Ведьма из Зазеркалья

Разговор затянулся часа на три: выслушавший Минги Сонхва стал вспоминать, что ему известно о зеркальных бесах, даже сбегал в дом и справочник нашёл. Но вся информация о них была размытой и сводилась к простому «берегитесь их в зеркальных коридорах, а так они абсолютно безвредны. Если, конечно, не вселятся в чьё-нибудь тело. А если вселятся, то тоже берегитесь и на всякий случай помолитесь кому, может, поможет. А если вселятся в ваше, то тут либо на удачу надежда, либо помолитесь об упокое вашей души». Минги предположил, что можно поднять этот вопрос завтра на собрании ковена. Возможно, старушка Юй вспомнит что-нибудь из жизненного опыта общения с зеркальными бесами: помимо Сонхва и Минги она осталась единственной ведьмой Зазеркалья. Был ещё Ёнгун, которого они давно не навещали, но тот вряд ли мог что-то рассказать: все говорят, что это ошибка при входе в зеркальный коридор стоила ему рассудка. Вроде как на втором зеркале он сбился с правильной комбинации, но вряд ли кто-то подтвердит или опровергнет: фамильяр Ёнгуна — летучая мышь Чоджи — исчез в Зазеркалье, а больше рядом не было никого. Собственный фамильяр обращаться, одеваться и идти ножками отказался, предпочитая перекинуться в брелок и повиснуть на ремне джинсов. — Лентяй. Зато теперь Минги неторопливо бредёт по улице, наслаждаясь теплотой заключительных майских дней, в которые уже протискивается лениво-тягучее лето, зевая и пушась. Утром пришли деньги за изгнание кошмара. Хозяйка богатого дома даже сообщение написала, где очень благодарила и интересовалась здоровьем. — Эй, Цыплёночек! Минги вздрагивает, но всё равно заворачивает, пропуская чужой окрик, потому что уверен, что не ему. Прошлое остаётся там, где ему место, даже если безумно тянет вернуться. Нельзя пропускать такой прекрасный день, надо купить что-нибудь вкусное и низкокалорийное, пойти в парк и увязнуть среди зелени. — Цыплёночек! Минги! «Это тебя!» — отзывается в голове удивлённым звонким голосом Сана. Ведьма оборачивается, сбавляя скорость, а после и вовсе останавливается. Он замечает подростка в красной рубашке; девушку, разговаривающую по телефону; наблюдающих за бегущим по тротуару жуком детей; мужчин в серых костюмах, что-то тихо обсуждающих между собой; парня в белом с рюкзаком за плечом, который вызывает потребность всё же зарыться в прошлое и вспомнить, потому что в груди начинает сладко-приятно ныть. — Цыплёночек! Лавина объятия накрывает его длинными крепкими руками, прижимает к чужой груди. Минги вздрагивает от резкой боли, но она не кажется такой яркой, как волна эмоций, под напором которой невозможно остаться стоящим на ногах. — Юнхо? — удивлённо и слегка растерянно, а тот ерошит волосы, жмётся, пылающий счастьем похлеще, чем солнце светом. «Вернулся». — Цыплёночек, так ты меня узнал! Кажется, отлипать Юнхо не собирается, трогая и гладя, дыша в щёку, касаясь её губами. Минги больно, Минги не понимает: он же уже смирился, что больше не пересекутся. А теперь… — А я тётушке Юсун звонил, спрашивал про тебя. Я так давно тебя увидеть хотел! Она сказала, ты тут, но ты же и не уехал бы, верно? Минги помнит Юнхо несуразным подростком со сбитыми коленками, который притаскивал ему цветы, шутливо боролся с Саном и защищал от темноты. Матушка Юсун приходится Юнхо родной тёткой, и слишком много было совместных моментов, приключений и фантазий, когда он приезжал в гости. Они и попрощаться не смогли в последний раз, Юнхо уехал, а потом матушка Юсун сказала, что тот разбился, прыгая по крышам. Не насмерть, но ноги отказали, и Минги много названивал ему, но ответа так