Нефилим

Arctic Monkeys — Do I Wanna Know?

Arctic Monkeys — Why’d You Only Call Me When You’re High?

Abyssus abyssum invocat.

•••

Это была первая ночь «знакомства». Минхо больше не наступал на те же грабли, и с вопросами скромничал, однако наблюдать за безымянным как за чудным экспериментом — наблюдал и ещё как. Научно-личный интерес проснулся после полуночи, и заставил сидеть у двери в собственную спальню настоящим сторожевым псом. Ему на ухо будто бы шептала сама Вселенная «послушай» и Минхо приклеив ухо к двери вслушивался. Было временами тихо, а иногда слышалось тихое мычание, которое изголодавшийся даже по дешёвому порно мозг расшифровывал вполне себе пошлыми сигналами. Конечно же Минхо понимал, что безымянный спит, а не ублажает себя в чужих простынях и одеялах, но не представлять себе как это могло бы выглядеть он просто не мог. Тот был написан самым извращённым художником с прекрасным вкусом, поэтому картинки в голове Минхо выглядели очень кинематографично и эстетично. Когда мычание, напоминающее стоны исступления прекращалось, и наступала благодатная тишина, тогда и покой возвращался в тело и разум. Минхо расслаблялся на время и снова напрягался, стоило услышать из-за двери лепет. Спящий разговаривал во сне очень низким и вибрирующим голосом. Чётко расслышать каждое слово не открывая двери не выходило, как бы Минхо не старался и не нагибался пониже к щели. Однако, кое-какие фразы его ухо всё же поцарапали. Например, «…наш внешний человек погибает, внутренний… обновляется день ото дня…» или «…радуюсь слабостям, оскорблениям, лишениям, гонениям, трудностям…». В смысл он не вникал, но на мурашки, рассыпавшиеся по телу, внимание обратил. Что-то новенькое. Обычно его тело так реагировало перед чем-то экстремальным. Вспомнился случай, когда представилась возможность провести пару дней и ночей в настоящем притоне с намёком на шик и лоск. Там Минхо не только безобидно травку раскуривал, вальяжно восседая рядом с полуголыми парнями, но и под снегом видел звуки и слышал цвета, пока один безликий человек отсасывал ему второй раз за вечер, а другой (а может, и другая) играл скальпелем прямо у его кадыка, адреналином поддерживая стояк. Припоминая это впоследствии, Минхо приходил в бешенство от собственной беспечности. Он кому-то доверил свою жизнь, позволил угрожать своему здоровью ради яркого оргазма. И обидно, что лица этого «кого-то» он не запомнил, иначе нашёл бы и похожим скальпелем разделал на мелкие кусочки. Ну ладно, нет. Конечно же он не стал бы падать ещё ниже и вредить кому-то всерьёз, но отыграться хотелось. Каждый раз хочется, по правде говоря, когда-то короткое наркотическое прошлое настигает, наваливается на плечи, крепко обнимает и настоятельно просит обернуться, чтобы вернуться. У всего есть последствия. И теперь до конца жизни та ошибка будет за Минхо по пятам. Он с этим смирился, как больные мирятся с диагнозом. Он не пытается «лечиться». Главное — хуже не сделать, и на том спасибо. Когда ноги порядком затекли, а в колени выстрелила боль, Минхо решил, что хватит. Послушал, подслушал и можно возвращаться на диван и спать спокойно, но очередной протяжный стон его пригвоздил к месту. Рука сама потянулась к ручке, дверь как-то сама по себе открылась, и перед глазами предстала картина маслом: безымянный лежал на боку в позе эмбриона, обняв мягкую подушку и спрятав в ней же своё прекрасное личико. Первое впечатление — мило. Второе — жутко. Казалось, парень мелко подрагивал. Это не было похоже на агонию тела и разума — движения напоминали реакцию на удары тока, прошибающие насквозь. Всё, что мог Минхо — это смотреть с немым ужасом. К утру весь кошмар сошёл на нет. О ночном спектакле Минхо парню не рассказал, и продолжал наблюдать за тем как он ходит, смотрит, ест или слушает его. Впечатление было однозначное — безымянному с ним спокойно. Явно спокойнее или даже комфортнее, чем вчера сразу после пробуждения. Он не пугается, чаще улыбается и сам интересуется нынешней реальностью. — У меня со вчерашнего дня в голове крутится одна песня, — после сытного завтрака с чашкой кофе в руках, безымянный сидел на полу у книжной полки, будто ему там мёдом намазано, и спустя минуты тишины и уединения с литературой, решил