Про умных и красивых

В ночном участке стояла зловещая тишина. Такая тихая и такая зловещая, что можно было услышать, как нервно дёргается глаз лейтенанта Тихонова. Рома хотел было наклониться к Антону и шепнуть на ухо «мент родился», но быстро смекнул, что после этой фразы родится только еще одна неподъемно тяжёлая пауза. И умрёт вера Тихонова в человечество. Если таковая вообще когда-то в нем жила. Лейтенант стоял посреди комнаты, запорошенный липким снегом, уродливо скатавшимся на меховом воротнике куртки, злой, мокрый, холодный и уставший. И сверлил взглядом двух таких же мокрых и замёрзших, как дворовые котята, мальчишек. И думал о том, что место встречи изменить нельзя. Опять эти двое. Опять в его смену. И опять какая-то фантастически идиотская история, в которую могли вляпаться только они. И если кто-нибудь когда-нибудь задавался вопросом, как выглядели бы Бони и Клайд, если бы они были персонажами сибирского криминального Ералаша с одной клеткой мозга на двоих, то вот так. Ромка и Антон дрожа и краснея жались друг к другу на узкой скамейке возле лейтенантова стола. Антон стыдливо тупил взгляд в пол. Ромка просто тупил (что было его базовой кондицией), и разглядывал облупленную краску оттенка «нежный блевотно-зеленый» на стенах участка. Такого знакомого, такого родного… Единственное, что менялось здесь хоть иногда — дешёвый отрывной календарик на стене. В остальном же, участок — второй дом, который временами казался даже роднее первого. Даже с этой уродской дешевой краской и вечным сквозняком. С вьевшимися в линолеум следами грязных сапог, запахом сырости, старой бумаги и легким, едва уловимым амбре перегара, отмечавшим редких гостей местного обезьянника. Неизменным оставался и взгляд Тихонова, как всегда, скорее задолбанный, чем злой. Всё случится по старой доброй схеме: сначала маринование тяжелым осуждающим молчанием, потом пара угроз для приличия, и наконец он смягчится, сядет на скрипучий стул (или так скрипят его старые промёрзшие колени?) и начнет читать мораль. Плавали, знаем. Для Антона это пока было ещё в новинку. Поэтому он даже слушал. И даже делал виноватое лицо и наверняка мучался совестью. Прям как сейчас. Ромка легонько толкнул его под бок и шепнул: — Да не ссы ты. Смотри, он в этот раз даже почти не сердится. Правда, дядь Кость? «Дядя Костя» тяжело вздохнул и стряхнул с ушанки ошмётки снега: — Я с вами поседею скоро. — Не надо! — выдохнул Антон с таким беспокойством, будто поседение это контролируемый процесс. На секунду Тихонов как будто улыбнулся (но наверное всё-таки показалось) и с фирменной нравоучительной интонацией вопросил: — Стыдно тебе? Вопрос, естественно адресован Антону. С Ромой и так все давно понятно. Не было ни единого сомнения, кто вдохновитель их сегодняшнего великолепного криминального плана. А план был и правда великолепный, Ромка был в этом абсолютно уверен. Впрочем, как и во всех своих предыдущих планах. Но то, что они провернули сегодня, могло смело считаться пиком Ромкиной изобретательской мысли. Прокрасться в закрытую школу под покровом ночи, шугаться по коридорам от охранника и расшатать болты у всех стульев в классе литры, чтобы на следующее утро героически вызваться вместе с Бяшей их чинить. Естественно, за вознаграждение в виде пятерки от Лилии Жабовны. План по меньшей мере гениальный. За исключением той части, где охранник их всё-таки находит и хватает с поличным прям посреди процесса. Этот момент был действительно слегка недоработан и входил в тот самый 0,0001% потенциальных рисков плана. Но в остальном, Рома был дико горд собой. Антон нервно вздохнул и уткнулся ему в шею, пряча от лейтенанта взгляд. Ромка тут же пододвинулся поближе и тихонько погладил зазнобушку по коленке, давая понять, что будет стоять за него до последней нервной клетки.

