Торжество сердца над разумом

…Такою силой

Наполняешь ты наши души,

Силой бессмертной,

Властнее злата,

Властнее предков,

Властнее сна, умягчающего взор.

- Аристотель. Перевод стихотворения по изданию: «Эллинские поэты VIII—III вв. до н.э.», М., Ладомир, 1999.

***

      Привычной ловкостью пальцев он легко застегивает тонкое золото на запястьях. Изящные в своих изгибах они подходят ему, как нельзя лучше. Впрочем, любое другое украшение из желтого металла ему идёт. Как бы жарко ни горело египетское солнце, оно не может растопить злато, которое своей небывалой твердостью готово поспорить с местными алебастром и гранитом. Идеально подходят золотые украшения Ливию Пеллийскому.       У него было много общего с этим металлом: Ливий, будучи лучезарным и элегантным юношей, нравился человеческому глазу. Его всегда встречали широкой улыбкой, морщиня по-доброму лица в его присутствии. В его облике была особенная чистота, намекавшая на непорочность, тогда как это слово в прямом значении стало не применимо к нему, когда юноше не исполнилось и семнадцати.       Закатные лучи египетского солнца играют в ослепительную игру с зорким лекарем. И любители символов, вроде именитых жрецов и ведьм, могли бы взять на заметку, что когда стройное тело и отличный разворот плеч Ливия окрасились всеми злато-медовыми оттенками, то и лицо его озарилось исключительно самим солнцем.       Благословлена богами - будь они хоть греческими, хоть египетскими - та мать, что произвела на свет квинтэссенцию лучистой элегантности, твёрдости характера и ясного ума.       С детства ему твердили, что боги зачастую дают либо ум, либо красоту. Иногда ни того, ни другого; лишь единицы получают всё и сразу. Беременные платят жрецам за молитвы о здоровье и счастливое будущее своих чад, но красота не менее важна, поэтому жрецам Аполлона и Афродиты никогда не приходилось жаловаться на худые кошели. Мудрецы со всех полисов схожи во мнении о том, что красота человеческого лица есть прямое доказательство божественного замысла на его жизнь. Особенно красивым людям даже прощали мелкие преступления. Ливий, судя по внешности, был особенно любим Аполлоном; если дары Бога света и врачевания можно было бы преобразить в монеты, Пеллийский стал бы богаче Дария Третьего. Ласково перебирая наставнической рукой детские локоны, старческий голос говорил о следствиях и последствиях; отмеченный богами юноша часть божественного замысла. Боги покровительствуют ему а значит, у них особые планы на него.       Никто не мог быть встречен с большей готовностью и одобрением, чем он.       Ливий жил с мыслью о том, что наделенный от рождения удачей, светлым умом и ясным лицом, он часть божественного умысла. Мальчик из ниоткуда от неизвестных родителей, он всегда был под покровительством сил, куда выше всякого авторитета и царственного указа.       — Могу зайти?       Едва услышав знакомый женский голос, его мысли вскочили по спиральным ступенькам мозга. Ливий обернулся на звук. Сердце ошпарилось кипятком, чтобы тут же затянуться нежностью. В нагретых за день стенах она кажется студёным ручьём.       Он не смог бы сдержать улыбку, даже если бы захотел. Благо, у него и мысли такой не было.       — Проходи. Рад тебя видеть, Эва.       Она пришла к нему, когда солнце повисло над горизонтом спелым апельсином, поворотив на запад. Ему нравилось находить в этом особую символическую форму, связывая её лицо, редкую стройность и ослепительную соблазнительность с луной.       