Нефилим

Thirty Seconds To Mars — Dangerous Night

Joe Layne — Portrait

В самых тёмных уголках его души

росли печальные цветы…

•••

Оборванные и неполные слова Хёнджина в ночи оставили свой несмываемый след на настроении Минхо следующим утром. В них не было смысла, и в то же время — был, и слова эти тянули за собой невидимыми нитями цепочки ассоциаций, которые сплетались в уме и фантазии в мрачный гобелен происходившего. Очевидно, парень пережил страшное, раз память потерял и вынужден теперь смотреть кадры ужасов во сне и вживаться в ту роль так, что мокли щёки. Под утро Минхо услышал ещё одни фразы, которые уронили его сердце в живот: «отпустите» и «не уходи». В этих простых словах он «увидел» драму: тёмную, туманную, безумную, вопиющую и непременно трагичную. Надо было себя как-то взбодрить, чтобы самому не сгнить. И как именно снять напряжение, Минхо подсказал утренний стояк. Пик тестостерона в крови поднял его на ноги и направил прямо под душ. Сперва касаться себя было странно, ведь длительное воздержание так или иначе подпортило опыт. К тому же воздерживался Минхо далеко не просто так. После того как он выбрался из ямы грехов, ему было противно к себе прикасаться. Долгие часы он лежал не двигаясь и пытался вспомнить хотя бы примерное количество половых партнёров, с которыми он был. Девушки и парни мешались воедино, их голые тела, облитые алкоголем и спермой путали все подсчёты. От неведения Минхо чувствовал себя грязным, униженным, ведь не только он кого-то трахал, но и его использовали в качестве игрушки. И стоит отметить, что до появления в его жизни ангелочка, мизерное возбуждение удавалась быстро сбить медленным дыханием и теми кошмарными воспоминаниями. А сейчас не получается. Хёнджин как масло для огня, как крохотная горящая спичка для бензина, как искра для петарды. И раз тело больше не слушалось, Минхо сдался. Была не была. Капли прохладной воды отлично подчёркивали на контрасте жар от ладони, которой Минхо сжал головку. Ощущение урагана внутри подгоняло всё сделать быстро и без нежностей, но он медлил. Плавно поглаживая твёрдый член с кривыми узорами набухших вен, и закрыв глаза, Минхо пытался провернуть фокус с собственным сознанием и представить не кого-то безликого, но сексуального, а конкретно Хёнджина. Вспомнились голые плечи, острые косточки ключиц, готовые прорезать тонкую кожу словно заточенные пики стрел, его хрупкую шею и… Гортанный звук, который исходит из нутра, смешивается с каплями воды и несколько секунд вибрирует в воздухе. Искусство наслаждения, окутанное волнами влажности и тепла, разворачивается в водном плене душевой кабины, аккомпанируя ритму стучащему струей воды. Рука, дрожащая от предвкушения скорого самоотречения, скользит по коже, словно по нотам, разбудивших забытую жажду. Член дёргается в руке и непроизвольно бёдра подаются вперёд. Вжавшись лбом в предплечье, которым Минхо подпирает ледяную стену, он плотнее закрыл глаза и ещё раз резко дёрнул тазом. Приятная ласка от тёплых пальцев никак не может сравниться с реальным влажным и нежным нутром, но всё же у Минхо получается обмануть себя и отдаться процессу полностью. Он без зазрения совести представляет на месте кольца из пальцев Хёнджина. Дыхание учащается, сердце бешено колотится, подчиняясь ритму ритуального греха, в котором каждое прикосновение — это струнный аккорд страсти. Мышцы дрожат от напряжения и каменеют после нескольких секунд, за которые Минхо выдыхал и расслаблялся. Чувство было такое, будто внутри пусто, но в то же время там было что-то, готовое вылиться, оживляя каждую клеточку, поддавшуюся порыву внутреннего кипения. Двигая рукой всё быстрее и сжимая пальцы намного сильнее, Минхо кусает губы до первой крови. Хромающая на краю водоворота страсти душа Минхо погрузилась в мир иной реальности — эдем плотского воссоединения и расцветания больных фантазий. Ему было противно использовать бедного ангелочка в таких целях, но эта же грязь возбуждала, подогревала изнутри, пачкала ясные мысли липкой спермой, которая вот-вот должна была упасть жемчугом к ногам или стечь по стене. Минхо пытался дышать ровно, но он задыхался от той вибрации, которая шатала его кости. С каждым новым движением держаться на ногах становилось всё сложнее и сложнее. Выгнув спину и откинув голову так, что кадык едва не прорвался наружу, Минхо стиснул зубы и с ярким хрипом кончил, представляя перед собой фарфорового Хёнджина, его гладкую бледную кожу, кукольные стеклянные глаза и манящие острые кости. Мир погас с последним вялым движением руки. Член ещё какое-то время держался, но быстро обмяк. Кислорода по прежнему не хватало. Вихрь нагрянувших с оргазмом чувств и эмоций сливается в единстве момента, словно картина, окрашенная красками влаги и недоступного влечения. Хочется ещё. Хочется по-настоящему. Хочется… Минхо подставляет лицо под прохладные струи, открывает рот и в попытке выдохнуть, едва не захлёбывается. Ему было так хорошо и спокойно, что он забыл про всё, расслабившись во влажной нирване. Лишь спустя сорок минут он выключил воду, тяжело дыша вытерся и стёр следы своего неприличного поступка с лица, причесался и вышел желать доброго утра своей влажной фантазии. Хёнджина в кровати не было. Минхо встретился с ним на