По разные стороны баррикады

Красная жидкость, запертая в клетку из зеленого стекла бордоской формы, слегка колышется, когда за горло бутылки цепляются пальцы и с характерным звуком откупоривают крышку, невысоко поднимая вино над бокалом, и переворачивая его на 90°-85° вправо. Содержимое тут же выходит наружу — волнуясь, оно плавно покрывает ядовитой змеей узкое дно и с каждой секундой постепенно увеличивается в размере, заполняя предмет чуть ли не до краёв. В то время как откуда-то сверху раздается мелодичное, тихое мычание песни на немецком языке, что испускают мужские уста, пока их бессовестно не прерывает пронзительный скрип открывшейся двери, и последовавший за ним грохочущий удар соприкоснувшейся древесины о стену. Пользуясь случаем, холодный морозный воздух по-хозяйски проникает во внутренние пределы небольшой комнаты гостиницы, заставляя алкоголь в фужере покрыться суетливой рябью. Рейх лишь усмехается, ведь даже не глядя, он знает, кто именно сейчас соприкасается подошвой грязных сапог с чистым порогом. — На вашем месте я бы не был таким уверенным и закрыл дверь. — Скрытая вечерним полумраком страна, не оборачиваясь назад, исполняет сказанное, щёлкая дверным замком. Нацист тут же всплескивает руками в дружеском жесте, обращая, наконец, на подавшую голос персону внимание. Словно он ждал этого всю гребаную жизнь. — О, Советы! Можете не беспокоиться, для этого у меня есть оружие, — ладонь в черной перчатке моментально опускается и хлопает по кобуре, закрепленной на поясе, — и собственная армия по всему городу. — Русский вздыхает, еле сдерживаясь от желания закатить глаза из-за экстравагантного поведения другой страны. — Честно говоря, я думал, вы уже не придёте. — Добавляет хозяин прежнего голоса и ловко берет отяжелевший после махинаций стакан, чтобы поднести тот к губам, делая медленный смакующий глоток, и закончить короткую речь: — Неужели совесть замучила? — Сладкое и одновременно острое сухое, приклеившись к языку, скатывается ручьем по глотке вниз, оставляя после себя лишь терпкий, кисловатый вкус. И мужчина, щурясь от наслаждения, переводит взгляд на коммуниста, буквально пригвождая к месту красными булавками; на что тот ответно стреляет глазами в оппонента, начиная совершать шаги в глубь номера. — Вас, я полагаю, тоже, Третий Рейх. — Тихо произносит Союз, становясь с каждой секундой всё ближе к нацисту, который, обманчиво расслабленно облокотившись бедром о низкий бежевый стол, продолжает рассматривать его профиль, распуская волны напряжения вокруг. Шоколадный взгляд ненадолго отвлекается, сканируя новое место: серые обои облепляют стены, в правом углу комнаты стоит матовый диван, в левом верхнем шкаф, в нижнем небольшая двуспальная кровать, позади эсэсовца изредка пускает струи ветра полураскрытое окно, и весь этот интерьер освещается среднего размера люстрой, висящей на потолке. Ничего необычного. Разве, номер снятого дома другой. — Мне кажется, это не совсем правильная формулировка.. Просто не могу себе позволить не выполнить того, что обещал, тем более, если встречу назначил ты, — Германия, придерживая сосуд четырьмя пальцами, указательным показывает в сторону мужчины, заставляя остатки вина, которые оставляют на стенках розоватые следы от капель, последовать вперед за незамысловатыми движениями. — Или тебе просто нравится играть. —Коммунист огрызается, заставляя нотки довольно заметного акцента проскочить в собственном хрипловатом голосе; а в следующую долю секунды он уже достигает поставленной ранее цели и, остановившись прямо напротив Рейха, неожиданно наклоняется, шепча: — Тебе просто весело от страданий людей, не так ли? — Брюнет после чужих слов на несколько секунд перестает трясти несчастный бокал, но тут же быстро возобновляет движения и, оголяя белые и острые на концах зубы в улыбке, слегка поворачивается в сторону Советов, дабы ответить ему: — Не представляешь насколько. — Красный взгляд, скрытый блестящим козырьком фуражки, улавливает то, как рука славянина, придерживающая бутылку, на миг сжимается сильнее положенного, выдавая с головой сдерживаемую злость, от чего улыбка нациста становится немного шире. — Но согласись, в этом есть польза, ведь без крыс в доме куда приятнее.. — СССР морщится, возвращаясь на несколько