Разница межу ними очевидна: любой здравомыслящий процедил бы, что больно горяча на голову девица и шибко легка на разные авантюры, по сравнению с дипломатичным лекарем. Сам Ливий, напротив, ощущает в ней нечто более родное, нежели кровь.       С первой же встречи Эва говорила с ним такой резвой хитрецой, что он не мог удержаться от того, чтобы не ответить ей с той же откровенностью. Посреди жарких песков и людской сухости, твёрдости камня, она стала изяществом, пленившим его сердце.       По сравнению с его лучезарной теплотой, она ощущается ночной прохладой, словно белоснежная статуя Парфенона, отягощенная обтекаемостью мрамора. Никогда она не сияла ровными лучами, как греческие женщины.       Опасная, как кошка. Ходит сама по себе, где и когда ей вздумается. Ливию приятно щекочет сердце мысль о том, что она сама выбирает приходить к нему, мягко крадясь вдоль закатных стен.       «Пантера» - думает он, глядя на неё. Мягкая и темная, как тень, при всей своей бархатистости, таит секреты и белоснежную остроту.       — В этот раз ты хотя бы в одежде. — едко подмечает она.       — Предупредила бы, я бы подготовился. — с той же хитрой ухмылкой отвечает Ливий, — Как раз хотел помыться.       — Ты и без того чистый, достопочтенный лекарь.       — Ты так в этом уверена. Поразительно.       — Мне достаточно чистоты твоих помыслов и простыней.       Ливий довольно щурится, как если бы подставил свое лицо солнцу. Сарказм между ними обильно разливается от кончиков языков и отскакивает задорными искрами азарта в глазах.       Эва шагает вглубь комнаты, словно это её личные покои, осматривает стол, папирусы и флаконы с настойками. Будь сейчас ночь, Ливий распознал бы её шаг даже в кромешной темноте - так отчётливо звенят причудливые серёжки при каждом её шаге.       Мысль об Эве, расхаживающей ночью по его кабинету, отзывается волнением в солнечном сплетении. Ливий поспешно отвел глаза, будто это поможет осадить фантазию, но цокот сережек в небольшой комнате слышен отчетливо, даже если прикрыть веки.       Шаг.       Ещё один.       Бесполезно. Он снова глянул на неё.       Странным образом на Эву хочется смотреть. Это желание сопровождает его назойливым шёпотком с того момента, как он увидел её в отряде добровольцев, узнав в ней девушку из своего сна. Глаз сам тайком цеплялся за её силуэт, безошибочно находя её в толпе.       Ливий внимательно наблюдает за ней. На что она обращает внимание в первую очередь, а мимо чего сразу проходит, не задерживаясь. Судя по всему, её заинтересовал один из папирусов с рецептами.       Эва зачитывает вслух:       — Жир бегемота смешать с размолотой собачьей лапой… добавить порошок из копыта кормящей антилопы… — по мере прочтения её брови сводятся к переносице.       Её замешательство кажется ему забавным. Ливий присел на край стола, сложив руки на груди. Его золотые браслеты звякнули. С такой же увлеченностью он мог бы наблюдать за дикой кошкой, играющей с тростниковой палочкой.       — …к получившейся смеси добавить лимонный сок и… ае-       — Aema aex, boliton glauca. — помогает он, зная, что по-гречески Эва не читает, и тут же переводит, — Кровь козы и помёт совы.       Она очаровательно морщит носик.       — И что это?       — Рецепт от облысения. Между прочим, ваш рецепт. Я только дополнил на греческом, когда нашел оригинал в библиотеке. Есть несколько рецептов, почти все идентичны, за исключением некоторых ингредиентов. В большинстве фигурирует ещё жир льва.       — Наш? — уточняет Эва. Различия в рецептах её, судя по всему, заботят меньше всего.       — Египетский.       Она смотрит ему в глаза. Ощущение такое, будто вместе с её взглядом в него пытается что-то проникнуть, и Ливий осознанно отбрасывает это.       — Ты так любишь проводить черту между собой и нашим. — нотка недовольства в её тоне горчит.       — Мне не перестают напоминать о том, что я здесь гость.       Между ними аккуратно скользит сквозняк. Эва равнодушно кладет папирус на место, шагает дальше, вдоль стеллажа. Что-то в его словах укололо её, и она возвращается к прежнему разговору.       — От облысения, да? А я уж думала, ты решил Эпистату завтрак приготовить. Вон тут даже есть кунжутное масло в списке.       Ливий, не сдержавшись, прыснул. Эва говорит так легко, почти с ленцой, и от этого стало только смешнее.       — Ты до ужаса беспечна, милая госпожа.       — Да, ты прав, я бы тоже заменила собачью лапу на козлиный зад.       Ливий закатывает глаза, демонстрируя всю низменность подобного юмора, но уголки губ сами растягиваются в улыбке. С ней действительно весело и как-то легко. Кажется, они знакомы уже много лет, хотя прошло не более одного лунного цикла с их первой встречи.       Девушка возвращается к другому краю стола, стремясь обогнуть Ливия по кругу. Хоть он и считает себя наблюдателем, но теперь к нему самому приковано внимание. Эва подходит ближе, рассматривая в нём что-то. Он пытается уловить в её глазах конкретный интерес, но не может определить, за что именно она зацепилась. Может, ей интересны браслеты? Нет, наверное, она рассматривает ткань и пытается представить какая она на ощупь; не каждый день в Египте можно встретить одежду по македонской моде. Задумавшись, Ливий замечает, что она подошла близко к нему.       Засмотрелся. Теперь самому от себя неловко. Носа нежно касается тонкий аромат мяты и диких ягод. Освежающий, как ночная прохлада, подходит ей как нельзя лучше. Ни капли смущения не проскальзывает на его лице - именитый лекарь давно научился прятать эмоции и просеивать, как муку, статичность чувств. Он обязательно подумает о её длинной шее, пахнущей эфирным маслом, о том, как красиво лежат пряди волос на изящных плечах, и как ему хочется коснуться их, ощутить подушечками пальцев мягкость её кожи. Пусть только она не подходит ещё ближе, иначе у него не хватит терпения, чтобы подумать обо всех тонкостях потом, а не сейчас.       Словно услышав его мысли, она убирает прядь волос за ухо. Лицо Ливия совершенно спокойно, как гладь воды в штиль. Только пальцы сжимают край стола до побелевших костяшек. Она нарочно?       — Пришла обсудить рецепт от облысения или уже придумала какую-то пакость? — спрашивает Ливий, силясь свести фокус внимания на разговор.       — Пока никаких пакостей. Но если что-то придумаю, ты узнаешь об этом первым. Честное слово.       — Рад слышать, но не зови меня в сообщники, милая госпожа, а то мне здоровья не хватит на всё твоё безрассудство.       Она фыркнула.       — Я просто жду Исмана. Он сказал, что хочет зайти к тебе, и потом вместе пойдём в поселение. — она делает шаг назад, и в её голосе тихонько звенит металл, лишая прежнего веселья, — Если хочешь, я уйду. Подожду снаружи или зайду к Агнии. Просто скажешь Исману, что я жду его у неё.       "Не вздумай. Тут стой. Рядом будь. Не уходи никуда."       — Что ты, Эва, не дури. Я просто полюбопытствовал. Оставайся здесь сколько тебе надо.       