Допрос

Император Николай Павлович вызвал генерала Бенкендорфа в Эрмитажную библиотеку. Там, под овальным потолком, среди книжных шкафов, он посмотрел на верного исполнительного Александра Христофоровича леденящим душу взглядом, и Бенкендорф понял, что шеф не в настроении. На длинном столе лежал доклад следственной комиссии и показания преступников. — Вы видели это? — спросил император, перевернув несколько листов. Бенкендорф верноподданно молчал, силясь понять, что ждать от Николая Павловича, какое поручение надлежит выполнить. — Нарушили присягу. Подняли мятеж, захотели европейских вольностей, — возмущался Николай. — Теперь каждый из них валит на другого и молит пощады. Бенкендорф всё ещё топтался на месте, ожидая дальнейшего. — Но пуще всех упорствует в своей злобе, — голос императора дрогнул, — преступник Пестель. — Сын бывшего губернатора Сибири? — Да, он. Его назвают лидером Южного общества. Вот, Рылеев, его показания, — Николай взял в руки желтоватый лист, — намерение установить республиканский строй, умысел на цареубийство. Оказался слишком радикален даже для вольнодумного поэта. Подполковник Муравьёв-Апостол, тоже интересные показания — поднять войска, при успехе было бы у него в руках 40 тысяч… — Слава Богу, успели арестовать злодея, — довольно вставил Бенкендорф. Взгляд Николая стал ещё хмурнее и суровей. — Я должен с ним ещё раз побеседовать. — С кем, Ваше Величество? — С полковником Пестелем, — строгий, нетерпящий возражений голос. Бенкендорф кивнул, а про себя подумал: «Много чести тульчинскому полковнику, когда главных бунтовщиков, виновных в кровопролитии на Сенатской, лишь раз удостоил свидания». Но слово императора — закон. А дело Александра Бенкендорфа — верно служить и исполнять приказы. ~~~ Тёмная повязка скрывала глаза преступника Пестеля, когда солдаты вели его по коридору Зимнего дворца. «Очередной допрос. Посреди ночи, изверги, — полковник зевнул. — Что ж, не высплюсь, хоть согреюсь». Уже неделю Павел был в Петропавловской крепости и никак не мог привыкнуть к морозным ночам. Открылась дверь, сквозь повязку стало просачиваться теплый свет. — Снимите её, — холодно приказал император. Пестель выпрямился по струнке, после того как глаза привыкли к свечам, наконец, встретился взглядом с императором. Строгий стальной монарший взор Николая. — Снимите с него кандалы, после пусть сядет. «Слава Богу» — подумал Павел. Пока снимали цепи, мимолетно огляделся по сторонам — этих противных прихвостней из комиссии не наблюдалось, ухмыльнулся. Наконец, солдат подтолкнул его в спину, и Пестель послушно присел на стул. Потер запястья, поправил темно-зеленые полы. Мундир был тот же, только без эполетов, отчего плечи казались непривычно узкими. Николай жестом приказал всем выйти и остался один на один с преступником Пестелем. Император поднял перед глазами весь исписанный желтоватый листок. — По показанию господина Рылеева вы, Павел Иванович, имели умысел на цареубийство и установление республиканского строя. Что вы на это скажете? Строгий взгляд Василиска. — То скажу, что вам стоит меньше верить сочинениям поэта, — дерзко ответил Пестель. Павел глядел на своего судью, императора, любимого Ники и, умерив вспыльчивость, решил воспользоваться моментом, когда они наедине — другой возможности не будет. Ведь есть ещё шанс вернуть все как было. Это же его любимый Николь, ангел. Павел стрелял в него глазами, обаятельно улыбался, словно сия встреча была не полуночным допросом в глубине Зимнего дворца, а посиделкой с вином в квартире на Мойке после многомесячной разлуки. Не может быть, что Николай так долго будет обижаться! Неужели и в самом деле отправит своего Пашу в Сибирь? О более жестоком наказании Пестель и подумать не мог. Нет, вся эта Петропавловка, кандалы, допросы — лишь временно, пока Николь не остынет, главное не усугублять. Да, Павел много что скрывал, что надо постараться так и оставить в тайне, но ведь всё то было ради Отчизны. Истинная любовь всё преодолеет, ведь так? — Никооль, — ласково протянул Павел. — Немедленно