напомнить о своей пропавшей памяти. — Но я не могу вспомнить слова, и откуда я её знаю. — Значит, это мелодия, — умничает Минхо, развалившись на диване как бог Олимпа на облаке. — Можешь напеть? Не сразу пространство гостиной заполняется мычанием нараспев. Парень сначала делает глоток бодрости, поправляет висящую на плечах футболку, задирая на правой стороне рукав повыше, и только после, прикрыв веки, пытается воспроизвести то, что его изводит. Минхо песнь не узнаёт и мелодию подобную не знает, но, на удивление, она тоже кажется ему знакомой. Будто во снах или в прошлой жизни он просыпался с этим мотивом в голове. Пообещав подумать и напрячь память, Минхо забывает о мелодии едва ли не сразу. Слишком много места в голове занимают мысли о парне, чей фактурный лик, никак не хочет отпускать. Безымянный вытесняет все вопросы и проблемы, являясь той ещё проблемой. Доктор Мун, явившийся немногим позже, тоже пришёл к выводу, что потеря памяти — это проблема и причём масштабная. Он по образованию травматолог с дополнительным дипломом фармацевта, и в работе мозга он разбирается примерно так же, как танцор балета в хип-хопе: видеть — видел, знать — знает, но не умеет. Со всей серьёзностью мужчина посоветовал Минхо отнестись к случившемуся ответственно и обратиться к правильным специалистам. Об этом парень тоже обещал подумать, и нарочно запоминать не стал. От потери памяти ещё никто не умирал, значит, бить тревогу рано. Сынмин тоже ничего интересного и запинающегося не рассказал. Позвонил, погавкал, сказал, что никто из лиц «в розыске» не напомнил ему сбитого и отключился, даже ничего не предъявив за ключи от машины. Выключив телефон, Минхо котом растянулся на излюбленном месте, подперев голову рукой. Парень так и сидел с книгой в руках на своём любимом месте, отрешённый от всего мирского. Хотелось чего-то нового. Минхо грезил переменами. — Чем займёмся? — Ну, — непонятно вздохнув, парень отложил книгу и обратил своё внимание на владельца этих литературных сокровищ. — Можешь рассказать, о чём спорил с братом или… Или можешь рассказать что-то о себе. В этих словах Минхо увидел зелёный свет. — А что ты хочешь узнать обо мне? — Не знаю, — парень изучает чужую улыбку, скромно улыбается сам, и это была первая проба с тех пор, как господин Мун попрощался с ними. — Что обычно люди узнают друг у друга? — Я нестандартный, — бросает Минхо и уловив тупой взгляд, выражающий абсолютное ничего, следом объясняется. — Я имею в виду, что обычно люди представляются, говорят, кем работают и свой тип личности или хвастаются на что и куда деньги тратят типа гольф клубы или тусовки. А я вот не такой. Мне интересны мечты и мысли. — Я бы хотел вспомнить свои мечты. Разговор уходил на дно печали и тянул за собой настроение. Безымянный поник очень быстро. Это нужно было исправлять, ведь в планах на день сегодня никакой апатии не было. — Хочешь, я поделюсь своими? — А так можно? — Почему нет? Когда люди рассказывают про свои мечты или цели, они на самом деле дают другим подсказки или шанс эти мечты украсть. Смекаешь? Он выжидает и изучает. По всей видимости, безымянный за ходом его мыслей не успевает или нарочно идти не желает. Драматично вздохнув, Минхо садится, принимая положение более подходящее под такой серьёзный разговор о великом. — Мечты — они как крылья на которых можно подняться над повседневностью и даже к звёздам прикоснуться. Или же, они настоящие живые существа, которые питаются воображением, растут с каждой мыслью и действием, направленным на достижение мечт, — Минхо смакует каждое предложение, активно жестикулируя, будто маленькому ребёнку объясняет сложную физику, при этом не забывая про добрую улыбку. — Мечта, сама по себе — это компас, который направляет к истинному предназначению или чему-то желанному. Понимаешь? — Допустим, — парень мимолётно хмурится. — Отлично, — Минхо хвалит в первую очередь себя, за то, что так красиво описал неописуемое, и с большим энтузиазмом продолжает. — Так вот, бывает, показав кому-то крылья, можно тут же их лишиться. Маленькое живое существо могут спугнуть, а компас украсть или сломать. — У тебя кто-то украл мечту? — безымянный хмурится пуще прежнего. До него доходит всё явно не так. — Ещё