Мастер и его оригинал

      Это была она — Маргарита впервые назвала его Мастером и ему сначала совсем не понравилось это прозвище. Оно хлестнуло его по ушам как издевка, пусть и ласковая, припудренная малиновым привкусом её помады. Смешно и неловко, рядом с ней он чувствовал себя низким и припухшим, хотя был выше её почти на целую голову и только, когда она надевала свои шипастые каблуки, они шли почти вровень. Маргарита была лучшей на курсе: ослепительна, как Одри Хепберн, когда закуривала тонкие сигареты в мундштуке и теребила похожую нить жемчуга на шее, в другой руке крутила карандаш и шустро правила убористые строки рукописи своей будущей работы. Это она была Мастером, не он.       Единственным человеком, который столь же быстро возбуждал его мысли и чувства, был новый лектор по зарубежной литературе. Он впечатлил всех ещё при первом своем появлении: звонко стукнула о плиточный пол аудитории его трость, а за ней, чуть задержавшись перед тенью грозного пуделя, появился он — высокий, бледный мужчина с точёными скулами и пронзительно-ледяным взглядом. О том, что он иностранец, легко можно было догадаться много раньше, чем он заговорил — отрывисто и стройно, без акцента, маршируя знакомыми звуками, которые складывались в гармоничную, но инородную мелодию. Профессор Воланд подхватил отзвук тишины, расстеленный перед его ногами впечатлённой публикой, и, хищно улыбнувшись, объявил о начале своего курса.       — Любопытно, где его нашел Берлиоз? — быстро шепнул на ухо Маргарите Мастер, поглядывая краем глаза на лектора. — И что предложил взамен? Половина факультетского бюджета, наверное, ушла ему на зарплату!       — Брось, это так не работает, — хмыкнула она в ответ и даже не оторвала взгляда от своих конспектов. — Да и вряд ли он у нас случайный гость. Можно подумать, единственный немец в Москве! Наверняка его знакомый какой-нибудь с международной конференции. Не встретились же они случайно на Патриарших! Ах, здравствуйте, Михалалександрч! Ох, это вы профессор! Как поживаете? А не хотите почитать курс зарубежной литературы? Конечно, как славно, а я-то думал чем себя занять в России!       Марго так забавно разыграла по ролям этот диалог, живо и с присущей ей гипертрофированной иронией, что Мастер едва запрятал в кулак насевший на все лицевые мышцы приступ смеха. Лишь по касательной вместе с лучом света из высокого окна аудитории он заметил брошенный профессором в их сторону взгляд. И боже мой, знать бы ему тогда, какой отправной точкой безумия станет этот короткий разрыв во времени, когда льдистые глаза Воланда на миг зацепили его — секундно и со скрежетающим следом неизбежного.       Вместе с Марго они почти не пропускали новых лекций. Впрочем, не они одни: очень скоро весь поток собирался в громадной аудитории, чтобы послушать профессора. Его свежий взгляд на привычные вещи приводил студентов в восторг. Воланд рассказывал о классике так, будто она была написана не века назад, а прошлым днём, может, даже вчерашним вечером, и хранила в себе живой сгусток настоящего со всеми его тяготами и вызовами. Он не подчёркивал своё немецкое происхождение, но иногда переходил на родной язык, хотя так же ничто не мешало ему, скажем, говоря о Бодлере, читать на французском, или цитировать Блейка на английском так, как он и вправду мог звучать.       — Любой перевод — это своего рода звуковое поражение, — говорил Воланд, и мягкая родинка седлала полумесяц его улыбки. — Даже ритмоподражание не может точно восполнить звуковую палитру автора. Приходится выбирать — форма или содержание. Но что важнее?       Прокатившись взглядом по рядам завороженной публики, он внезапно обратился к Мастеру.       — Вот вы, юноша! Да, за последней партой, верно, вы, — Воланд вытянул шею и его подбородок стал похожим на острие стрелы. — Как вы считаете, что важнее?       Мастер ощутил сухость в горле до самой трахеи и, цепляясь за ободранную поверхность парты, встал.       — Ну, это сложный выбор, — он нахмурился, как маятник качнувшись из стороны в сторону, а затем наконец выдал. — Всё будет зависеть от автора: один строит свою поэтику на ритме, а другой — на образах. Хотя рассуждать о приоритетах в этом вопросе опрометчиво, ведь это не взаимоисключающие понятия.       Профессор слушал его, не перебивая, и лишь после продолжительной паузы снова обратился к нему.       — Допустим, однако… что бы выбрали вы?       Мастер крепко сжал основание ручки, которую до сих пор теребил в своих руках, как сомнительное оружие против тяжеловесного меча противника. Что за странный поединок? Есть ли у него шанс на правильный ответ? На мгновение ему показалось, что лицо профессора преобразилось в неподвижную инфернальную маску. Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…       — Я выбираю оригинал.       Черты профессора тут же переменились улыбкой.       — Амбициозно, — ответил он, будто бы не без удовлетворения. — Высоко метите, дорогой друг.       Так он и впредь обращался к нему, иногда на немецкий манер, а иногда шипя согласными выговаривая «дружище». Его ловкость в жонглировании неким панибратством и в то же время неприступными личными границами смущала, сбивала с толку Мастера, особенно после первого приглашения в бар, где собирался, казалось, весь факультет.       — Вы не боитесь потерять лицо перед своими студентами? — шутливо поинтересовался он у Воланда, всё же чувствуя хрупкий баланс в дозволенном.       — Теряет тот, кто имеет, а я не спешу приобретать, — хмыкнул профессор и лихо накинул на голову шляпу — ещё один любопытный рудимент вдобавок к трости, который, впрочем, самым органичным образом вписывался в его имперский образ.       В тот вечер они жутко напились до поросячьего визга и Мастер не имел ни малейшего понятия, как добрался до дома. Только ближе к обеду его разбудил навязчивый телефон. Бодрый голос профессора заботливо справился о его самочувствии, а также напомнил о назначенной встрече. Давя в горле приступ тошноты, Мастер кинулся собираться и торопился до той степени, что вышел из дома в разных носках.       Встречи с Воландом магическим образом гипнотизировали его сознание: он не мог ему отказать, даже не пытался, а уже к концу встречи начинал скучать и ждать нового приглашения. Однажды, он поймал себя на плоском сравнении с влюбленной девушкой, но тут же отогнал его как противную муху: профессор не был для него наскоро слепленным объектом романтических переживаний, а скорее мудрым наставником, советчиком, источником знаний, в котором можно черпать даже то, что ещё не успело прийти ему на ум. Воланд стал вторым после Марго человеком, которому Мастер показал свою рукопись.       — Дьявол, решивший посетить Москву в человеческом обличие? — зажав зубами сигарету, Воланд вскинул брови и с любопытством перевернул страницу. — Ваше живое воображение имеет пугающий потенциал.       — Вы считаете, что это слишком? — Мастер выпустил сигаретный дым через нос, не в силах разжать напряженную челюсть.       — Отчего же? Без «слишком» литературе грош цена. У вас недурной задел.       Его глаза колыхнулись холодным, но манящим пламенем, и Мастер вдруг явственно ощутил таинственный трепет, как будто перед ним сейчас сидел его же герой. Мог ли Сатана быть таким? Зло всегда обаятельно, но приписывать ему излишнюю привлекательность могут лишь авторы женских романов, и Мастер уже будто бы почти пересек эту грань.       Вернуть с небес на землю его смогла лишь Маргарита, вернее её внезапная неудача. Она всегда носила голову ровно, лишний раз не склоняясь и посматривая на окружающих свысока, что, конечно же, не все готовы были ей простить. Так однажды её гордость больно прищемила одного принципиального профессора, на беду оказавшегося её научным руководителем. После встречи с ним Марго вернулась в слезах.       — Что с тобой? — бросился к ней Мастер и с трудом смог отнять руки от её лица. — Ты плачешь? Что он тебе наговорил?       — Это всё так оскорбительно! — она звонко хлюпнула носом. — Так нечестно! Я не защищусь у него, понимаешь? Ладно бы кандидатский минимум, но до защиты я с ним не дотяну! Он отверг ключевые тезисы, а на них держалась вся концепция, и я теперь не знаю даже, что делать…       Её ужимистый рассказ поверг его сначала в оцепенение, а затем вызвал прилив смелости. Сначала он вызвался с ним разобраться — прям сейчас пойти на кафедру и высказать ему в лицо всё, как есть. Однако эта тактика была совершенно непродуктивно, и даже не волне эмоций Мастер быстро осознал возможный провал. Тогда-то ему и пришла в голову мысль свести её с Воландом, даже вопреки её пессимистичным возражениям.       Профессор выслушал его просьбу с улыбкой, посмеиваясь на выданной ему ролью передатчика.       — Почему же она сама ко мне не обратится? — иронично полюбопытствовал Воланд, потирая спрятанную в перчатку левую руку.       — Вы ее не знаете, профессор! — Мастер досадливо поморщился. — Она никогда ни у кого ничего не просит. Скорее сама увязнет в проблемах, чем протянет руку. Даже мне не удаётся иногда её уговорить.       — А! Гордая женщина, — профессор понимающе покачал головой, пряча улыбку в уголках губ. — Это она правильно делает: не надо ни у кого ничего просить, особенно у тех, кто сильнее. Сами предложат и сами дадут. Тем более…       Он отчего-то вдруг замолчал на полуслове и взглянул в сторону. Мастер, не долго думая, тоже подхватил траекторию его взгляда. Там, по узкой дорожке в голубом платье шествовала Марго: её гордый взгляд всё-также покрывал свысока даже тех, кому она не доставала до плеча, а свободные рукава разлетались в стороны, словно лебединые крылья.       