***

Лучи тусклых фонариков разрезали темноту кабинета, скользя по корешкам книг, по пыльным разводам плохо протертой доски, по широким листьям напольной монстеры (должно быть, где-то в правительстве есть план оснащения госучреждений монстерами из расчёта не менее одной штуки на кабинет). Антон задержал свет фонарика на листьях, бросавших на стену длинную уродливую тень, похожую на когтистую лапу. А если резко дернуть фонариком, тень металась в сторону и «лапа» совершала искромётный рывок куда-то за пределы стены. — Играешься? — Ромка подкрался сзади и опустил подбородок на плечо Антона — Тебе что, пять? — Напомни, пожалуйста, кто из нас двоих ходит по школе в карнавальной маске? — фыркнул Антон, не отрываясь от своего увлекательного театра теней. Ромка замялся на секунду и приподнял крашеную гуашью картонную маску волка, скрывавшую лицо. — Ты не понимаешь. Это стиль. У всех крутых преступников есть какая-нибудь фишка. Чтобы их почерк узнавали. Ясно тебе? — Не очень, — признался Антон задумчиво растягивая между пальцами резиночку от собственной маски зайчика, — Ты говорил, мы прячем свои лица под масками чтобы нас никто не узнал, если увидит. Но в то же время нас… Должны узнать? К тому же, это не сложно. Я же эти маски и рисовал, когда в Олином классе ставили «Теремок». И все об этом знают. С каждым новым словом голос Антона становился все тише, мягче и нежнее. Ведь Ромка прижался грудью к его спине, приобнял и слушал монолог лишь в пол уха, невесомо шебурша пальцами в мягких складках его бесформенного свитера. — Чё, хочешь сказать, что ты умный самый? Так чего сам маску нацепил тогда? — вкрадчивый полушепот и щекотная нежность касаний как-то уж очень контрастировала с содержанием слов. Хотя, откуда взяться красноречию, если даже на канал «Культура» Ромка натыкался всего пару раз и то случайно, пока искал в сети телевещания «Брата» и «Улицы разбитых фонарей». А из книжек от корки до корки прочитал только самоучитель по дзюдо, восемьдесят процентов которого составляли картинки. — Да, умный, — Антон подтянул волчью маску, а вслед за ней на резиночке и Ромкино лицо поближе к себе, — У нас с тобой обязанности по-честному распределены. Я умный, ты красивый. Так сохраняется вселенский баланс. — Это ты меня так филигранно сейчас тупым назвал? — Ромка с сомнением нахмурил брови. Графичные, густые, бесспорно красивые брови над темными красивыми глазами, в которых не читалось ни одной умной мысли. — Красивым, — ласково поправил Антон. Но едва Ромка, разомлевший и пригревшийся в тепле свитера, потянулся за ожидаемым после таких слов поцелуем, Антон быстро направил на него фонарик и вывернулся ловче зайца, — Вот дай-ка рассмотрю тебя получше! Ромку аж тряхнуло от такого неожиданного маневра. Он стоял столбом, морщась и фыркая в свете фонарика, и выдавал неразборчивые компиляции из всех приходящих на ум матерных ругательств, которые сжевывались во рту в негодующую словесную кашу. Луч полудохлого фонарика сам по себе был безвреден. Ромку уничтожило осознание сокрушительного позорного фиаско. Антон торопливо погасил фонарик и пихнул в карман вслед за помятой заячьей маской. Виноват. Выть хочется как виноват. И оправданий этому нет. Он снова просто-напросто струсил. А что поделать. От одной только мысли о первом поцелуе ноги подкашивались. Позорно дожить до девятого класса ни разу не целованным никем кроме мамы, и то в лоб. Щеки, ещё недавно согретые Ромкиным близким дыханием, теперь вспыхнули, так горячо, что чуть очки не запотели. Ромка то небось уже не раз целовался, и не только… И вообще… Всё умеет уже! А сейчас ежится в темноте, ругается, трет глаза и наверное злится жутко. Это далеко не первая Ромкина попытка добраться до Антоновых губ. И, видит бог, к счастью, не последняя. Жар от горящих щек охватил уши и шею. Антон виновато потупился и сделал шаг вперед. Ну какой же он трус всё-таки!