нет, а может, и да. Не помню, — он дёргает плечами и прикусывает задумчиво губу. — Но ты можешь быть первым и запоминающимся. — Хочешь, чтобы я сломал тебе крылья? — запоздало парень всё-таки хмыкает с ноткой забавы. — Или захотел такие же. Мечты могут быть смелыми, высокими и глубокими — какими угодно они могут быть, и даже незначительными. Главное — сердце, в котором эти мечты хранятся. Минхо смотрел на парня с уверенностью, что сердце у него что надо, а значит, и мечты явно были хорошими. — Я бы хотел вспомнить, о чём я мечтал, — будто мысли прочитав, безымянный скромно улыбается с тенью грусти. — Уверен, что ты вспомнишь. Всему своё время. А пока ты можешь придумать новые мечты. — А о чём мечтаешь ты? Невидимые крылья на спине вздрогнули. Вот он шанс показать себя. Стрелка компаса (естественно тоже вымышленного) бешено закрутилась от севера до юга и обратно. Ну а маленькое живое существо, обитающее в душе, запрыгало от внимания и захлопало в ладошки. — Раньше я мечтал обо всём этом, — Минхо разводит руки, демонстрируя богатство вокруг. — А теперь мечтаю быть просто счастливым. Мне нужно счастье, но деньги делали меня ещё более несчастным. — А почему?.. Не дослушав нового вопроса, Минхо считает правильным закрыть старый. Он не договорил. — Детство у меня было не из лёгких. Слишком рано я остался один, оказался в приюте, ну а потом родители Сынмина взяли меня под крыло, — уличив интерес в чужих глазах-зеркалах, Минхо продолжил рассказ в чуть более весёлом настроении. — Да, Сынмин не мой родной брат, а лишь по бумагам. И я не жалуюсь. Меня всё устраивает. Мама у нас очень хорошая и понимающая. Раньше я мог поговорить с ней обо всём на свете и знаешь, она всегда была на моей стороне, а отец… С ним немного посложнее, ведь и человек он сам по себе сложный, но я тоже ему благодарен. Только с Сынмином у меня как-то не клеится и благодарить мне его не хочется. — А почему?.. — Почему они взяли ребёнка, имея своего родного? — безымянный кивает. — Я был для них что-то вроде благотворительного проекта. Знаешь, богатые люди — странные, так вот мои приёмные родители не исключение. Как я позже понял, отец метил на место президента, и ему нужна была поддержка общества. Он спонсировал приюты для бездомных, организовал программу в поддержку молодым матерям, выступал против охоты на диких животных и против абортов, но ему всегда чего-то не хватало. Он был бы хорошим политиком, но люди не видели в нём хорошего человека. И он решил всем показать свою человечность, взял никому не нужного ребёнка и позаботился о нём. Всё просто. — И он стал президентом? — Ему не хватило совсем немного, но он сейчас даже рад этому, — ухмыльнувшись, Минхо выдержал паузу. — Говорю же, он со странностями. — А твой брат? — Мой брат просто придурковатый. На этом всё. Он как спутник всем моим проблемам — всегда рядом. Речи о прошлом сбили курс с мечт до проблем. Минхо любил конечно погневаться на неродного брата за его эгоизм, но предпочитал это делать в одиночестве, потому что больше не с кем. Друзей, как таковых, у Минхо не было. Приятелям и так себе знакомым душу обнажать не стоит. Это крайне опасно. И решив однажды сдуру, что на такие случаи нужны настоящие друзья, Минхо влип в неприятности… Желание иметь кого-то близкого затянуло его как раз в мир наркотиков и секса на одну ночь. Не долго он в этом мире пробыл, но всё же натворить дел успел. Сколько людей обнимали его, а скольких он использовал в беспамятстве спрашивать бесполезно. Минхо плохо помнит детали того мира. Но он хорошо запомнил, как брат промывал ему желудок, пихал в него таблетки и еду насильно, а после (через отборную брань) стирал рвотную пену с подбородка, угрожая умыть его хлоркой. Они никогда не говорили о тех днях, в которых Минхо был сам не свой. Упоминали в ссорах, и чаще всего речь заводил об этом старший, но в детали не ударялись. Почему? Одному явно стыдно, а для второго — это угроза рецидива. И сейчас, имея того, кто может послушать, перед кем совсем не страшно оголить душу, Минхо чувствует намёк на счастье. Ведь для него быть счастливым равно быть с кем-то рядом. Как просто и легко. — Вернёмся к мечтам, — он встаёт, хлопнув себя по бёдрам, подаётся вперёд и уже привычно