прекратите! — зарычал император, взгляд сверкнул. — Ниики, — с улыбкой продолжил Пестель. — Что же ты? Я как был, так и остался твоим Пашей. Ton soleil. Из монарших глаз засверкали молнии. — Вы, полковник, забываетесь. После того, что сотворили ваши товарищи, вы никогда больше не будете «моим Пашей»! — отчеканил император. — Не я в ответе за то, что удумали Рылеев и Трубецкой! — парировал Пестель. — Как могу я быть причастен к событиям на Сенатской площади, когда находился в Тульчине? — Вы намеревались устроить мятеж в частях второй армии! Поднять на бунт 40 тыс человек! — Нет! — воскликнул Павел. — Ни сил ни средств на поднятие мятежа у меня не было. Да и какой дурак будет поднимать солдат на бунт средь зимы. — Можете спросить у своего друга Муравьёва-Апостола. Тоже много что о вас рассказал, — ехидно проговорил император, провёл взглядом по другому листку. — А Михаила Бестужева-Рюмина помните? Я помню. Тоже ваш чрезвычайно близкий товарищ, не так ли? — Николай смерил Пестеля взглядом. Павел задумчиво покусывал губы. Отрицать дружбу с ними было бы глупо, особенно после того, что случилось летом. Глупая дуэль. — Да, мы знакомы… — медленно проговорил Пестель. Надо слезть с неприятной темы. — Но как тут не быть знакомыми, когда живём в таком захолустье. Одно только развлечение, как ездить друг к другу в гости да проводить светские беседы. — Светские беседы, — хмыкнул император. — И замышлять революцию. — Я не замышлял революцию! — вновь ушёл в отрицание Песталь. — Ложь! Десятки показаний против вас. Чуть ли не каждый свидетельствует, что вы намеревались свершить цареубийство! — Я не мог такого замышлять, ты же знаешь меня. — Оказалось, что не знаю. — Ники, lieber… — Прекрати! Хватит играть со мной! — в сердцах крикнул вскочивший Николай. — Ты предатель! Ты мятежник! Ты врал мне все эти годы! А твоя любовь — один сплошной обман! — Нет, Николь. Павел в мгновение ока подлетел к Николаю и крепко обнял строгого императора. Рвущиеся возмущения в миг заткнул поцелуем. Николай трепыхался в его сильных руках, рычал, шипел, проклинал преступника, но не слишком сильно сопротивлялся, а через некоторое время вовсе утих. Пестель жадно целовал, ненасытно терзал монаршьи губы. Жар растекся с головы до ног, все мысли вылетели прочь. Наконец, Николай ответил ему, хищно, отчаянно. Языки закружились в танце. Рука императора вплелась в короткие волосы мятежника, сжала. Отодвинув высокий алый воротник, Павел припал к стройной шее, куснул за основание и тут же зализал. Услышал тяжёлый вдох. Пестель обхватил за эполеты и принялся ласкать губами в том месте на шее, где, как знал, Николаю особенно нравилось. Император прикрыл глаза, отстраненно водил рукой по спине преступного Паши. Затем мятежный Пестель повалил Николая на диван, залез сверху. Глаза в глаза. Павел стал торопливо перебирать золотые пуговицы, растегивал монарший мундир. Николай никак не сопротивлялся, словно сам хотел вернуть всё как прежде. Словно они и в правду были в квартире на Мойке, стенами и бордовыми портьерами отделённые от мрачного мира, на едине друг с другом и своим счастьем. Павел распахнул мундир и жадно провел ладонями по рубашке, приговаривая на смеси языков: «Lieber Niki, aime, любимый». Николай из полуопущенных век глядел на своё солнце, своего героя. Пестель вновь с любовью прильнул к губам Ники, ненасытно ласкал своего ангела. Вот ведь счастье, так близко. Сейчас Николай прикажет освободить его, и всё будет как прежде. Даже лучше, ведь более никто никогда не помешает им быть вместе. Павел жадно целовал Николая, но через некоторое время заметил, что тот не отвечает, лишь рассеянно гладит его по локтю. Пестель отстранился, из глаз Николая веяла безмерная грусть. — Николь? — тревожно спросил Павел. Задумчивый взгляд императора, а внутри— ворох противоречивых чувств. Часть Николая безумно хотела забыть, что наговорил чертов Рылеев и Муравьёв-Апостол, забыть гнусный донос Майбороды, забыть, что Пестель желал убить его брата и ввергнуть в хаос всю Россию. Николай бы всё отдал, чтобы