кухне. Парень был в том же свитере и мягких штанах в которых заснул. Под глазами сонная припухлость, между бровей тонкая складка задумчивости, а на губах блестели капли кофе. Не решаясь завести разговор о ночной болтовне за завтраком, Минхо молчал до обеда. Он конечно же отвечал Хёнджину на его вопросы и старался быть максимально естественным, но, как парень заметил ранее, из Минхо никудышный актёр. Хёнджин догадался, что что-то не так, что Минхо совсем-совсем другой. Интересно, как бы он отреагировал, если бы узнал, что это золотое молчание причина запоздалого стыда за дрочку в душевой? Минхо и правда не мог смотреть ангелу в глаза, глупо полагая, что этим он испачкает его своей извращённостью. Он готов был признать себя извращенцем, больным, психом, да кем угодно, но только после тщательного изучения своей проблемы. Хёнджин проблемой не был, но каждая мысль о нём в голове превращалась в катастрофу, а между ног поднимала стихийным бедствием член. Это точно не нормально. С этим нужно было что-то делать, но явно не сейчас… Минхо снова откладывает всё «на завтра» и заказывает на обед пиццу. Стоять у плиты ему понравилось, ведь процесс правда отвлекал от бардака в голове, однако сейчас отвлекаться не хотелось. Пока парни ждали доставку, Минхо не притормаживая разгонял свой поезд фантазий на максимум. Хёнджин сидел за книгами. Листая одну за другой его интерес остановился на одном современном шедевре про вымышленный мир, в котором существует отдел смерти, оповещающий о скорой кончине. И так как слог был довольно лёгким (Минхо читал, он помнит), Хёнджин неотрывно проглотил сам того не замечая с десяток глав. Минхо же сидел на диване с пустыми руками и забитой мыслями головой. Стоит ли относится к кошмарам серьёзно? Насколько всё плохо? И насколько плохо то, что он вытворил сегодня в душевой? Это тоже считается кошмаром вселенского масштаба? Сам Минхо не исключение из правил — ему тоже порой снятся ужасы и страсти. Обычно происходящий театр во сне это всегда что-то вымышленное, далёкое и нереальное, например, огромные голодные динозавры, блуждающие по улицам Сеула или маньяк, загнавший Минхо в угол к куче других окровавленных тел. Минхо снилось всякое: и кошмарное, и сказочное, и донельзя нелепое… Совсем недавно, может, за несколько дней до «аварии», Минхо привиделось, что Сынмин плакал у него на руках. Брат извинялся, клялся в чём-то и даже каялся, а Минхо было так смешно, что он не мог сдерживать смех внутри себя и в ответ на сказочный плач брата, он каркал как ворона, задыхаясь от приступа смеха. Бывали ночи, когда ничего не снилось, либо в голове появлялись картинки из прошлого: приют, публичные унижение, круг из ребят, плевки… Минхо никогда не относился ко снам серьёзно, и просыпаясь в поту или во льду, он не искал в интернете значение своих сновидений. А вот насмотревшись на ангела вдруг захотелось. Глядя на это искусство в человеческом обличье хотелось всё, и не только быть более осведомлённым в области снов, а вообще всё: жить, дышать, лежать рядом, цепляться пальцами, гладить волосы, шептать ерунду, обсуждать книги и музыку, готовить, мучиться от вожделения и кусать подушку, засыпая близко-близко от своей зажигалки. Пообедав, Хёнджин вернулся к книге. Настроение у него было на отметке «нормально», а общее состояние можно было смело описать «намного лучше». Он был живее, бодрее, улыбчивее, только говорил мало, но тут Минхо виноват — именно он тормозил всю коммуникацию своим «всё сложно». Позвонил отец. Минхо догадывался, зачем он решил набрать его, поэтому понизил голос и ответил с напускной усталостью. Глава семьи расспросил сына о самочувствии, спросил о чеке из медицинского центра и поинтересовался делами обыденными. Минхо отыграл свою роль больного блистательно, но ужин уже прошёл, счёт из больницы оплачен, значит, нет смысла дальше стараться. Он уверил отца, что ему намного лучше, у него нет коронавируса, а дела… Дела как у всех — всё хорошо, но могло быть и лучше. Минхо ждал и боялся, что отец пригласит его наверстать упущенное, но вместо разговоров про семейную встречу, вышла беседа про скорое семейное путешествие. Родители решили провести остаток лета заграницей на своей новенькой вилле на острове Чанг, и к великому облегчению одного из сыновей, дети в планы взрослых не входили. Тайланд ведь место отнюдь не для семейного отдыха. Эту новость Минхо встретил весьма положительно. По фотографиям, которые когда-то показывала мама, Минхо помнил красоту того места и прямо сейчас даже немного завидовал, что родители окажутся в настоящем раю на земле, пока он сам тут — в аду мегаполиса. Но этот же разговор подтолкнул парня подумать в схожем направлении: почему бы ангела не увезти куда-нибудь? Закончив разговор с главой семьи на доброй ноте, он кинул взгляд на Хёнджина утонувшего в истории двух подростков-геев, помедлил, засмотревшись на умилительно-задумчивую мимику и только спустя время подал голос: — Хёнджин-а, не хочешь прокатиться? Закат только опускался на город. Малиновые полосы растянулись по горизонту, утягивая остатки оранжевого солнечного света за линию. Хёнджин убрал книгу в сторону, повернул голову к окну прямо к этой ягодной красоте на небе, и без задней мысли согласился на предложенную авантюру. — Тебя