В чужой монастырь со своим уставом

      Если и владели архидьяконом добрые мысли, когда он начинал разговор с бывшим учеником, то сейчас они куда-то испарились, уступив место ревности и злости. Гренгуар, в самоупоении забывший, кто перед ним находится, рассказывал всякие чудеса о совместном проживании к красавицей Эсмеральдой. Клод Фролло незаметно сжал кулаки, один из которых был готов встретиться с лицом злосчастного поэта. Гренгуар же продолжал расписывать душевные качества своей номинальной супруги, не замечая, как медленно, но неумолимо закипал в груди архидьякона гнев.       — Единственное… — поэт немного замялся. — Она военных любит.       — Кто? — в затуманенной ревностью голове священника эти слова не сразу нашли понимание. — Кто любит военных?       — Да жена моя! — воскликнул Гренгуар. — Ещё в первый вечер сказала, что настоящий мужчина для неё это тот, кто владел шпагой, золотыми шпорами и умел бы её защитить.       — То есть, — Клод перевёл дыхание, — вы хотите сказать, что эта женщина предпочла бы рыцаря клирику?       — Именно, дорогой учитель, — Гренгуар уже смеялся, но тут же перестал. — Эй, куда вы?!       Архидьякон уже не слушал болтливого поэта, сейчас он быстрым шагом удалялся по направлению к клуатру. Следовало оказаться в своей келье и хорошенько обдумать все вопросы, что накопились за время разговора с Гренгуаром. Самым главным из них был тот, что касался предпочтений прелестной плясуньи.       

***

      Жизнь архидьякона Клода Фролло поделилась на «до» и «после» в один ясный августовский полдень, когда, выглянув в окно своей кельи, он обнаружил пляшущую Эсмеральду. Зрелище непреодолимой привлекательности приковало его надолго к подоконнику, на который он опёрся. Заброшенная книга сиротливо лежала на полу, раскрывшись на странице о любви к Господу. Архидьякон пропал! Сразу, как только увидел мельканье смуглых изящных ножек, вращение соблазнительных бёдер и гибкость стана. Но как только он взглянул в чёрные, исполненные огня очи плясуньи, он понял, что любовь к женщине — это не слабость, фикция или поэтические бредни. Нет, то оказался медленный огонь, пожирающий его бессмертную душу, пытая девственника-священника пламенем сладострастия и несбыточных грёз! Да, он бы жизни своей не пожалел, если бы это помогло ему хотя бы ненадолго приблизиться к красавице, познать жар её поцелуев и трепет любовных объятий!       Но холодный ум учёного, ум священника, подсказывал ему правильный ответ на его желания. Девушка не смогла бы полюбить немолодого священника, лишённого богатства и привлекательности. Нет, её, возможно, пленила бы кардинальская ряса знаменитого красавца Шарля де Бурбона, или щедрое содержание, что мог бы назначить ей епископ Парижский. Но архидьякон, отягчённый долгами и заботами, рано постаревший и преждевременно уставший от жизни, не имел шансов на успех у такой юной красавицы. И мысль эта, одновременно правдивая, и горькая, пытала Клода Фролло не хуже калёного железа палача. Не единожды горькие слёзы вскипали на глазах священника, он их стыдился, но они приносили ему облегчение.       Затем последовали смутные дни, когда архидьякон, словно вор, крался повсюду за девушкой и её ручной козочкой. Он следил за ними издали, иногда присоединяясь к толпе зрителей, и тогда ему становилось стыдно. Не следовало унижать своё достоинство ради уличной девчонки. В такие минуты он принимался выкрикивать зловещие угрозы, которые, впрочем, мало трогали плясунью. И, хотя священнику хотелось кричать о своей любви, с губ его срывались только хриплые возгласы осуждения!       Клод Фроллло пытался бороться со своей нечестивой страстью, он запирался в келье, где простаивал долгие часы на коленях, лихорадочно творя молитвы или умерщвляя плоть. Позаботился он и о том, чтобы вышло постановление епископа, запрещавшее танцы на Соборной площади! Но всё напрасно! Несмотря на запреты, юная цыганка возвращалась и он вновь продолжал тайно преследовать её, умирая внутри от любви, но надев суровую маску осуждения. На Богоявление Клод Фролло даже задумал похитить красавицу, только всё сорвалось, Квазимодо в этот день повредил ногу, а в одиночку священник бы не справился.       И тогда он твёрдо для себя решил, что покончит с преступной страстью! Почти два месяца священник провёл в разъездах по делам епархии, творил архидьяконский суд и участвовал во всех публичных диспутах, что затевались в университетском квартале. Живая деятельность на время и правда облегчила страдания влюблённого священника, но лишь на время. Стоило ему вновь услышать пение цыганки в то мартовское утро, как он стремглав бросился на площадь, где не застал девушки или её козочки, зато имел сомнительное удовольствие узнать, что его бывший ученик, оказывается, стал фиктивным мужем Эсмеральды! Зато болтливый поэт натолкнул архидьякона на новую отчаянную мысль: если он не может заполучить девушку, будучи самим собой, то, может, стоило попробовать это, став другим? Только вот кем?       