***

— Ну что, цирк уехал, а клоуны остались? — лейтенант Тихонов поддел пальцем лежащие на столе помятые маски: ценнейшую следственную улику. И снова утомленно вздохнул. Остатки раздражения улетучились окончательно. Агриться на этих болванов каждый раз, как они попадают в участок, нервов никаких не хватит. Тихонов просто устал. Он так надеялся хотя бы сегодня ночью спокойно посидеть в участке, попить теплого чаю с сахаром и дорешать сканворд, а не вот это вот всё. — Вообще-то волки в цирке не выступают, — бойко возразил Ромка, и сжал руку Антона в своей покрепче. — Ну тогда мы этого волка в зоопарк определим, — хмыкнул Тихонов, кивая в сторону гостеприимно раскрытой двери обезьянника, — он тебя давно дожидается. — А наручники наденете? — в глазах у Ромки заиграл недобрый огонек, — Вы в прошлый раз обещали, что если я опять к вам загремлю, меня на цепь посадят! — А ты только этого и ждал, — лейтенант одарил малолетнего преступника колючим холодным взглядом. — Давай может сразу в намордник тебя? Чтоб не повадно было идеями фонтанировать. — Да ладно вам, признайтесь, вы скучали, — хитро прищурился Ромка и тут же почувствовал, как Антон пихнул его под бок в безуспешной попытке приструнить неприструнимое. — За целую неделю с прошлого визита? Еще бы! — просипел Тихонов, задумчиво звякнув ложкой в граненом стакане с уже остывшим и даже чуть-чуть подмёрзшим чаем, — Пятифанов, да я тебя уже чаще, чем жену родную вижу. — Надеюсь, она не ревнует, — Рома приподнял брови с выражением самого наигранного сочувствия. — Ну вы ей передайте, чтобы не беспокоилась. Я юноша занятой. Последние слова он особенно ласково протянул, почти промурлыкал. А его ладонь уверенно и совершенно бессовестно снова скользнула по ноге Антона, чьи глаза тут же стали размером с линзы очков от шока. Стало ужасно неловко перед лейтенантом. Он же о них не знал. Может, догадывался, конечно. Но не знал! — Рома, имей совесть! — шикнул Антон, очень плохо скрывая насколько умопомрачительно приятным было это быстрое прикосновение и как все тело пробрала возбужденная дрожь от того, что Ромкина рука осталась на его бедре и поглаживала теперь медленно-медленно. Где-то под курткой внизу живота сделалось очень тепло и немного щекотно. Осуждающий взгляд Тихонова отрезвил это чувство в момент. — Вот именно, Рома, имей совесть! — рыкнул Тихонов, заставив обоих мальчиков синхронно поёжиться (но не отлипнуть друг от друга). Глаза Тихонова загорелись. Ложка снова звякнула о стакан. На этот раз — угрожающе. Антон мысленно приготовился впитать в себя поток самого отборного осуждения и угроз быть сосланными на перевоспитание в монастырь. В разные монастыри. Желательно подальше друг от друга. Желательно с последующей кастрацией. Не выдержало сердце Тихонова такой содомии в обители законопорядка. И это можно понять. — Ну разве так с любимым человеком обращаются? Втягивают в неприятности? Ладно сам полез, бестолковый. Антона то зачем с собой потащил снова? У Антона отвисла челюсть. Большое сказать нечего. Да он, кажется, вообще забыл как разговаривать. Тихонов оказывается не осуждает двух озабоченных друг другом мальчишек, чуть не сосущихся у него на глазах. Он осуждает только то, что эти мальчишки влипают в неприятности. Что ж, дядя Костя, очень прогрессивно! А внезапно неравнодушный лейтенант продолжал удивлять: — Антон тоже молодец! Сам видишь, какой оболтус тебе достался. Нет бы мозги ему на место поставить, ты потакаешь… От искреннего беспокойства на лице Тихонова Антону сделалось дурно. А еще дурнее стало, когда Ромка впервые с тех пор, как оказался в участке, испуганно поднял на лейтенанта глаза: — Дядя Костя, не ругайте его! Это все я виноват! Подумал, что ночью в школе с фонариками романтично будет… — Романтично, — выдохнул Тихонов, наконец сбавляя обороты, — Подсудное дело, нарушение порядка, проникновение несовершеннолетних… Романтично? — Ну что вы, дядя Костя! Как вы про нас думаете! — испуганно запротестовал Ромка, — Никакого проникновения! Мы только на столе учительском пососались чуть-чуть. Ну может еще легкий петтинг был. Но мы ж не отбитые, чтобы… Тоха вообще приличный. Он до свадьбы ни-ни! Теперь челюсть упала уже у дяди Кости. И только в этот момент до Ромы дошло, что под словом «проникновение» имелось в виду, наверное, что-то другое. Видимо, Рома, все-таки, очень даже отбитый. — Ты бы с шутками завязывал, Пятифанов, — только и смог выдавить из себя лейтенант, который эту безумную ночку не забудет уже никогда.

