не перевирай меня

      Всего Ваня боится трёх вещей: отвратительного интернета в Белграде, разъебать любимый объектив и серьёзных разговоров. Последнее было особенно хуёво — каждый раз получалось так, что он доводил себя до состояния полного отсутствия энергии, чтобы просто узнать что-то необходимое от собеседника напротив.       — Тяни карточку, дядь       Рудбою в новой стране было дико скучно, поэтому он после недолгих упираний всё-таки вписывается на стрим к Замаю с Фалленом. Ване, кажется, стало настолько скучно, что он продолжает играть в «тупые и совершенно глупые настолки» по его собственному мнению — и то только потому, что это Ванечка захотел и принёс им на вечер выпивку и игру.       — Какой бы вопрос ты мне задал, если ответ точно будет «да»?       Знакомятся они впервые лично именно в тот день стрима, а после — стоят на балконе и обсуждают творчество Никонова. Потом списываются ночью в телеграме и начинают общаться на постоянной основе, а вскоре и вовсе забывают, что когда-то были незнакомы. С того дня (это было в конце осени, Ваня даже в календаре отметил) они проводят много времени вместе, почти каждую неделю проводя стримы или сидя в созвонах.       Ванечка теперь стабильно пишет ему с утра (хотя Евстигнеев вообще-то после переезда и поспать допоздна законно может, даже если в этот день съёмки или шэдоу-гайд расписан, на которые стоило бы приезжать заранее), просто общаясь о... вещах? Он не привык говорить так много и слушать так много. А Светло ну просто вот такой вот весь — его очень, очень много, и почему-то Рудбой сразу это «понял-принял», потому что никого подобного ещё не встречал.       «Слишком много» — думает порой Ваня       «Не так уж и много, и вообще, можно было бы и побольше, блять» — иногда отмечает про себя Ванечка, о чём Ваня, конечно же, не знает       Постепенно они вливаются и вплетаются друг в друга настолько сильно, что без особого труда могут рассказать друг о друге всё-всё-всё, от любимого альбома зарубежного рэп-андеграунда до любимых мест в н-ном городе. Ванечка разматывал Ваню как клубок, вытягивая ниточку за ниточкой и историю за историей. Как-то само собой. Такое вот исключение из правил, где Рудбой просто долго-долго рассказывает о себе-турах-Охре-тревогах-переездах, и его впервые...слушают и слышат?       — Я нравлюсь тебе не как друг? — Ванечка улыбки не сдерживает, отросшие волосы пятерней назад зачесывает и прищуривается хитро так, как только один он умеет       Ваня выдыхает достаточно громко и, скорее всего, очевидно. Этим выдохом уже сказано, и можно не продолжать — Ванечка в их импровизированной игре на сближение давно победил. Но они вдвоём затеяли эту совсем странную игру, правила которой меняются на ходу отвратительно быстро, поэтому сейчас отступать Рудбой не намерен.       — Откуда такая уверенность в себе, Ванечка?       Собственный голос сейчас звучит совсем как чей-то чужой. Такой спокойный и твёрдый, как будто сейчас не происходит ничего необычного. Как будто они вместе болтают об очередной ерунде на стриме.       — Одно твоё «Ванечка» уже о многом мне говорит       «Он всё знает, сдавайся», шепчет собственный голос тихо, но настойчиво. Воздуха катастрофически мало, вдохнуть никак не получается. Ваня прячет лицо в ладонях, зажмуривает глаза, пока в них не появятся яркие звёздочки. В голову-же лезет чёткий сценарий дальнейшего развития сюжета: сейчас ему грубо и бесчувственно вставят, выбьют из него всю его искренность, а на утро он проснётся чуть живой, заварит отвратительно горький кофе, возьмёт телефон...       — Вань...?       Рудбой делает щёлочку среди пальцев — Ванечка всё ещё сидит напротив, одной рукой подперев голову, а другой держа карточку.       Странно. И никак не клеится с его сценарием в голове.       Странно, как за всего один год дурацкая влюблённость в «того самого» превратилась во что-то очень за рамки выходящее.       