ничего этого не знать — вновь стать просто великим князем со своим ярким возлюбленным. Сбегать ради него из дворца, лететь как мотылёк на огонь к своей грешной страсти. Не думая ни о чем, утопать в объятиях любимого и просто быть счастливым. «Паша, почему Бог сделал нас теми, кто мы есть?» — с грустью подумал император. Ныне, суровой зимой, Его Величеству стало известно, что любимый Паша лгал все эти годы, имея за собой корыстные ужасные цели. Лгал о политике, лгал о деяниях, лгал о мечтах, планах и замыслах. А может лгал и о самом главном? И продолжает лгать сейчас? Любимого Паши больше нет, есть лишь преступник Пестель. — Не стоит, Павел, — выдавил император. — Я так хочу, чтобы всё было как раньше, Ники. — Но так не будет. Я император, а ты преступник. Ты разрушил всё, что у нас было. Подумай об этом на досуге. Надеюсь, наконец, услышать от тебя правду на следствии, — на лицо вернулась холодная неприступная монаршья маска. Пестель грустно, задумчиво на него глядел. Холодные черты ангела, острые скулы, приглаженные помадкой, но уже чуть растрёпанные золотистые волосы и эти прекрасные сапфировые глаза. Неужто сегодня они в последний раз вот так близко вместе? Неужели Павел его потерял? — Николь, ты же любишь меня, я знаю, — чуть ли не в отчаянии проговорил Павел. Николай молчал. Пестель слез с императора и растерянно присел на стул. Его Величество стал как можно быстрее застегивать пуговицы, будто всё случившееся было ему противно. Наконец, Николай поднялся, взгляд его сквозил суровым льдом, обрушившим любые намеки на прежнюю любовь. Не говоря ни слова, император большими шагами покинул комнату. ~~~ Николай вышел после допроса Пестеля, из последних сил стараясь сохранять спокойствие. Бледный, глаза — взгляд Василиска не для слабонервных, офицерская выправка строга, как всегда. Выдавали его лишь чуть взъерошенные кудри и то, что фигура его едва заметно покосилась в бок, точно могучее дерево, сбитое бурей. Генерал Бенкендорф чуял, всё подмечал звериным чутьём — верный пёс императора. Видел, что тяжело Николаю Павловичу дался допрос преступника, что знакомы они коротко с полковником Пестелем и что запрятана тут какая-то тайна. — Ваше Величество… — Что ещё, Александр Христофорович? — спокойным сдержанным голосом спросил Николай. — Графиня Потёмкина ждёт аудиенции. Бенкендорф знал, как угодить шефу — эта хищная графиня, сестра преступника Трубецкого, как нельзя кстати. — Печалится о судьбе брата и постигшем её позоре, — лицемерно скорбящим голосом добавил Александр Христофорович. — Достойна сожаления. — Я тоже достоин, — буркнул император и тут же надумал. — Что ж, скажите, я жду её в кабинете. Бенкендорф вздохнул с облегчением: чтобы там ни было за закрытыми дверями допроса преступника, с графиней шефу полегчает. Елизавета Петровна не заставила себя ждать. Александр Христофорович оставил их тет-а-тет. Императору предстала яркая брюнетка с кошачьими глазами, нерусским, чувственным лицом. Она поклонилась в почтительном реверансе. — Я помню вас, — сказал Николай. — На балах в Аничковом. — Oui, sir, — промурлыкала Елизавета и сняла муфту небрежным движением. В её приталенном утянутом корсетом по последней моде платье вздымалась пышная грудь. Жемчуг на шее подчёркивал приятные округлости. Император смотрел голодным, пожирающим взором. По щеке Елизаветы потекла скорбящая слеза. — Государь, я так несчастна, — промолвила она. — Простите мне мою дерзость… Боже, Боже, какое горе! Какой позор для нашей семьи! — рыдала она достаточно, чтобы разжалобить, но всё же не настолько, чтобы позволить лицу некрасиво опухнуть. Николай достал носовой платок. — Возьмите, сударыня. Все мы несчастны, и я больше всех. Они сели на диван совсем близко друг к другу, причём император нарочито пытался уменьшить расстояние. — Вы слишком любезны ко мне… Государь… Елизавета, вытерев глаза, начала воркующим голосом рассказывать, в какое заблуждение попал её несчастный брат, как скорбит его честная супруга, и тесть скорбит, и она скорбит, и весь род скорбит. Сергей