не напрягает, что я ношу твою одежду? — спустя время, рыская по полкам высокого шкафа, Хёнджин застывает на мгновение, а если бы не застыл и обернулся, то понял бы ответ без слов. — Вовсе нет, — Минхо болтал ногами лёжа на кровати как пятнадцатилетняя влюблённая девчонка из ромкома. По всем внутренним ощущениям он и есть та самая глупая главная героиня, которая смотрит на мир иначе, излагая свои «не такие» мысли о любви ночью в дневнике в той же позе — пятками к потолку. — Но если тебя что-то смущает, то мы можем заказать тебе другую одежду. Не проблема. Хёнджин не сомневался, что можно. Кажется, он за все дни вместе досконально изучил одну из сторон Минхо, и эта сторона правда может всё: и еду приготовить, и одежду купить в два клика и отправиться ночью в лес не совсем законным путём. Он для себя решил, что с Минхо можно ничего не бояться и не стоит стесняться. Ещё не понимая себя на сто процентов, он ведёт себя так, как чувствует; спрашивает то, что кажется важным и доверяет парню так, как не доверяет даже себе. И Минхо всё это понимает, расшифровывает по-своему, улыбается, но по-новому и просто радуется. — А где те вещи, в которых я был? — набросив на себя чёрный кардиган крупной вязки, Хёнджин зависает у зеркала, поправляя волосы то вправо, то влево, то зачёсывая обе стороны за уши. — Не знаю, — Минхо в это время выбирал между любимым худи с голубем и джинсовкой от дома Гуччи. — Могу предположить, что Сынмин от неё избавился, как от улик. Но если тебе важно, я позвоню и спрошу. — Забудь, — Хёнджин оборачивается и теперь спотыкается глазами о скрюченную фигуру Минхо. Тот никак не мог определиться с выбором, будто готовился не к обычной вечерней прогулке, а к выходу на ковровую дорожку. Это позабавило. Губы Хёнджина чаще обычного стали гнуться от улыбки, и не так важно, что Минхо в те моменты говорил или делал. Он сам — главная причина сладости на устах. — Помочь тебе? Парень садится на уголок кровати и подбирает одну ногу. Минхо кидает рядом любимую тряпку, а сверху джинсовую куртку обычного кроя, но с яркими акцентами фирменного логотипа. — Может, мне тоже надеть свитер? — А чем тебя это не устраивает? — Хёнджин дёргает за рукав худи и вытягивает её из плена другой вещи. — Мне вот очень нравится. В глазах Хвана, прикрытых густыми ресницами Минхо уловил что-то необъяснимое, но тёплое и родное. Он сам так смотрел иногда на вещи, которые меркли в тени других. Минхо умел видеть красоту в обычном и радоваться мелочам, поэтому когда Хёнджин предложил ему свой кадриган поменять на это худи, Минхо засиял как бриллиант на солнце. Казалось бы, это всего лишь обмен одеждой, а сколько радости фейерверками взорвалось внутри в ту секунду. Малиновый закат потемнел за время сборов. Яркие краски на небе сгорели, а облака обуглились. Минхо, укутанный в чёрную вязь, выруливает с подземной парковки и периферийным зрением следит, как Хёнджин обнимает себя длинными объёмными рукавами и никак не может найти удобного положения для рук. Он — такой худой и нескладный — буквально тонул в этой одежде, но по глупой улыбке читалось, что он и не против быть где-то между комфортом и неловкостью. На первом же светофоре Минхо втыкает локоть в консоль между креслами и как бы невзначай предлагает Хёнджину решение проблемы. Тот блестит глазами, смущённо отворачивается, но всё же цепляется пальцами за чужие пальцы и прячет тихий смешок в другой руке. Минхо происходящее очень нравится и тот факт, что именно этой рукой он сегодня сделал себе приятно, откликается вдвойне. Не бабочки, а упитанные птицы начинают неистово порхать в животе прямо над распустившимися кустами чувственных роз. Пока красные цифры светофора мотали секунды назад, Минхо потянулся сцепленными руками к дисплею. Он не собирался включать навигацию, ведь дорога до места, которое он собирался открыть ангелу, ему хорошо знакома. Он хотел вместе выбрать музыку, которая однозначно запомнится и якорем будет в будущем тянуть мысли к этому приятному вечеру. И только Минхо открыл свой плейлист, как экран вдруг стал чёрным, сверху высветилось «Сейчас будет орать», а снизу вспыхнули две кнопки — зелёная и красная. Рука Хёнджина дрогнула, но хват Минхо оказался сильнее, чем ожидалось. Он уверенно сжал пальцы, шепнул не бояться и принял вызов, тут же уменьшая громкость на руле. — Где ты? Никакого приветствия. Всё как всегда. Черти в глазах Минхо смотрят прямо на дорогу. Вместе с зелёным сигналом светофора парень резко газует, разрешая своей малышке ответить на вопрос брата за него. — Минхо? — Я дома, — спокойно отвечает младший, разгоняясь уже до восьмидесяти. — Дома? — Сынмин фыркает будто чихает. — То есть если я сейчас открою дверь, то увижу тебя на диване? Так? — Не увидишь, потому что не откроешь, — рука снова улавливает взволнованное дёрганье Хёнджина. Минхо утешительно улыбается и подмигивает. Руль под ладонью мягко вибрирует и эта вибрация передаётся будто по цепи побледневшему ангелу. Как-то странно он стал реагировать на Сынмина, и Минхо эту странность хотелось развеять. — Я сменил код, поэтому больше никаких внезапных визитов, а если вдруг надумаешь сломать мне замок, я на тебя в суд подам, брат. — Сменил код? — пренебрежительный тон Сынмина становится серьёзным. — Ты… Да