Зеленая ночь

Когда Лан Цяньцю открывает дверь, а Ци Жун падает ему в ноги, парень понимает всю тяжесть собственного поступка. Зеленое пятно, растекающееся под ногами — боле походит на едкий химикат, нежели на человека. От запаха глаза слезятся и тошнота подступает к горлу, совершенно закономерно. От Ци Жуна шмонит, как от мусорки, а в длинных, зеленых волосах, что-то застыло. То ли пролитое пиво, то ли чья-то блевань, Цяньцю об этом думать не хочет, ему противно. Из собственного дома хочется сбежать. Он не хочет тут находиться, в помещении стало слишком липко и грязно, ему попросту плохо, а выставить парня, он не сможет. Не так его воспитывали. Чтобы ни случилось, — подай руку помощи, не смотри на то, что рука чужая исколотая, изрезанная и пахнет от нее кошачьей мочой. Не смотри в чужие глаза, где хтоническое безумие нашло свое отражение. Не смотри на слипшееся волосы, грязную одежду и остатки порошка размазанные от ноздри до уха. Чужая слюна капает ему на домашние тапочки, он сегодня же их выкинет. Протяжный стон нарушает тишину подъезда, Цяньцю едва не изъедает от стыда, он не знает, что делать. Опускается на колени аккуратно, только бы не задеть плитку в тех местах, где Ци Жун уже оставил свой след. Он явно неадекватный, то ли пьяный, то ли под кайфом, парень пытается пролезть дальше, но ноги его явно не держат. Явно онемели от помеси алкоголя, таблеток и небезопасного количества дешевого курева. — Господи… Цяньцю искренне хочет помочь, но прикасаться к этому куску удолбаной плоти, откровенно противно. Он закрывает за ним дверь, несколько раз отбивает кулаком по хлипкому косяку, но ничего не может с собой сделать. Золотой мальчик рос едва не в стерильных условиях, все, что происходит сейчас — самый настоящий ад. Ад, что ползет к его кровати, оставляя сомнительного происхождения мокрый след, мычит, стонет и не может связать нечленораздельные звуки в слова. У Ци Жуна, кажется, кровь по всему лицу размазана. Запекшаяся давно, наверняка после очередного вкида, сосуды внутри попросту не выдержали. Парень даже не знает как подступиться. Тащит тощее тело в ванну, за шиворот, но все равно боится, что его верчение недоразумение, разобьет себе голову об косяк. Сажает на пол, обтирает лицо сухим полотенцем, а уже потом жестко фиксирует чужую голову так, чтобы в глаза заглянуть и рассмотреть его со всех доступных сторон. Чужой макияж слез, а остатки его размазались до самой шеи. Глаза — бездонные колодцы, глянешь — сгинешь в пучинах холодной воды. Одна сторона опухшая, вторая осунувшаяся, а кровь, помешанная с со всевозможными субстанциями — худшее, что можно выдумать. — Ты меня слышишь? — По чужим щекам он бьет сильно, ему Ци Жуна не жаль. Когда Ци Жун сам себя не жалеет, Цяньцю не видел в этом смысла. — Пожалуйста, скажи, что ты принял. Но вежливость никуда не уходит, такие уж отголоски маминого воспитания. Знала бы она, чем он сейчас занимается… Спасение в порошке утопающих — дело самых шнырей, коих мама и упоминаний не переносила. Наркотики — главная мировая проблема, и в этом, Цяньцю убедился лично, когда Ци Жуна начинает тошнить так сильно, что отвернуть его голову от себя, получается лишь хорошенько приложив ее об кафель. Парень случайно, он не хочет делать больно, но ему его жаль. Ци Жун не заслуживает понимания. Не когда у него есть деньги и родственники души в нем не чаяли. Цяньцю, откровенно говоря, попросту больно смотреть на лицо его тетки, когда та, в очередной раз, приносит ему шоколадки в рехаб. Не когда он пропадает на четыре дня, а потом присылает видео, где с самым счастливым лицом отдается за дозу, двоим, троим, пятерым. Не когда у него есть сын, который действительно любит своего