***

— Да какое завязывай, я только начал! — задыхаясь мурлыкал Ромка на ухо. Наконец Антон осмелел настолько, что разрешает что-то покруче осточертевшего держания за ручки да неловких обнимашек детсадовского уровня. Безумие — он даже полез целоваться первым! Рома чуть не запищал от восторга, когда Антон, слегка облокотившись на учительский стол, увлек его за собой в объятия. И сам мягко взял чужую руку и сунул себе под свитер. Пальцы прошлись по горячей напряженной спине, и Антон тут же вытянулся, как по струнке. Ну что за прелесть! И как тут не уткнуться носом ему в шею, торопливо дыша, и еще торопливее ощупывая пальцами каждый позвонок, пока руки спускаются по спине все ниже. — Да я говорю тебе, кто-то шёл по коридору. Я слышал шаги, — одними губами шепнул Антон. — Ну ты ж у нас умный. Что-нибудь придумаешь обязательно, — Рома чмокнул его в шею и, не давая очухаться, обхватил его ноги под коленками, чтобы нормально усадить на столешницу. И самому слегка навалиться сверху. О том, что для этого брутального маневра придется стоять на носочках (иначе не дотянешься) Антон ни за что никогда не узнает. Теперь, когда им обоим (почти) удобно, можно наконец поцеловаться по-нормальному. Ну, как по-нормальному… Сначала неловко, куда ж без этого! В первый раз как-то странно вышло. Антон даже не понял, как чужой язык оказался во рту, и почему так дико задрожали коленки. Но, благо, Ромкины руки тут же успокоили дрожь, и второй поцелуй вышел таким, как надо. И всё-таки, Антон не такой уж умный. Умный бы осмотрелся вокруг прежде, чем на радостях повиснуть у Ромки на шее. И лучше бы скоординировал движения, чтобы не сбить случайно локтем с учительского стола карандашницу. Резкий шум пронзил тишину кабинета, сопровождаемый целой симфонией из шебуршания ручек и карандашей, которые раскатились по полу во все стороны. И далеким звуком шагов охранника в коридоре. Мальчики тревожно переглянулись. Антон тут же обернулся к выходу. Будь он умнее, додумался бы, подпереть ручку двери стулом.