***

      Ответ пришёл вместе с мадам де Гонделорье, почтенная дама напросилась на приём к архидьякону и задушевным тоном поведала немного взвинченному Клоду, что её одолевают сомнения насчёт будущего зятя.       — Видите ли, он настоящий шевалье: красивый, бравый, безукоризненный, — делилась нежная мать своими опасениями. — А моя дочь настоящий образец Прекрасной дамы! И это чудная, чудная пара! Только вот, говорят, времена изящного искусства любви давно канули в прошлое. Повсюду только и разговоров о том, что латники ведут неправедную жизнь, предаваясь различным излишествам по кабакам.       Клод уже был готов вспылить и потребовать, чтобы почтенная дама переходила к сути, как она сама ускорилась.       — Не могли бы вы провести с моим будущим зятем душеспасительные беседы? Он славный молодой человек и будет только рад обществу такого святого и учёного мужа.       И чтобы окончательно заткнуть рот архидьякону, мадам де Гонделорье с любезными словами передала ему тяжёлый кошель, наполненный, судя по звону, чистейшим серебром! И всё равно архидьякон собирался отказаться, когда бы не слова Гренгуара о том, что плясунья любит военных. Неясная мысль зашевелилась в голове священника. Он пока ещё точно не знал как, но рассчитывал, что знакомство с капитаном Фебом может ему помочь.       Первого же взгляда на довольное усатое лицо капитана хватило, чтобы у архидьякона оформился план. Выяснилось, что приданое Флёр-де-Лис обладало не меньшей привлекательностью, чем её красота. Покорённый этим двойным обещанием блаженства, капитан покорно, как барашек, согласился потратить десять дней своей драгоценной жизни на встречи с архидьяконом. Клод Фролло назначал свидания с капитаном на самый золотой час для лёгких удовольствий, на восемь вечера. И Феб, идя на невероятную жертву, вскоре явился на первое занятие. Архидьякон сделал его настолько невозможно скучным, что капитан пару раз даже засыпал. Священник довёл несчастного малого почти до помешательства, когда три часа кряду бубнил прописные истины и докучал Фебу вопросами.       Капитан, не бравший в руки книги с тех пор, как его выгнали из Отенского колледжа, страдал. К физическим мученьям от необходимости слышать нудный голос священника добавлялись ещё и нравственные. Ведь сейчас можно было так славно провести время, напившись в компании сослуживцев и школяров, а потом тискать визжащих от удовольствия девок. Но вместо этого в обоих ушах поселился невыразительный голос архидьякона, постепенно переходящий в тупую височную боль. Феб с ужасом представил, что ещё девять вечеров он проведёт в компании этого человека, и усы, постриженные по бургундской моде, топорщились от ужаса!       Но, к счастью, священник в конце занятия обратился к капитану с необычным предложением. Понимая, что перед ним особа, обделённая воображением, архидьякон прямо предложил капитану в вечер встреч просто оставлять у архидьякона свои доспехи.       — Зачем это? — не понял капитан.       — Всё просто, сын мой, — архидьякон сделал над собой волевое усилие и даже улыбнулся. — Смотрите, ваша будущая тёща, наверное, станет следить за вами со своего балкона. Она увидит, как вы заходите в собор, и при этом примется ждать, когда вы его покинете.       Капитан продолжал смотреть на архидьякона овечьими глазами, тот вздохнул и снизошёл до объяснений.       — В нашу первую встречу, — вкрадчиво заговорил архидьякон, — я познал вашу душу и она мне показалась кристально чистой, как у ребёнка.       Капитан не знал, похвалили ли его или поругали, но на всякий случай подкрутил усы. Клод Фролло продолжил описывать, каким, оказывается, самородком был капитан Феб де Шатопер, обладавший «врождённым даром праведности». Феб слушал, открыв рот, он и не подозревал, что в нём скрыт настолько большой потенциал, который священник раскрыл в первую же встречу. Мысль о собственной праведности, как ни странно, приятно щекотнула самолюбие Феба, он сел, приосанившись.       — И поскольку больше мне вас нечему научить, а почтенная дама настаивает на десяти уроках, то я предлагаю вам выход, — архидьякон сделал паузу и многозначительно посмотрел на святого Феба, тот по-прежнему ничего не понимал, пришлось продолжить. — Вы приходите ко мне, оставляете свои доспехи, шпагу и сюрко, а потом незаметно уходите. Ваши доспехи можете можете забрать на следующее утро, почтенной даме я сообщу, что мы занимались до глубокой ночи.       Феб задумался, предложенное мало гармонировало с его новоприобретённой святостью, но возможность избежать очередной прескучнейшей лекции воодушевила капитана.       — Договорились, — горячо воскликнул он и принялся разоблачаться.       Уже раздевшись, капитан задумался.       — Я ведь не взял с собой сменного платья!       На этот случай у архидьякон нашлась монашеская ряса. Капитан с каким-то неясным трепетом облачился в неё и после благословения вышел из кельи. На улице Феб, пряча лицо под капюшоном, внезапно ощутил, что ему сделалось легко и радостно на душе. Возможно, он себя и правда недооценивал, ведь взывали же девки в восторге к Богу, когда он их обрабатывал. В этом явно крылось что-то сакральное! В этот вечер капитан не пошёл грешить, вместо этого он незаметно вернулся в свою квартирку близ Пти-Шатле и до поздней ночи расхаживал в рясе, вспоминая латынь и все известные ему молитвы. Опыт этот глубоко взволновал капитана, на следующее утро, забирая доспехи, он «позабыл» вернуть хабит, а архидьякон даже не спросил. Теперь почти каждый вечер капитан проводил у себя за чтением невесть откуда взявшихся книг и в молитвах. Днём он по-прежнему проявлял смелость, правда, его солдаты заметили, что браниться Феб стал меньше. А во время визита к невесте Феб читал ей вслух Священное писание, пока розовая от удовольствия Флёр-де-Лис занималась вышивкой. Мадам де Гонделорье нарадоваться не могла тому, как благотворно сказались на будущем зяте занятия с архидьяконом.       

***

      Едва капитан вышел из кельи, как архидьякон бросился к груде доспехов, что осталась лежать на скамье. Расчёт оказался верным, они и правда были одного роста и комплекции, но сложность заключалась в том, чтобы надеть все детали должным образом. Запутавшись в ремешках и тесёмках, архидьякон всё оставил и отправился за Квазимодо. Позже горбун с грехом пополам исполнил роль оруженосца, когда архидьякон закончил облачение, Квазимодо смотрел на него с благоговением.       — Вы словно святой Георгий Лиддский! — воскликнул восторженный воспитанник.       Архидьякон с гордостью расправил плечи. Видеть он себя со стороны не мог, но тяжесть брони и шлема на голове придавала ему уверенности. Возможно, ему следовало, как и капитану Фебу, выбрать военную службу, а не требник?       Выйти в таком виде, оставшись незамеченным, было невозможно. Поэтому архидьякон вновь снял доспехи и велел Квазимодо отнести их в господский дом на улице Тиршап и уже там повторно облачился. Время было позднее и надежды на то, что цыганка ещё в городе, оставалось мало, к тому же пеший рыцарь мог вызвать нездоровый интерес у горожан или всяких проходимцев, но Клод Фролло решил рискнуть.              В тот вечер Эсмеральда спокойно возвращалась домой во Дворе чудес, Гренгуар с Джали ушли раньше, а она задержалась, танцуя в одном богатом доме. Уже стемнело, девушку охватил лёгкий страх — нет, она не боялась бродяг, которые знали и любили её. Нет, опасалась цыганка городской стражи или кого-нибудь из разудалых школяров! Поэтому, когда позади раздались тяжёлые шаги, Эсмеральда чуть не припустила бегом, но решила сначала обернуться. Они как раз проходили мимо негасимой лампады, что горела перед статуей Богоматери, и Эсмеральда увидела рослого мужчину в гремящих доспехах. Возможно, будь на месте цыганки другая, менее впечатлительная девушка, то она бы, невзирая на любопытство, бросилась наутёк. Но Эсмеральду поразило то, что неизвестный латник встретился ей возле святыни, в этом плясунья углядела тайный знак и остановилась, рыцарь тоже замер в нескольких шагах от неё.       — Вы чего-то хотели, сударь? — она и сама понимала, как странно звучит этот вопрос в безлюдном переулке.       — Прости, дочь… дитя, — латник, не сняв шлема, откашлялся. — Я случайно увидел тебя и решил проводить. Ночь темна и полна опасностей, — фраза показалась ему удачной и он постарался придать телу непринуждённость, жаль, что доспехи этому противились.       — О! — воскликнула Эсмеральда и очаровательно улыбнулась. — Это так мило с вашей стороны, монсеньор. Только как вас зовут?       — Клод… — он вновь замялся. — Клод де Тиршап.       — А я Эсмеральда, — она опустила взгляд.       — Позволь тебя проводить? — пересохшими от волнения губами спросил архидьякон.       — Да, конечно, — сердце плясуньи заколотилось. — Но не могли бы вы показать мне своё лицо?       — Нет, дитя моё, — голос незнакомца звучал особенно грустно. — Я дал обет никому не показывать своего лица.       Эсмеральда была наслышана о странных рыцарских обетах, как особа, активно интересующаяся куртуазной культурой, поэтому она не удивилась. Дальше они пошли вместе, тихо переговариваясь. Эсмеральда с непосредственностью шестнадцатилетней девушки рассказывала о себе, Клод больше молчал. Уже на границе Двора чудес он попросил разрешения изредка провожать красавицу, та застенчиво согласилась. Следующее свидание они назначили друг другу у того же самого светильника три дня спустя.       Придя домой, Эсмеральда весь вечер не находила себе места, она то кружила по комнате, смущая Гренгуара, то принималась напевать и гладить Джали, то садилась, задумчивая, за стол. Поэт хотел было спросить, чем же вызван такой всплеск, но побоялся её спугнуть. В конце концов, когда Эсмеральда радовалась, то вокруг всё искрилось весельем, вот и он, подхватив Джали на руки, тоже пустился в пляс. Когда девушка задумалась, то Гренгуар нашёл в себе мужество задать вопрос, о чём она думает. Эсмеральда перевела на Пьера задумчивый взгляд и спросила, знает ли он улицу Тиршап?       — Да, конечно! Она прилегает к Крытому рынку, — воскликнул поэт. — А почему ты спрашиваешь?       — Да так, — Эсмеральда вздохнула и тихо произнесла. — Клод.       Гренгуар уловил это, но подумал, что ему показалось, так как единственный Клод, которого он знал и опасался, был архидьякон. Не станет же Эсмеральда шептать имя его учителя? То, что в Париже могло быть ещё с десяток самых разных Клодов, Гренгуару в голову не пришло.       

