то причин, как было тогда, но полностью расслабиться не могу. Возможно, Чонгук действительно поступил тогда слишком жестоко. На эмоциях вбил себе в голову, что как раньше уже не будет и, если совсем уж честно, был абсолютно прав. Да, поступил некрасиво, но если бы ему сейчас представился шанс вернуться в прошлое и не уходить, он бы всё равно это сделал. Это позволило ему вырасти как личность, позволило научиться заботиться о себе, дало возможность встретить новых близких друзей. Это позволило переосмыслить своё прошлое и решиться планировать недалёкое будущее. И пусть он вернулся к тому, от чего бежал… что ж, теперь он смотрит на жизнь и своё старое-новое окружение под другим углом, с другими мыслями. — Хорошо, — шепчет Чонгук, скользя короткими ногтями с затылка ниже, подначивающе царапая шею альфы. В бедро недвусмысленно упирается чужое возбуждение. — Я тебя услышал. Мне честно стыдно, что тогда я рубанул с плеча и поступил так радикально, но старого не воротишь, сейчас я в силах только пообеща-а!. Тэхён! — колеблется со стона на шипение, возмущённый чужим самовольством. Руки Тэхёна оказываются там, где их не ждали — под домашними брюками и бельём. — Почему ты меня не слушаешь? — почти шипит, злясь на мужчину и на тупую реакцию своего организма, явно обрадованного близостью своего хозяина. Иначе это никак не описать, сей факт — историческое допущение. Прежде, далёкими тысячелетиями ранее, когда люди имели свойство создавать общины и стаи, «приручение» было распространённым явлением. Во главе всегда стояли доминантные особи, их боялись, уважали, их сила была неоспорима, и между тем это не мешало возникновению недовольных. Бунты — неотъемлемая часть любой эпохи или государств, всегда находились желавшие свергнуть власть, и в случаях, если такое желание возникало у обычных альф, недовольных устройством правления доминантной особи, итог был один: бунт и «приручение». Чонгук приручен. Это физиологический процесс древнего порядка, о котором до случившегося он даже не знал. В современном мире есть законы, от былой дикости у современных людей осталось не так много, да и о таком насильственном феномене как приручение ныне упоминается только в учебниках по высшей медицине как утраченная форма подчинения первобытных времён. Но, видимо, не такая уж и утраченная, раз сейчас Чонгука трясёт от мгновенной реакции на сгустившийся феромон «хозяина». Внутри зудит, и речь здесь не только о состоянии души. Он буквально течёт. Смазка пачкает пальцы Тэхёна, и судя по широкой ухмылке, этот факт его очень и очень радует. — Слушаю, конечно, — альфа натурально мурлычет, с небывалым удовольствием сминая чужие мясистые ягодицы. Форма тела Чонгука всё ещё крепкая, но уже не по-альфьи. Его милый друг детства теперь самка, его, собственная, прирученная, — всего тебя слушаю. И твои слова, и твоё тело, — омега в его руках натурально скулит, когда Тэхён настойчиво продавливает пальцами края сжатого ануса. С нажимом обводит по краям, чувствуя, как грузные капли катятся по костяшкам. — Тело куда честнее тебя самого. Сколько бы ты крылышками ни махал, на деле никуда не упорхнёшь. Сам не хочешь этого. В ушах шум, словно от волн. Сейчас он поистине в ловушке и глубочайшей растерянности. Душой он беспомощная бабочка, забрёдшая на чьё-то судно. Вокруг шторм, палубу затапливает ужасными холодными волнами. Выхода нет, кругом ловушка. — Я ни с кем не был с… того раза, — от переизбытка горячих ощущений голос Чонгука дрожит, а от колющего ощущения, означающего расцветание новых засосов на шее, дыхание перехватывает. Всего на мгновение возникшая в мужчине дикость откидывает омегу в воспоминания о случае, когда жизнь повернулась к нему жопой. — Мне страшно. Тэхёна словно током прошибает. Он замирает, прокручивая последние услышанные слова, и, отстранившись, заглядывает в большие испуганные глаза. Взгляд у Чонгука стеклянный, даже кажется, что он дышать в этот момент не рискует. Подчинение. Верно, как Тэхён мог забыть? Сам ведь в последнее время тратил каждую свободную минуту на изучение тонкостей их связи. Сам ведь читал, что на прирученных самок нельзя давить резким выбросом феромонов, это приводит к шоку, парализации. В первобытные времена это было верным способом оплодотворить самку без лишних сопротивлений. Воистину насильственный процесс во всех отношениях. Принудительная смена вторичного пола, полное подчинение, оплодотворение. Страшно подумать, что ещё такого существует в природе, раз уж даже такой ужас добрался до их реалиях с тех, древних, времён. Подчинение — сильный стресс для организма. — Прости, — тяжело вздыхает Тэхён, сбавляя давление. Он гладит успокаивающе по спине омеги, целует нежно в уголок губ и с горечью отмечает не спадающую дрожь чужого тела. — Видимо, мне слишком часто придётся перед тобой извиняться, за всю жизнь устанешь, — усмехается, не прекращая расцеловывать щёки, скулы, губы. Без особого напора, просто проявление ласки. Спустя долгих пять минут Чонгук уже дышит ровнее и комкает в пальцах рубашку альфы. Окончательно придя в себя, омега жмурится и прячет лицо на груди Тэхёна. Страх отступил, но сердце всё ещё колотится и между ягодиц неприятно зудит, но сказать об этом он не решается. — Полегчало? — а голос до того тихий и мягкий, что Чонгук сперва даже не сразу признаёт, кому он принадлежит. Наверное, хорошо, что Тэхён придерживает его за поясницу, иначе бы точно не устоял на месте, колени бы подкосились. Шмыгнув носом, омега пару раз коротко кивает, вдыхая уже совсем дорогой запах с тела Кима, не агрессивный, более успокаивающий. — Меня ноги не держат, — тихо признаётся Чонгук. Усмехнувшись, Тэхён оставляет короткий поцелуй на макушке омеги и, сместив хватку под бедра, поднимает, ощущая приятную тяжесть в руках. Чонгук в растерянности икает и хватается за плечи, рубашку, шею мужчины, ногами дергает, но всё равно остаётся надёжно удерживаемым в крепких руках. — Ты что творишь?! Отпусти, я же тяжёлый! — Ещё чего, — с усмешкой закатывает глаза Тэхён, неспешным шагом подходя к стиральной машине, на которую следом и сгружает свою ношу. — Ни за что не отпущу. А если потребуется, до конца жизни на руках носить буду. Чонгук не смеет перечить. Лицо горит, сердце колотится. Это ведь… фактически признание? До конца жизни. Не понятно, что его так растрогало, слова альфы, его непривычная нежность или что-то ещё, Чон не может определить наверняка, ибо думать лишний раз не хочется. Он первый тянется поцеловать, первый льнёт ближе, забрасывая ноги на поясницу Тэхёна. К чёрту. Происходящее слишком желанно, слишком сладко чтобы это останавливать. Он буквально в воздухе переобувается: то ненавидит всей душой, но через неделю уже глупо влюбляется, то боится и не даёт подобраться, а через пару ласковых поцелуев ломается и уже сам жмётся ближе. Внутренне бесится от собственной двойственности, но как с ней бороться пока не понимает. Сквозь свой страх Чонгук даёт зелёный свет. Не противится, когда с него стягивают штаны с бельём, когда сжимают, целуют, растягивают под себя. Знакомое и не совсем приятное ощущение. Это уже бывало однажды, в гон Тэхёна, Чон плохо осознавал себя в пространстве и был подозрительно поддатливым. Словно наваждение какое-то. И даже сейчас всё без особых изменений. Что он там говорил, страшно? Уже, как будто, и не страшно, трясёт слегка, но виной тому другие причины. Длинные пальцы в заднице, к примеру, или чужая твёрдая плоть, трущаяся об его собственное оголённое возбуждение. Нравится, что бы Тэхён с ним ни делал. Неправильное, наверное, так сходу нырять в это болото с головой, но что ему ещё остаётся? Даже помыслить трудно. Забывшись, Чонгук случайно царапает короткими ногтями твёрдую горошину соска Тэхёна и тут же сжимается от его нетерпеливого рыка. Бёдра сами сводятся, зажимая торс мужчины, но силы в них слишком мало, чтобы стать припятствием. Альфа с громким чмоком отрывается от губ Чонгука, широко мазнув напоследок, и роняет голову на сгиб бледного плеча, раздражённо выдыхая: — Я больше не могу, — почти шипит, рывком подтягивая бёдра омеги ближе, толком не предупредив, — прости. Сперва Чон даже не догоняет, за что у него вдруг начали просить прощения, пока не сталкивается с внезапной распирающей болью. Он жмурится, ударяясь затылком об плиточную стену, и вынуждено горбится из-за маленького пространства. Позвоночнику явно дискомфортно, но в сравнении с внезапным проникновением это ещё терпимо. Тэхён, спасибо хоть на том, замирает как только оказывается полностью внутри, жмурится, пережидая, сминает чужие мясистые ягодицы до синяков, сам того не замечая. Что было дальше? Больно и тревожно, как минимум, следующие две минуты, а после всё как в тумане. Самый яркий дискомфорт отошёл на задний план, Тэхён брал его, не щадя и не позволяя стонать в голос. Сколько раз он пытался сбежать из ванной и от этой близости? По меньшей мере три раза. Альфа не выпускал, перехватывал, заманивал обманчивой лаской, вынуждал ослабить бдительность и снова брал. Прошло целых двенадцать лет, Чонгуку перевалило за тридцать, он взрослый мужчина, родитель, но вместе с тем так и не научился противиться Тэхёну, так и остался всегда со всем согласным мальчишкой. Он — его вечная ловушка, но так ли сильно из неё хочется упорхнуть?