и не получил. Матушка успокаивала, что Юнхо обязательно ответит, потом, когда восстановится. Но общение сошло на нет, и даже когда Юнхо встал на ноги, он не написал и не позвонил. Минги тогда решил, что в новой жизни своего друга он больше не нужен, погрустил, поревел в объятиях поддержки своего фамильяра и постарался забыть. Получалось не особо, но он старался, блуждая по зеркальным коридорам и творя обряды. И вот спустя четыре года Юнхо снова здесь, на ногах, здоровый и слишком радостный — как раньше. Его Юнхо… — А что с рукой? Тебе больно? Прости, Цыплёночек, я сразу не заметил! Минги многое хочется рассказать, но слова превращаются в застревающий в горле камень, который перекрывает поступление воздуха в лёгкие. Он разрастается, и тяжесть становится физически невыносимой, слишком осязаемой. Сваливается ароматом печёных яблок, сладостью куриных крылышек с мёдом, прохладой речной воды, мявом Сана и шершавостью коры. Юнхо запинается на полуслове, расширившимися глазами глядя на Минги. Отстраняется, но рук не убирает, и спрашивает — так заботливо: — Сильно болит, да? Давай к тётушке сходим, она вылечит. Минги пытается выглядеть уверенно и круто, поспешно вытирая слёзы, но они никак не кончаются. Он хочет сказать хоть что-нибудь, но камень слишком тяжёлый, даже вдох сделать сложно. — Эй, Цыплёночек, — получается слишком ласково, слишком нежно. Слёзы осторожно стирают пальцами, но это тоже не помогает. Минги бы нареветься и тогда уже гордо и круто рассказать, как он классно жил всё то время, пока самый близкий человек ему даже письмо не написал. — Юнхо, — всё, что может выдавить. Так хочется назвать придурком, эгоистом, а ещё эгоистичным придурком и придурочным эгоистом. И вообще лучше бы дома оставался и никуда не лез, сидел бы у себя и поглядывал на море из окошка. Но именно его и не хватало эти годы, именно придурка, с которым было так хорошо, который просто забыл и не написал, а теперь стоит здесь и обнимает своими придурочными ручищами, весь такой радостный, и как можно вообще так сиять? Слёзы наконец-то заканчиваются, Юнхо продолжает взволнованно разглядывать, большим пальцем поглаживая по щеке, и от его ладони тепло не только физическое. Кажется, Минги согревают за всё то время, что Юнхо не было рядом. — Проводишь меня к тётушке? Минги кивает, до сих пор не в силах даже слова сказать. Это в Зазеркалье он грозная ведьма и готов с монстрами сражаться, а здесь — обычный человек, который не в силах сражаться даже со своей эмоциональностью: она наполняет его, как бутыль лимонадом, пузырьки всплывают на поверхность и лопаются десятками чувств. — Сильно болит? — Юнхо кивает на руку, и Минги уже может ответить словами: — Нет, немного. Матушка Юсун живёт совсем недалеко, за парком, и, конечно, Минги собирался её проведать, но не сегодня. А теперь идёт вместе с Юнхо, нога в ногу, и не знает, что говорить. Юнхо тоже молчит, и это правильно, потому что ну что ему можно рассказать? Почему не писал и не звонил? Почему вообще ничего не сделал? Минги же, как ему и сказали, в чужую жизнь не лез, ожидая намёка или знака какого. Да хотя бы пропущенного уже хватило бы, чтобы Минги сам вернулся в общение. Но — ничего. И вот так молча они доходят до дома матушки. Юнхо стучится в дверь: звонка у неё нет до сих пор. Из принципа, да и ей привычнее. «Тут домовой топнет, там ветер веткой по стеклу поколотит, на кухне дверца хлопнет — вот и музыка, а если гости постучатся, то целая симфония складывается». Минги сжимает вязаный брелок. Сан молчит. Дверь скрипит, побеспокоенная, и вот уже матушка принимает в объятия Юнхо — тоже