Она кивнула и как-то облегченно вздохнула. Не думала же она, что он действительно выдворит её на улицу, ждать брата?       — Есть будешь? У меня фрукты, немного винограда и финики.       — Нет, спасибо.       Ливий разворачивается к столу и наливает им воды из бронзового кувшина в бокалы. Скромничает она или нет, но воды он ей предлагать не станет - молча подаст сам. Он протягивает ей бокал из голубого стекла.       — Спасибо. — Эва улыбается, пряча что-то в глазах, прикрывает веки.       — Было бы за что.       «Надо было не спрашивать о еде, а молча подать ей тарелку.»       Он залпом опустошил бокал.       — Хочу тоже полюбопытствовать. — говорит Эва, отводя взгляд. Её палец очерчивает края бокала.       — Слушаю.       — Тебе действительно так неуютно у нас?       — Ты имеешь в виду в Египте?       Эва кивает.       — Я бы не назвал это неуютным... — Ливий размышляет вслух, отвечая на этот вопрос не только ей, но и себе, — Иной порядок, другая еда, чужие законы и нравы всегда воспринимаются остро и заставляют скучать по дому. Здесь, в Египте, не хуже и не лучше, чем в Македонии, просто тут иначе...       Ливий отставляет бокал обратно на стол, а сам дотягивается одной рукой до широкой тарелки с кистями винограда. Он протягивает тарелку Эве, так между делом, не акцентируя на этом внимание.       — ...Знаешь, от Аристотеля я как-то услышал, что самая удивительная черта в человеческой природе заключена в том, что человек привыкает ко всему. Вообще ко всему. К хорошему привыкаем, разумеется, быстро и начинаем воспринимать, как должное, но и с плохим в конце концов свыкаемся.       Ливий не без удовольствия отмечает, что Эва, увлечённая его словами, ест предложенный виноград.       — Тебя это беспокоит. — выдает она ровно. Не спрашивая, а утверждая.       — О чём ты? — хмурится он.       — Мне кажется, ты боишься привыкнуть к чему-то и не заметить этого. — Эва смотрит куда-то мимо него, — Иногда я смотрю на тебя, и мне тяжело представить, что ты легко расстаёшься с близкими людьми или уступаешь кому-то в своих привычках. Когда я впервые увидела тебя, я подумала, что ты из тех, кто легко меняет женщин.       — Это не так, я же тебе...       — Ты говорил, я помню. Это было просто первое впечатление. — заверила она, — Я к тому, что тебе повезло, как мне кажется: в тебе есть какая-то... сдержанность, которая не позволяет тебе тонуть в привязанностях. Ты не превращаешь людей в привычку.       Ливий видит, как она ныряет в собственные раздумья, как перекатывает и примеряет в уме какую-то мысль, пока не пригладит её окончательно по своему вкусу.       — В этом я тебе завидую. — наконец выдаёт она и с этими словами встречается с Ливием взглядом, — У тебя получается держаться на почтительном расстоянии со всеми.        Он выгибает бровь.        — Ты завидуешь тому, что я не принимаю близко к сердцу разные…       — Нет, не совсем. — перебивает она, — Ты умеешь владеть собой. Вот я о чём. У тебя есть чёткое понимание того, что ты хочешь и как этого достичь. Поэтому ты так отделяешь себя от «чужого» за ненадобностью.        «Таким ты меня видишь?» хочет сказать Ливий, но зажимает передними зубами кончик языка и отводит взгляд в сторону. «Нашла чему завидовать.»       Видимо, со стороны он показался ей каким-то потемневшим от непонятной тоски.        — Я сказала лишнее? — волнение в голосе так очевидно, что он поспешил поднять руки в примиряющем жесте.       Неужели думает, что задела его? Глупая.        — Разумеется нет, Эва. — его лицо вернуло себе спокойствие и мягкую улыбку, — Я просто никогда не задумывался об этом. Обычно люди не говорят мне, как я выгляжу со стороны.        Всё это время он думал, что рассматривая её, изучает. Оказывается, она всё это время занималась тем же и, пожалуй, у неё это получилось куда лучше. Ливий не рассказывал о себе многого, но ей хватило и крупиц, чтобы рассмотреть в нём самое важное.        Опасно. Он оказывает ей куда больше внимания чем того требует простая учтивость, и вот последствия.        Эва рассказывала о себе куда больше, а тайн в ней меньше не стало. Ливий всегда был скупым на откровения о себе, даже с ней. Он вдруг почувствовал себя перед Эвой голым. Снова.        — Почему ты завидуешь? — отражает он фокус внимания от себя на неё. Снова.       Она вздыхает, не торопясь с ответом. Может, подбирает слова, которые яснее передадут мысль, а может просто не хочет рассказывать.        Есть в ней что-то интересное. Всё равно что опустить руки в пресную воду и обнаружить морское течение иной плотности. Поэтому на неё хочется смотреть? Чувство незавершенности, как от неразгаданной загадки заставляет ходить вокруг да около и высматривать, что глаз мог пропустить, чего не рассмотрел?         — У тебя разум всегда выше сердца, Ливий. Любой здравомыслящий этому позавидует.        Он молча смотрит на неё со всей серьёзностью, прежде, чем выдать:       — В следующий раз придёшь, я тебя точно голым встречу. И все полотенца в доме выкину ради такого дела.        Теперь её черед смеяться.       — Не вздумай тут размахивать чем не просили! — смеётся она и добавляет, — Я тебе не Феоноя.       «Это точно. Ты не Феоноя.»              Эва поглядывает в окно, выискивая глазами Исмана. Солнце уже коснулось земли, уступая темноте. Пусть Эва и улыбается, разговаривает о всяком, но глаза всё чаще возвращаются к окну.       — Скоро пойду. — наконец говорит она.       — А как же Исман?       — Зайду за ним в храм. Наверное, задержался с другими лекарями, вот и опаздывает.       Ливий сразу мрачнеет. Одна и по темноте. Глаз цепляется за вырез на изящном бедре. Ещё и в этом.       «Исключено.»       А кто он такой, чтобы запрещать? Ливий ей не отец, не брат и не муж, даже не наставник. В общем-то, случись что, на нём никакой ответственности, если так рассудить.              — Пойду с тобой. — выпаливает он, — Мне всё равно надо отдать одному из жрецов перевод рецепта от мигрени с греческого.       Вполне вероятно, она на это надеялась, но виду не подавала и вслух не высказывалась. Ещё, возможно, в глубине души она даже благодарит его. В любом случае она хитро улыбается, по-кошачьи прищурив глаза.       — Как хочешь.       На выходе Ливий берёт первый попавшийся папирус, убедившись, что текст написан на греческом. Именитый лекарь давно научился врать, не краснея. Мысли о её шее, запахе масла, который бархатная кожа впитала в себя вместе с солнцем, остаются с ним. Буквально идут бок о бок. Перешагивая порог дома, вырез на её бедре всего на мгновение приоткрыл вид на длинную загорелую ногу. Наверняка, нежную и упругую на ощупь. Ливий гордо вскидывает подбородок, глядя куда-то в горизонт.       — Так что там между Герсой и Тизианом? — спрашивает он с ухмылкой.       Уже пахнет ночью. Сладко, пряно и свежо. Прохладный ветер мягко касается его лица, бережно принеся запах мяты и диких ягод. Пальцы лекаря стискивают свёрток. Ни капли смущения на лице.