• ° o ● 🦋 ⁠● o ° •

Эта больница то же самое, что второй дом. Чонгука здесь знает каждый врач и при встрече с ним все приветливо здороваются. Нет в этом ничего удивительного, если учесть, что в этих стенах он бывает каждый месяц уже почти двенадцать лет, а раз в три месяца переживает здесь течку под сильными обезбаливающими и строгим присмотром. Это мера жизненно необходимого порядка, без альфы, повлиявшего на смену пола, в течку омега может и умереть от болевого шока. И слава яйцам, что на этот раз он здесь не для переживания самого нелюбимого периода своей жизни. Прямо сейчас он в кабинете невролога, мистера Со, Чонгук с ним в тёплых отношениях, мужчина средних лет в обычные дни достаточно приветливый и улыбчивый, но сегодня, пройдя через рентген и ещё парочку более непонятных осмотров, Чон сильно подпортил ему настроение. Врач задумчиво перебирает заключения и пару раз отвлекается, чтобы вписать что-то в компьютер. У Чонгука уже зад болит сидеть без дела и шея ноет, но мистеру Со он мешать даже не думает, просто сидит и терпеливо ждёт, пока мужчина наконец не отложит бумаги и с серьёзным видом не заявит: — Мне начать с плохой новости или с той, что чуть страшнее? Омега в растерянности бегает взглядом по чужому непроницаемому выражению и сам только сильнее тревожится. — Честно, я уже думаю, что не плохо было бы остаться в неведении, — нервно усмехается Чонгук. — Придётся, штука серьёзная, о ней нужно знать, — из всех бумаг мистер Со вытягивает рентгеновский снимок и непонятную диаграмму. — Вылечить это уже нельзя. Можно было бы, конечно, попробовать операцию, но не в нашей стране и не с уже имеющимися рисками. — врач вытягивает ручку из стакана с общей массой канцелярии и указывает на рентгеновский снимок. — Видишь эти зубчики на дисках? Вот эти, длинненькие, на задней части твоей шеи. — Чонгук хмуро кивает. — А вот эти? — указывает он ручкой на позвоночные диски, идущие рядом ниже, и омега снова кивает, не совсем понимая, что до него хотят донести. — А теперь присмотрись и скажи, чем они друг от друга отличаются. — Они разные, — отвечает без особых раздумий. — Вот именно, — кивает мистер Со, вытягивая второй снимок, — а должны быть практически одинаковыми. Эти зубчики не должны сильно отличаться по длине, они неотъемлемая часть каркаса, а у тебя на целых двух рядочках зубчики сильно обточены и более того, — тычет уже на другое изображение, — смотри как их всех покосило. У тебя, милый мой, прям беда с шейным отделом, и это я ещё про сосуды не заикнулся. Атеросклероз, атрофированные мышцы шеи, слабые хрящи. Позвоночные диски не держатся на месте, они гуляют, перетирают артерии, и ладно, если бы у них хотя бы была поддержка в виде мышц, но и там беда не меньшая. Как тебя ещё не переклинило? Тут же чуть что и тебе половину тела разом парализует! По мере рассказа голос врача всё более резкий и раздражённый, его злит, что даже с учетом очень частых медосмотров они допустили такое значительное упущение. Немыслимо! — Круто, — неверяще усмехается Чонгук. М-да, в жизни не бывает всё идеально гладко, когда он уже привыкнет? С одной стороны, не удивительно, что к этому пришло, у него ведь сидячая работа, нагрузка на шею огромная, да и, к тому же, возраст, тридцать лет это вам не беззаботные восемнадцать, когда из забот о здоровье только прыщи, а любая рана затягивается за пару недель. — Очень, — саркастичный ответ врача не обижает, с мистером Со они достаточно близки, чтобы пропустить такую эмоциональную вольность мимо ушей. — И ещё круче будет жить в вечных попытках сделать ситуацию хоть немного лучше. Я выпишу тебе некоторые лекарства, плюсом препарат от глазного давления, раз уж жалуешься на болезненную пульсацию. Внедришь в повседневную рутину разминки для шеи, позже можно будет добавить полноценные нагрузки, но об этом пока рано. И никаких массажей! Старайся минимально тревожить шею, на боку и на высоких подушках не спи, если не хочешь совсем вкось пойти. Всё уяснил? — кроме как утвердительным кивком на серьёзный тон и грозный взгляд Чонгук бы просто не ответил. — Пропишу на всякий пожарный рекомендации отдельным листом, на холодильник налепи, а лучше сразу на лоб. И на это Чонгук только кивает, не смея перечить и без того разнервничавшемуся мужчине. Здесь все для него уже давно не просто специалисты, выполняющие свою работу и оказывающие медицинские услуги, они его хорошие приятели, кого-то Чон даже не постеснялся бы и другом назвать, так что чужое нервное волнение воспринимается как что-то вполне ожидаемое и естественное. Пообещав мистеру Со стараться быть на связи, Чонгук покидает больницу, глубоко вдыхая уличный воздух, не пропитанный разъедающей слизистую хлоркой. Ну и дела, конечно… Повезло, что сейчас додумался провериться, потому что как бы обстояли дела, если бы он задумался о проблеме позже, представлять не хочется. Сев в такси, он проверяет телефон, новых сообщений и пропущенных звонков не обнаруживает, но с лёгким удивлением замечает на дисплее цифру, ведущую к семи часам вечера. Засиделся он в больнице, профукал весь свой выходной на болтовню со знакомыми медбратьями и мистером Со. И только он нажал на кнопку выключения, как на телефон тут же поступил звонок. Номер одного из мастеров его студии. — Слушаю, — будничным бесцветным тоном. Но вместо голоса своего работника Чонгук, к большому удивлению, слышит другой, совершенно незнакомый. — А, да, здравствуйте, — незнакомец на другой линии звучит растерянно и неуверенно. — Тут такая ситуация стряслась. Вашему мастеру стало плохо, он потерял сознание во время сеанса и не приходил в себя, пришлось вызывать скорую. Я нашёл ваш номер у него в телефоне, вы были подписаны как «БОСС» и… в общем, надеюсь что я туда позвонил. Чонгук вздыхает и трёт глаза, раздумывая над ответом. — Его ещё не увезли? — Сейчас как раз смотрю, как скорая подъезжает. — Хорошо, — рука по привычке тянется размять шею, но омега вовремя себя одёргивает, — я скоро подъеду, к тому времени его наверное уже увезут, но можете пока не уходить? Нужно дверь закрыть и убрать последствия, — Чонгук сам не замечает, как скатывается на несерьёзный тон и сразу старается это исправить. — Простите за доставленные неудобства, если захотите, мы можем записать вас на другой день или к другому мастеру, тату закончим бесплатно. Ситуация однозначно выглядит неприятно, у клиента сорвался сеанс, мастер потерял сознание, ещё и в салоне, вдобавок, в этот день никого кроме них. Приходится вместо прямого пути домой свернуть на работу, низко поклониться и извиниться перед взволнованным клиентом, оказавшемся вполне понимающим робким омегой, и приняться за уборку чужого рабочего места. Расставление красок, мытьё палитр, дезинфекция и обработка инструментов, на самом деле, достаточно медитативный процесс. Чонгук в принципе очень любит убираться, пусть по его внешнему виду хозяюшкой его и не назвать. Нестандартный высокий и широкоплечий омега с обманчиво грозным видом из-за татуировок, покрывающих львиную долю тела. Только вот, по существу, характер у него мягкий, пусть часто Чон и пытается казаться строгим и несгибаемым, но на деле это ему едва удаётся, и чистюля он тот ещё, и детишек любит, да и, если приглядеться, и личико у него кукольное. Одним словом, настоящая прелесть. Положив простираные полотенца для протирания поверхностей на сушилку в хозяйственном туалете, Чонгук ставит на место швабру, попутно оглядывая себя в зеркале. Видок, конечно, подуставший, надо, что-ли, консиллером начать пользоваться, а то скоро совсем на труп будет… Звенит колокольчик. Он дёргается и слишком резко поворачивая голову в сторону коридора. Кто-то пришёл, и это точно не клиент, уехавший недавно на такси, да и никого сегодня по записи уже нет. Высунувшись в зал, он только сильнее настораживается. В клиентской зоне, оперевшись на ресепшен администратора, стоит шатающийся альфа. Узнать в нём Юнги по худощавой фигуре и взъерошеным высветленным волосам не составляет особого труда. Он бормочет что-то себе под нос и… всхлипывает? По-началу Чонгук теряется, не веря собственным ушам, ибо странная какая-то сцена здесь разыгрывается: поздно вечером, в закрытом тату салоне, пьяный альфа протирает лицом стойку регистрации, хнычет и зовёт его, Чонгука, по имени, подобно несчастной брошенке, ноющей по-пьяне бывшему в голосовых сообщениях. — Чонгууу, — плаксиво стонет, ударяя ладонями по, между прочим, недавно протёртой поверхности, которая теперь и в слюнях, и перегаром пропитывается. — Чонгук-ииии-и! — стенает, заикаясь. — Я тебя так люблю-ухухуу-у, — и сползает по стойке вниз, на холодный пол. Жесть… Такого в его скучной однообразной жизни ещё не случалось. Альфы никогда не питали к нему особого интереса, Чонгук не позволял. Быстро давал от ворот поворот, бесед не поддерживал, а на свиданиях вслепую, посещаемых чисто ради успокоения