ты… — Нам нужно взять паузу в наших отношениях, Сынмин-а. — Какую, нахрен, паузу? Каких, чёрт возьми, отношений? Ты упоролся? — Я в трезвом уме и… — Где ты? — гавкает брат. Очевидно сегодня Минхо удалось вывести его быстрее, чем предполагалось. — Опять ищешь неприятности на свою задницу? — Я же сказал, я дома, — нарочно спокойно отвечает младший, явно понимая как из-за этого в противовес вскипит старший. — Где, дома? Ты за рулём! — Я родился в Сеуле. Сеул — мой дом, поэтому… — Я сейчас вызову дорожную инспекцию, понял меня? — рычит Сынмин и тяжело дышит в трубку. — Ты нарушаешь закон. Пролетая перекрёсток за перекрёстком, Минхо иногда смотрел по сторонам, выискивая красно-синие огни, но пока до этой минуты по пути ему не встретилась ни одна полицейская машина. Значит, удача сегодня точно на его стороне. — Закон нарушаю, но преступления не совершаю, — Минхо упрямится и даже втягивается в эту игру «кто-кого». — А вот проникновение в жилище — это статья, напомню тебе. Если ты правда собрался вломиться ко мне, то лучше сто раз подумай, нужны ли тебе последствия. Сынмин вскидывает голову к небу, обращая свои беззвучные претензии ему одному. Что сегодня с братом не так? Почему он вдруг такой радикальный? Неужели это… — Это из-за него? — старший шумно сглатывает горькую слюну. — Потому что я сказал тебе держаться от него подальше? Дураком Ким Сынмин не был. Наоборот, он считал себя умнее Минхо. И он не только знал, где этот гадёныш находится вплоть до точных координат благодаря маячку слежения, но и догадывался, что в машине брат не один. Рёв ламбо сходит на нет. В трубке тишина, динамики хранят спокойствие. Минхо не спешит отвечать и это означает одно — Сынмин прав. — Я знаю, что он меня слышит, поэтому… — Сынмин раздумывает: стоит ли грубо намекнуть или всё же быть с незнакомцем помягче? — Прости, Хёнджин, но я тебе не доверяю. Из всего того, что я зна… Парень не успевает закончить мысль, как его перебивают грубые гудки. — Вот же! Заводясь ещё больше, Сынмин набирает Минхо повторно, яростно тыкая пальцами по скользкому дисплею. Телефон едва не падает из рук, когда после второй попытки дозвониться, он слышит «аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Сообщения с угрозами писать бесполезно. Они не дойдут, как и до младшего не доходит, что разъезжать по городу без прав опасно. Ким открывает приложение с отслеживанием, видит, что красная точка двигается от моста по прямой к телебашне. И ведь явно Минхо не в гости к нему едет. Тогда, куда? Зачем? Почему опять на ночь глядя? Сынмин всё же роняет телефон, но намеренно. Он очень устал. Прямо с утра на него накинулись адвокаты со своими юридическими вопросами касаемо нового партнёрского контракта. Дальше по списку совет акционеров, на котором ему пришлось отдуваться за себя и Минхо, который ни на одном сборище так и не удосужился поприсутствовать. Обед пришлось пропустить из-за звонка отца. Он потратил приличное количество времени, чтобы выслушать все наставления позаботиться о делах и приглядеть за Минхо после того как родители отчалят частным рейсом прямо на остров Чанг. Стресса было и так много, но ко всему добавилась вечерняя встреча верхушек компании, от которой отказаться было невозможно. Не переодеваясь, Сынмин из офиса рванул в закрытый клуб, где в приватной обстановке за стаканами бренди и сигарами не происходило ничего важного для самой компании — одни сплетни и сальные шутки от мужчин за пятьдесят. Сынмин держал лицо так, будто ему интересно, будто ему правда есть дело до того, кто с кем спит и за какую надбавку. Будь он чуть пьянее, наверняка вставил бы своё слово про харассмент и превышение должностных полномочий, но его так отвлекли мысли о Минхо, что он напрочь забыл про свою язвенную правильность. И вот у выхода из клуба, сжимая телефон в руке, Ким даёт волю эмоциям и бросает его на дорогу. Мимо пролетают автомобили, которые в мгновение ока превращают новенький Самсунг в кучу мусора, рядом шатаются очереди из молодых, свободных и пьяных, а где-то внутри раздувается обидный огонь, заставляющий вспотеть. — К чёрту! — Сынмин упирает руки в бока и пинает угол здания. Тупая боль простреливает ногу моментально, но она никак не мешает ему снова ударить стену. — Пошёл ты! К чёрту! Придурок! Злость распирала. Лава поднимающаяся из жерла души, сжигала лёгкие и обжигала горло. Обида была горячая и тягучая как раскалённая сталь. Его трясло от этого дня. Сынмин любил планировать и продумывать всё наперёд, чтобы не попадать в тупиковые ситуации, но в случае с неродным братом у него ничего не получалось как надо. Всё было либо плохо, либо хуже некуда. Непослушание и глупость другого ранили осколками, но не стёкла разбивались, а надежды на то, что рано или поздно Минхо возьмётся за ум, станет нормальным или хотя бы затихнет и перестанет действовать на нервы и доставлять хлопот. Хотя… Однажды уйдя в затишье, Минхо всколыхнул жизнь брата глубоким беспокойством. Тогда каждую фразу Сынмин интерпретировал как очередную дурость, не углубляясь дальше положенного, а звоночки были… Были и двоякие намёки на беду, были и красные глаза с бледными на контрасте губами. Всё самое ужасное, от чего Сынмин хотя бы мысленно пытался этого умственно отсталого отдалить всё