шагов назад уже вместе с бокалом алкоголя. — Ты отвратителен как и сами твои идеи. — Тогда зачем ты снова и снова приходишь сюда? — Они одновременно приподнимают фужеры, отпивая шипучую жидкость из них. Чернь четырех зрачков расширяется. Шоколад смешивается с кровью, отражаясь в прозрачном стекле. Прочерченная белым мелом грань стирается, выпуская скрытые чувства за пределы дозволенного. Шатен нетерпеливо касается кончиками тонких пальцев деревянной рукоятки ножа, спрятанного в рукаве, с ожиданием подходящего момента для собственной атаки. Он должен был покончить с этим. — Еще есть шанс исправиться. Есть возможность вернуть войска на свои территории и прекратить бессмысленную стрельбу. Прекратить войну. — Взгляд коммуниста хоть и усталый, но все еще наполнен неумирающей надеждой на то, что его бывший друг проявит благоразумие и милосердие по отношению к другим, вспомнит то, что они значили друг для друга. Но нацист лишь приподнимает черную бровь и издает тихий смешок, произнося: — Боже, Советы, ты серьезно до сих пор думаешь, что сможешь убедить меня в обратном? Я выбрал такой путь давно и не собираюсь отступать, — мужчина отталкивается от стола и плавно приближается к государству. — Поэтому стоит лучше побеспокоиться о себе, — русский напряженно смотрит на лукавое выражение лица Третьего, прекрасно понимая о чем тот говорит. Продовольствия и ресурсов войскам не хватает, одни города бомбят, другие уже захвачены. Народ в отчаянии, и часть людей переходит на сторону врага — те, кто остался борются до последнего, умирая в концлагерях под нечеловеческими пытками. Тратить силы на переговоры уже не было никакого смысла, но, несмотря на ненависть, причиненную боль и предательство, Союз ещё пытался разговаривать с нацистом. Сквозь воображаемую туманную дымку он иногда видел в нём старого Германию, того самого вспыльчивого, доброго студента, юношу, рисующего городские пейзажи и архитектуру, с которым можно было говорить и вести дискуссии на разные темы. —... Ведь всем известно, как я беспощаден по отношению к врагам. — Но данный образ мгновенно растворяется, изменяясь на искалеченное подобие, которое из еле-еле похожих на прошлые эмоций имеет лишь ярко выраженную агрессию. Напрасно я забыть ее стараюсь И страсть хочу рассудком победить... — Неужели в тебе не осталось хоть капли человечности.. — «Я тоже.» — виднеется скрытая фраза за паром, который исходит от горячего кофе, заполнившего взгляд, в то время как Рейх беспечно шагает ещё раз, всё так же салонно улыбаясь коммунисту. — По отношению к свиньям, нелюдям я, действительно, бесчеловечен. — Брюнет делает паузу, вздыхая и, слегка сотрясая воздух, опаляет чужую кожу, чтобы закончить говорить: — Но признаться, мне уже наскучили эти препирательства, и... Шатен зацепляется взглядом за светящийся ядовитым ультрафиолетовым лучом черный крест на вороте форме и поднимается выше, остановившись на сильной шее с выпирающим кадыком. Сердце пропускает удар, ярость подступает к горлу, отдающаяся горькой желчью на кончике языка; рука покрывается зудящим желанием перерезать открытый участок кожи и в итоге сжимается на оружии. Коммунист, ведомый сладко-горячим азартом, в одну секунду выуживает нож и резко подставляет тот к месту, находящемуся рядом с сонной артерией, и криво усмехается, шепотом рыча: — Я бы мог дернуть ладонью и наблюдать, как ты захлёбываешься в собственной "голубой" — он кривится на данном слове, — крови, грязный фашист, но не стану, — холодное лезвие практически невесомо проплывает по крупному сосуду, надавливая на вену поменьше, заставляя застывшего Рейха сглотнуть, — потому что рано или поздно добро одержит победу над злом, и справедливость восторжествует. Это наша последняя встреча. Все кончено. И что-то после его же слов внутри дрожит, обрывается, делая дыру, сквозь которую прорываются раздражающий сквозняк: СССР колеблется, неожиданно ощущая неправильность и вину за происходящего, хотя, когда у них, черт возьми, было правильно? И по-хорошему уже стоило бы уйти, но мужчина стоит оледенелым столбом, ожидая дальнейших действий нациста. — Вот как... — Он не читаемо, с некой задумчивостью, глядит в пол, будто давая фору врагу — а тебе не приходило в голову, что охрана не забрала оружие лишь