нервной душеньки своих друзей, и вовсе старался вести себя крайне отталкивающе. Да и, будем честны, взрослых мужчин сложно заставить влюбиться, не использовав как орудие свою сексуальность. Пользоваться ею Чонгуку никогда не претило, он всех отшивал, и всё равно оказался здесь, стоя за поворотом и сочувственно смотрит на ворочающегося по полу альфу, хнычущего как избалованая малолетка, которой мама не купила новую дорогущую машинку. — Что ты здесь устроил? — вздыхает устало Чонгук, замерев в проёме. — Иди домой. Юнги мгновенно умолк, стоило ему только услышать любимый голос, и подобрался на месте, выпрямившись струной, но всё ещё сидя в странной позе на холодном полу. Помолчал с секунду, пялясь мутными глазами, и вновь зарыдал, но уже громче, с новой силой. Подумать только, очень популярный сольный артист ползает у ног какого-то неизвестного тату-мастера, вымогая хоть какую-то крупицу внимания. На словах может показаться романтичным, на деле же — жалкое зрелище. Это страдания впустую, нервы вникуда. Если бы Юнги знал о Чонгуке чуть больше, быть может, эта глупость бы и не случилась. Хотя, если посмотреть с другой стороны, Чонгук и не был обязан оправдываться за своё «нет», любому другому нормальному альфе было бы нетрудно принять отказ с первого раза, любой нормальный альфа не стал бы убиваться по омеге, с которым у него нет ничего, совершенно ничего общего. Они не друзья, не бывшие любовники, их отношения сугубо на уровне «мастер и клиент», и исходя из этого в голове Чонгука только жалость и назревающее отвращение. Юнги настырный. Может, он сам того не замечает, но в попытках вывести на глубокие разговоры во время их участившихся в последнее время сеансов, сильно раздражает. Он лезет туда, где его не ждут, суёт нос куда его не звали, осыпает вопросами и коплиментами, которые совершенно не сглаживают раздражение от всего ранее перечисленного. За годы жизни без Тэхёна Чонгук выработал критерий, по которому с лёгкостью определяет, будет ли он тесно общаться с новым знакомым или нет. Этот критерий — любопытство, а именно излишняя его вариация, ведь когда человек в первый же день знакомства наровит зарыться лицом в чужое грязное бельё, о его личности становится многое понятно. И тут появляется Мин Юнги, известный артист, с первого сеанса тату ставший проявлять излишнюю заинтересованность и настойчивость в том, чтобы услуги ему оказывал именно Чонгук. И с одной стороны, альфа не казался явной угрозой, да, он прилипчивый и не понимает отказов, но откровенно принуждать к чему-то не пытался, потому и отказывать ему в работе не было надобности. Да и платил он прилично, чаевые оставлял. Их омега первое время настырно отказывался принимать, но потом как-то смирился. Вскоре их общение начало походить на приятельское, но в глубине души проводить с ним время Чонгуку было не в кайф. И, как оказалось, не зря, ведь теперь это привело к пьяному мужику на полу в тёмной клиентской зоне закрытого салона. Дожили… — Юнги, иди домой, — повторяет твёрже, глядит непривычно грозно. — Не хочу! — брыкается альфа, неуместно капризничая. — Домой не хочу, тебя хочу, — и хнычет, тарабаня рукой по стойке. — Чем я плох? — бьёт уже кулаком, следом выпаливая громко и гневно: — Я для тебя недостаточно хорош? От ожесточившегося в секунду голоса всё нутро подбирается. Чонгуку страшно. Пусть Юнги и выглядит худощаво, но он всё ещё альфа и на полголовы выше. И пусть Чон для омеги достаточно крупный, у Мина всё равно остаётся природное преимущество. Что делать? Чонгуку невдомёк. Звонить в полицию? Сомнительный варик, неизвестно какие проблемы за это на него могут свалиться позднее. Просить уйти? Ещё более глупо, Юнги его не хочет слышить, судя по гневному взгляду. В эту секунду он чувствует себя мишенью. Альфа встаёт, пошатываясь, грудь ярко вздымается, глаза из-под длинной высветленной челки сверкают недобрыми огнями. Нет, с этим человеком сейчас бесполезно спорить. — Дело не в том, что ты какой-то не такой, — голос сиплый, почти затравленый. У Чонгука не получается сконцентрироваться на попытке сделаться уверенным и твёрдым, всё его внимание на медленно наступающем незванном госте, чьё приближение глубоко внутри заставляет пробуждаться нечто малознакомое, первобытное, напоминающее страх, но более пронизывающий, — просто у меня уже есть мужчина. Юнги замирает на месте, шире распахнув глаза, и выглядит даже как-то неверяще. Пошатывается, плечи опускает понуро и напрягает челюсть, скрипя зубами. У Чонгука сердце колотится. Страшно и слишком непредсказуемо, и предчувствие подсказывает, что расслабляться опасно. Перед ним пьяный человек, определённо склонный к агресии в пьяном состоянии, он знает об этом не по наслышке. Своими глазами наблюдал за неадекватным поведением Намждуна во время пьянок ещё в армейские времена, и если бы не Хосок, то хер его знает, где бы альфа сейчас оказался, может в тюрьме за нанесение тяжкого вреда, а может и в могиле после неудачной драки. Юнги задышал тяжелее, на мгновение омеге даже почудилось, что от гнева он малость протрезвел. Доля секунды и он уже грузными шагами преодалевает и без того слишком маленькое расстояние. Чонгук едва успевает попятиться, пока не упирается спиной в стену, в глубине узкого коридора. От сильного толчка выбивает воздух из лёгких, острая боль простреливает от позвоночника в шею, а всё, что ему удаётся издать — сдавленный хрип. — Мне говорили, что у тебя никого нет, — цедит в сжатые губы, выдыхая едким запахом перегара. Чонгук бы обязательно сморщился, если бы его лицо не было сейчас и без того скорченным в болезненной гримассе. — Тебе говорили, — отвечает Чонгук, очевидно недовольный таким утверждением, — вопрос только, кто? Явно не я. Тяжело сглотнув, омега набирается смелости, чтобы сказать единственную неоспоримую истину, о которой, кажется, помнит только он сам: — Я тебе никогда и ничего не обещал. Резкая боль приходится по лицу со звонким шлепком. Глаза остеклянели, в ушах зазвенело, в голове сплошные шок и паника. Щека горит от пощёчины. Просто как, вашу ёбаную мать, к этому привело? — Рот закрой, — небрежно приказной тон вынуждает всё внутри сжаться. По носу бьет не только едким запахом спирта, вместе с ним в легкие проникает чужой нежеланный ферамон. Внутренности мгновенно как в трубочку сворачивает, желудок бурлит в желании опустошиться, по вискам течёт холодный пот. Больно, страшно, нечем дышать. Всё естество противится чужому давлению, и если его не прекратить сейчас, то велик риск банальной остановки сердца. Организм, подстроенный под одного конкретного альфу, не позволит подчинить себя другому. Чонгук хочет к нему, хочет к Тэхёну. Он чувствует давящую опасность, чувствует болезненный стук сердца, правоцирующий желудок на грубую бурлящую пульсацию. Ему невдомёк, что мог бы сотворить Юнги, если бы Чон в состоянии сравнимом с афектом не врезал бы ему по яйцам и не удрал, плюнув на не запертую дверь салона и оставшегося в нём пьяницу. Плевать, пусть хоть вынесут всё или испортят имущество, прямо сейчас это волнует в последнюю очередь, а в первой стоит желание почувствовать его, почувствовать себя защищённым хоть на долю секунды. Он не помнит, как, оторвавшись от изначальной точки на несколько районов, вызывает такси, не помнит как называет адрес своей квартиры и как борется с желанием выблевать внутренности. Сознание посещает его только когда после долгих гудков из динамика телефона под ухом слышится его голос: — Чонгук? — тон Тэхёна кажется приятно удивлённым. — Я как раз собирался звонить, хотел узнать где ты раствор для линз Бани хранишь. Он же тебя предупреждал, что сегодня ночует у моих родителей? Чонгук сглатывает режущий ком в горле, стараясь контролировать свой желудок. Дома. Тэхён дома. Нужно домой. — Отправь его на такси или с водителем, — Чон звучит более глухо, чем хотелось бы. На долю секунды альфа замолкает, медля с ответом, но вскоре из динамика доносится, кажется, взволнованое: — С тобой всё хорошо? Что-то случилось? — Нет. Да. Просто дождись меня, — на последнем слове срывается на шипение, жмурясь от скручивающей боли, и сбрасывает трубку. Водитель, мужчина средних лет, смотрит насторожено через зеркало заднего вида, но вопросов не задаёт. Видит, что пасажиру плохо, но то ли из страха от неоднозначного внешнего вида клиента, то ли из нежелания обременять себя ответственностью в случае если пасажиру действительно плохо, лезть он не решается. Всё это время Чонгук на него даже не смотрит, он дезориентирован, с каждой минутой ему становится всё хуже. Обычно после столкновения с такими неприятностями он звонит по доверенному номеру и его забирают в больницу, но с учётом поменявшихся обстоятельств первым желанием в этой западне было спрятаться там, где действительно надёжно. Его воспалённый страхом и болью мозг счёл для себя безопасностью общество Тэхёна.