Петрович Трубецкой, очевидно, сам изрядно скорбит, раз ползал на коленях перед императором, отметил про себя Николай с пустым раздражением. — Всё, о чем я прошу вас, — это милосердие. В остальном, мы покорны Вашему величеству, — заключила графиня. — Свидание с несчастной супругой — вот моя нижайшая просьба. О, счастье, что у Сергея Петровича нет детей! — Сударыня, я счастлив оказать вам эту услугу и жалею лишь о том, что не могу сделать большего, — император по-прежнему смотрел голодными глазами, рассматривая формы Елизаветы. — О, — глаза графини вновь намокли, — я нуждаюсь в утешении! Они посмотрели друг другу в глаза ещё раз, словно уточняя, верно ли поняли друг друга. Графиня потянулась к его фигуре первой, однако Николай был не против. Ещё мгновение, и их губы сплелись в поцелуе. Николай целовался хищно, отчаянно, ещё мгновение, и уже обхватил Елизавету за талию, ища корсаж. Потом рука спустилась ниже, шуршать юбками. «Надеюсь, он не будет слишком груб», — промелькнуло в мыслях у графини, имевшей негативный опыт относительно некоторых генералов. Тяжело дыша, Николай укусил её за шею и повалил на диван. Глаза смотрели бешено… «Забыться, забыться, — думал он. — Никогда больше не думать о нём, о злодее, что годы лгал мне прямо в глаза…» «Причёске конец», — подумала Елизавета, не противясь Николаю, лишь направляя его страсть. Что ж, десять минут торопливой любви — было неплохо, но немного странно, как будто бы с ней император пытался забыть что-то или кого-то. Или кому-то мстил. ~~~ Пестель вновь в мрачном каземате Петропавловской крепости. Потихоньку он уже начал привыкать к холоду и сырости, ведь сейчас Павлу отчего-то не холодно: гнев терзает его? Или страсть? «Пропал ты, Паша, — сказал сам себе. — Теперь он тебя не простит. Император перед тобой, эта чёртова мерзлая маска, — узник дёрнулся в бессилии, посмотрел на свои тяжёлые кандалы, ведь приказа их снять и облегчить условия содержания не последовало. — Ты для него преступник, твоего Ники больше нет» Хмыкнул сам себе. Отчего-то крутилось у Павла в мыслях всякое — благо, время на размышления предостаточно. То семья вертелась в памяти светлыми картинками, и вспоминалось, как Софи маленькую на руках таскал. То первая любовь и грохот пушек на Бородинском поле давали о себе знать старой раной. То вдруг вспоминалось, как с северянами ругался и бил тарелки. А потом всё заслонял образ Николая, его Ники, северного принца. Как розу ему подарил, в окно залез в Тульчинском дворце да как в квартире на Мойке учил всяким непотребствам. Ведь твердил разум супротив сердца, что плохо всё закончится. На что рассчитывал? Полком командовал, а тут не рассчитал? «Что ж, — подумал Павел. — Тот командир хорош, который любит и за любовь свою готов сам сгинуть… Lieber Niki, aime, любимый», — вдруг прошептал полковник Пестель — с губ сорвалось. Жар прихлынул к голове. Узник шептал и шептал имя своего судьи: «Ники, Ники», — пока оно не превратилось в заклинание, два слога на непонятном языке. ___ В это самое полуночное время графиня Потёмкина заканчивала аудиенцию у Николая Павловича. Встреча прошла плодотворно, однако не стоило рассчитывать, что император поможет с корсажем и выпавшими из причёски шпильками. Николай застегнул свой мундир и с формальной вежливостью распрощался с графиней. Она на прощание стрельнула ему глазами, рассчитывая на особое отношение и впредь, и тут нечаянно увидела то, что сбило её с толку. Измученный страдающий взгляд ледяных глаз, который ранее встречала разве что на старинных семейных иконах. И такие страдания промелькнули во взгляде, будто на этого властного человека надели терновый венок. Тотчас мука во взоре сменилась холодом и вежливой учтивостью императора, который не позволяет своим страстям возобладать над разумом. После допроса преступника Пестеля и аудиенции с графиней Потемкиной император Николай Павлович пошёл спать. Усталость вводила его в дрему, но крепкий сон не шёл, всё чудилось Николаю: его Паша зовёт: «Ники, Ники!». И твердит: «Ты же любишь меня, я знаю»