же стало реальностью. Минхо вляпался. Его дурной братец пытался похоронить себя под дурью. Случилось одно, потом другое. Минхо то с головой в порошок, то в скорость. Сынмин думал, что подарок в виде машины как-то остепенит брата. Отец же так не думал, потому что ничего про двойное дно жизни приёмного сына знать не знал. У старика нервы под счёт. Зачем ему лишние беспокойства? Однако Сынмин играл роль заботливого брата и выпросил для Минхо подарок — ту самую малышку — в надежде, что она заведёт сердце непутёвого по-новому. Если бы он знал наперёд, что через какое-то время эта тачка разрушит чей-то бизнес и повредит репутации семьи, ни за что бы не упрашивал отца купить младшему большую игрушку. Теперь нагрянула очередная по счёту трагедия — непонятная ситуация на дороге и как следствие лишний человек в окружении. Сынмин знал, что у брата нет прямого контакта с миром. Есть кое-какие знакомые, однокурсники, которые иногда и Сынмина поздравляют со всеми традиционными праздниками, но друзей у Минхо нет. И это было мягко сказать странно. В школьные годы младший пользовался популярность среди одноклассников, а точнее — одноклассниц. В Белый день именно Минхо собирал горы шоколада, а не Сынмин. В остальные дни брату прилетали облитые духами письма, а Сынмину всё так же — одно нескончаемое ни-че-го. Даже та единственная девочка, что запала в его холодное сердце в средней школе, и та повелась на непонятное очарование Минхо, и едва ли не угрозами требовала свиданий. Сынмин никак не мог понять в чём же собственно заключается это ебанутое очарование? Минхо ведь неправильный, непослушный, не такой уж и умный, только красивый и всё. Сынмин завидовал внешности брата. Это было и с этим он живёт до сих пор. Как единственный ребёнок в семье, которого намеренно отодвинули на второй план, Сынмин боролся за своё первенство, подмечая недостатки приёмного. Да, тот был всегда красив до чёртиков, но характер его был уродлив. И он всеми силами пытался доказать это родителям, пока в один прекрасный день они не пригласили его в кабинет и не гавкнули с приказом прекратить. Никто не идеален, припомнил ему отец, а мама согласилась с этим и велела сыну быть мягче с тем, кто привык к одной лишь грубости. Сынмин из той беседы сделал свои выводы. И вот он в свои двадцать три является идеальным: воспитанный, образованный, культурный, вежливый, почтительный, и всё прочее по списку. Сынмин выдрессировал себя улыбаться, кланяться, научился правильным реакциям, ответам и советам, но он всё равно в чём-то уступал Минхо. Этот мир сошёл с ума, раз принимает не его — вылизанного педанта, а хаос в лице Минхо. Тот всё делал не так: думал, говорил, действовал или бездействовал всегда не так как нужно. Другое дело Сынмин — образец для подражания. Но, очевидно, только ему на всём земном шаре есть дело этой «правильности». Работники никак не слушают его требования выполнять свои обязанности ответственно, и даже личный водитель оставил его, высказав напоследок, что Сынмин крайне придирчивый босс, с которым тяжело найти контакт. А он всего-навсего просил не опаздывать и предупреждать заранее о выходных, которые оплачивал в том же размере, что и рабочие дни. Где справедливость? Свежий вечерний воздух не охладил пыл. Сынмин решил не возвращаться к старикам на пороге импотенции, а прогуляться и отвлечься. Нужно было выбросить Минхо из головы. В конце концов, если суждено и этот клоун опозорится, то это будет его последнее выступление. Отец вышвырнет его на улицу и на этом всё, можно будет выдохнуть и жить спокойно, если конечно у старика не случится инфаркт. Но как бы Ким Сынмин не мечтал раньше избавиться от «брата», сейчас, став взрослее и несомненно умнее, он не хочет оставлять Минхо на произвол судьбы. Прикипел он к этому отбитому. Вслух он ни за что этого не скажет, но Минхо уже не такой чужой человек. Только поэтому Сынмин старается и не опускает руки. Ну, почти не опускает… Сейчас он шагает по Чонно-роуд и руки его действительно опущены, как и плечи и голова. Ноги далеко не ватные, но усталость мешает собраться и выглядеть как человек прямоходящий. Сынмин опьянён или скорее отравлен размышлениями о загадке человечества — о Ли Минхо. На этот раз парень пытается разгадать, почему тот так вцепился в этого Хвана? Что в нём особенного? Откуда это милосердие? Сынмин прекрасно помнит, что в детстве его непутёвый брат был неравнодушен к бродячим животным. А что теперь? Он теперь за бродячих людей взялся? Сынмину на подсознательном уровне не нравился тот парень, который сел на шею брату со своей амнезией. Нечто на уровне шестого чувства подсказывало — жди беды и готовься к худшему. Но Сынмин всё же стратег, а иногда и командир, но точно не посредник и даже не опекун. На перекрёстке в ожидании зелёного по привычке потянувшись в карман, Ким разочарованно цыкает. Телефона нет. Такси не вызвать. Стоять на дороге с вытянутой рукой — выше его сил. Прикинув, что до апартаментов пешком около двадцати минут, Сынмин ускоряет шаг, желая перегнать время и добраться до жилого комплекса «Heaven» за десять. По пути его преследовали все те же мысли: Минхо, Минхо и ещё раз этот недоумок Минхо. Надоело. Правда надоело думать и переживать о человеке, который этого не заслуживает. Так