непутевого родителя. У Ци Жуна передоз и пока он не начнет блевать желчью, его не отпустит. Наверняка ему больно, очень и очень больно. Наверняка у него онемели ноги, челюсть и шея. А еще температура, головокружение и непреодолимое желание, залезть пальцами под зудящую кожу. У него на руках гноятся колодцы, сердце бьется так сильно, то кажется, будто он не доживет до утра. Цяньцю снимает с него верх, расплетает волосы, стараясь держаться исключительно за розовую резинку и никак не может понять, почему не оставил его за порогом. Жалко? Нет. Не хочет быть косвенной причиной его смерти? Вполне возможно. Золотого мальчика воспитали так, что он понимает ответственность за тех, кого приручил. Будто то собака, кролик или его мерзкий партнер, что обессиленно завис, положив щеку на стульчак унитаза. У него гной по венам пошел, а воронка в вене, увеличилась почти на пол сантиметра. Походило на некроз так сильно, что Цяньцю даже гуглить не стал, давно перечитал об этой заразе все, что мог. В Ци Жуне сейчас явно героин, рисовая водка, немного травки, может дорожка-другая порошка. Адская смесь, что делала его похожим на слизня, не то, что интеллектуальном уровне, даже на физическом. Цяньцю утирает уголки чужих губ рукавом, от отвращения хочется плакать, редко он чувствует себя настолько паршиво. Он перекладывает чужое тело в ванну, снимает штаны, а чужое тело еще более отвратительно, чем в прошлый раз. Язвы и колодцы, синяя россыпь варикоза, смертельная бледность и худоба. Парню его не жалко, но будто бы, вспоминая их первую встречу, становится совсем уж паршиво. Он таким не был, Ци Жун пришел в его жизнь случайно, а потом так же случайно из нее уйдет, когда кто-нибудь из его ебырей, случайно попадет шприцем ему в артерию. После него у Цяньцю останется лишь запах спермы в затхлом помещении ванной и справка о положительном результате теста на вич. Цяньцю его не жалеет, но оттирает усердно, следит чтобы едкое, дегтярное мыло не попало на язвы и слизистую. Выливает ему на голову пол тюбика шампуня, старается смыть с волос всю грязь, липкость и сперму. Ему это не нравится. Он касается кожи кожей и понимает, что попросту не готов к этому. Ци Жун без его поддержки заваливается на бог, смотрит на него улыбаясь, старается прикоснуться, провести по плечу сломанным, зеленым ногтем. — Лавка. И чужие губы расплываются почти в хищном оскале. — Что? — У тебя в глазах лавка. А потом его опять выворачивает и он не отворачиваясь, блюет на себя. Наркотики — это может и весело, но оттирать их последствия — мерзко и грустно. Он не знает, что за лавку Ци Жун в нем разглядел, но сегодня это должно закончиться. Любыми методами, способами законными и нет. Повезло, что Гуцзы сегодня ночует у родственников, в ином случае, было бы совсем плохо. — Тогда, что в глазах у тебя? В идеале, там должно быть глубокое раскаяние. На деле — они были пусты, будто шероховатая, акварельная бумага, измазанная однотонной, зеленой пастелью. Цяньцю ненавидит рисовать, но будто бы мысли об искусстве чутка помогают. Но ровно до следующего рвотного позыва. Тайхуа борется с желанием вытащить его за волосы и бросить под первую, проезжающую машину, но в действительности, водителей было б жалко. Он видит Ци Жуна в гробу каждый день, но он все не умирает, да не умирает. Танцует лимбо со смертью, заражается очередной формой гепатита, цирроза и псориаза, у него желтеют глаза и отказывают ноги, но он все не умирает. Даже в трезвым бывает, но будто бы такой, он Лан Цяньцю не нравится, парень в трезвости — агрессивный, вульгарный и неживой. Его бы в утиль сдать, да доплачивать придется. — Звезды. — Ты видишь звезды? — Не вижу. Бесконтрольно блевать он перестает. Облокачивается