Конец долгой дороги

      Шум морских волн — колыбель для всех, кто хоть раз бывал на песчаном берегу. Солнце окрашивает небо, что походило на палитру художника, в тёплые оттенки. Они отражаются и на водной глади, гипнотизирующей меня уже очень давно. Я, если быть честным, никогда раньше не думал о том, что когда-нибудь смогу воистину насладиться закатом на абсолютно пустынном берегу Атлантики.       Я иду босой по песку, приятно щекочущему мне ноги. Каждый шаг с интервалом в полсекунды. Медленно, неторопливо. Ветер дул мне в лицо. Сильный и порывистый, приносящий запах сырости и морских водорослей. А на мне только лёгкая одежда. Но холодно, к счастью, не было. Может, потому, что я почти ничего не чувствую? Или просто не хочу этого делать?       Ногу внезапно пронзает режущая боль. Так, что я даже подпрыгиваю. На ступне выступает кровь, стекающая на песок тëплыми крупными каплями. Большой осколок от разбитого зеркала лежит аккурат острым краем вверх. Не повезло ведь.       Усаживаюсь рядом. Ступня по-прежнему кровоточит, а рана уже начинает гореть. Не впервой, не умру. Аккуратно берусь за этот осколок, словно я смогу достать из-под песка нечто большее. Но то всего лишь зеркало. Отколотое ровно, даже в какой-то мере красиво. Его форма напоминает остров на одной из карт мира, что находился вдоль берега Африки. Мадагаскар, кажется? Закрывая глаза на острые края, я представляю, что этот осколок мог бы стать полноценным зеркалом для какой-нибудь маленькой девочки, если, конечно, та захочет каждый раз смотреться в узкую полоску, отражающую лишь правую часть её лица.       Рассматриваю своё отражение. Закатные лучи падают на щеку, проходя сквозь упавшие на глаза пряди, которые надо было бы вскоре постричь. Совсем уже оброс. Смотрю, словно впервые вижу себя. В этом, на самом деле, была некая доля правды, ведь такого разбитого и опустошённого взгляда не было уже очень давно, если ни никогда.       Да, я знаю, что жалеть себя — это первый признак слабого характера. Мы столько натерпелись, притворяясь сильными непобедимыми героями Земли, что уже любое проявление душевной ранимости казалось нам слабостью.       Нам… Теперь уже только мне.       Я должен, обязан понять Дина. Он ведь всегда хотел умереть именно так, на охоте. Не могу, не хочу, но нужно. Убивать нечисть, спасать людей, семейный бизнес. Так ведь, отец?       Обращаю свой взор к небу и уже какой раз понимаю, что вся наша жизнь была лишь непостижимым замыслом и игрушкой Бога, которого все так привыкли восхвалять; и даже несмотря на это кажется: не всё было придумано им.       Вечные подколы, почти что повседневные беседы за бутылкой пива, ободряющие братские объятия — мелкие, с первого взгляда незначительные моменты, которые и составляли всю нашу жизнь, вряд ли были прописаны в Божьем сценарии. Улыбка сама возникает на лице. Но светлая память всё равно причиняет боль, словно ковыряя рану, что никогда не сможет зажить. Призрак прошлого наверняка будет меня преследовать. Уж слишком сильно охота отпечаталась в моей жизни. Ещё ведь жить и жить, вот только как?       Плеча касается чья-то рука. Тяжёлая мужская рука, которая кажется мне слишком знакомой. Слëзы сами собой брызгают из глаз. Поворачиваю осколок чуть в сторону, чтобы заглянуть за спину. Хочется в мгновение умереть.       — Вставай, Сэмми, — голос, что я так давно не слышал, звал к себе. Становится тяжело дышать от стоящего в горле комка слëз. Опираюсь на протянутую руку, встаю, чуть пошатываясь. — Идём, братишка, нас уже все заждались.       Мой взгляд следует за направлением чужого. От удивления я снова чуть было не проваливаюсь в рыхлый песок, но крепкие руки вовремя меня ловят. Я не веряще смотрю то на Дина, то на них. Самые дорогие мне люди: отец, мама, Бобби, Джоди, Кас, Джек — стоят в десяти шагах от меня, а я не могу и сдвинуться с места. Словно ноги приклеились к берегу.       — Всё в порядке, Сэмми, — ободряюще шепчет брат. — Долгая дорога домой окончена. Мы вместе, счастливые и наконец-то обретшие покой. — Это больше, чем я могу выдержать. Чувствую подступающий истерический смех. Но вместо этого из глаз льются слëзы. Дин на это только посмеивается, вытирая капли большим пальцем ладони. — Пошли уже.       Хочу, больше всего на свете хочу сделать шаг, но взгляд снова зацепляется за этот чёртов осколок. Всё бы ничего, но собственное отражение кажется другим и не на шутку пугает.       Лицо обезображено в смятку: нос сломан, губа разбита, глáза как будто бы вообще нет. И всё в крови. Ещё свежей. Рука непроизвольно тянется к лицу, но я не чувствую ничего из этого. И всё же я иду. Первый шаг даётся с трудом, но с каждым следующим становится легче.       Длинный протяжный писк заглушают знакомые и родные голоса, что, наверное, дороже мне, чем сама моя жизнь.