***

      Уже недалеко. Фивы лениво дремлют в прохладе; луна и звёзды сверкают с упорством мелких бриллиантов. По дороге они болтают обо всём и ни о чем одновременно - ничто ни мелкое для их бесед и ни чересчур великое. Темы для разговоров вытекают сами собой, как прозрачная вода из кувшина в чашу. Кажется, Эва могла бы болтать с ним до утра, и ей бы не надоело. Во всяком случае, ей бы хотелось попробовать…       Всякий раз, стоит Ливию засмеяться или улыбнуться, она замечает, как его губы резко очерчены и слегка изогнуты над безупречным рядом миндальнейше-белых зубов. Он сам видится ей чистым до кончиков ногтей.       — Ну так и передай Тизиану, что ему придётся самому искать мне новую помощницу. — говорит он с притворным недовольством.       — У тебя что, мало кандидаток?       — Образованные, опрятные, ответственные, владеющие греческим и египетским языками, — Ливий загибает пальцы, — и, разумеется, незамужние? Одна. Герса.       — Ты забыл Феоною. — отмечает Эва неизменно весёлым тоном.       Она наблюдает за его реакцией исподтишка, усматривает мелочные детали в едва заметном выдохе и чуть опущенных ресницах.       Ливий осторожен в словах.       — Не забыл. Просто она нарушила ещё одно правило. Точнее, из-за неё пришлось ввести его.       Нащупала. Иногда разговаривать с Ливием так же легко, как проваливаться в сон, но стоит шагнуть чуть ближе к нему, попытаться высмотреть в нём ход мыслей или неосторожно занести руку над его чувствами, он тут же возвышает стену, уходя от темы по касательной. Каждая удачная попытка найти брешь в этой броне ощущается, как победа, в честь которой должно устроить пир.       — Что, всё оказалось настолько серьёзным? — ухмыляясь, Эва рассматривает очертания храма Амона-Ра, стараясь выглядеть отвлечённой. И вовсе она не в курсе всех подробностей, нет.       — Вроде того.       Храм Амона-Ра не меняется, сколько не режь его взглядом. Такое впечатление, будто из рук Эвы выскользнула жирная сардина, склизким хвостом пощекотав ладонь на прощание. От досады захотелось громко цокнуть и топнуть ногой. Желательно по голове с чёрными такими короткими волосами и наглой мор-       — Смотри.       Ливий резко остановился, всматриваясь в свет факелов впереди. Отряд охотников и колесница. Ругань и недовольство, судя по интонациям и всплескам рук, но отсюда не слышно о чём идёт речь.       Эва сразу узнаёт знакомую фигуру - Исман горячо спорит с одним из охотников. Напряжение грубой волной сковало позвоночник и сжатые в кулаки ладони. Пусть только попробуют навредить Исману. Скажут ему хоть одно грубое слово - Эва лично их за ручку к Анубису отведёт.       Она сама не заметила, как резко зашагала вперёд. Ей не приходится оборачиваться, чтобы удостовериться, что Ливий кинулся за ней.       — Я вам ещё раз повторяю, что нельзя взять эти свитки, не взяв те, что в основном зале! — Исман явно на пределе, но сдерживается.       — Да не вместится столько в колесницу! Вам, лекарям, дай волю, вы всю библиотеку перетащите, а места у нас ограничено. — процеживает охотник, сложив руки на груди.              Исман, едва услышав шаги Эвы, развернул голову в её сторону. Побледневший он молча протягивает ей руку. Вцепился взглядом так, что от нехорошего предчувствия органы облило колодезной водой.       «Сюда иди. Быстро.»       Эва тут же подскакивает к нему, касаясь шершавых пальцев, смотрит ошеломлённо. Таким она не видела Исмана уже давно.       «Что случилось?»       Исману не надо ничего говорить; сейчас не время для игр и пререканий между ними, он за Эву в ответе. Взяв когда-то детскую ручонку и приведя её в родительский дом, Исман несёт ответственность не за её поступки, но за безопасность. Он коротко мотнул головой, чуть сжимая похолодевшими пальцами женскую ладонь.       «Потом, Эме.»       Эва подходит к нему вплотную и оглядывается на Ливия. Тот внимательно осматривает содержимое колесниц и, не поворачивая головы, спрашивает охотников.       — Что происходит?       — Всех своих сгоняем в поселение, господин Пеллийский. Тебя тоже касается — охотник кивнул на Эву, — Приказ Верховного эпистата.       Исман крепче сжимает её ладонь, делая шаг вперёд и загораживая плечом. Эва хмурит брови, сжимая руку в ответ. Её глаза цепляются за Ливия с Исманом, за охотников и колесницы, боясь пропустить важное. Такое впечатление, будто пока она разговаривала с Ливием, паника разлилась по Фивам, как вышедший из берегов Нил, а ей не сказали.       