***

      У Эсмеральды и таинственного рыцаря состоялось по меньшей мере десять свиданий. Девушка с нетерпением ждала каждой встречи, ей казалось, что само небо посылает ей благородного Клода. Он вёл себя безупречно, никогда не пытался зажать её в темном углу или ещё как-то оскорбить. А когда она как-то взяла его за руку в стальной рукавице, то видно было, что Клод смутился. Такой милый! Эсмеральда с каждым новым свиданием всё больше влюблялась в него, она даже раскрыла тайну своей ладанки и показала внимательному рыцарю розовый башмачок.       — Это всё, что осталось от моей несчастной матери, — со вздохом произнесла Эсмеральда, пряча башмачок. — Этот талисман поможет мне найти мать, если я сохраню невинность. Но знаете, — тут она вспыхнула, благо в темноте этого не было видно, — ради любви я смогла бы отказаться от мечты встретить мать.       Клод похвалил её за целомудрие и предостерёг об опасностях, что поджидают юных девушек. Эсмеральда лишь вздохнула. В десятый вечер Клод сказал, что больше они видеться не смогут, эта новость как громом поразила Эсмеральду.       — Но почему? — воскликнула она, готовая расплакаться.       — Так нужно, — он звучал глухо. — Я скоро уезжаю из Парижа и не смогу видеться с тобой, дитя.       — А возьмите меня с собой! — Эсмеральда так осмелела от горя, что даже положила на его плечи руки. — Я буду вам верной служанкой, подругой, любовницей! Всем, кем захотите!       И тогда он снял шлем, увы, ночь была темна и Эсмеральда так и не разглядела его лица. Зато она почувствовала горячий поцелуй, настолько жгучий, словно губ её коснулось раскалённое железо. Они на мгновение слились в судорожном объятии, но лишь затем, чтобы он выпустил её из кольца рук и тихо произнёс:       — Мы больше не встретимся, — после этого Клод надел шлем, а Эсмеральда залилась слезами.       Слово своё таинственный рыцарь сдержал, а Эсмеральда заболела от горя. Некоторое время она даже не могла танцевать и всё ждала время, когда цыгане снимутся с места и откочуют куда-нибудь подальше от этого города. И всё ей снился голос своего рыцаря, а также тот единственный поцелуй, который ненадолго их связал. Эсмеральда не понимала, что двигало её странным другом, она ведь была не против, но он почему-то не осмеливался предпринять более решительных действий. Она вспоминала каждое его слово, каждый осторожный жест и ей хотелось волком выть на луну. Наверное, у него была жена или невеста, а может быть он даже вдовец, судя по голосу — это не был юноша. Ну и что же из этого? Эсмеральда сама предложила стать его любовницей, ей было бы достаточно просто находиться вблизи от своего героя. Но в тот последний вечер она не смогла сказать об этом, предоставив слезам струиться по лицу. Какая же она слабая! Надо было бороться за своё счастье! Вцепиться в его плащ и никуда не отпускать, а она, как овечка, покорилась судьбе. И новые слёзы появлялись на больших глазах.       Уныние продлилось до того дня, как поэт Гренгуар прибежал, чрезвычайно взволнованный, и принялся стучать в спальню, где закрылась Эсмеральда с Джали.       — Чего тебе? — раздражённо спросила цыганка.       — Это важно! Касается твоей матери, — прокричал Гренгуар.       Эсмеральда распахнула дверь и столкнулась лицом к лицу с взволнованным поэтом.       — Твоя мать здесь, в Париже! — видно было, что он едва владел собой. — Скорее, мы должны бежать к ней.       — Что за ерунду ты говоришь? — Эсмеральда скрестила руки на груди.       — Не может быть ошибки! Мой учитель сказал, что твоя мать вретишница Роландовой башни, у неё такой же розовый башмачок!       — Что? — лицо Эсмеральды вытянулось и она машинально схватилась за ладанку. — Но откуда?       — Он приходил исповедовать её и увидел пару башмачку на стене, — тут Гренгуар смолк и вопросительно воззрился на девушку. — А что за башмачок? Я так и не пойму, причём он тут.       — Бежим, скорее! — Эсмеральда уже не слушала его, она накинула на плечи старенький плащ, а на голову покрывало. — Бежим к моей матери.       Гренгуар покорился. В этот день зевакам на Гревской площади несказанно повезло. Те, кто пришёл в поисках работы или просто прохаживался по площади, стали свидетелями трогательного воссоединения. Затворница Гудула, та самая, что яро ненавидела цыган, обрела потерянную дочь в плясунье Эсмеральде. Пока мать обнимала дочь, покрывая исступлёнными поцелуями прелестное лицо своей крошки, в толпе проливались слёзы умиления. Гренгуар, очень прямой и важный, отгонял особо близко приблизившихся к двум женщинам.       