Странно, как их вообще друг к другу потянуло, таких разных, непохожих и в то же время слишком одинаковых. И уж совсем непонятно, как им всё это время удавалось балансировать на грани, не переходя границы дозволенного.       — И...как давно ты знал?       Ванечка сейчас показательно долго думает над вопросом — Рудбой это видит, и нутром своим чувствует. Светло вид делает, будто они не знают друг друга наизусть. И что Ваня совершенно точно не вырыл себе могилу заранее.       — Кажется, месяца два       Евстигнеев включает неоновую вывеску на стенке позади них и в растерянности смотрит на Ванечку. Возможно сейчас он совершает самую большую ошибку в своей жизни (после «влюбиться в конченного рэпера из еже»).       — Твоя очередь, — Рудбой кивает на лежащую колоду с картами       До Вани у Светло не было никого, с кем можно было бы так легко себя чувствовать. Они совершенно точно не на одной волне, совершенно разные и совершенно не должны ладить между собой. Ваня — даже форма имени такая, грубая и тяжёлая, что ли — всегда серьёзный, спокойный и задумчивый, а Ванечка это всегда про свободу, громкие маты с балкона в час ночи и песни эти странные.       Но же свело их что-то.       Судьба или счастливый случай — неясно. Светло на все сто процентов определённо точно не фаталист, но ко всему, что связано с Рудбоем, он относится иначе. И здесь не исключение.       — Тут написано, что надо рассказать свой самый большой страх, — читает Фаллен, почему-то внезапно краснея ушами       Это же Ванечка, думает Ваня. Весь такой неожиданный, немного странный и необычный, и в этом его прекрасность.       Фаллен глаза опускает куда-то в пол, изучая знакомый паркет в очередной, кажется, раз, и ничего не отвечает. Думает долго, принимает какое-то решение. А затем всё также внезапно без предупреждения переплетает их пальцы, не встречая никакого сопротивления, и смотря прямо в глаза, выдыхает:       — Ты так далеко. Для меня ты — сверхновая, которая вроде бы близко, но так далеко. Мне хочется дотянуться, но совершенно не получается. Ты где-то там, наверху, понимаешь? Блуждаешь в таких местах, куда мне нет дороги, потому что — я совершенно другой и весь такой неловко-несуразный. А я всё пытаюсь за тобой угнаться, схватить и прижать к себе, чтобы не отпускать уже никогда, — шепчет Ванечка, окончательно краснея       Ваня на секунду глаза поднимает, но этого с головой хватает, чтобы заметить знакомую смущенную улыбку. И ещё секунда, чтобы осознать — это было для него, и это было абсолютно искренне и от всего сердца.       — Почему ты говоришь, что я далеко? — Ваня руку парня напротив берет и к груди своей прижимает — Я совсем близко       Это же Ваня, думает Ванечка. Ему всё можно — и точно смотреть вот так и касаться его, как-то по-новому для обоих.       И наверно именно поэтому Евстигнеев сейчас что-то абсолютно глупое делает, накрывая чужие губы своими. Светло цепляется за ворот футболки, сжимает его и к себе ближе притягивает, в то время как Рудбой лицо его руками обхватывает, прочерчивая ладонью линию по его скуле. Кажется, они только этого всю жизнь ждали, потому что целуются они так, будто бы от этого зависит вся их жизнь, будто бы больше никогда не получится этого сделать и это последний шанс.       Целовать Ванечку до боли в животе приятно. Ощущать его ладони на себе настолько правильно и хорошо, что где-то под футболкой становится слишком тепло — он такого боится — но всё равно продолжает. Ванечка проводит большим пальцем, осторожно касаясь рёбер.       — Обещай, что не сбежишь от меня завтра утром, — Ванечка теребит непослушные волосы Евстигнеева и в глазах читается невероятная любовь и благодарность — Можем приготовить эти твои ебучие оладушки       — Ради такого можно остаться на подольше       — Ты так и не пообещал       Рудбой на момент теряется, и неясно от чего именно — от внезапной откровенности или от тех движений, а может от осознания, что сейчас происходит. Странно, как всё спокойствие испаряется на этих словах. Странно, что они оба не могут и не хотят сдерживать нелепые улыбки. Целовать Ванечку кажется правильным, важным и жизненно необходимым.       Кажется, Ваня зависает, как интернет в Берлине на общем стриме, подгружая в память события последних трёх минут — что вообще говорить в таких ситуациях?       — Обещаю, Ванечка       Для него — любое исключение из правил