Сынмин и решил, стиснув зубы от обиды, отдающей рикошетом болью по вискам и затылку. Голова разболелась. Снова хотелось кричать в этих глухих стенах гнева и обиды. Его руки готовы были что-нибудь сломать, но вместо этого он со сложными эмоциями на лице продолжал идти прямо, спрятав кулаки в карманах брюк. Когда он вошёл на территорию своего жилищного комплекса, где проживали преимущественно именитые актёры, певицы, режиссёры и прочие звёзды сцены, он врос в землю. Стоял неподвижно, словно окаменел от давящей обиды, и взирал на горящие тёплым светом многочисленные «глаза» бетонного муравейника. Странно, но идти домой не хотелось. Будь телефон под рукой он бы непременно позвонил Минги, притворился, что соскучился по хорошему вину и они вместе напились бы чего-то особенного с особенной закуской само собой. Но телефона нет. Единственный друг с университетской скамьи наверняка сейчас при исполнении. Сон Минги тоже был из тех, на кого смотрят завистливым взглядом и говорят «богатенький». Его мать — Сон Миён — министр юстиции, а отец — глава Сеульской полиции в отставке за выслугу лет. При таких должностях понятно было в какую отрасль подастся чадо, но Минги был «правильным», что конечно же Сынмин ценил и уважал, поэтому решил начать свою карьеру без помощи мамы и папы, а сам. Сам поступил в полицейскую академию, сам получал дополнительное юридическое образование, сам зарабатывал себе на жизнь и сам однажды косо посмотрев на Минхо, пришёл к выводу, что тот болван, каких ещё встречать не приходилось. Именно так эти два «идеальных» члена общества и нашли общий язык и подружились. Но несмотря на крепкую мужскую дружбу ни Минги, ни Сынмин не звонили друг другу в моменты острой необходимости. Они были друзьями в хорошем настроении, а плохое держали при себе как скелеты в шкафу. Никто не должен знать про слабости. Даже друзья. Двинувшись с места, Сынмин выбирает направление по курсу левее, чем его парадная. Он проходит по каменистой дорожке вдоль выстреженых под линейку кустов, проходит лавки и доходит до фонтана Тритона — точной копией того, что радует глаз туристов в солнечном Риме. Злость и разочарование продолжали бурлить внутри, прямо как циркулирующая в фонтане вода. Будь Сынмин не таким сдержанным, он бы и пениться начал прямо как струи воды этого архитектурного произведения в стиле барокко. В кривом отражении водной глади Сынмин видел свою беспомощность, точнее тусклый отблеск своих стараний, которые ни к чему не приводили. Понадобилось несколько минут тишины и беспрерывного журчания воды, чтобы успокоиться и наконец избавиться от разрушительных эмоций. Он не дикое животное, а человек разумный, значит, ему подвластно всё и один из смертных грехов, в том числе. Сынмин сидел у фонтана вплоть до полуночи. Он не знал, сколько точно времени прошло, но по тёмным окнам одной из многоэтажек догадался, что время как раз для сна. А спать никак не хотелось. Ничего не хотелось. Разум требовал перезагрузки. Когда звук воды поднадоел и стал уже не источником спокойствия, а раздражения, Сынмин решил ещё прогуляться по территории. Раньше его нога не ступала по этим тропам. Сегодня он впервые увидел, что у них в гардене есть не один, а целых два фонтана в венецианском стиле. А ещё на территории кроме детских площадок и зон для взрослых где можно было поиграть в го или маджонг, находился круглосуточный магазин — один из тысячи тех, что раскиданы по уголкам города. День сегодня был обычным, а вот вечер… Ночь Ким Сынмин решает провести тоже не совсем привычно. Он открывает дверь супермаркета, открывая при этом и новую для себя территорию. Живот крутило от выпитого крепкого алкоголя на пустой желудок и только сейчас Сынмин обратил на это должное внимание. До этого было как-то некогда. Ослепляющий свет софитов, вырвиглазные яркие упаковки еды, ровные ряды холодильников с напитками на любой вкус и цвет сперва ошеломили. Трудно поверить, но Сынмин впервые оказался один на один с тем, с чем сталкиваются миллионы людей каждый божий день. Прежде у него не было ни нужды ни рвения самому идти за продуктами, а сегодня его занесло. Медленно проходя вдоль высоких товарных полок, парень с интересом изучал упаковки печенья, вафель, крекеров и чего-то сладкого странной круглой формы. В своей дорогой рубашке от Прада, классических брюках от другого дома моды и в лоферах стоимостью больше чем все лежащие на полках товары, он никак не выписывался в образ домохозяина, решившего на ночь глядя пополнить провизию в холодильнике. Девушка-кассир в фирменной синей жилетке (явно уроженка страны стереотипности) как раз обратила на это внимание, и когда спустя минут десять бесполезных хождений между витринами туда-сюда этот господин положил перед ней упаковку сырного рамёна и попросил помочь «сделать всё как надо», она даже бровью не дёрнула. Явно этот «весь из себя» даже не знает как работает микроволновка. Грех такому не помочь, тем более, что заняться ночью было нечем. — Вы ничего не хотите добавить? — замерев со сканером штрих-кодов, девушка подняла взгляд на посетителя. На вид ей было не больше девятнадцати. Сынмин вообще решил, что она школьница, и поэтому смотрел на неё с двойного высока, учитывая, что эта девчонка была ещё и ростом не выше ста