Но насколько сие утверждение правдиво?

Нам всем об этом скоро доведётся узнать.

• ° o ● 🦋 ⁠● o ° •

Отправив Бани с водителем в свой отчий дом и вернувшись в квартиру Чонгука, Тэхён всё не мог отделаться от напряжения. И мелкий за ним подметил неладное после телефонного разговора, допытывал настырно, но сдался, поняв, что «дядя Тэхён» единственный, кто не поддаётся его упрямству, чем бесит и нравится одновременно. Куковать в одиночку в небольшой уютной квартирке долго не приходится, проходит ровно восемь минут со звонка, входная дверь с сотрясающим стены стуком распахивается и также не менее «нежно» захлопывается. Выйдя в коридор, альфа ловит себя на странном ощущении дежавю. Чонгук, привалившись спиной к двери, тяжело дышит, его молочная кожа приобрела болезненный зелёный подтон. Взгляд голодный, бегающий, и стоит ему напороться на знакомую мужскую фигуру, и всё его внимание разом сходит в одну точку. По телу Тэхёна пробегает холодок. Он не понимает, что с Чонгуком, пытается сквозь расстерянность задействовать свои мозги, но не успевает, омега набрасывается ему на шею, чуть не сбивая с ног, и зарывается лицом куда-то под челюсть, вдыхая оттуда запах частыми глубокими вдохами. Подобная сцена случалась уже когда-то давно, но, однозначно, произошла некоторая рокировка. Приобняв трясущееся тело, поддерживая, Тэхён наконец начинает догадываться, что стряслось. На волосах его омеги остался слишком знакомый запах. Невозможно оставить след своего запаха на другом человеке простым случайным прикосновением, для этого должно быть ясное намерение пометить, либо подавить. Что именно хотел сделать Юнги, особого значения не имеет, что одно, что второе привело бы Чонгука к одному состоянию. К отторжению. Омега в его руках постепенно затихает, всё меньше дрожит и, кажется, даже тихо урчит от получения своеобразного успокоительного. Но Тэхёну от этого ласкового жеста ни горячо, ни холодно. Настроение безнадёжно испорчено, в мыслях назревает нечто неправильное, и только Чонгук, завозившийся в его руках от ощущения чужой резкой смены настроения в запахе, не позволяет очередной гневной вспышке вновь завладеть ситуацией. Он жмётся к нему, комкает в руках рубашку мужчины и, урча, лижет солоноватую кожу на крепкой шее, на деле не ведая, что творит. Его тело требует, и раз от этого ему становится легче, то он продолжит. Стиснув в объятиях податливое тело, альфа тянет его за собой в гостиную. Не допытывает неприятными вопросами, не запрещает этот странный контакт, только лишь настаивает на смене места, ведь стоять в коридоре вечность у них бы всё равно не вышло, ноги бы устали. Присев на диван, Тэхён совершенно не удивляется, когда следом на него беззастенчиво забирается Чонгук. У него сильный стресс, мозги набекрень, а инстинктивные желания вышли на передний план. — Ты говорил, что будешь в больнице, — тихий низкий голос альфы проникает в мысли запоздало, Чонгук ворочает головой, с трудом поднимая взгляд на чужое лицо. — Что произошло? Холод в глазах Тэхёна напрягает, но омега в своём сбитом состоянии это игнорирует и просто жмётся теснее, гонясь за полным успокоением в крепких руках, пусть и знает, что даже так последствия отторжения его просто не отпустят, нужно куда больше времени. — Я там и был, — чтобы уловить обессиленный шепот приходится сильно напрячь слух. — Потом внепланово поехал на работу из-за ЧП, — запинается, стискивая губы. Слишком неприятные ощущения от свежих воспоминаний, — уже было темно и я остался один в салоне, когда в зал завалился твой пьяный друг, — называть имя Юнги у омеги нет особого желания. — Разговор у нас не задался, мои ответы ему не понравились. В общем, — шмыгнув носом, Чонгук отрывается от чужого плеча и смотрит прямо в глаза Тэхёна, сталкиваясь со слишком тяжелым, нечитаемым взглядом, особенно надолго прилипшим к его подозрительно покрасневшей щеке, — я врезал ему по яйцам и сбежал. Тэхён долго молчит, вынуждает нервничать в ожидании хоть какой-то реакции. Указательным пальцем левой руки он по привычке теребит ранку на сгрызенном большом, сам того не замечая. Нервная привычка, от которой никак не получается избавится, и сейчас он к ней прибегает, раздражая образовавшуюся корочку на ранке острым ногтем. Тяжело вздохнув, Тэхён берёт в свои ладони пунцовые щёки Чонгука и целует в уголок его губ, нежно шепча: — Надо было бить ему в морду, — усмехается, чувствуя, как кожа омеги движется под губами вслед за растянувшейся улыбкой. — Ты его директор, — напоминает омега, млея от поцелуев на скулах, висках и щеках, — его лицо — твой заработок. — Ну не единственный же, — закатывает глаза Тэхён, за поясницу притягивая Чонгука к себе плотнее, — он не самый популярный артист в моей компании, без него я не обанкрочусь. — Говоришь так, — вновь запинается, сглатывая скопившуюся слюну, — словно уже списал его со счетов. — Нет, что ты, — заверяет сладким заманивающим голосом, мажа языком по пахучему местечку за ушком. В лёгкие забивается свежий запах полевых цветов. Если припомнить, с момента их последней встречи, ещё двенадцать лет назад, он больше не слышал этот запах в полной мере. Пахнет домом. — пока я никого ещё не списал. Но планы назревают. В какой-то момент, Тэхён ловит себя на мысли, что ему нравится податливость Чонгука, его открытость и безотказность. Его омега не только лицом настоящая куколка, но и натурой в том числе. Гибкий, безотказный, влюблённый и полностью только его. Эта куколка знала его настоящим. Он хнычет, трётся возбуждением об его собственное, уперевшись лбом в чужой, и выдыхает заветное: — Останься этой ночью со мной. Тэхёну чудится, что он ждал этих слов целую вечность. Чонгуку, вновь спустившемуся поцелуями на шею альфы, явно не стоит сейчас видеть чужое выражение лица. Сам альфа, заметив свою собственную извращённую гримасу в отражении глянцевого натяжного потолка, удивляется и тут же прячется за старой доброй маской с нежной улыбкой. Чонгуку явно не следует встречаться с этой стороной своего мужчины раньше времени.

Чонгуку явно следовало бежать ещё когда спустя двенадцать лет на его телефон поступило сообщение с неизвестного номера.

Но сейчас, помогая стянуть с себя брюки с бельём, позволяя завлечь себя глубокими мокрыми поцелуями, мять мягкие места и оставлять багровые отметины на теле, он не ведает, в какой западне очутился. Льнёт как подобает прирученной зверюшке, подаётся следом за ловкими пальцами, плавно скользящими в гостеприимном жаре узких мокрых стенок, и сам целует, целует, целует до тех пор, пока язык не чувствует приятное онемение, а лёгкие не щиплет от недостатка кислорода. — Тебя опять трясёт, — Тэхён хрипло усмехается, не без удовольствия следя за тем, как под давлением всего естества омега всё сильнее расплывается и уже едва ворочает языком, только и может, что поддаваться и отдаваться. Теперь уже полностью по своей воле. Об одной особенности, возникающей в результате смены пола через приручение, Тэхён правильно решил не распространяться, чтобы не дай бог не спугнуть куколку, едва показавшую намёки на вылупление из кокона бесконечного колючего одиночества. Ему по силам заставить омегу забыться, погрузить его сознание в состояние схожее с забвением, чтобы было проще подавить сопротивление и склонить к самым примитивным биологическим процессам. К сексу, проще говоря, на этом строился первобытный общинный строй, так появился глубинный страх перед доминантными особями. Без страха нет уважения, уважение порождается страхом, по этому принципу прежде не чурались прибегать к приручению чаще нужного в целях своеобразной «показательной порки». Тэхён этим пользовался дважды. Впервые в восемнадцать лет, повторно вчера, сегодня же Чонгук поддался сам, без неосязаемого толчка, и пусть на сей раз его заставила нужда, это не уменьшает чужой радости. Только подогревает одержимость. Чонгук разорвал поцелуй, прошипев из-за сильного укуса, пришедшегося по губе. Альфа не позволяет действовать своевольно, кусает, оттягивает и царапает до кровавого привкуса на губах. Неприятно, омеге приходится терпеть и с усилием игнорировать, сосредотачиваясь на твёрдой плоти, чётко лёгшей между ягодиц. Он сам расстегнул брюки Тэхёна и поздно понял, что поторопился. Но останавливаться опасно. Он не может взять и сказать альфе, что передумал. Тэхён не позволит. Ему нельзя противиться. Ким Тэхён всегда берёт то, чего хочет, его вещи только его, в обычной жизни он холодный и расчетливый, но мало кому известно, что он бывает опасно вспыльчивым и, как показало время, сильно ревнивым. Ким Тэхён страшный человек. Чонгук бесконечно его боится, и ровно настолько же любит. Эти чувства окрыляют также, как и пригвождают нежными крылышками к земле, с ними хочется порхать, но от каждого взмаха его обездвиживает тупой болью. И боль эта отнюдь не физического характера.