***

      — Пошёл нахуй, Светло       Ванечка на это только нервно смеётся и выкидывает из открытого шкафа очередную футболку, чётко приземляя её в раскрытую синюю спортивную сумку.       — В следующий раз попробуй другую формулировку, — Ванечка стоит спиной к Ване, но тот даже из другого конца комнаты чувствует, что улыбка эта – гаденько-самодовольная — Может быть даже дойдёшь до уровня старого-доброго «пошёл нахуй, рэпер Охра»       Рудбой, ожидаемо, на этих словах взрывается.       — Ах да, конечно, к такому-же идеалу мне надо стремиться       — И ты почти у цели       Они могут долго ещё перекидываться такими оскорблениями, задевая друг друга за живое. Такие ссоры стали настолько частыми, что уже никого из них не удивляют. Съёмная квартира пережила все их взлёты и падения, но больше, разумеется, падений — они же ведь всё ещё вместе.       — Может тогда мне съебать из Сербии?       Нет, в этот раз всё-таки это всё зашло куда-то слишком далеко. Рудбой сейчас искренне завидует Ванечке — он весь такой сдержанный и холодный, что Евстигнеев на его фоне кажется импульсивным долбоебом, у которого отбирают любимую игрушку. Они оба столько всего пережили вместе, что Светло неосознанно хочется дарить вообще всю любовь, которая есть в этом мире, потому что он этого заслуживает. Подарить, а потом отправить нахуй, потому что «меня тут ничего не держит в принципе» бьёт сильнее, чем должно было.       Светло тянется к полке с книгами, чтобы забрать с собой очередную книжку про искусство, но опрокидывает на себя пару томов сочинений Ромма, стеллаж с их фотокарточками и ту самую «глупую и абсолютно мудацкую настолку для задротов».       — Какой вопрос ты мне задашь, если ответом точно будет «нет», — читает Ванечка с карточки и тут же поворачивается к Рудбою       — Ты...ещё любишь меня?       Знать ответ ещё до того, как тебе ответили — больно и неприятно, горло будто перетягивают проволокой и начинают душить. Если они тут, на земле, есть, значит, что и среди миллиарда звёзд их копии найдутся. Тысячи возможных планет, и на каждой Светло с Евстигнеевым не вместе — они никогда не смогут стать чем-то нормальным друг для друга.       — Оставлю вопрос открытым. Не ходи за мной, — Ваня лишь кивает, взглядом наблюдая за тем, как Ванечка неуверенно встаёт с не до конца застегнутой спортивной сумкой — оттуда торчит его же кепка antiyou, Рудбой в этом поклясться может       — Знаешь...я бы очень хотел ничего к тебе не чувствовать сейчас, — бросает Светло напоследок и отходит к двери, уже находу застегивая сумку       Ваня ничего не отвечает — он чувствует то же самое. Ещё он точно знает, что по какой-то совершенно дурацкой причине любит Ванечку всеми фибрами своей души и почему-то не хочет, что бы тот уезжал.       Это, к сожалению, для них обоих, ещё далеко не конец.       Ванечка спустя пару часов всё же вернётся в их общую квартиру, вытащит Рудбоя с балкона на кухню громко (и смешно, по мнению Вани) ругаясь матом на сраные плотные шторы и холодный вечерний ветер, на гору грязных кружек из-под различных напитков, от чая до вина и раздетого курящего Евстигнеева.       А Ваня лишь будет кивать на все обещания-угрозы про открытые окна в середине апреля, параллельно натягивая черную толстовку. Потом, они возможно всё же сядут и обговорят всё произошедшее, порой переходя на крики и взаимные недовольства насчёт поведения друг друга. И это всё будет так больно и тягуче, горько и солёно, но всё ещё до боли по-родному, потому что это же он.       Он — личное исключение из всех правил