Ночной воздух вдруг стал холоднее и острее; голос Ливия сквозит льдом, под стать ему.       — А причина?       — Не сообщается. — отрезал охотник, — Вам лучше поехать с нами, господин Пеллийский. Эпистат сделает официальное заявление, когда все причастные будут в сборе.       — В таком случае, я должен вернуться домой за своей помощницей. Без неё я-       — Герса уже в поселении. — чуть задумавшись, охотник добавил, видимо, посчитав важным, — С девятым отрядом она.       «Тизиан.» — догадалась Эва.       Она видит, как в глазах Ливия мелькнуло что-то острое. Ночь ясная, но предчувствие надвигающейся грозы прижимает к земле, сдавливая затылок и плечи. Духота проникла через поры вместе с тревогой.       Исман пользуется моментом, обращаясь к Ливию:       — Они не позволяют взять полное собрание "О ранах головы".       Наблюдать открытое недовольство Ливия редкая привилегия.       — Не взять единственную рукопись Гиппократа о трепанации черепа? — глаза жёлтые, как у ястреба, вцепились в охотника.       — Мы ограничены размерами колесницы и хранилища в поселении. — охотник сделал паузу. Скрестив руки на груди, он смотрит на лекаря кислым выражением лица, — Мы должны уделить больше внимания еде и чистой воде. Без папирусов мы проживём спокойно, а вот без ед-       — Это мне решать без чего мы проживём, а без чего нет. — отрезал Ливий, — Эти записи могут спасти жизнь любому из вас. Мне надо рассказывать, как легко получить травму головы, или сами догадываетесь? Если понадобится, в руках повезёте. Вы делаете свою работу, так будьте любезны не мешать мне делать свою.       Охотник поджал губы. В словах высокопоставленного лекаря между строк ощутимо проскочила угроза. Не открыто и без колкостей, но вполне чётко прозвучало всеобщее понимание - препятствовать работе царского лекаря без последствий не получится. Ливий редко пользовался своим положением, точнее, ещё ни разу. Обычно ему и без того хватает ясности в голосе, чтобы не позволять другим разговаривать с ним на повышенных тонах.       — Ёран, возьмёшь у лекарей то, что они скажут. — охотник развернулся и прежде, чем уйти в сторону своей колесницы бросил, — И про Эву не забудь.       — А чего сразу я? — тревога подгоняет раздражение вторя стуку сердца в ушах.       Ёран ухмыльнулся кивком головы указав на пустую колесницу.       — А у тебя особое приглашение. Залезай.       Исман отпустил её руку, от чего нагретую ладонь сразу цапнул холодный ночной воздух. Он по-отечески коснулся плеча Эвы, прежде, чем вернуться в храм за оставшимися свитками. Хотелось бы пойти за ним, но злить охотников лишний раз неблагоразумно. Она глянула на Ливия.       — Ты не пойдёшь за ним?       — Нет. Исман знает, что нужно взять.       Холодный взгляд, как у хищной птицы внимательно наблюдает за охотниками, ведя какой-то особенный диалог с ними. Как же хочется заглянуть в эту шелковистую голову. Он обладает особенной непоколебимой силой, как пластичный мрамор, сочетая в себе гибкость и нерушимую стойкость. Эве захотелось одолжить хоть кусочек этой надёжности. По сравнению с ним, она кажется слишком... изменчивой, как луна с её фазами.       — Как же так получилось, что на словах ты самая смелая, а на деле - обыкновенная трусишка? Так Ливий сказал ей однажды.       Непременно хочется к чему-то прикрепиться плавучим сердцем. Жаль, предложить взамен ей нечего. Природа, лукаво над ней подтрунивая, так разнообразно творящая людей из грязи и солнечного света и норовящая все это сунуть в самый несуразный сосуд. Вроде бы, и форма изящная, но содержимое горестно нищее.       «Такой ты меня видишь?» горький ком глотается, как горсть песка. «Отсюда твоё снисхождение ко мне и забота.»       Вид колесницы навевает будущую тряску по неровной дороге, дрожь под ногами и вид стремительно удаляющейся дороги прямо за спиной.       Эва подняла глаза, встречаясь взглядом с Ёраном. Знакомый оценивающий взгляд ожидаемо сочетается с довольной ухмылкой.       «Только попробуй. За твой торс я держаться не стану.»       Колесница качнулась под весом ещё одного пассажира. Ливий загородил собой открытую часть, придерживаясь руками за бортики. Эва обратила внимание, что он так и держит тот свёрток, который взял из дома.       Папирус в его пальцах нещадно смят.