шестидесяти. — Что добавить? — Сыр? Ветчину? Тофу? — Это обязательно? Сынмин хмурился как дурак, при этом стараясь выглядеть умным. Он впервые держал в руках упаковку с лапшой. Он был не в теме. С детства он приучен к домашней кухне, и лапша, как говорила мама — еда коварная, потому что вкусная, но вредная. Сынмина пугали раком желудка, гастритом и даже запором, и настоятельно не советовали даже думать о бургерах, лапше и прочей «детской» еде. В отличие от него Минхо всё это ел когда-то и тем самым дразнил интерес брата. Сынмин и в этом ему завидовал. Завидовал свободе. — Так вкуснее, — девушка безразлично жмёт плечами и раздувая щёки от вежливой улыбки предлагает оплатить. — Сделайте так, как нравится вам, — хмуро просит Сынмин и оставляет на кассе намного больше наличных, чем того требовалось. С видом важного человека, но чертовски уставшего, он садится у окна на высокий стул и скрепляет пальцы в замок. Не молится. Точно нет. Он упирается лбом в это сцепление и ждёт. Просто ждёт, стараясь больше мысленно не возвращаться к Минхо. Даже чёртова лапша за четыре тысячи вон и та стала якорем. Сынмин злился — не мог не злиться, но уже не так яро и с душой, а скорее по-привычке, как собака привыкшая гавкать, услышав подозрительный шум. А ещё собаке внутри хотелось волком завыть, но тут не Минхо причина, а что-то другое, что люди называют болезнью двадцать первого века. Сынмин болен одиночеством. Минхо как-то спросил о счастье, но разве может быть одиночка счастлив? Он не выбирал себе этот диагноз из сотни других, а просто принял его и смирился. Брат говорил, что он несчастлив, и Сынмин искренне не понимал этого «несчастья». Как минимум у Минхо жизнь ярче, интереснее и в каком-то плане даже свободнее, чем у старшего. Так в чём его несчастье? Несчастье Сынмина было слишком очевидным, но лишь для того, кто смог бы подобраться к нему поближе. Увы, делать этого никто не хотел. В апартаментах всё красиво на первый взгляд: дорогая мебель и минимум пустоты, шикарная техника и удобства из самых извращённых фантазий. Есть всё для комфортной жизни с обложек журналов, но при этом на кухне одна кружка, одна глубокая тарелка и одна плоская, когда-то была и маленькая миска для риса, но Сынмин её разбил. Рядом с этим набором посуды «для одного» стоит один единственный бокал для вина, а в подставке у раковины покрываются пылью палочки, ложка и нож, и всё в единственном экземпляре. Зачем ему больше? У него даже чайника нет, чтобы с гостями распивать чай. Гостей нет. Никто не приходит. А Сынмин бы хотел, наверное. Но кому есть до него дело? Родителям хватает фотографий как живёт их сын, а брату… Тот наверняка даже адрес не помнит. Девушка приносит единственному посетителю лапшу. Магазин не ресторан, однако она даже приборы ему принесла, благоговея перед его очевидным статусом. Возможно, глупышка решила, что это тот самый момент из дорамы, когда богатенький и одинокий заходит в магазин, видит её — главную героиню, и влюбляется с первого взгляда… Все эти мысли читались по её блаженному лицу залитому девственным румянцем, а вот по лицу Сынмина трудно было что-то прочесть. — Я добавила моцареллу, рыбные шарики и ветчину, — откинув заботливо крышку, девушка разогнала ладонью густой пар. — Горячо. Не обожгитесь, господин. — Спасибо, — Сынмин даже головы не повернул, однако краем глаза заметил, что работница присела рядом. — Я вам что-то должен? — Нет. Мне скучно, а вам явно одиноко, поэтому я решила составить вам компанию. Взяв первую пробу ярко-оранжевой лапши, Сынмин тут же подавился. Что эта малявка сказала? Одиноко? Да как она?.. Решив никак не отвечать на эту чушь, он продолжил хмуро жевать лапшу, вкус которой он не ощущал. Рот горел адским пламенем. Уши краснели, глаза так и норовили выпасть из орбит прямо в этот жгучий соус. Хихикнув, девушка удалилась, но через пару секунд снова оказался на том же стуле. — Выпейте, — крохотной ручкой она протянула упаковку молока, и пока Сынмин жадно глотал его, запоздало вспоминая про свою непереносимость лактозы, девушка протянула что-то новенькое. — Это с тунцом. Совсем не острое. Выдохнув после целой пачки коровьего молока, Ким качнул головой, чтобы проверить, не расплавились ли его мозги, и как там обстоят дела со зрением, и скосил серый взгляд на этот треугольник в целлофане. Самгак-кимпаб. Не острый и действительно с тунцом. Сынмин чему-то мысленно фыркает и смотрит прямо на тёмную улицу. Пот продолжает пачкать его лоб, заливать шею и спину. Пожалуй, хватит с него на сегодня экспериментов. — Вам не нужно за это платить, — нарушает напряжённую тишину девушка. — Честно говоря, тех денег что вы дали, хватит на сто таких ужинов. Голос её был звонкий, немного писклявый, но при этом не такой раздражающий. Он был совсем юным, свежим и ещё не испорченным криками и взрослыми разочарованиями. Сынмин продолжал молча дышать драконом, пока та продолжала нести приятную на слух чушь. — Вы очень грустный. У вас должно быть что-то случилось? С вами всё в порядке? — мягко прикрыв глаза, девушка помедлила. — Я знаю как выглядят одинокие люди, — монолог никак не хотел превращаться в диалог. — Попробуйте. Если хотите я принесу вам что-нибудь ещё. Вкусная еда — лучшее средство от всего на свете. Сынмин скала, до