***

Антона из участка забрал отец. Это был лучший из возможных исходов. Отец как-то умел относиться к вещам с философским принятием и спокойствием. А может быть, ему было просто все равно. Но всё лучше, чем мамина истерика, которая, слава богу, настигнет Антона только дома, а не в участке при Тихонове и Ромке. Порыв ветра сам собой захлопнул за ушедшим Антоном дверь, не позволив мальчикам обменяться даже прощальным взглядом до завтрашнего (а по факту уже сегодняшнего) утра. Ромка переминался с ноги на ногу у скамейки и активно делал вид, что не замечает лейтенанта Тихонова, который молча углубился в изучение цветастых страниц журнала «планета сканвордов» — Ну что стоишь как не родной? — наконец проговорил он, не отрывая глаз от своего чтива, и одной рукой придвинул к столу табуретку. — Садись сюда. Будешь помогать сканворд разгадывать пока мать за тобой не придет. Ромка демонстративно закатил глаза: — Не придёт. Будто вы не знаете. — Эх, Ром. Ещё немного и я начну думать, что тебе у нас в участке больше чем дома ночевать нравится, — Тихонов не подозревал, насколько близко он только что подобрался к правде. Ромка только хмыкнул и, отвергнув предложение присесть, начал со скучающим видом обхаживать комнату. — Поставь-ка чайник. И сухари достань, там, на полке, — Тихонов было приподнялся с места, кивая в сторону шкафчиков, но тут же устало плюхнулся обратно и махнул рукой, — А чего я тебя учить буду. Ты там лучше моего всё знаешь. — Вот это другой разговор! — и правда, Рома оживился и по-хозяйски, как у себя дома начал шебуршиться по полкам. Щелкнул кнопкой замызганного старого чайника, извлёк из коробки пару пакетиков дешёвого безвкусного чая, раскидал по двум гранёным стаканам. Еще раз придирчиво осмотрел содержимое шкафчика и скривился: — А чё, печенья нет? — Есть только машинка особо зажравшимся губу закатывать, — отозвался Тихонов. — Понял, — Ромка поджал губы и со вздохом взял с полки пакетик сухарей. Ну, хоть что-то. Разливая кипяток, не забыл подкинуть Тихонову в стакан два кубика сахара. Такие штуки где-то на подкорке записываются. Он знал, что Тихонов любит побольше сахара в чай, не переносит громкую музыку и холод. Знал это так же ясно, как и то, что, будь племянник Тихонова жив, был бы сейчас Ромкиного возраста. Может быть, даже роста одного. Может быть даже с такой же прической бы гонял, так же бедокурил и совершал большие влюбленные глупости. А ещё Ромка знал, что Тихонов в тайне рад, что кто-то снова называет его «дядь Костя». — А чё за сканворд то? — Ромка протянул лейтенанту стакан и наконец умостился рядышком. — Ну смотри, — Тихонов с умным видом вгляделся в оду из страниц, — Вот первое по вертикали. «Оболтус, каждое свидание которого заканчивается приводом в милицию». Всего четыре буквы. Первая «Р», последняя «А». Есть идеи? — Очень смешно, дядь Кость. А Тохе, между прочим, все очень даже нравилось, — усмехнулся Ромка, — Пока нам некоторые не помешали. — И тянет же вас на какой-то экстрим. Нет чтобы в киношку вместе сгонять, на дискотеку. Да хоть сюда на свидания ходите. Чёрт с вами. Выделю вам в углу лавочку и обжимайтесь сколько хотите. Только в неприятности не влипайте больше. Дохлый номер. Ромка только хитро прищурился в ответ на этот пассаж и с улыбкой в голосе выдал: — Не, дядь Кость. Так не интересно. Понимаете, кто не рискует, тот не кайфует! Тихонов снисходительно покачал головой, перемешивая ложечкой сахар с чаем. — Докайфуетесь у меня… Клянусь, еще один раз попадетесь, я за вас возьмусь основательно. Но он говорил так и в прошлый раз. И за раз до этого, и даже пару лет назад. Всё-таки в этом участке всё оставалось неизменным. — Обязательно, — лениво отозвался Рома, укладывая на стол голову и закрывая глаза. За окном убаюкивающе шумела сибирская метель. А в участке снова сделалось тихо.