протягивает безымянному руку помощи. — Пойдём. Нам нужно переодеться. — Переодеться? — Переодеться значит сменить одежду, — смеётся парень, кончиками пальцев утягивая другого за собой в спальню. — Я знаю, что это значит, — тот тоже смеётся, идёт следом и не протестует. — Куда мы собираемся? — Познакомлю тебя с одной малышкой, которая выглядит как мечта, — развернувшись с желанием подмигнуть, Минхо теряется в собственном настроении. Парень отчего-то посерел и местами покраснел. — Что? Что-то не так? Безымянный мотает головой, раскидывая волнистые пряди по сторонам и опускает голову будто бы стыдится. Минхо одновременно с ним делает то же самое, только без стыда. Он смотрит прямо на их пальцы, сцепленные на манер крючков, и поджимает губы в неловкой полуулыбке. А как иначе? Ему происходящее нравится. Нравятся разговоры, минуты молчания, теперь и касания, а вот бедняге по всей видимости некомфортно. Нехотя Минхо качает рукой и отпускает чужую. — Ладно. Я возьму вещи и пойду в душ, а ты пока сам выбери что тебе больше нравится, идёт? Короткий кивок и пауза в комфортном для одного Минхо пребывании вместе. Он оставляет красавчика наедине с подавленным настроением, и сам с примерно похожим закрывается в ванной. Пауза. Включив воду Минхо не раздумывает над переменами эмоций другого, и нагло игнорирует своё замешательство. Лишь одному чувству — возбуждению — он дарит внимание. Наверное, так нельзя. Возможно, это совсем неправильно чувствовать к пострадавшему по собственной же вине что-то, кроме жалости и желания поддержать в нелёгкую минуту. Но Минхо не святой, и он думает… Думает о том, как хотелось бы наплевать на стадию длительного знакомства и притирок, и нарисовать поцелуем улыбку на чужих губах. Минхо улыбается, обливая себя жгучей холодной водой. Он весь горит от противного и неуместного вожделения. С чего он вообще взял, что этот красавчик такой же как он? Есть вероятность, и очень большая, что он чей-то парень, может, и молодой муж. Со своей удачей-неудачницей, Минхо бы смело поставил на то, что новый знакомый может вообще оказаться евнухом или трансом. И на что он рассчитывает? Удачно он сбил красивого хрупкого ангела, а не какого-нибудь неопрятного дохляка, и на этом всё. Дальше дорога закрыта. Госпожа удача махнула рукой. Нужно позаботиться о бедняге, покормить лекарствами, отвести за руку к врачам и попробовать найти его родных, а дальше… Дальше опять остаться одному. Всё. Это финиш. Минхо мотает от единоличного «хочу» до нравственного «должен». Он хочет сблизиться с новым человеком, глупо хочет вместе с ним построить что-то. Если не отношения, то хотя бы фундамент для снятия сексуального напряжения, но он не может. Переступить через свою натуру не может. Сынмин на его месте наверное смог. Он берёт, что видит и делает то, что хочет. И у него всегда при этом всё складывается удачно. У Минхо же всё через одно место. Хотел друзей — попал в бордель. Хотел любви — получил пакетик с мелом. Хотел ночью глотнуть свободы — в итоге лишил свободы другого человека. Всё не так и всё всегда именно так. Хлорированный водопад стихает. Минхо трёт себя мягким полотенцем, натягивает на ноги джинсы и ныряет в обычную на вид футболку, цена которой — месячная зарплата какого-нибудь клерка. Волосы он решает не трогать, лишь пальцами поправляет мокрые передние пряди, чтобы в глаза не лезли и выходит с чувством тяжёлого облегчения. Вроде помылся, смыл с себя налёт напряжения, но отмыться от непотребных желаний так и не смог. А тут ещё и такой сюрприз… Безымянный стоял рядом с кроватью напротив зеркала без верха и изучал себя, как псевдоискусствовед оценивает картины именитых мастеров. Пальцы блуждали по торсу, который был далёк до оценки «вау». Если честно, то и на твёрдое «хорошо» не тянуло. Тело было подобно тростнику — высокому и стройному, но лишенному какой-либо видимой мускулатуры. Конечности были длинными и тонкими, как настоящие стебли, а кожа — цвета бумаги. Местами на этом пергаменте расплывались красные пятна, переходящие градиентом в натуральный коричневый и зрелище не сказать чтобы завораживало. А вот скупая вина появлялась. Парень был живым воплощением хрупкости и изящества, как будто его тело было вылеплено из тонкого