высокая, широкоплечая, пылающая осенней молодостью. Она была такой же много лет назад, когда пришла в приют. Села напротив играющего с котёнком Саном Минги и положила руку ему на голову. Ладонь излучала тепло — оно проникло под кожу спокойствием, уняло головную боль и расцвело улыбкой. Минги поднял взгляд и посмотрел на тогда ещё не матушку, а незнакомую взрослую — белокожую, светловолосую, в зелёном длинном платье. Как фея. «Пойдёшь со мной домой?» Котёнок запрыгнул на колени, и Минги обнял его. «Я не могу без Санни». «Можно его погладить? Он же твой друг, да?» «Он мой братик». Котёнок лизнул нос склонившегося над ним Минги. Влажно, щекотно. «Братиков нельзя разлучать, — кивнула взрослая. — Пойдёте оба со мной?» Так они обрели матушку, а после посвящения и раскрытия — целый ковен, в котором оказались люди с разными способностями, но звали их одним словом — ведьмы. Кроме экзорцистов, которые настаивали, что они сами по себе, а здесь тусуются, потому что так надо, традиция такая. Минги смаргивает прошлое. Матушка улыбается ему, наверняка приметив покраснение от недавних рыданий. Становится немного неловко: он же взрослый, сильный и уверенный в себе. Уверенный же? — Санни решил отдохнуть? Минги кивает и тут же поспешно добавляет: — Здравствуй, матушка. Юнхо уже нет рядом. Минги припоминает, что тот никогда не оставался стоять в дверях, а сразу же, поздоровавшись, бежал на задний двор, где и по сей день посреди сада стоит деревянная беседка. Но всё равно, больше не выцепляя взглядом друга, Минги начинает верить, что Юнхо не приезжал — просто привиделось. Есть сны, очень похожие на реальность, такие же яркие и чёткие, Хонджун много про них рассказывает — это его любимые. Но когда они с матушкой Юсун проходят через дом и выходят на задний двор, друг детства уже бродит по саду, трогая ветки и шебурша среди кустарников. «Распусти меня!» Минги дёргает за сиреневую нить брелока. Пара секунд — и вот уже у ног вьётся кот, выгибая спину и ластясь. Он муркает матушке, и та ласково отвечает: — Тоже рада видеть тебя, Санни. — Санни? — Юнхо оборачивается, заслышав знакомое имя, и кот припускает к нему, перепрыгивая через камешки. — Надо приготовить чай, — обращается матушка к Минги. — Заодно полечим тебе руку. Матушка занимается растениями и является ведьмой флоры. В народе таких нарекают целительницами и знахарками, но её ведовство связано не только с исцелением тела и души. Она умеет находить скрытые и тайные тропки, создавать свои. Растения под чутким взглядом растут здоровыми и ухоженными, и это видно здесь, в насыщенном всеми оттенками зелёного и жёлтого саду. В доме на кухне она накладывает густым слоем мазь на повреждённую руку, шепча заговор, после перематывает заново и подвешивает за повязку через шею. — Завтра после собрания зайдёшь, сделаем повторно, а через неделю снимем эту тряпку. — А разве Санни не может мне перевязать? Минги не против бывать в гостях у матушки, но у него по плану отдыхать и поесть чего-нибудь вкусного. Может, с кем из друзей, может, даже с Юнхо, но Юнхо… Почему он кажется так далеко, хотя сейчас так близко — руку протяни? — А вычитывать на исцеление кто будет? — строго спрашивает матушка, и Минги лишь коротко кивает, соглашаясь, что больше никто, и да, он придёт. Может, даже застанет Юнхо. Надолго ли он здесь? Как скоро покинет и город, и его жизнь? — Наверное, вам стоит поговорить о том, что происходит. Матушка ждёт, когда закипит чайник, попутно достаёт травы и ягоды из верхнего ящичка шкафа. Минги опускает взгляд. Под ногами светло-медовый деревянный пол, по которому ползёт толстая зелёная