которой так просто не достучаться, либо далёкий айсберг до которого не докричаться. — Знаете, всем бывает тяжело, но жизнь меня научила не бояться препятствий. Если бог дал эти испытания, значит они вам под силу. От очередной ереси Ким поднимает налитые кровью глаза к потолку. До этого в его голове танцевало танго раздражение по поводу брата, теперь в пару добавилось недоумение от слов этой девицы. Что эта соплячка вообще мелет? — Грустный? Испытания? Что вам даёт право так думать? — Не знаю. Я думаю, что все мы одиноки и все иногда бываем чересчур грустными. Может быть, вам просто нужен кто-то, с кем поговорить? Или может быть, вам нужно просто отдохнуть? — Вы можете оставить меня? Вопрос прозвучал вовсе не как вопрос, а грозный приказ с упрёком. Лицо Сынмина стало таким, будто на него наложили мрачный фильтр с низкой контрастностью. — Конечно могу, но… Почему вы хотите быть один? — девушка продолжала блаженно улыбаться и не замечать шипов в свою сторону. — Меня зовут Ынджи, а вас? А Сынмина не нужно звать, как и не стоило этой надоедливой юной особе садится рядом с ним и действовать на нервы. Молча он отодвигает предложенное в сторону. Молча и резко. Рисовый треугольник скользит по столешнице и падает на пол. Следом и сам парень встаёт на ноги. Кинув рядом с остатками лапши жёлтую купюру, подразумевая подачку в качестве платы за уборку, он весь покрасневший и по-новой заведённый уходит прочь. Стресс и так давил на него словно весь мир тяжёлый лёг на плечи исполину. И Ким Сынмин отнюдь не герой легенд и мифов, чтобы беспрекословно терпеть, страдать и нести этот груз дальше. Нужно было выплеснуть всё, что накопилось и добавилось. Он — заведённая бомба, готовая взорваться в любой момент от малейшей искры. И вот она появилась в лице девушки-кассира. Её глупые слова стали последней каплей в чаше терпения. С него хватит. Натерпелся. Он окончательно разбит. — Если бы бог был умным, он бы сначала спрашивал у людей, нужны ли им эти ебучие испытания или хотят ли они справляться, — тихо плевался Сынмин, переставляя ноги в сторону своей многоэтажки, чтобы поскорее остаться один на один со своей «болезнью». — и только потом бы раздавал… Одиночество — это тень, которая бредёт по пятам, не отпуская душу ни на миг. Человек может стараться избежать её, прятаться в толпе, тешить себя свиданиями и встречами на одну ночь или игнорировать её за бутылкой вина, но она всегда будет рядом, всегда будет напоминать о своём существовании холодным дыханием в затылок. Но одиночество — это не приговор. Как любую болезнь, его можно лечить и вылечить. Терапия всегда начинается с признания проблемы и с готовности открыть своё сердце для мира без страха ошибиться… В то же время на смотровой площадке Ли Минхо ничего не боясь опустил свою голову на плечо Хёнджина. Они сидели на мягкой траве, прижав спины к носу малышки, и взирали на ночной Сеул с высоты птичьего полёта. Вокруг ни души, лишь чуть поодаль стояла парочка иномарок с выключенными фарами. Подобно растению, которое тянется к солнцу, Минхо тянулся к ангелу, тянулся к его вниманию, к чужой душе, чтобы оживить свою увядшую. Между ними сейчас может завязаться дружба, а чуть позже (Минхо очень на это надеялся, но не верил до конца) и любовь. На всё, что способно дать ему ощущение принадлежности и ценности — он согласен. — Красиво так, — в третий раз за вечер повторяет Минхо, оглядывая горизонт. И он готов сказать это в четвёртый и пятый раз. Атмосфера такая, что хочется говорить, говорить, говорить обо всём, лишь бы тишиной не портить этот момент. Было романтично. По крайней мере Минхо точно чувствовал эту слащавую романтику, о которой так много песен и фильмов. У него никогда не было букетно-конфетных моментов с кем-либо наедине, только блевотно-минетные. Он так молод, полон сил и энергии, что по этому поводу не думал запариваться. Вся жизнь впереди, в его руках, вот она — в ладони… Рука Хёнджина была в его руке, и это было намного ценнее, чем дорогие букеты и бесполезные конфеты. — Тебе правда тут нравится? Хочешь, мы будем приезжать сюда чаще? Поднимая глаза, Минхо смотрит на ангела будто с земли на небеса. На лице Хёнджина было ночными огнями написано: «я не в духе». Он выпрямляется, а ангел в этот же момент сутулится и опускает голову, будто их красивый момент за один короткий миг испортился, карета стала тыквой, воздушный шар сдулся и фильм прервался на самом интересном месте по техническим причинам. — Нравится, но… Хёнджин медлит. Весь день он был нормальным, а после того звонка Сынмина к нему вернулась ненормальная дрожь и проблески страха. — Помнишь, я как-то спросил, — громко сглотнув, Хёнджин говорит тише. — что если я плохой человек? Минхо поднимает брови и закусывает губу. — Почему ты вдруг заговорил об этом? Лечение одиночества — это долгий и сложный процесс, как и восстановление памяти. Но однозначно и то и другое стоит того, чтобы немного помучиться. И Минхо изводит себя пока Хёнджин подбирает слова. Прошла кажется вечность. Небоскрёбы-великаны успели потухнуть, несколько самолётов красными огнями разрезали небо, те тачки уехали в своём направлении. — Я кое-что вспомнил, — слабо выдохнул ангел. — И тебе не понравится, Минхо… Тебе явно не понравится то, каким я был.