За всем этим из толпы наблюдал человек в чёрном монашеском капюшоне со странно горящими глазами. Счастливая плясунья на мгновение встретилась с этим пылающим взглядом и, вздрогнув, зажмурилась. Когда она вновь открыла глаза, зловещего священника уже не было. Но тут мать снова обняла её и Эсмеральда постаралась не думать о том священнике. Ведь это же был он, тот, кто столько времени изводил её своими придирками. Странно, что она давно его не видела, и только сегодня, в такой счастливый день, он явился перед ней, как дурное предзнаменование. Эсмеральда опустила взгляд — нет, не позволит она дурным мыслям завладеть своей головой!       Первые дни после воссоединения прошли замечательно. Эсмеральда отмыла Пакету, переодела её в чистое платье и распутала многолетние колтуны на голове. Гренгуара на время изгнали из домика, потому что мать плохо воспринимала известие о том, что кров с ними будет делить какой-то непонятный мужчина. Гренгуар попросился пожить в клуатре, Клод Фролло устроил его на постой к одному из каноников. Поэт не унывал, мать и дочь собирались покинуть Париж, а это значит, что обжитая квартирка Эсмеральды достанется ему. Вопрос с жильём был бы решён, а денежным пообещал заняться архидьякон Фролло. Вообще в спокойном рассуждении поэт нашёл немало странностей в поведении архидьякона, которым не находилось объяснения. Например, откуда священнику было известно о розовом башмачке, если даже он — муж Эсмеральды о нём не знал? Но вопросы стаей легкокрылых птичек промчались в беспокойной голове Гренгуара и успокоились, вместо того, чтобы ломать голову над всяким необъяснимым, можно было, подобно настоящему философу, заняться размышлениями о вечных ценностях. О деньгах, например.       Эсмеральда же, занятая сборами в Реймс и знакомством с семейством покойного дяди Пакеты, Прадона, совершенно не думала над теми силами, под чьим воздействием она соединилась с матерью. Но когда волнения первых дней остыли, Эсмеральда с тревогой вспомнила, что учителю Гренгуара откуда-то было известно о её тайне! Внезапная мысль, что ему мог рассказать тот таинственный рыцарь, поразила Эсмеральду.       — О мой Клод! — воскликнула она, чем напугала Пакету.       Решив, что ей во что бы то ни стало следовало поговорить с учителем Гренгуара, Эсмеральда на следующий день заперла Пакету в доме и, позвав Джали, направилась к Сите. Гренгуар немало удивился странной просьбе цыганки. Пока они разговаривали у подножия собора Нотр-Дам, мимо под руку прошла красивая бледная девица с высоким степенным военным, за ними с умилением семенила пожилая дама. Офицер неодобрительно покосился на полуафриканский наряд цыганки и успел шепнуть своей спутнице, чтобы она отвернула взор.       — Эти бесстыдницы наводнили улицы Парижа, — очень серьёзно произнёс капитан, даже не оглянувшись на прелестную плясунью. — Вам не следует омрачать свой взор глядя на них, прекрасная кузина.       — Ах, прекрасный кузен! — Флёр-де-Лис переполняла гордость, её будущий муж точно не из тех, кто станет волочиться за уличными замарашками.       Благословенная троица скрылась в центральном портале собора, а Эсмеральда всё не могла добиться от поэта содействия.       — Пойми, преподобный Фролло ненавидит цыганок! — объяснял поэт. — И по какому делу ты к нему желаешь обратиться?       — Это уже тебя не касается, — Эсмеральда встала, подбоченясь. — Дело у меня к нему тайное, так и передай.       — Хорошенькое же дело! — сопротивлялся поэт. — А вдруг он разгневается и прогонит меня? Где я буду жить, пока вы с матушкой не уедете?       — Я найду, где тебе жить, — плясунья нахмурила брови. — Передай, что с его высокопреподобием желает поговорить цыганка Эсмеральда.       Поэт ещё поартачился, но когда Эсмеральда пообещала оставить с ним Джали (саму козочку, конечно, никто не спросил), пообещал помочь. Гренгуар тут же пробрался в собор, а оттуда к лестнице святого Жиля. По дороге он размышлял над тем, как скоро архидьякон спустит его по лестнице и стоит ли вообще говорить, зачем он пришёл. Но, к изумлению Гренгуара, Клод Фролло согласился встретиться с цыганкой, но не в соборе, вместо этого он объяснил, к какому дому на улице Тиршап должна была подойти девушка в седьмом часу.       Эсмеральда восприняла эти новости с бурной радостью. «Тиршап!» — это ведь был намёк на её рыцаря, может быть, сегодня вечером в том доме она встретит своего Клода! Горячо поблагодарив поэта и оставив ему козу, Эсмеральда заспешила во Двор чудес. Пока она бежала, из-под юбок выглядывали шустрые смуглые ножки, узрев которые, капитан де Шатопер с негодованием отвернулся. Они как раз возвращались с Флёр-де-Лис и мадам де Гонделорье домой. «В этом городе столько греха!» — с сожалением подумал благочестивый капитан и тут же поклялся здоровьем будущих детей бороться со скверной.       