потому, что я так сказал. Позволил? — В следующий момент уши русского успевают уловить лишь свист и приглушенный стук упавшего на пол хрустального фужера, а тело ощутить толчок в живот. — Я нахожусь рядом с артерией, — снизу звучит щелчок, а чужая ладонь болезненно вцепляется пальцами в сильное плечо, удерживая на месте. — Одно неверное движение, и тогда ты уже будешь лежать на полу в конвульсиях и медленно умирать. — Брюнет, довольно ощутимо прижимая к живой поверхности дуло пистолета, лениво двигает его наверх, соприкасаясь предметом с тут же поджавшимися губами. Коммунист сжимает руку в кулак, жалея о явно поспешном и непродуманном решении, поступившим от глупого сердца, решившего затмить разум. — Нож на пол. — Звучит приказ, и Советы кусает внутреннюю сторону щёк, роняя средство обороны, — Мог бы уничтожить тебя, но не буду, ведь ты жалок. А теперь открой свой грязный рот. Шатен, оскалившись, впивается взглядом в самодовольного Германию, но распахивает губы, меж коих тут же властно проходит толстый металлический ствол. — Klug, — он переходит на родной язык, совершая несколько толчков рукой, от чего инородный материал проезжается по нежным стенкам горла, царапая слизистую. Союз сводит брови к переносице и рефлекторно хватается пальцами за жестковатый рукав верхней одежды оппонента, проявляя немое сопротивление. Ему мерзко, ему хочется ударить проклятого немца, а еще лучше выпустить пулю в голову, но в противовес весьма логичным желаниям возникает еще одно; неординарное, мерзкое желание насадиться до конца. Желудок в подтверждение отвергаемым мыслям скручивается тугим узлом. Предательское тело. — Ты уже представил, как мой член заменяет вальтер, трахая твой рот, как я после кончаю на твое лицо, не так ли? — Третий восхищённо поблескивает алыми глазами в свете настенной лампы и проводит свободной рукой по чужой голове, небрежным жестом стряхивая меховую ушанку с небольшой звездой посередине назад, и наматывая кучерявые волосы на фаланги пальцев. СССР, чуть не поперхнувшись воздухом, с небольшой заминкой отталкивает издевательски смеющегося нациста и восклицает: — Больной ублюдок! — Мы оба, иначе почему ты меня оттолкнул, когда мог сделать это сразу. — Германия играючи подбрасывает пистолет в ладони, с весельем на лице наблюдая за эмоциями другого, пока коммунист не выбивает оружие из его рук. Второй бокал, скатившись по широкой ладони, выскальзывает, разбиваясь о голую, непокрытую ковром часть дерева. Контроль потерян. — Просто заткнись уже..— в его тембре едва ли заметно прослеживается заколотая в кандалы ярость и толика безысходности, ведь с каждым заходом игра высасывает всё больше сил, не давая до конца восстановиться. Винные глаза секунду смотрят на упавший вальтер, перед тем как их хозяина, набросившись, не толкают на пол Советы. Нацист больно ударяется затылком об пол и тихо шипит, рефлекторно поднимая руки к чужим сильным бедрам, чтобы вцепиться в них, и оставить синяки даже сквозь толстый слой одежды. Пока расфокусированное зрение точно улавливает, как чужую нижнюю губу кусают зубы, сдерживая рваный вдох. Лежащее государство улыбается — ему это одновременно нравилось и одновременно нет. — Не так весело, когда собственный пистолет направлен на тебя, не так ли? — Рейх моргает и смотрит теперь на дуло, приставленное ко лбу, и хмыкает, расслабляя ладони, дабы обманчиво нежно огладить ноги, прижатые к его бокам. — Руки. — Собираешься командовать мною, прижимаясь задницей к члену? Забавно. — Но ладони он медленно отводит в разные стороны и снова улыбается, ощущая легкий ветер, что подул из панорамного окна, трепля его короткие темные волосы, с которых еще давно слетела фуражка из-за сильного давления. СССР рычит, вжимая металлический ствол сильнее, и невольно ерзает, путаясь в длинных полах зеленого пальто. Две стороны баррикад разнятся, Мы с тобой — враги на суши и в воде. Но случись хоть что-то, Вдруг сошлись бы вместе вновь, Обретя покой такой желанный и чуждой? — Я по-моему сказал кому-то заткнуться. — Рейх молчаливо усмехается чужим словам, но тут же тихо стонет, когда рот присасывается к горлу, а горячий язык старательно обливает кипятком кожу, позволяя возросшей благодаря алкоголю чувствительности, впитывать это и посылать импульсы по