Это чёртово болото, и ко дну он ближе с каждым днём.

Хозяин и его подневольный питомец.

Губы жадными поцелуями осыпают ключицы и присасываются к коже, яркие следы расцветают мгновенно. Чонгук сам себя ему отдал, и скупиться Тэхён не собирается, возьмёт от случая всё. Он вертит аппетитным телом как душе заблагорассудится, ставит коленями на диван и собственнически вздёргивает бедра. Ягодицы светлые, практически не затронутые отметинами, но это поправимо. Омега и двинуться толком не успевает, только пробует привстать на локтях, но тут же замирает, почувствовав прикосновение чего-то мокрого к своему анусу, а от резкого толчка на всю длину вновь падает грудью на грубую обивку. Зажмурившись, Чонгук сдавленно простонал, не до конца понимая, что чувствует. Тэхён его не жалеет, с первого толчка берёт быстрый темп, терзая чувствительные стенки быстрым трением. Сдавленный скулёж только распаляет. В его руках тонкая талия, глаза наслаждаются созерцанием прекрасного. Крепкая фигура с приятными изгибами чистая кожа без шрамов и татуировки, вполне правильно вписавшиеся в общую картину. Чонгук всегда был своеобразным, странным и непонятным для многих, что как альфа, что как омега. Красивый, необычный, уникальный и только его. Ровная впадина по линии позвоночника, соблазнительно выгнутая спина, мясистые бёдра и ягодицы, между которыми в красной дырочке часто исчезает твёрдый толстый член. Об этом другим даже помыслить не позволено. От воспоминания о запахе Юнги на позеленевшем от приступа отторжения омеге его захватывает злость. Он движется более резво, утягивает натянутое струной тело на себя, не позволяя лишний раз двинуться, и кусает везде, куда клыки попадут, загривок, плечи и шея одно лишь немногое, что попало под раздачу. С ощущением клыков, грубо пробивших кожу на запаховой железе, приходит первый оргазм. Чонгук кончает с обессиленным стоном, забывая само определение слова «сопротивление». Любой намёк на свободу потерян, ныне он полностью подчинён альфе, но он этого не хотел. Он не хотел метку. Не просил. Никогда. Они это даже не обсуждали. Чонгук обессиленно обмякает в чужих руках, позволяя терзать себя как Тэхёну вздумается. Внутри ещё со вчера неприятно саднит, а после этого раза омега уже с трудом чувствует хоть что-то ниже пупка. Видит только, как на животе натягивается кожа всякий раз, когда альфа входит полностью, но всё равно ничего не ощущает, кроме обиды. Метить омегу без дозволения это табу. Насильно поставленную метку тело с лёгкостью может отвергнуть, но не без последствий. Лишение запаха или бесплодие одни из самых частых и известных последствий, но что более важно, Тэхён знает об этом несколько больше. Он знал, что его метку организм Чонгука просто не сможет отвергнуть, знал и потому не побоялся поставить её так, без задней мысли и волнений. Одному Чонгуку больно, теперь уже и душевно, и физически. Он покорно принимает крупную плоть, стонет и плачет, сжимая обивку дивана до побеления костяшек. Болезненное распирающее чувство с давлением на простату не позволяют члену опасть, Тэхён с остервенением вбивается во влажное нутро, вылизывая любезно подставленную шею. Чонгуку остаётся только пережидать и молиться. Вчера в ванной всё было гораздо нежнее. Соскользнув с чудесной талии, альфа упёрся выпрямленными руками по обе стороны от головы омеги, горячо дыша в красное ушко. Последний слитный толчок по основание, сдавленный стон с уст покорной куколки и последнее, чего бы Чонгук сейчас хотел: Узел. Ни единого звука больше из него не вырвалось, тело дрожало, с глаз бесконечным градом лились слезы. На лице ни единой эмоции. — Тш-ш… Ты умница, — шепчет Тэхён в красное ушко, расцеловывая осквернённую кожу шеи и плеч. Там всё сплошь фиолетово-красное, ни единого намёка на живое место. Сначала грубость и полное игнорирование чужих желаний, следом нежность, мягкость, похвалы. Зачем всё это? Почему Чонгук сперва рыдает и терпит, а следом расслабляется в обманчиво нежных руках? Почему боится, но всё равно с трепетом запоминает ласковые прикосновения и шепчущий глупости голос? Внутренности распирает от чужой нескончаемой эякуляции, Чонгук каждой клеточкой своего тела чувствует, как внутри становится всё меньше и меньше места. Альфа обнимает его, поддерживая под припухшим животом, водит ласково по гладким бёдрам и до красноты вылизывает свежую метку, в перерывах расцеловывая плечи, шею, подбородок и челюсть. Ёбаный зверь, натянувший на себя шкуру ягнёнка в надежде, что его не выдадут хищные глаза. А Чонгук их видит, смотрит в самую глубь и только сейчас понимает, как же сильно он влип, сам запархнул на дырявое судно, зная, что этим вечером ему суждено попасть под шторм, и теперь бесконечно жалеет, виня себя за доверчивость и глупость. — Люблю тебя, — последнее, что шепчет Тэхён перед тем, как заснуть, крепко прижав омегу к себе со спины и зарывшись лицом в его непослушные волосы, пахнущие теперь только им. И сердце глупо тает всего от двух банальных слов. Стучит часто и гулко, сжимается от любви. Этой ночью Чонгук не спит, думая ни о чём и обо всём одновременно, и беззвучно слёзы льёт, потеряв себя в собственных истязающих эмоциях.