***

      Эсмеральда тщательно готовилась к будущему свиданию, она переплела косы, надела чистую одежду и даже тщательно вымыла лицо и руки. Пакета с тревогой смотрела за её приготовлениями, но спрашивать не решилась. Сегодня утром она до смерти перепугалась, что дочь бросила её, и теперь вела себя особенно тихо. Эсмеральда-Агнесса ласково объяснила матери, что задержится вечером и, возможно, придёт на рассвете. Щёки девушки покрылись легким румянцем. Ах, если бы милый Клод оказался там! Вместо скучного учителя Гренгуара! И уже по дороге голову Эсмеральды посетила мысль, что она не знает, как выглядит этот самый учитель.       На стук дверь открылась не сразу, перед Эсмеральдой предстала фигура в монашеском облачении с натянутым ниже глаз капюшоном.       — Простите, монсеньор, — кротко начала цыганка. — Вы случайно не знаете, что стало с рыцарем Клодом де Тиршапом?       Фигура сделала жест рукой, приглашающий оробевшую плясунью войти. В небольшом зале, куда они вошли, на окнах были уже закрыты ставни, а единственным источником света служили пять толстых свечей. Они отбрасывали оранжевое свечение, почему-то навевавшее мысли не об уюте горящего очага, а об адских плясках. Эсмеральда разочарованно огляделась, нигде не было видно знакомой фигуры. Монах повернулся к цыганке спиной и заговорил.       — Мне жаль, дитя, что ты меня продолжаешь искать.       Эсмеральда вскрикнула, она узнала голос милого, но, как только она собралась подбежать к нему, Клод остановил её поднятой рукой.       — Стой там! — сказал он взволнованно. — Милое дитя… ты разрываешь мне сердце.       — Но господин, — Эсмеральда с восторгом смотрела на напряжённую спину. — Почему вы здесь? И в таком виде?       — Почему? — он усмехнулся. — Просто я тебя обманывал, моя красавица. Никакой я не рыцарь, а всего лишь немолодой священник, который заимствовал доспехи, чтобы предстать перед тобой в более соблазнительном облике. Ведь не станешь же ты отрицать, что мой монашеский наряд куда уродливее расшитой золотом куртки капитана?       Эсмеральда всплеснула руками, она замерла, вперив пристальный взгляд в спину мужчины. Теперь она узнавала своего героя: да, такие широкие плечи и такой рост были у господина Клода! Но что же он такое сказал, что не был воином, а лишь притворялся им?       — Послушайте, — осторожно заговорила Эсмеральда. — Вы, наверное, и есть учитель Гренгуара… Ответьте мне на один вопрос!       — На какой? — он встал прямее.       — Зачем вы играли с сердцем бедной девушки? — в голосе Эсмеральды зазвучала обида. — Почему обманом добились того, что я полюбила вас? Зачем не открыли всю правду сразу?       — Ты меня видела и ненавидела, — тихо произнёс Клод Фролло. — Это был единственный шанс побыть немного рядом с тобой. Ты говоришь о любви, но это всего лишь заблуждение, ты полюбила красивые доспехи и того человека, которого придумала себе сама. Но сейчас я явлю тебе свой истинный облик и ты излечишься! Да! — он вскрикнул, как от боли. — Ты излечишься, а я нет. Моя любовь, моё проклятье до скончания века со мной! Я не ропщу… — тут он заговорил почти шёпотом. — Нет, роптать имеет право лишь тот, кто остаётся верен в душе Господу. А я предал своего Бога, я возвёл в своей душе на алтарь тебя, скинув истинного Творца!       Эсмеральда опустила руки, она вся напряглась, когда увидела, как Клод скинул с головы капюшон. Обнажилась обширная лысина и остатки некогда чёрных волос на затылке. Сердце её колотилось, как бешеное, когда священник стал медленно поворачиваться к ней. Но стоило ей увидеть его лицо и узнать, как вопль ужаса был исторгнут из её груди. Эсмеральда закрыла руками рот и, отрицательного качая головой, начала пятиться к двери. Он был прав, она и правда исцелилась от влюблённости, владевшей ею в последнее время. В следующее мгновение Эсмеральда подхватила юбки и помчалась к выходу. Она выпорхнула их мрачного дома на улице Тиршап, а вслед ей нёсся леденящий душу безнадёжный смех.       

***

      Пакета потеряла покой, когда её девочка вернулась вся в слезах и стала умолять мать поскорее покинуть Париж.       — Что случилось, дитя? В чём дело? — вопрошала несчастная бывшая вретишница.       Но вразумительного ответа она не получила, Эсмеральда прорыдала весь вечер, а на следующее утро проснулась, преисполненная решимости всё забыть — и этот обман, и жар их единственного поцелуя, и долгие, ставшие ей бесконечно дорогими, прогулки по ночам. Несколько дней, что длилась подготовка к поездке, Эсмеральда могла не думать о постигшем её несчастье. Надо же! Поверила, как последняя дурочка, в то, что поп может быть офицером! Как же она могла не понять обмана? Не стал бы настоящий шевалье ходить пешком, ведь благородного воина всегда отличала верховая езда! И самое отвратительное, что тем самым возлюбленным Клодом оказался некрасивый и старый священник, который страшно ругался на неё и Джали! И он выглядел таким несчастным… Эта мысль продолжала волновать её всё время, что длились сборы.       