Уже к концу недели он узнал от неё, что его затея удалась: профессор быстро и ладно всё устроил, каким-то немыслимым образом умудрившись обо всём договориться с деканам и своими коллегами. Глаза Маргариты снова обрели ясный блеск. Мастер хотел было её допытаться о деталях, но она отчего-то уклончиво уверила в том, что ему больше не о чем беспокоиться.       — Самое главное, что теперь всё будет хорошо, — в конце концов он с ней согласился и ласково поцеловал в лоб. — А что Воланд сказал о самой работе?       — Он пока её изучает, — Маргарита спрятала улыбку в кофейной чашке. — Ты был прав, с ним так легко найти общий язык.       Мастеру пришлось по душе, что она так высоко оценила и его заботу, и самого профессора: отчего-то, он сам не мог понять причины, теперь ему непременно было важно утверждаться в нем, слушать лестные отзывы и самому больше говорить о Воланде. Сперва он не хотел рассказывать Маргарите, что показал ему роман — думал, что её прагматичность усмотрит в этом неосторожность. Ведь сколько они были знакомы? Пару месяцев? Это всего ничего, чтобы открыть постороннему человеку душу и вывернуть наизнанку разум. Однако возлюбленная его горячо поддержала.       — Я рада, что ты обрел единомышленника, — отметила она и не без удовольствия погладила фолио. — Ты ему показывал эту рукопись?       — Да, от других я решил избавиться, — Мастер потер друг о друга руки. — Я… Он поинтересовался, может ли внести некоторые правки, и я, представляешь, не смог ему отказать, получилось даже лучше…       — Я могу взглянуть?       Не дождавшись его ответа, Маргарита распахнула папку и её глаза жадно забегали по листам. Она проглатывала каждую страницу, хотя всё то же читала прежде, и Мастер готов был поклясться, что улыбку у неё вызывал не столько сам текст, сколько выведенные острозаточенным карандашом стрельчатые пометки на полях. Ровно так же, как и у него самого.       Воланд прочно укрепился в его голове, Мастер едва ли в полной мере осознавал насколько бессознательной становилась эта связь. Однако в другом он отдавал себе отчет совершенно точно: дружба с профессором лучшим образом влияла на его роман, которые фантастическим образом полнел день ото дня. Ещё немного и он будет окончен.       Мастер вышагивал по коридору факультета почти что в торжественном марше: ноги сами несли его к нужному кабинету, подмышкой в тесном фолио толпились страницы предпоследней главы. Он с удовольствием воображал, как профессор возьмется за неё, как его красивое, точеное невидимой рукой небесного скульптора лицо преобразится, когда он прочтет предчувствие финала. Оценит ли он? Наверняка оценит! Маргарите тоже понравится, но ей он покажет чуть позже, а пока…       С нетерпением Мастер распахнул дверь, совершенно позабыв постучать.       — Профессор, представьте себе, что я вам… — начал было он, ступив в кабинет, но мгновенно потерял дар речи.       Пронзительный холод, выпущенный мгновенно перехваченным взглядом, атаковал без предупреждений. В нём не промелькнуло удивление — Воланд выглядел предельно уверенно и покровительственно, даже с неким осуждением за беспардонное вмешательство в совершенно неподходящую интимную минуту, ведь рядом с ним, чуть ниже его лица с опозданием в долю мгновения Мастер уловил панически острое изумление Маргариты.       Её спадающее по плечам платье недвусмысленно обнажало шею и плечи, покрасневшие и влажные от тягучих ласк. В руках Воланда, а он держал её крепко и без лишнего стеснения, в полной уверенности её податливости и, без сомнения, взаимного желания. Он придерживал её, пока она опиралась на его рабочий стол, обхватив обеими ногами его бёдра. Как-то иначе трактовать прерванный процесс Мастеру не удалось бы даже при большом желании.       Судорожно проглотив воздух, так ничего и не сказав, он развернулся и тут же выбежал из кабинета.       Кровь прилила к ушам: оглушенный и напрочь разбитый Мастер не чувствовал ни ног, ни рук, ни малейшей искры жизни в потухающем разуме. По дороге он чуть не сбил нескольких человек, проигнорировал поздоровавшегося с ним Лиходеева и нашел себя лишь спустя несколько минут на ступеньках заднего двора. Дрожащими руками он ощупал карманы пиджака в поисках сигарет.       — Возьмите мои.       Голос Воланда резко выжал его обратно: профессор стоял перед ним и с лёгкой одышкой протягивал портсигар. Он что, побежал за ним следом?       — Чёрта с два! Мне не нужны ваши подачки! Я не охотник до чужого! — закричал Мастер и наотмашь ударил профессора по руке.       Воланд оказался проворнее и, несмотря на столкновение, удержал портсигар в руке. Мало того, он быстро сунул его в карман и с ястребиной скоростью, приблизившись, схватил Мастера за лацканы пиджака, хорошо встряхнул и слегка подтолкнул к стенке.       — Немедленно перестаньте! — не повышая голоса, приказал он, его лицо сделалось грознее погребальной маски. — Такие пошлые аллегории звучат не только жалко, но и оскорбительно. О женщине даже думать так преступно.       — Преступно? — повторил Мастер и удивленно вскинул брови. — