Опять весна на белом свете

Вокруг цвела весна. Воздух пропитался запахом зелени и цветов, песнями птиц и предчувствием победы. В последней никто уже не сомневался. Каждому не терпелось распрощаться с оружием и наконец-то вернуться домой, пережить последний бой и никогда больше не слышать ни стрельбы, ни криков умирающих друзей, ни грохота взрывов. Однако сейчас не было ни выстрелов, ни криков, ни взрывов. Сейчас взвод остановился в небольшой немецкой деревне, ожидая приказы маршла Жукова. Сейчас солдаты наконец-то могли отдохнуть, набраться сил перед последним рывком. Капитан Назаров, у которого впервые за последние дни выдались пара свободных часов, расположился в саду у одного из домов. Всё казалось ему неуместным и каким-то неправильным: и цветущие деревья, и зеленая трава, и ароматный кофе в чашке, приятно обжигающий руки. Фёдор давно уже не был так спокоен и увлечен разглядыванием пейзажа, однако он больше не мог смотреть на просыпающуюся природу как раньше. Здесь цвели магнолии, а дома только выжженная земля. Здесь на деревьях набухали почки, а дома пустые хаты и заброшенные дворы. Здесь солдаты, друзья да испуганные немецкие гражданские, а дома Лизанька. Милая Лизанька, как он скучал по ней, как тосковал, как жаждел вновь увидеть её, привлечь к себе, поцеловать её золотые кудри. Скоро они увидятся, очень скоро. Эта проклятая война кончится, и он наконец-то вернётся домой. Словно в ответ на мысли Фёдора в сад вбежал Святослав. Капитан обернулся на шорох шагов и, чуть привстав, быстро оглядел лейтенанта. Поняв, что тот не встревожен, даже наоборот обрадован, он спокойно выдохнул и махнул на место рядом с собой, приглашая сесть. Не размениваясь на формальные приветствия, Святослав воспользовался предложением и опустился на скамейку. Рука его тут же метнулась к нагрудному карману, и в следующий миг на колени Фёдора упал конверт. — От Лизы. Только что пришло, — пояснил Святослав, видя замешательство на лице друга. Удивление сменилось радостью. Фёдор вскрыл конверт и извлек на свет письмо, которое представляло собой несколько строк, написанных строгим почерком. Капитан быстро пробежался по ним глазами и, не сдержав улыбку, прочитал письмо вслух. «Милый Федя! Я очень рада каждому твоему письму. Если бы и Святослав писал почаще, мне было бы совсем спокойно. Лишь мысль о том, что вы вместе и под час опасности придете друг другу на помощь, греет мне сердце. У нас говорят, что скоро этот кошмар закончится. Надеюсь, что это правда, и что вы скоро вернетесь. Дома всё спокойно. Не буду больше ничего писать, расскажу при встрече. Крепко обнимаю тебя и целую. Лиза» Фёдор ещё раз перечёл послание, на этот раз про себя, и поцеловал знакомую подпись. Через несколько мгновений письмо отправилось за пазуху, а Святослав получил шутливый подзатыльник. На справедливое возмущение друга Фёдор ответил вопросом: — Почему сестре не пишешь, бестолочь? — А что писать то? — Святослав всплеснул руками. — Жив, здоров, так это и ты напишешь. Не бой же описывать? — Да хоть и бой! Ведь не в содержании смысл! Во внимании, — Фёдор поднял взгляд к небу. — Всему тебя учить надо. Эх, молодежь пошла! — Сам то давно стариком стал? — спросил Святослав, насупившись. Фёдор засмеялся и, стянув чужую фуражку, потрепал друга по волосам. Этот юноша стал для него лучом света в дыму и грязи фронтовой жизни, постоянным напоминанием о жене и причиной не отчаиваться Даже в самые сложные времена. Святослав — белокурый, голубоглазый, с неизменной улыбкой на губах — был живым воплощением солнца. За четыре года, проведённых плечом к плечу, Фёдор полюбил его как родного. Они столько прошли вместе, столько пережили, что понимали друг друга с полуслова. Ни с кем ещё капитан Назаров не был так близок. — Кофием балуетесь, товарищ капитан? — с лукавой улыбкой поинтересовался Святослав, вырвав Фёдора из раздумий. — Да, — рассеяно ответил он и протянул другу полупустую чашку. — Будешь? Я