***

      Архидьякон потерял остатки воли к жизни, когда Эсмеральда сбежала от него. Он дошёл до высшей точки страданий и уже полагал, что следовало просто покончить с этим всем, сбросившись с одной из башен собора. Какой смысл был в продолжении этого жалкого существования? Девушка не любила и боялась его, а жизнь без неё совершенного ничего не стоила. Ещё во времена их ночных проулок ему открылась кристальная чистота её души. Эсмеральда была самым добрым, чутким и нежным созданием из всех существующих творений Господних. С каждым вечером Клод Фролло проникался к ней всё большим уважением. Если изначально он держал в голове дерзкий план по соблазнению уличной девчонки, то теперь ему стало понятно, насколько это невыполнимо! То есть завлечь доверчивую девушку было несложно, но в то же время сама её слабость таила в себе невероятную силу. Красавицу овевало благоухание такой невинности, что священнику ничего не оставалось, как преклонить голову и признать её превосходство.       Он жадно слушал её бесхитростные рассказы о тех местах, где ей довелось побывать, о тех людях, с которыми удалось свидеться. Перед его внутренним взором возникали соблазнительные картины странствий, ночных привалов у горящего огня, плясок и песен, заводимых неунывающими цыганами. Эсмеральда рассказывала обо всём легко, с живыми подробностями, а он слушал, не прерывая, наслаждаясь каждой минутой, проведённой подле этой прекрасной девушки. Он напитался её прелестью и его голова кружилась от новой установившейся между ними близости! Поэтому он принял нелёгкое решение отпустить её. Эсмеральда заслуживала жить вольно, как привыкла, и не в его силах было этому воспрепятствовать.       Один-единственный короткий поцелуй, когда их губы встретились, а души переплелись друг с другом, был тем самым незабываемым воспоминанием, которое призвано было скрашивать его дни до самого конца. Он помнил нежность губ и тот сладкий трепет, что прошёлся по юному телу, когда он прижимал её к себе. Упоительные мгновения чистой радости, незамутнённого восторга. Но Клод первым разомкнул объятия, чтобы проститься навеки с той, которую поклялся не забыть.       Узнав о тайне ладанки, он вспомнил, что где-то уже видел подобную вещь, лишь несколько дней спустя он понял, где именно. Точно такой же башмачок, только почерневший от времени и беспрестанных поцелуев, хранила в башне вретишница. Тогда-то Клод и связался с Гренгуаром, чтобы раскрыть правду. Всё последующее, вплоть до его неудачного разоблачения, ощущалось, как бесконечная вспышка боли. Клод остался ослеплённый ею один в родительском доме и первые мгновения после того, как отзвучал демонический смех, не понимал, зачем ему и дальше дышать. Она ушла, оставив в его душе незаживающую рану, и несколько дней Клод провёл в горячке. Капитул Нотр-Дама всерьёз встревожился болезнью архидьякона, к его одру был вызвал личный медик самого епископа Парижского. Кровопускание, проведённое серебряным ножом, произвело исцеляющий эффект. Архидьякон вынырнул из болезни, как из озера с кипящей смолой, лишь с единственной мыслью в голове. Он хотел в последний раз увидеть Эсмеральду.       Несчастный Гренгуар, выволоченный из постели, где он спал в обнимку с Джали, сильной рукой Квазимодо предстал перед очами похудевшего священника.       — Приведи меня к ней! — мертвенным голосом произнёс Клод Фролло и моментально проснувшийся Гренгуар наконец уразумел, в чём может быть дело.       

***

      Эсмеральда открыла дверь, услышав голос Гренгуара, но, когда она со свечой возникла на пороге, перед глазами у неё возникло не только усталое лицо поэта, но и страдальческий взгляд Клода. И по радостно забившемуся сердцу бывшая цыганка с удивлением поняла, что ждала этого визита. Она вручила свечу Гренгуару и затолкала его в дом, а сама осталась в темноте рядом с Клодом.       — Дитя… — начал священник, но она положила свою ладошку на его губы.       — Просто поцелуй меня, — произнесла тихо Агнесса.        И тогда он порывисто подхватил её в свои объятья, после чего они слились в долгом и страстном поцелуе. Они были похожи на двух умиравших от жажды человек, которые внезапно обрели друг в друге источник живительной влаги. Их руки сомкнулись, тела прижались друг к другу. Они крали и дарили дыхание, позволяли себе бурные, сводящие с ума ласки. Эсмеральда спиной ощущала неровную кладку стен, пока Клод покрывал бешеными поцелуями её лицо, плечи и грудь. В темноте она блаженно закрыла глаза и улыбнулась.       

Эпилог

      Эсмеральда никуда не уехала, она с матерью поселилась в доме архидьякона на улице Тиршап и стала негласной правительницей небольшого лена семейства Фролло. Её обвенчали с Квазимодо, а всех детей, рождённых в этом браке, Клод усыновлял. Жизнь их сложилась наилучшим образом, и Эсмеральда до конца дней благословила небеса, что Клод в тот вечер решил с ней проститься.       Капитан Феб де Шатопер сделался очень набожен, за что получил прозвище Пресвятого Фебуса. Узнав, что у архидьякона появилась любовница, он так оскорбился, что запретил своей молодой жене и её матери посещать службы в осквернённом соборе. Феб прожил праведником, верным мужем и отважным воином долгие тридцать лет, прослужив верой и правдой трём королям. Подкосила его смерть горячо любимой супруги Флёр-де-Лис, которую несчастный вдовец смог пережить лишь на полгода. Воистину, есть браки, заключаемые на небесах.