гусеница. — Наверное, — соглашается он, хотя совершенно не знает, о чём они могут поговорить и есть ли смысл ворошить листву прошлого. Там наверняка уже всё сгнило. И ещё Минги боится, что серьёзный разговор может принести больше серьёзных проблем, а ему не хочется, не сейчас. Ведь можно представить, что не было этих четырёх лет, что это очередное время вместе, такое же, как обычно. Минги постарается, он же сильная ведьма, он кошмар недавно поглотил, что ему представить, что всё хорошо. А обиды и недомолвки упрятать так далеко, чтобы никто никогда не нашёл. Даже Сан. Через несколько минут на деревянную столешницу ставят прозрачный чайник, чашки, нарезанные ветчину, сыр и печенье. Юнхо присаживается рядом с Минги, по другую сторону от ведьмы запрыгивает на стул Сан, а матушка присаживается напротив. Как раньше. Эта мысль острой иглой пронзает пониманием, как же хорошо и легко было тогда. Чаепитие, мурчание Сана, если тот был котом, и его звонкий смех, когда человек. Солнечная улыбка Юнхо, его такое ласковое «Цыплёночек». Домашнее печенье матушки Юсун и травяной чай. Когда бывала гроза, они не заходили в дом, а, притихнув, выглядывали из укрытия беседки, частично обвитой виноградом и хмелем. Юнхо ведьмой не является. В нём нет ростка дара. Ведьмами становятся те, кто ими рождаются. Но не каждый, рождённый ведьмой, может стать таковой: для этого нужны те, кто направит, кто будет помогать взращивать неприметный росток в крепкое деревце. Для Минги такими людьми стали старушка Юй, матушка Юсун и остальные члены ковена. А ещё Сан, который рос вместе с ним и постигал новое, неизведанное, учился у ведьм и, пока тот не пропал, у фамильяра Ёнгуна. Увы, больше ни у кого из ковена фамильяров нет: сейчас это крайне редкое явление, зачастую ведьмы остаются синглами на протяжении всей жизни. Минги уверен, что ему повезло встретить Сана, иначе, возможно, никого из них двоих больше не существовало бы. Молчание разливается по чашкам, проникает в лёгкие и отягощает мысли. Минги пьёт чай, не отрывая взгляда от ползущей по столешнице божьей коровки. Сан мяукает, разгоняя тишину. — Милый, ты мог бы обратиться: в спальне ещё лежат твои вещи, — улыбается матушка, но кот лишь повторно коротко мякает, ставя лапки на край стола и подхватывая с блюдца кусочек сыра. «Ты беспокоишься, потому что Юнхо тебе не писал?» Минги кладёт ладонь на кошачью макушку, чуть поглаживая между ушами. Ему слегка тревожно, но это пройдёт. Должно пройти, он постарается, чтобы не было неловкости между ним и Юнхо. — Я так рада, что мы вновь вместе, — матушка Юсун разгоняет вновь подступающее молчание. — Минги очень волновался, что ты не звонил, Юни. Как твоё здоровье? Сестра писала, что ты очень быстро пошёл на поправку. — Да, у меня были замечательные врачи! — подхватывает Юнхо, с готовностью цепляясь за разговор. Минги поднимает голову, чтобы утонуть в улыбке, полной яркости солнца. Тягучий карамельный свет затопляет тело, наливает приятной тяжестью, когда хочется обняться и, подобно Сану, замурчать, приткнувшись к боку Юнхо. Как бы он себя не обманывал, Минги очень сильно скучал и скучает до сих пор. Как будто Юнхо всё ещё далеко, и хочется стиснуть до головокружения, прижать, чтобы понять, что это он, живой и такой близкий. — Мне сделали операцию, и пришлось много заниматься, чтобы встать на ноги… Изменился ли он? Будут ли общаться, как прежде, или это визит вежливости? А дружба? А… влюблённость? Голос Юнхо постепенно становится фоном. Минги хочет остаться в здесь и сейчас навсегда и в то же время уйти, чтобы забыть об этой встрече. Раньше было так просто.