на сложенные руки, наклоняется к Лан Цяньцю близко-близко, а глаза бегают. Он попросту не может остановиться. От наркотиков становишься дерганым, сложно даже глазами остановиться. — Отошел? — Парень почти нежно проводит по чужой щеке, почти любовно заправляет мокрую прядь за ухо. — Хотя бы чуть-чуть. — Отошел. Че-то меня плохо вставляет. Сколько мы тут торчим? — Четвертый час. — Время? — Половина второго. Голос хриплый, ему явно говорить в тяжесть. Язвы в горле, из-за порошка, что звучит, что на деле — просто отвратительно. Цяньцю не хочет с этим мириться. Все, что тут происходит — мрак, из которого выход, лишь вперед ногами. Он действительно ненавидит Ци Жуна. Ненавидит его болячки, измены, неотвратимость смерти, хлесткие пощечины и смазанные поцелуи в горящие от отвращения щеки. Он буквально вытаскивает Ци Жуна из остывшей воды, сажая на борт. Склоняется к ногами, внимательно осматривает, понимая, что вот он — предел. Еще несколько уколов и колодец буквально разъест ногу, придется ампутировать. Вторую, из-за проблем с органами, изъест варикоз. — Да, пиздец. Я вообще ниче не чувствую. Цяньцю закрывает глаза и безысходность бьет по затылку. Ци Жун всецело это заслужил, его не жаль. Однако, каждый раз глаза на все это — становится по настоящему хреново. — Я так и понял. Что сегодня произошло? Ци Жун не прилагает ни малейшего усилилия, дабы вспомнить. Он помнит все и в этом его проклятье. Наркотики не вышибают память. — Меня изнасиловали. — Говорит так буднично, будто рассказывает о какой-то повседневной херне. — Их было семеро. И каждый меня чем-то напичкал. А один из них, побоялся, что я схвачу передоз и вколол мне что-то прям в колодец. Помню, что от боли чуть не обоссался. А дальше — только океан из кривых хуев. — Понятно. Цяньцю все равно. Он не сочувствует ему и не чувствует злости. Будь все по-другому, он бы выдрал глотки каждому, кто к этому причастен. А сейчас — смысла особо не было. Ци Жуну давно поебать на любой акт сексуального или физического насилия. Если он захочет — отомстит. Но это не проблемы Цяньцю. Он из-за этого, руки марать не будет. Золотой мальчик любовно проводит губами по синюшной коленной чашечке, но даже и не думает о адекватности своих действий. Он намерен все это закончить. Он больше не хочет жить с этой липкой мерзостью. Хочет избавиться от страха, боли фантомных пощечин и перманентного стыда. — Скоро, отход. Ломка будет страшной и едва ли Ци Жун сможет ее пережить. Непонятно, что именно ему намешали, но уверенность в том, что от этого нечта, у него попросту остановится сердце — максимальная. Цяньцю хочет все это закончить, ему это необходимо. Только бы не застать. Только бы не видеть его слез и не слышать истошных воплей. Он пытает его своей болью, выдирает ребра, заставляет его жалеть о содеяном, но Цяньцю все еще думает, что ему не жаль. Он кладет рядом с Ци Жуном шприц, ловко выуженный из заднего кармана, смотрит в глаза и человек сверху, его понимает. Как никого и никогда. — Героин? — Именно он. Ци Жун всегда колет то, что дают. Именно в том количестве, и поебать, что качество — ебаная хуйня. Этот героин, худший из тех, что он смог найти. И учитывая все принятое им ранее, моментальная смерть — настигнет его любовь быстрее, чем взойдет это блядское солнце. Парень хочет пустить по вене сейчас, при нем. Доверяя на слово. И это убивает так больно, будто цирроз именно у него, и не в печени, а на легких, сердце и всем его пронявшем теле. Цяньцю его не жаль, а еще ему ни капли не стыдно. Он улыбается в последний раз, целует гематому на чужой щеке и закрывая глаза, от некого спокойствия, почти не хлопает дверью, выходя из ванной. Умирать Ци Жун будет долго.