фарфора золотыми руками, и Минхо эта работа очень и очень нравилась. Выступающие местами кости под кожей — ещё одна причина пожалеть, но Минхо ими любуется, задержав дыхание. Все детали не идеального тела нравились, и даже заставляли усомниться в себе: так ли он сам хорош со своими крепкими мышцами и рельефными изгибами? Чужая худоба была не изъяном, а скорее свидетельством стойкости. Она говорила о несгибаемой воле, скрытой под хрупкой внешностью. А что Минхо мог сказать о своей? Пожалуй, он мог ничего не говорить, а предоставить все чеки за абонементы из спортзала. Этого было бы достаточно. Он подходит ближе. Осторожно, будто по битому стеклу ступает. Идёт и смотрит не моргая, как парень рассматривает отметины на теле, проходясь по ним подушечками пальцев. Не было бы печальных событий в прошлом, и были бы они хоть чуточку ближе, Минхо ни за что не остановился бы в одном шаге, а прилип, нет, припал бы к парню со спины, чтобы на шее оставить свои следы — как доказательства, что не все синяки или даже шрамы — следствие насилия. Минхо был бы безобразно нежным и жутко обходительным. Он с хрупкого тела сдувал бы невидимые пылинки тёплым влажным дыханием. Он бы позволил царапать себя или тянуть за волосы, но ни за что не позволил бы остановить себя от исследования каждого сантиметра этого тела. И снова стояк. И снова неловко. Длинная футболка закрывала обзор на видное и очевидное, только пульсирующую боль это никак не унимало. — Ты долго ещё?.. — Посмотри, — не сводя глаз с отражения, парень застывает марионеткой. — Знаешь, откуда это? Повернув голову, и зацепившись за свой потерянный вид в зеркале, Минхо пытается посмотреть на парня его же глазами, но он снова натыкается на торчащие ключицы, розовые соски и на острые тазовые кости. Красиво, чёрт возьми, возбуждающе, но не то… Не об этом Минхо должен сейчас думать. Нет. Нет. Нет. — Возможно, когда ты упал… — Меня били, — обрывает парень. — Вспомнил, кажется. И тут все постыдные фантазии Минхо со звоном битого хрусталя, осыпаются к ногам снегопадом. Вспомнил? «Вот же… Блять!». — И что ты вспомнил? — Больно, — прижав ладонь к груди, там, где сердце стучит, безымянный закрывает глаза. — Кажется, я молчал, а они кричали… Или это я кричал, а они молча пинали. — Они? — Я не помню. Не вижу, точнее. Просто ощущение такое, что их было много. Немного помолчав, парень будто от кошмарного сна пробуждается, пробегает напоследок глазами по своему хрустальному отражению, задевает краем глаза и Минхо с его покрасневшими кончиками ушей, хмыкает чему-то и надевает футболку — точно такую же, какую выбрал владелец шкафа — однотонную белую без лишних рисунков и надписей. — Ну что, пойдём? Ещё не перешагнув через застывшие мысли, Минхо спотыкается, теряется, отвлекается и напрочь забывает, зачем они вообще решили переодеться. — Куда пойдём? — Ты хотел познакомить меня со своей девушкой, — серо напоминает парень. — Забыл? Минхо не забыл, но вдруг вспомнил про своё поганое чувство юмора, и всю дорогу до подземной парковки он поддерживал разговор о своей любимой, избегая таких слов, как «машина», «тачка» и «я вообще-то гей». И с каждой подробностью о любимой и ненаглядной парень покрывался хмуростью. Минхо следил. Минхо наблюдал и изучал. Минхо пришёл к выводу, что разговоры о женском поле не удобрение для чужих ушей, а отрава. Была вероятность, что он выдавал желаемое за действительность. Всё же, будь Минхо на месте пострадавшего, ему в последнюю очередь хотелось бы слушать то, что не касается его здоровья или же его самого в других аспектах жизни. Делать выводы рано. Очень. Но Минхо сделал, протянул руку на выходе из лифта, желая, чтобы парень подтвердил его догадку и схватился за руку. Но тот — жеста не заметил или проигнорировал намеренно. Ли Минхо остался в неудобном положении… По правому ряду в метрах сорока ярко сверкнули фары, благодатным светом озаряя впереди стоящие машины. Сигнализация приятно пискнула и малышка автоматически замурчала. — Ну вот, — остановившись прямо напротив любимой, Минхо ласково погладил капот, не скупясь на улыбку. — Та, без которой я жить не хочу. Знакомься. Приподняв одну бровь, безымянный смотрит то на серую машину, то на счастливого обладателя такой