телу. Они давно изучили друг друга. Давно попробовали каждый дюйм своего вечного соперника. Мужчина прижимает оппонента ближе и облизывается, ощущая резко контрастирующий пистолет, плавной лентой сползший на скулу: союз, раскрепощаясь, постепенно терял бдительностью и так же отдавался удовольствию. Что будет дальше? Не в этом суть.. Он кладет руку ему на затылок и, оторвав от раннего занятия, рьяно целует прямо в губы, прокусывая мякоть насквозь и посасывая её. СССР мычит, но отвечает со всей животной страстью в попытке завладеть властью: нацист хихикает, улавливая это, и увеличивает собственный напор, пытаясь приподняться на локтях, что моментально останавливает ладонь, сильно давящая на плечо вниз. Фюрер с досадой щурится и пытается сделать по другому, начиная с нетерпением крутить и подмахивать вверх бедрами. К сожалению, это оказывается таким же провальным ходом — коммунист медленно отстраняется и, улыбнувшись, неожиданно сжимает свои ноги, сдавливая его в тисках и не давая больше сделать ни одного лишнего движения. — Не терпится? — Про забытый пистолет вновь вспоминают и, приводя тот в движение, касаются опухшего и облитого красным рта, а затем тычутся в подбородок, поддевая его. — Ты настоящая шлюха, Рейх. — Голос сочится ядом и жалит ухо, ощутимо кусая мочку: немец хочет непременно возразить и, наконец, завоевать контроль обратно, меняя их нынешние позиции, но пистолет всё ещё в руках СССР, а нож валяется на ковру непростительно далеко, около закрытой двери. Напрасно рисковать не имелось никакого желания, поэтому он откладывает запланированные на потом и не дергается, лишь сглатывая вязкую слюну. — Это я то шлюха.. — Нацист смеется, краем зрения наблюдая за тем, как чужие пальцы выуживают из широкого и глубокого кармана накидки небольшую баночку мутно-фиолетового оттенка, чтобы поднести к лицу и откупорить крышку зубами, отправляя ту в неизвестном направлении. В помещение с искромётной скоростью врывается тонкий, древесный аромат кедра, доходя до носа. — Снимай. — Приказывает Советы и приподнимается, возвышаясь над врагом холодной скалой, и в ожидании сверлит его взглядом, держа вальтер наготове. И фюрер, медленно поднимая уголки рта вверх, тянется сначала к железной пряжке черного ремня, пальто, опытным движением расстёгивая тот, и раздвинув полы, проделывает то же с военными брюками. А черными перчатками цепляет нижнее бельё и, не удержавшись, коротко царапает кожу ногтями, спуская одежду на уровень натренированных бёдер. Но горящий похотью взгляд Третьего не добирается до конца, останавливаясь на уже полустоячем члене, к которому машинально потянулись ненасытные ладони. — Не сейчас. Он отстраняется, вызывая раздраженное цоканье, и улыбается, разливая порцию маслянистой жидкости по собственным сильным пальцам, ставит незакрытую банку на грудь нациста, чтобы в следующую секунду зашипеть: заведя руку назад, он проникает сразу двумя пальцами в анальное отверстие, находящееся меж ягодиц. Рейх скрипит зубами, царапая скользкие доски пола, и смотрит сквозь чёрное пятно холодного оружия на корчащегося врага, который резко сгибает пальцы и приглушённо ахает, видимо коснувшись бугра нервов внутри. Брюнет несколько мгновений проводит с закрытыми глазами, но даже это не спасает его: чавкающий звук вместе с прерывистым дыханием приятно волнует слух, подкидывая в мозг картинки с пикантным дополнением. — Miststueck, — хрипло ругается Германия, пронизывая голодным взглядом зардевшегося революционера, который, дразняще покачиваясь, продолжает трахать себя пальцами. — Ты хочешь меня? — Ещё как. Он готов выть от того, что не может коснуться тела перед ним, сгорая в возбуждении, потому как проигрывать — значит для него быть униженным. — Ну, используй слова, немец. — Союз изящно прогибается в спине, нарочно задевая пистолетом банку, которая выплёскивает субстанцию наружу, пачкая рубашку и шею. Но унижение отдается каким-то пряным вкусом, порочным неправильным удовольствием. Ему нравилось унижаться, быть беспомощным. Ему хотелось большего. — Да.