• ° o ● 🦋 ⁠● o ° •

Компания Тэхёна просто огромная, у Бани глаза разбегаются, когда он попадает в офисное крыло. Мимо охраны прошмыгнуть было совсем нетрудно, сложнее оказалось иметь дело с ориентированием в незнакомом здании, и даже карта с планом эвакуации, сфотографированная на новенький телефон от «дяди» Сорана, не особо помогает найти нужный кабинет, но хотя бы не даёт окончательно заблудиться. Узнать, где работает Тэхён, было нетрудно, пока он гостил у родителей мужчины никто из домочадцев этого особо не скрывал. Поэтому, выстроив план, сразу после звонка с уроков он первым делом примчался сюда, никого не предупредив. Слишком зудит ему от желания поговорить с Тэхёном с глазу на глаз. После двадцати минут скитаний по трём этажам он наконец набредает на нужный отдел. Все здесь трудятся в поте лица, бегают с бумагами кто куда, либо вообще не отрывают глаз от мониторов, потому и двенадцатилетний мальчишка не вызывает у них особого интереса. Таких как Бани, совсем юных красивых мальчиков, здесь хоть жопой жуй, как-никак, это же большая музыкальная компания. И единственное припятствие, с которым он сталкивается, это секретарь у кабинета гендиректора. — Господин Ким велел никого не впускать, — чёткий грозный тон седоватого мужчины мальчика не пугает. Альфа только глаза закатывает и, развернувшись, натягивает улыбку и с милейшим личиком выпаливает самую наглую ложь, к которой ему только доводилось прибегать за свою недолгую жизнь. — О, да, я знаю, просто… — мнётся на месте, нервно закусывая губу. Да, при желании он мог бы стать выдающимся актёром. — Знаю, что господин Ким не любит, когда к нему приходят без предупреждения, но у меня и других парней ЧП, травля в коллективе, сами мы не справляемся, а наш куратор притворяется слепым и глухим. Просто… передайте прямо сейчас директору, что с ним хочет поговорит Чон Бани, если он откажет, я сразу же уйду, обещаю, — мальчик складывает руки в молебном жесте и низко кланяется, чувствуя на себе внимательный взгляд. Секретарь со вздохом перестаёт клацать по клавиатуре и, отъехав в сторону на компъютерном кресле, добирается до чудного пульта. Нажимает одну из кнопок и, сделавшись любезным и доброжелательним, говорит ровным тоном в небольшой динамик: — Директор, к вам пришёл некий Чон Бани, просит встречи с вами. У названого руки потеют. Он тот ещё чёрт, привык привирать и выделывать всякое, но такого ещё ни разу не совершал, потому и нервничает теперь, потом обливается. Спустя долгую полуминутную паузу из динамика слышится крайне знакомый голос: — Пусть заходит. Секретарь даже не успевает громче повторить мальчику ответ господина Кима, с тихим хлопком двери в кабинет директора того уже и след простыл. Оперевшись спиной на закрытую дверь, Бани с глупой улыбкой уставился на удивлённого мужчину. Как-то самую малость неловко… но назад дороги нет, он уже здесь и пизды от папы получит при любом раскладе, так что и терять ему нечего. — Приветик, — неловко хихикнул мальчишка, попутно стягивая рюкзак с плеча. — Можно с тобой поговорить? — Было бы странно, ответь я отказом, ты ведь уже здесь, — осуждающе качает головой Тэхён и перекладывает какие-то бумаги с места на место. – Твой папа знает, где ты? И как вообще мимо охраны протиснулся? С твоим приходом пополнился список на увольнение. — Простите, мне уйти? — вид мальчика тут же становится понурым, а голос сконфуженым. — А, нет, не надо, я не ругался, честно, и ругать тебя не собираюсь, так что оставайся, — Тэхён тут же спешит его успокоить, догадавшись, что его слова восприняли неправильно. — Ты ведь хотел поговорить? Я как раз уже заканчивал, можем сходить в кафе если ты голоден, здесь рядом есть неплохое… — Ты мой отец? Тэхён тут же забыл, о чём говорил. Он непонимающе хлопает глазами, не понимая, правда ли Бани только что сказал нечто подобное или же это у него уже к тридцати начались проблемы со слухом. Выражение лица у мальчика внимательное, заинтересованное, но не разочарованое, он просто смотрит пристально в ожидании ответа, а Тэхён, признаться честно, на секунду растерялся. — Тебе Чонгук рассказал? — вопросом на вопрос, словно пытаясь скрыть, но при том выдавая себя с потрохами. — Нет, зеркало, — мальчик закатывает глаза так, словно открыл нечто очевидное, — оно куда сговорчивее папы. И твои родители вели себя так, словно я их любимая кровиночка, а не сын твоего старого друга. Господи, да у меня же буквально твоё лицо, а с учётом того, как на тебя папа реагирует тут вообще не надо быть гением, чтобы сложить два плюс два. Не так, конечно, Бани должен был обо всём узнать, но так даже проще. Тэхён не любитель сопливых обнимашек и слёз, поэтому подобные разговоры, чёткие и по делу, ему импонируют куда больше. Тем более, что сын у него умненький и разговаривать с ним интересно, только поэтому он сейчас допускает это обсуждение. — Почему вы вообще расстались? — Бани плюхается на диван и кидает рядом свой рюкзак, и смотрит выжидающе. Ему всё интересно. — Мы и вместе-то не были, — пожимает плечами Тэхён и откидывается на спинку кресла, скрещивая руки на груди. — О… — расстроено вздыхает мальчик. — Ну, то, что я появился по залёту, это не новость, я догадывался. — Я даже оспорить это не могу, — Тэхён цокает языком, в задумчивости отводя взгляд к окну. — Твой папа был моим единственным и самым лучшим другом, он знал и принимал меня настоящим, и я поздно понял, что любил его совсем другой любовью. А когда осознал, было уже поздно, я много чего наговорил по молодости и сам всё испортил. Поэтому не говори, что появился по залёту, потому что я и Чонгук друг другом дорожили, и появился ты скорее по неосторожности. Честно, Бани рад такой правде. Всё же это лучше, чем думать, что он и его папа были просто не нужны биологическому отцу. Теперь в тайне своего зачатия мальчик увидел хоть какую-то ясность. Да, не радужную, но и не самую худшую. У него есть отец. Хотел бы он сказать ещё хоть что-нибудь, да не успевает. Дверь с громким стуком бъётся об стену, да так, что штукатурка сыпется. При виде разъярённого мужчины на пороге Бани проглатывает язык. Только и может, что во все глаза пялиться то на него, то на вмиг потерявшее мягкость лицо отца. — Ты заявил на меня в полицию? — рявкает Юнги, чуть ли не пар из носа пуская. Тэхён глядит холодно и криво ухмыляется. От вида этого наглого самодовольного лица Мина перекашивает от злости. — Сынок, подожди меня снаружи. Сперва он теряется с непривычки и не сразу понимает, что обращаются к нему, но недоумение быстро выветривается, когда знакомый мужчина переводит на него гневный взгляд, и тут же, коротко кивнув, подхватывает свой рюкзак и выскакивает из кабинета, прошмыгнув между Юнги и косяком в узкий проём. — Сынок? — повторяет чуть ли не с оскалом, ещё чуть-чуть, и начнёт брызжать слюной. — Он?! — Да, он, — подтверждает холодным тоном. Тэхён больше не думает притворяться с Мином доброжелательным, больше нет причин ни уважать его, ни держать рядом. — Чему ты так удивляешься? Тому, что у меня есть взрослый сын, или тому, что омега, по которому ты сохнешь уже который год, оказался моим? Лицо Юнги перекашиват от гнева, а Тэхён испытывает невероятное удовольствие от того, как этот малолетний альфа корчится в своей беспомощности, находя отдушину в гневе. Улыбается широко, когда Мин оказывается в опасной близости, когда сжимает мёртвой хваткой его плечи и дышит глубоко и часто, готовый наброситься с кулаками в любую секунду. — Мне говорили, что он свободен! — рычит прямо в лицо директору. — Он никогда не был свободен, — в ответ на агрессию ровный вкрадчивый тон, такой, каким можно только бесить. — Он всегда был моим, и сын тоже мой, и в твою сторону Чонгу не посмотрел бы ни в одной из возможных параллельных вселенных, — Тэхён подаётся вперёд, обманчиво улыбаясь, и бьёт коленом по промежности Мина когда тот не ждал. Скорчившись, Юнги валится на ковёр, сводя бёдра, и смотрит озлобленно-затравлено, — бубенцы с того вечера всё ещё болят, да? — хохотнул, глядя снизу вверх, упиваясь своим положением и чужой ломкой от отчаяния. — Я был так зол, когда мой омега вернулся домой, весь запуганый, в истерике, трясся и плакал. Он тебя теперь боится, не хочет даже имени твоего произносить. Как я, будучи любящим альфой, должен был поступить? Много где Тэхён приврал, что-то скрыл, по итогу выдал удобную версию для того, чтобы правильно втоптать чужое достоинство достаточно глубоко в грязь. — Предоставить видео с камер и показания Чонгука было легко, плюсом администратор подтвердил, что никто на то время на сеанс тату не был записан, а салон был закрыт. Проникновение, дебоширство в пьяном виде, домогательства и заключение от психотерапевта о нанесении вреда ментальному здоровью жертвы. Картина печальная, — Тэхён наигранно грустно вздыхает и, поддев подбородок пока ещё артиста, с маньяческой улыбкой щебечет: — Чонгук сказал мне, что никогда в жизни больше не хочет тебя видеть. Представляешь? Он так потрясён, и физически ему всё ещё нехорошо. Знал, что он прирученный? Последние слова Тэхёна отражаются звоном в ушах Юнги. От осознания последних услышаных слов становится трудно дышать. Ёбаный пиздец. Он же… надавил в тот вечер на Чонгука. Он не просто повёл себя как скотина, он ещё и подверг чужой организм небывалому стрессу. Пусть тему этого явления не изучают в школах и широко не обсуждают, но от этого она не забылась, ведь и в киниматографе, и в манхвах приручение нередко используют как какое-то историческое допущение, либо же для разбавления сюжета новыми поворотами. — Ты чуть не раздавил мою куколку, — шипит Тэхён, отвешивая звонкий шлепок по чужому лицо. Теперь в ушах у Юнги звенит не только от информации. — Ты сам говорил, что тебе не в кайф лезть на омегу на шесть лет старше тебя, а в конечном итоге объебался. Чья же это вина? На самом деле Тэхёну не нужен ответ, в нынешнем своём состоянии Юнги ничего ему не скажет. Он встаёт со своего кресла, кидает парочку вещей со стола в сумку и накидывет пиджак на плечи, не вдевая рукавов. — У тебя будет время подумать, скоро выйдет официальный пост, где единогласным решением спонсоров и директоров тебя отстранят от творческой деятельности на-а… — тянет задумчиво, нагнетая, — неопределённый срок. Читай как «навсегда». Юнги больше ничего не слышит. Тэхён уже ушёл? Да плевать уже. Плевать на него, на свою репутацию и охранников, меньше минуты спустя выволокших его из здания компании по приказу директора Кима. Уже на улице он, кажется, краем глаза видит направленные на себя телефоны прохожих. Но больше ничто не имеет значения. Юнги не просто проебался. Юнги своими же руками вырыл себе могилу.