красавицы. Именно красавицы. Другого слова никто в первые секунды подобрать не мог. — Я ведь правда продумал, что ты про девушку, — опомнившись, парень подходит ближе и едва касаясь проходится ладонью по капоту. Этого было достаточно, чтобы ощутить сполна синергию мощи и нежности. — Кто в своём уме будет говорить, что хочет жениться на самой очаровательной крошке имея в виду машину? — Если бы мог, то женился ещё полгода назад, — Минхо продолжает нести бред и упиваться облегчением на чужом лице. Всё же его интуиция не прогнила. Шанс, что у него больше схожего, с этим небесным созданием, чем может показаться на первый и второй взгляд, есть, и он велик. — Я бы хотел на это посмотреть. — Ну тогда мы с тобой друг друга не знали, а незнакомцам на таком торжестве делать нечего. Расплываясь от тихого смеха, парень не замечает, как смотрит на него в этот миг Минхо. Его взгляд был полон противоречий: он одновременно жаждал и отчаивался, надеялся и боялся. Он словно видел объект своего желания в ярких красках, глазами творца, создающего шедевр на века. Каждый нюанс, каждый изгиб и искры улыбки вызывали в его душе бурю эмоций. Но вместе с красотой шла и боль, осознание того, что объект его вожделения был недосягаем, как вполне себе реальная звезда в ночном небе. Одна из тех звёзд, на которые Минхо любил смотреть с самого детства. Что это, если не влюблённость? Любовь с первого взгляда? Помешательство? Начало его одержимости или шизофрении? Может, это такой «привет» от маниакальных наклонностей, надёжно скрытых за доброй душой? Оперевшись о капот бедром и сложив руки на груди, Минхо стоял, застывший в своём желании и пялился как ненормальный. После вихря мыслей, взгляд его ещё больше стал походить на немое свидетельство тоски по-недостижимому. Перед ним стоит мечта — живая, но труднодоступная без инструкции и рекомендаций к применению. Тяжело… Говорят, что тяжело смотреть на губы, которые не можешь поцеловать, а Минхо бы сказал, что тяжело смотреть на губы, с которых совсем недавно стекала кровь скорее всего из-за его невнимательности. И если звёзды сойдутся, если взаимная симпатия загорится Сириусом в тёмной жизни, то всё равно ничего хорошего и, тем более, счастливого, у них не выйдет. Если безымянный не вспомнит о столкновении, то Минхо никогда не забудет. И целовать будет больно, неприятно, мучительно. Лучше вообще не трогать то, что может рикошетом поранить. Тяжело… — Сейчас мы знакомы. Поэтому буду рад побывать на вашей свадьбе. — Я даже приглашу тебя на брачную ночь, — поддерживает смехом Минхо и закусывает губу до тупой боли. «Что я несу?». — Или могу устроить репетицию прямо сейчас. Хочешь? — Репетицию свадьбы или?.. — Погонять тебя приглашаю, — Минхо двигается с места и идёт услужливо открывать дверь перед безымянным. Пока та поднималась, парень завороженно глазел на это чудо и очевидно сам влюблялся в малышку. Её нельзя не полюбить. А ощутив всю скорость до последней цифры на спидометре, разлюбить уже не получится никогда и ни за что. — Прошу, — Минхо кланяется, выставив руки и ждёт, пока ангелок порхнёт в салон авто. Не проходит и минуты, как они оба оказываются внутри наедине с розовым воздухом на двоих. Перед тем как положить руки на руль, Минхо жмёт по экрану на плей и тесное пространство салона заполняется прокуренным голосом Алекса Тёрнера. Под мягкий инди-рок малышка гладко выплывает из парковки в наступающий на город фиолетовый закат. Оттенки аметиста и горной лаванды придавали уличному пейзажу шарм сюрреализма. Окна небоскрёбов сверкали драгоценными камнями, желтеющие на тротуарах фонари отливали чистым золотом, люди — цветки сирени — мешались между собой в букет, пока ламбо ползла под камерами вдоль жилого квартала, пропуская утомлённых пешеходов вперёд. Влажный воздух намекал на дождь. Минхо планировал перегнать время и вдоволь погонять до первых капель. Он хотел дозу свободы для себя и для сидящего рядом. Теперь не только еда или одежда были не для него одного, но и время, и желания, и даже чувства. Зелёный сменяет красный, и Минхо вжимает педаль в пол. Лицо спокойное, внимание обострённое, движения рук плавные и точные, будто у танцора. Скорость подскочившая с тридцатки до шестидесяти всё ещё не верх