так уже не хочу. Отказываться Святослав не стал. Сделав пару глотков кофе, он откинулся к спинке скамейки и посмотрел в небо, на проплывающие над ними немногочисленные облака. Редкие лучи солнца золотили его волосы, а ещё в их свете стали заметны веснушки, щедро усыпавшие нос и щёки юноши. Фёдор любовался им краем глаза, не скрывая слегка грустную улыбку. Он словно чувствовал, что больше у них не будет таких спокойных вечеров, когда модно говорить обо всём, кроме войны, ведь со следующего дня, шестнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года, красная армия начала наступление. Сначала штурм Зееловских высот, после взятие Берлина. Две недели жестокой мясорубки, выжить в которой было чудом. Однако все эти дни Фёдору везло, а вместе с тем везло и Святославу. Они шли вперёд плечом к плечу, и, если один оступался, второй подхватывал и не давал упасть. Фёдор беспокоился лишь о том, что не успел отправить жене письмо, а в том аду, что начался с наступлением, времени на это просто не было. В условиях города им воевать почти не приходилось, однако на то, чтобы освоиться, времени не было. Ко всему приходилось привыкать на ходу. По улицам продвигались медленно, старательно зачищая вражеские посты. Фёдор опасался лишь двух вещей: автоматной очереди в упор и шальной пули снайпера, нечаянно пропущенного и оставшегося за спиной. Но все пули летели мимо, а красная армия уверенно шла вперёд, каждый день теряя сотни и тысячи солдат. Фёдор далеко не сразу понял, что они вошли в Берлин. Окраины немецкой столицы не представляли из себя ничего примечательного: одни небольшие домишки и узкие улочки. Только двадцать седьмого числа их взвод вошёл в городские кварталы, а уже двадцать девятого они добрались до улицы, ведущей к Рейхстагу. Теперь продвижение вперёд сильно замедлилось. Каждое здание давалось им с невообразимым трудом. Однако рядом всегда был Святослав, и Фёдор шёл вперед, ничего не страшась. Всё изменилось в момент. Был вечер следующего дня. Три попытки штурма Рейхстага провалились, и начальство планировало четвертый. Фёдору поручили передать приказ солдатам, обосновавшимся в соседнем здании, а Святослав увязался за ним. Выстрелы из всевозможных орудий не прекращались ни на секунду, но один из них Фёдор услышал отчетливо. Спустя мгновение он заметил, что Святослав остановился на месте и слегка покачнулся. Фёдор успел подхватить его на руки и не дать упасть. К тому моменту, как он оттащил его за груду мусора, скрывшись от стрелка, Святослав был уже мёртв. Всё вокруг для Фёдора потеряло свой смысл. Он больше не слышал шума сражений, не задыхался от дыма и копоти, лишь смотрел в по-детски удивленно распахнутые глаза друга. Всё мысли исчезли, оставив одно неверие. Спустя несколько минут на смену ему пришло отрицание. Фёдор попытался нащупать пульс, но руки у него неудержимо дрожали. — Святослав, — звал он, словно в забытьи. — Святослав! Светик… Милый мой, ну не можешь же ты так просто… Что ж я Лизоньке скажу?! Он бросил бессмысленные попытки найти сердцебиение. Пуля прошла навылет, и левая сторона шинели была вся залита кровью. Она заливала колени Фёдора, такая горячая, что почти обжигала сквозь слои одежды. Фуражка слетела с головы Святослава, и на золотых волосах начала оседать пыль. Капитан попытался смахнуть её, а после принялся гладить друга по голове, словно это как-то могло помочь. И вдруг сквозь звенящую тишину Фёдор, давно потерявший счёт времени, услышал слова, поверить в которые не мог. С трудом он прислушался к крикам сослуживцев, и сердце у него оборвалось. Это не могло произойти именно сейчас, не тогда, когда тело Святослава ещё не остыло на его руках. Борясь с дурнотой, капитан поднял голову. Пусть уже совсем стемнело, от пожаров, бушующих в городе, было вполне светло, и он увидел то, чего так ждал прежде, и что теперь казалось ему злой шуткой судьбы. Над Рейхстагом, сл овно языки огня, пламенело кровавое Знамя Победы.