• ° o ● 🦋 ⁠● o ° •

Взгляд прикован к двум озорным игривым бабочкам, они всё вертятся по ту сторону стекла, бьются крылышками друг об друга, но при том никак самим себе не вредят. Словно играют, радуясь приходу тепла. В конце концов, на улице прохладное лето. В кафе людей пополудню в будничный день почти нет, и именно это, тишина и уют в компании близкого друга, ему были в крайней степени необходимы. Хосок странно косится на любимого младшенького друга, которого слишком хорошо знает, чтобы пропустить мимо своего внимания странности в чужом поведении и настроении. Его скромный младшенький словно… поник? Сложно дать этому однозначное определение, всё, что омега точно понимает, — ещё недавно Чонгук светился ярче, чем за все годы их дружбы. Хосок взял себе в надежду, что после возобновления их отношений с Тэхёном всё будет только лучше и лучше, ведь кто как не Чонгук заслуживает быть по-настоящему счастливым? Но теперь он серый. Молчит, долго вглядываясь в ожившую природу за окном, и ни слова не обронит, а Хосок не поторапливает. Чонгук робкий, пусть и пытается казаться сильным, и любая настойчивость может восприняться негативно. Кому как не ему об этом знать? — Знаешь, — внезапно подаёт голос Чонгук, толком даже не убеждаясь, слушают ли его. Он лишь продолжает глядеть тусклым взглядом в жизнь по ту сторону стекла и теребить высокий ворот черного лонгслива. — Я всегда был тихим и спокойным, этакая невзрачная мышка. На таких не вешаются омеги, с такими не зависают крутые одноклассники. На словах про омег Хосок теряется, но перебивать не думает. Чонгука вообще лучше никогда не перебивать, ибо, как показали долгие годы, проведённые в тесном общении, младшего Чона слишком легко спугнуть. — Но пока рядом был Тэхён, я к этому даже не стремился. Не пробовал вливаться в шумные компании, не думал над тем, чтобы поскорее присунуть какому-нибудь милому омеге, чтобы не ходить в позорных девственниках или не быть засмеяным одноклассниками. Мне было неинтересно, — закусив губу до крови, Чонгук даже не морщится. Он их не чувствует, там и без того сплошь укусы, укусы, укусы… невидимые, но всё ещё ощутимые. — Меня устраивала жизнь, где я лучший друг Ким Тэхёна, сын холодных консервативных родителей и безнадёжный идиот, слепо влюблённый в человека того же пола. — Я думал, твоя первая любовь это Тэхён, — в первую же подвернувшуюся паузу вставляет свой вопрос Хосок. Какой ещё «человек того же пола»? Что-то он не припомнит, чтобы друг рассказывал о каком-то омеге из юности. — Первая и, уже без шансов, последняя, — невесело усмехается Чонгук. — Прости, что не был с вами до конца честен, вы с Намджуном ведь до сих пор думаете, что я подался в армию подделав свой пол в документах, но всё куда прозаичнее. Хосок не знает, что думать. Исходя из слов друга он догадывается, к чему он клонит, но ведь это безумство. Чонгук родил, стабильно каждые три с половиной месяца у него течки и в паспорте, в графе пола у него стоит штамп с буквенным обозначением жирным шрифтом «омега». Если он прямо сейчас скажет, что всё это время был альфой, Хосок просто не поверит. Он впервые сталкивается с прямым взглядом Чонгука, и то, какие эмоции отображаются на дне бесконечно глубоких черных глаз, пугает и настораживает. — Из-за него я стал таким… — младшему с большим трудом даются слова, как назло через каждые два слова к горлу подступает ком, приходится делать остановки, чтобы не разрыдаться, — зависимым. Видел когда-нибудь, как хозяин лупит собаку, а та всё равно бежит навстречу с высунутым языком и виляя хвостиком? — у Чонгука подбородок дрожит, а глаза застекленели. — Я без него уже не смогу, н-но я… я так боюсь его, — первый тихий всхлип кажется слишком оглушительным в тишине безлюдного зала кофейни. Встрепенувшись всем телом, Хосок мешкает, не зная, как лучше быть. Дослушать до конца или пересесть ближе, обнять? Ему невдомёк, что за страхи в голове его милого друга, потому и придумать, чем бы помочь, ему крайне трудно. — Я до ужаса боюсь его, хён, — Чонгук жмурится, борясь с навязчивым желанием заплакать, и стирает с щёк успевшие выступить слёзы. — Да, во мне нет твёрдого стержня, я не упрямый, не решительный и ничего вызывающего уважения во мне нет, но вопреки всему я не тупой. Я вижу, какой он на самом деле, и всегда был таким, но раньше мне было удобнее просто закрывать глаза. Если бы ещё тогда, двенадцать лет назад, я посмел воспротивиться, Бани всё равно бы родился, и всё равно я бы остался привязанным к Тэхёну на веки вечные. Это не тот человек, которому возможно противиться, а теперь я даже помыслить о такой роскоши не могу, — Чонгук стискивает губы в тонкую полоски и многозначительно трёт определённый участок на шее под тканью. Скорее неосознанно, словно морально всё ещё не может смириться с тем, что теперь запечатлено там на срок до самой смерти. — Ёбаный… — непреднамеренно вырывается вслух из мыслей, но Хосок вовремя прикусывает себе язык, всё ещё помня, что на них и без того глазеет персонал с тех пор, как Чонгук пустил слёзы. — это произошло по обоюдному желанию? Молчание — худший ответ, но почему-то Чон не в силах прервать его ясным и чётким «нет», но и «да» будет здесь не менее наглой ложью. — Я не помню, — почти шепча отвёл взгляд. Знает, что по глазам Хосок сразу всё поймёт, но упускает, что другу не нужен зрительный контакт, чтобы распознать ложь, сокрытую за импровизированым спектаклем, где он в роли дурачка. — М-м, — кивает он своим же мыслям, глядя на профиль Чонгука в пристальной задумчивости, — ты ведь не умеешь врать. С детства честный мальчик, способный многое скрывать, но если задать вопрос в лоб он тут же посыпется. — Не это сейчас важно, — качнул головой Чонгук, отводя внимание от расспросов о минувшем на мысли о грядущем. — Я хочу немного побыть без него. Всю неделю со скандала Юнги он от меня не отходит. Я даже не могу поехать на работу, а всю свою он берёт на дом, чтобы далеко не отлучаться, чтобы следить. У него скоро гон и я боюсь, что меня просто растерзают. Учитывая его излишнюю опеку в период предгона, я даже представить боюсь, каким он будет в самый разгар. С момента, как информация о произошедшем вечером в тату салоне просочилась в прессу, Тэхён от него не отлипал, и Чонгук даже в зеркало боится на себя смотреть, ведь по одним ощущениям от движений уже знает, что природного молочного цвета на коже уже не осталось, сплошь синева и багровые краски. Слишком удачно инцидент совпал с предгоном. Что касается освещения ситуации в СМИ, переросшего в одну из самых обсуждаемых скандальных новостей… что ж, теперь в каждом новом журнале красуются заголовки о конфликте певца и его непосредственного начальника, и Тэхёна, как оказалось, среди них двоих публика любит больше. Оно и не удивительно, ведь альфа выше, крепче и состоятельнее артиста, вдобавок ещё и доминантный, из обеспеченой семьи, слишком идеальный по одним только внешним признакам, чтобы оказаться настоящим. И теперь в интернете есть общедоступная информация о временном отстранении Мин Юнги от творческой деятельности, а ещё, дополнительно, в сети теперь гуляет бурное обсуждение с расследованием, все никак не могут понять, какого такого невероятного омегу не смогли поделить двое взрослых состоятельных альф. Что ещё хуже, кому-то даже удалось взять интерью у трейни, и тот без зазрения совести распиздел направо и налево, что Мин Юнги большой любитель ходить за услугами в тату салон именно к определённому мастеру, достаточно популярному в кругах айдолов. Следом всплыла информация о парочке свиданий Чонгука и Тэхёна с фотографиями, прикреплёнными в качестве доказательств, и как итог — весь директ омеги в сообщениях от тысяч незнакомцев, а за пару дней в подписчиках плюс три миллиона. От Юнги, после вскрытия неоднозначных подробностей из полиции, примерно столько же людей отписались. Компания пока не выяснила, кто слил информацию о возбуждённом судебном разбирательстве, но что-то Чонгуку подсказывает, что Тэхён не просто так до сих пор не дал никаких комментариев прессе в защиту Мина. Он любит действовать закулисно, чтобы не светить своим участием, но свою лепту внести всё равно дело принципа. Прежде это не особо бросалось в глаза, теперь же многое прояснилось. Его единственная, первая и самая яркая любовь постепенно снимает маски. Чонгук всё чётче видит его настоящего и знает наверняка, что если бы Тэхён не захотел, то омега и дальше бы прибывал в блаженном неведении и жил бы бок о бок с иллюзией идеального любящего альфы. Чего же он тогда хочет, так беззастенчиво скидывая маски перед Чонгуком?.. — А сейчас он где? — на лице Хосока виднеется зарождающаяся хитрость. — Поехал в компанию. Он конечно в состоянии брать работу на дом, но бесконечно так делать просто невозможно, особенно когда работаешь в механизмах медиаиндустрии. — Тогда поехали, — заявляет как нечно обыденное, — поехали к родителям Джуна, всего на пару дней. Тебе ведь понравилось в прошлый раз на пляже рядом с их территорией? Ты будешь лежать, загорать, а я придумывать коварные планы и способы затащить тебя в воду. Чонгук хрипло усмехается, вспоминая их относительно недавнюю поездку к семье Кимов в Пусане. Наверное, освежиться и вернуться к проблемам с чистой головой не такая уж плохая идея. Тем более, что других сейчас нет. — Хорошо, — кивает, натягивая сумку на плечо, — я согласен, но если и ехать, то прямо сейчас. Я не знаю, когда он вернётся, и объяснить своё желание побыть наедине с собой будет куда проще и безопаснее на расстоянии. Всю эту неделю он жил в квартире Тэхёна. Бани и его новоиспечённый отец просто не оставили ему выбора, у мелкого в жопе чесалось от желания проводить как можно больше времени с отцом и после школы тот лип к Тэхёну как банный лист, но тот не был против, ведь своё не может раздражать. Разве что, мальчику было невдомёк, почему, возвращаясь в квартиру отца после школы, папа не хочет с ним разговаривать, только просит тишины, а из спальни выбирается только к вечеру, выглядя при том сильно измученным. Истина проста: у Чонгука нет сил. Бани знать не знает, как папа коротает время пока сам он в школе, и в его голову никогда бы не пришла картинка, хоть как-то приближенная к реальности. Тэхён выжимает из него все соки. Не пускает на работу, валит в постель и всё, что омеге дозволено, это есть, ходить в туалет и мыться. Его приковали к постели, и виной тому вовсе не какая-то болезнь. Прожив в таком темпе неделю, Чонгук понял, что боится застрять в этой сомнительной рутине, ему нужен перерыв, нужна тишина. Хосок остаётся ждать его в машине, рядом со сквером неподалёку от многоэтажного комплекса. Приходится действовать быстро. Чонгук заходит в квартиру и тут же лезет в тумбочку в спальне Тэхёна, откуда вытаскивает свои документы, небольшую аптечку с препаратами для своей больной шеи, ключи от своей квартиры с брелком-шокером. Одежду и бельё не берёт, в случае чего у Хосока попросит. В последний раз оглядев спальню, чтобы убедиться, что взял всё самое нужное, и разворачивается на выход и… …тут же ударяется носом об чужую твёрдую грудь… Всё внутренности мигом покрываются леденящим инеем, сердце застучало в ушах. Тэхён стоит так близко, смотрит нечитаемым взглядом из-под чёлки, на лице ни единый лишний мускул не дрожит. — Куда-то собираешься? — а голос обманчиво непринуждённый, только режущий взгляд портит его игру. — С Хосоком повидаться хотел, — Чонгук отскакивает на шаг, машинально пряча сумку себе за спину. — Ты уже закончил с работой? — Да, закончил, — медленно кивает Тэхён, в некой задумчивости обводя фигуру омеги. — И ты тоже закончил с прогулками на сегодня, — одним своим утверждением он бьёт наотмашь, дезориентируя и давая понять, что знает об их недавней встрече, якобы планирующейся только сейчас, и что видел, как Чонгук метался в поисках документов. Ловя испуг и растерянность в больших чёрных глазах, Тэхён закрывает за собой дверь спальни. — Ты никуда не пойдёшь. Впервые за всю свою жизнь Чонгука трясёт от злости. Да, он мягкий, нерешительный и настоящая тряпка, но сегодня его переполняет ярким гневом. — Какое право ты имеешь мне что-то запрещать? — цедит сквозь зубы, стоя твёрдо на месте. Делает то, чего от него ни он сам, ни кто-либо другой не могли ожидать — он противится. — Или ты наконец решил показать себя настоящего в надежде, что этот пиздец я приму также, как и двенадцать лет назад? Буду любить тебя не смотря ни на что, вешаться тебе на шею и глазками хлопать? — уже срывается на крик, тычет пальцем в грудь альфы и только сильнее злится, когда лицо Тэхёна вначале искажает широкой ухмылкой, а вскоре та перерастает в помешаную гримасу. Таким он Кима прежде никогда не видел. Это — полное сумасшествие, с подобным лицом сбрендившие учёные смотрят на свои самые лучшие творения, на воплощённые ими больные идеалы, ставшие такими не самыми гуманными путями. Это маниакальная зависимость, благоговение перед результатами собственных стараний. — О, нет, — Тэхён наваливается на него всем телом и сжимает в объятиях так крепко, чтобы Чонгук едва мог шевелить руками. — Я не надеялся. Просто хотел, чтобы ты видел меня таким, какой я есть. — Чонгук шипит сдавлено от выбивающей воздух хватки, бьёт ладонью по спине мужчины и терпит поражение, когда из другой руки у него вырывают сумку и швыряют куда-то в сторону. — Мне нравилось знать, что всего один человек на свете знает, какой я есть на самом деле. И это ощущение я верну. — Отпусти! — попытки сопротивления в случае с Тэхёном идея заведомо проигрышная. Ким не считается с его мнением, он никогда не был склонен к изыскам гуманизма. Для него Чонгук собственность, его прелестная скромная куколка. И оставлять ей целые шарниры, либо же к чертям переломать — его право. Чонгук помнит, как, извернувшись, выскользнул из хватки, как в панике бросился к двери и с каким ужасом обнаружил, что, закрывая за собой дверь спальни, альфа ещё и бесшумно защёлкнул замок. Одна секунда промедления оказывается губительной. Дальше — звон в ушах и адкая боль. Чонгук с визгом повалился на пол, на секунду ему показалось, что он услышал хруст, а когда машинально попытался встать на ноги и взвыл от адской боли, разошедшейся по всему телу резкой впышкой, до него дошло, что именно сломалось. Он дышит часто и хрипло, трясётся всем телом, по вискам стекает холодный пот. За спиной у него альфа, обнимает бережно, усадив между своих бёдер и вдавливая пальцы в узкую талию, и вдыхает полной грудью запах страха и печали, едкой волной разлетевшийся по родному аромату полевых цветов. Чонгуку безумно идёт этот сложный запах, ему идёт этот затравленный взгляд, намертво прикованый к длинной железной ложке для обуви, беспечно отброшеной на пол. Ему идёт быть покорным, быть в его руках и принимать всё, что даёт его альфа.