— Неровно, сипло вылетает в воздух, и СССР стонет, добавляя третий палец, а нацист рычит, сжимая руки в кулаки. — Умоляй, — шепчут мужчине, что пораженно хмыкает, буквально произнося одними глазами: «Какая ты всё-таки сволочь, Союз.» Но ему приходится подчиниться, исполняя чужие прихоти ради достижения цели: — Пожалуйста, блять, дай мне вставить в тебя свой член. — Кофейные глаза хитро блестят, перед тем как их хозяин убирает пистолет, давая зеленый флаг; и Рейх, убирая смазку подальше на пол, не теряет полученного времени, грубо толкая мужчину на спину, облегчённо вдыхая: — ну наконец-то. — Не расслабляйся, немец. — Выдыхает Советы чувствуя холод по освободившейся от рубашки груди, соски которой уже сдавили любопытные пальцы, но быстро исчезают. — Вальтер всё еще у меня. — Ты тоже, — Рейх тянется куда-то вперед, в следующую секунду являя на свет блестящий нож, — русский. — и отходит, быстро избавляя себя от нижней одежды, и, смазывая пенис уцелевшими остатками лубриканта, пропускает мимо внимания то, как партнер закатил глаза. —Такими темпами я сделаю все сам. — Брюнет дьявольски усмехается и садится на колени, от предвкушения хлопая по ним: — Можешь не волноваться, ведь именно это ты и будешь делать, а теперь иди сюда. — И СССР, мешкаясь, недоверчиво поднимается, во второй раз устраиваясь верхом на государстве, что глубоко целует его влажный рот, а ладонями пристраивает разбухшую головку к раскрытому входу: впившись руками в ягодицы он тянет вниз, одновременно резко толкаясь вверх. Большевик звонко мычит в поцелуй и хватается за взъерошенные, потные волосы нациста, начиная толкаться самостоятельно, постепенно увеличивая темп и делая тот более резким, пока другой увлечен приобретенным ножом. Германия под чужое частое дыхание, превращающееся в сдержанные стоны, сначала практически невесомо касается ножом плеча; а затем, не замечая протеста, надавливает сильнее, выпуская несколько капель крови, которую он ловит языком. Вкус меди мешается с мускусом, что кажется специфичным, но в то же время и сладковатым: словно это свежеиспечённый французский штрудель с пышными сливками и запах сигарет. Фюрер делает небольшой надрез ближе к ключице и под мужской, дрожащий всхлип, впитывает густую жидкость, приходя в экстаз. — Господи. — Собственный голос дрожит, а воздух предельно сухой, заставляющий захлёбываться в новоприобретенном удовольствии. Пальцы Союза яростно пытаются избавиться от эсэсовской формы, но конечности стали настолько ватными и непослушными, что это выходит далеко не сразу. И брюнет бы непременно рассмеялся матам, вырывающимся от злости из обычно уравновешенного сына империи, если бы не был чертовски занят сам, поэтому до сих пор завороженный, он решает помочь, и выпутывается из плаща самостоятельно. Русский облизывается, разрывая белоснежную рубашку, и, подрагивая, царапает широкую германскую спину, выпуская переполняющие эмоции и болезненное наслаждение наружу. Её же хозяин, мыча, накладывает всё новые и новые мазки, штрихи заточенным острием по холсту, представшему в виде чужой кожи. Потрясающе. Давление увеличивается, кровь бешено скачет по сосудам, выпуская эндорфины в голову; подступающий оргазм иголками касается существ, пробирая до самых костей, и последние, что видит Рейх перед тем как кончить это тонкий, бежевый слой эпидермиса, раскрывающегося под натиском инородного предмета. Из-под его складок лениво выплывает опьяняющий гранатовый сок, заставляя пересохшее горло издать очередной низкий стон, разбившийся о солоноватый рот недруга. И позабытый пистолет еще давно, извернувшись, выкарабкался из ладони, и неслышно для обоих безвольно упал рядом, наблюдая со стороны. — Что это было? — Бросил вдруг через плечо уже собравшийся уходить коммунист. — Подробнее. — Нацист, поправляя галстук на шее, приподнимает бровь в наигранном удивлении. — Ты меня резал. — Брови русского сводятся к переносице, как рельсы на железнодорожных путях, а Рейх же издает нечто похожее на звук: "О", хихикая: — Это... Прости, не удержался. — СССР шокировано распахивает глаза, а после плюет с отвращением: — Психопат, — он поворачивает дверную ручку, улавливая последние слова оппонента: — Было приятно, да? — Метал скрипит под давлением сжавшейся на нем руки, и Советы молча уходит под проводящий извечный анализ алый взгляд, уходит, но почему-то ощущает прозрачное, холодное прикосновение. Дыхание спирает, а кожаная перчатка продолжает перекрывать кислород, делая удавку все туже.