совершенства, но и она опьяняла. Минхо вело вперёд чувство лёгкости и эйфории. Всё фиолетовое размазывалось однотонным полотном, а городские огни превращались в мерцающий Млечный Путь. Всю дорогу от жилого квартала до скоростной трассы в Инчхон безымянный смотрел прямо, и не просто смотрел, а впитывал глазами краски вечера. Не дышал, а поедал воздух. Минхо иногда подглядывал за ним, молча ухмылялся, делал бесполезные пометки в своей исследовательской мыслительной работе и прибавлял скорость, чтобы краем глаза ловить новые отблески азартного восхищения в тёмных глазах. — Тебе нравится? — Очень, — ответ ласкает слух, и тихая усмешка целует прямо по самолюбию. — А ты умеешь водить? Проехав очередной дорожный знак, на котором белом по зелёному были указаны оставшиеся километры до границы с другим городом, Минхо снижает скорость и перестраивается влево, чтобы на ближайшем повороте свернуть назад в Сеул. — Думаешь, я помню? Впервые за поездку безымянный повернул голову. И впервые в жизни Минхо пожалел, что за рулём. Глаза парня в ту секунду горели манящим пурпурным цветом, и будто под гипнозом оторваться от созерцания этого чуда было весьма и весьма затруднительно. Улыбка, изогнувшая приоткрытые губы, давила по больному, а именно по паху. Это действительно чудо какое-то, или вселенское проклятие. Теперь половой орган оживал меньше чем за долю чёртовой секунды. — Хочешь попробовать? Сядешь за руль и, может, вспомнишь? Минхо отпускает газ и подцепив одним пальцем руль, круто сворачивает на встречную полосу. Машин мало, можно сказать их почти нет. Серая ламбо и габаритами и звуками занимает всё пространство. — Не уверен, что… — опуская голову, безымянный замолкает. — Если сделаю что-то не так, то ты меня наверняка убьёшь. — Я не предлагаю тебе гнать, — прикусив губу и язык заодно, Минхо держится, чтобы не ляпнуть что-нибудь этакое на тему убийства, которое вот совсем недавно едва не произошло. — Можешь просто посидеть, и учти, что я не всем такое предлагаю. Если не хочешь сегодня, то завтра или… — И не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний день принесёт с собой свои заботы, — на одном дыхании тихо бормочет парень, а Минхо в этот момент звучно открывает рот. — А? Это что сейчас было? — Я сказал, что-то не так? Каждый день полон своих забот, разве нет? — Да, но… — беглым взглядом Минхо находит место, где можно остановиться. Он перестраивается в правый ряд и бьёт по тормозам, завернув колёсами на непроезжую часть. — Как ты это сказал? Ты не очень-то многословный, а тут… — Я просто сказал первое, что пришло в голову, — парень смотрит упрямо вдаль, игнорируя немую просьбу Минхо посмотреть на него ещё немного своими драгоценными глазами. — Извини, если что не так. — Нет, нет, всё… Я просто растерялся. То ты молчишь, то говоришь всякие мудрые словечки, похожие на бредни, — от неловкости Минхо опять нервно кусает губы. — Это ты извини, что пристаю к тебе с вопросами. Если хочешь помолчать, то давай помолчим? Альбом Arctic Monkeys как раз подходил к своему завершению. Минхо не жалко было нажимать на стоп. Стало тихо — самое то, чтобы молчать с удовольствием. Только до этого удовольствия как до Токио пешком. Минхо недоволен пасмурной тучей, которая нависла над ними. Не хватало улыбок — солнечных бликов. Очень не доставало звёздного блеска в глазах. Тишина зависла в воздухе, словно тяжелый занавес, отделяющий друг от друга или словно застывшая река, она оставила Минхо на одном берегу, а безымянного на другом. И мысли над этой рекой метались стаей беспокойных птиц, и натыкались на невидимую стену не сказанных слов. Звук их собственного дыхания казался оглушительным в подобном молчании. Время тоже замедлилось, растягиваясь в мучительную вечность. Каждая секунда являлась бесконечностью, проведенной в ловушке невысказанного. Минхо сам предложил ничего не говорить, но сказать хотелось так много… Например, он бы снова завёл разговор о мечтах и намекнул бы, что одна из них сейчас с ним рядом, сидит и дует губы. Он бы сказал это, обязательно, а потом бы непременно пожалел о своей тупой прямолинейности. Нельзя пугать других своим придуманным бредом. За-пре-ще-но. Но таким, как Минхо разве писан закон? Похожим богатеньким