• ° o ● 🦋 ⁠● o ° •

Спустя полчаса нервного ожидания Хосок получает короткое сообщение

«Всё отменяется, я остаюсь дома»

• ° o ● 🦋 ⁠● o ° •

Тихое тёплое утро, солнечный свет и детское кряхтение первое, на чём фокусируется внимание омега при пробуждении. Он приоткрывает глаза и нежно улыбается, когда видит рядом с собой пухлощёкого грудничка в забавном чепчике, но тут же кривится, когда пытается вытянуть ноги. Ноющая боль от кривых конечностей разносится выше по телу, доходит до шеи, вызывает тошноту. К этому уже стоило привыкнуть за прошедшие пять лет, но он каждый раз забывает и наступает на те же грабли. В тот день Тэхён не ноги ему сломал. Он вырвал ему крылья и посадил на мокрую палубу загнанного в бурю корабля. Ни шанса на взлёт, ни возможности для спасения. Словно бабочка, заточённая в самой ужасной из возможных клеток. Теперь он прикован к постели, в их новом доме, у него теперь есть достойный муж и трое детей: старший семнадцатилетний Бани, недавно пошедший в старшую школу, средненький четырёхлетний Мину, и годовалый омега Юнсо. Они — единственная отдушина в жизни, пропитавшейся болью и отвращением к самому себе и всем, кто не его дети. Иногда он мечтает ещё разочек заглянуть в Сеульскую больницу, пообщаться с давно знакомыми врачами и поперемывать косточки медбратьям с дяденькой со стойки регистрации, но туда ему путь перекрыли и физически, и юридически. Ещё он скучает по работе, вспоминает ощущения от дребезжащего аппарата в руках, это удовольствие от процесса запечатления рисунка на коже, но салона у него больше нет, а орудовать машинкой ему уже нельзя, слишком руки трясутся. Пресса уже который год без устали воспевает самоотверженность бывшего и самого завидного холостяка из мира шоубиза, посвятившего всего себя семье и мужу, больному чем-то не оглашаемым на публику. Чонгук засыпает с ним каждую ночь, отдаётся, не чувствуя ничего, кроме боли и смирения, и принимает бесконечные поцелуи сквозь слёзы. Наслаждается обществом мужчины, а наутро мечтает умереть. И когда Тэхён вернётся, всё покатится по кругу. Раз за разом, день за днём… Крушение коробля, полного надежд и мечтаний, не стало концом. Это стало началом его персонального ада, и суждено ему теперь захлёбываться агонией и слезами, отвращением и страхом.

До конца их общих дней.

Раз за разом, раз за разом…