***

      — Из столицы пришёл указ. — голос Амена охватывает всех собравшихся жителей поселения. — Хворь пересекла границы Нижнего Египта. Вход в города севернее Фив закрыт.       «Вот и приговор.»       На мгновение лицо Ливия хмурится. Он долго и медленно вздыхает, ощущая сколько невысказанных слов в этих строчках на куске папируса. Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно. Как коварные тучи Пифона борются со светозарными лучами Аполлона, так и болезнь прожорливо сминает жизни. Ливий, как никто другой осознает масштаб и яснее остальных видит горизонт событий. Лекарства он так и не нашёл, и не сказать, что он не искал или не старался до изнеможения.       Он глядит на Эву. Она стоит вместе с Исманом рядом с отрядом писарей из Гермополя во главе со своим наставником.       — Мне кажется, ты боишься привыкнуть к чему-то и не заметить этого.       У Ливия есть роль, отведённая богами. Его руки не ведают сомнений - он знает, как сделать свою работу и не позволяет себе иного результата, кроме идеального.       Он статичен в людском сонмище, посреди потревоженной толпы, хоть и чувствует кожей на себе взгляды. Не мудрено, что на него надеются. Если, а может когда, хворь дойдёт до поселения, Ливий и ещё несколько лекарей возьмут на себя роль пастухов для всех этих людей.       Греческие боги здесь не властны. Если им и угодно его руками развеивать тучи, то ожидать от них помощи не придётся. Это земля иных божеств, правил и устоев, а чувство солидарности отождествляется лишь с горем.       Его эмоциональное состояние отражает лишь сжатая челюсть. Теперь он видит, что эпистат уже какое-то время смотрит на него, не отрываясь. Невидимый диалог между ними предвещает скорый разговор с глазу на глаз. Амен не дурак - не станет разглашать подробностей, чтобы не сеять панику среди, и без того напуганных, людей. Им знать ни к чему, а вот Ливию придётся изучить досконально всю информацию.       — С этого дня никто не покинет поселение без моего ведома. — теперь взгляд Верховного Эпистата касается каждого, включая охотников, — Если обнаружите у себя или у кого-то ещё кашель, слабость или озноб, немедленно доложите мне. А теперь, что касается еды...       Боковым зрением Ливий цепляется за знакомый силуэт. Он знает, что безошибочно нашёл бы её в этой толпе, даже если бы не знал где она стоит изначально. Глупо было бы отрицать обратное. Себе врать Ливий не привык и не собирается.       Интересно, как давно Эва за ним наблюдает? Она тоже видит яснее прочих и догадывается о большем. Её глаза будто светятся из-под невидимых трещинок. Нервничает.       А он-то её по первости принял за красивую простушку.       «Близость - это дар, который сопровождается обязательствами.»       До этого момента он считал, что все дары богов хороши. Теперь он осознает в полной мере, как некоторые из них, не теряя своей прелести и красоты, не всегда легко принять.       Ливий ободряюще ей улыбнулся. Это самое малое, что он может сейчас для неё сделать.       Ночной ветер приносит с собой запах аромамасла, надрывая ему сердце. Словно свинец, отчаяние осело в желудке.       Чувство беспомощности ощущается сильнее прочих.