и бессовестным — нет. Определённо нет. А вот Минхо — обычный конь ставший вдруг породистым арабским скакуном королевской конницы — на это право не имеет. Он не такой, как другие. Он сам — другой. На этом можно было бы и закончить, но Минхо не просто другой, а немного поехавший. Любит он себя изводить. Что-то вроде хобби, только никем не понятое и официально непризнанное. Время шло, машины мимо проносились вихрем, небо из аметистового стало тёмно-тёмно синим. Как две марионетки с оборванными нитями, парни замерли каждый на своём месте. Иногда их взгляды встречались в зеркале заднего вида, и на этом всё. Что Минхо сделал не так? Что сказал такого, что парень так резко и надёжно закрылся от него? Непонятно. Вместо того чтобы сидеть и дальше думать в душной тишине, Минхо заводит любимую и резво выруливает на трассу, прокручивая руль одной рукой, а второй выстраивая маршрут на навигаторе до дома. Одновременно с этим он хотел позвонить в ресторан, чтобы заказать традиционный корейский ужин, но помешали. Телефон под локтем резво завибрировал. Безымянный отвернулся, увидев на дисплее приборной панели над красной и зелёной кнопками огромными буквами «Сейчас будет орать», и явно подавил в себе смешок. А Минхо было не до смеха. Подумав недолго, он щёлкает по кнопке на руле и с натянутой улыбкой решает всё же поговорить с братом, и хоть так поднять себе настроение на пару градусов, раз других вариантов нет. — Слушаю тебя, мой дорогой. На горизонте вырисовываются высотки. Малышка на скорости сто тридцать подлетает к пределам Сеула. — Где тебя носит? Сынмин явно слышал рёв двигателя, но это не помешало младшему выдать заведомо неверный ответ. — Я дома, а ты где? — Подумай ещё раз и скажи мне, — сквозь зубы шипит брат. — Где ты и тот парень? — Сидит рядом со мной. Ты с ним поговорить хочешь? Или просто привет передать? Ты на громкой, поэтому он всё слышит. Не стесняйся. — Мда. Ты не клоун, Минхо. Ты целый цирк, — вздохнув, Сынмин чем-то гремит на фоне, и продолжает. — Я сейчас у тебя дома. Напомню тебе, что комнат у тебя не так много, чтобы ты мог запросто потеряться. Мне повторить свой вопрос в третий раз? Динамики затихли. Кажется, весь мир умолк в ожидании правильно или неправильного ответа брату. Даже пассажир — невольный свидетель громкого разговора, затаил дыхание. — Ладно, мисс Марпл, мы на улице. — Где на улице? — Гуляем, окрестности осматриваем, — Минхо беззаботно ведёт плечом и видит, как другие плечи мелко трясутся. Ангел не просто улыбался, а посмеивался, прикрыв губы кулаком. — Хочешь к нам присоединиться? — Я скорее присоединюсь к братоубийцам, — цыкает старший. — Место на парковке пустое. Ты опять за рулём? Минхо давит на газ вместо ответа и перед светофором примерно в ста метрах впереди, нажимает на тормоз. Машина урчит довольной хищной пантерой и стихает до обычного ласкового мурчания котёнка. — Даже если и так, то в чём проблема? — Мне нужно опять напомнить тебе, что проблема в тебе? — Можешь напомнить как это, когда тебе всё равно и ты не лезешь в мою жизнь, — нараспев тянет Минхо. — Я успел соскучиться по этому прекрасному времени. — В тюрьме поскучаешь, брат, — Сынмин подыгрывает, но не переигрывает, за что ему огромное спасибо. — Это ты будешь скучать по мне и каждый день мучиться угрызениями совести. — Догадливый — твоё второе имя, а первое явно «не». — Я это уже слышал, — хмыкает младший. — Придумай что-то новенькое. — Что-то новенькое тебе устроит отец. Мне даже напрягаться не придётся. — Устроит мне, устроит и тебе. Ты же знаешь правила? У нас всё поровну, Мин. Квартал за кварталом, и вот малышка оказывается в родном районе. Минхо еле ползёт в потоке иномарок и поглядывает на время. Почти одиннадцать. Вопрос: «что Сынмин забыл у него дома?» остаётся открытым. — Кстати, зачем ты решил приехать? Реально соскучился? — Узнал кое-что, — неожиданно спокойно выдаёт брат. — Кое-что настолько важное? Минхо подначивает брата на новую истерику, но тот не поддаётся, не психует и держится прилично. — Кое-что аварийной важности, — на фоне снова что-то падает с грохотом, напоминающим безумную барабанную дробь. — У тебя тут мебель падает. Поторопись. И звонок обрывается под резкий недовольный выдох младшего брата.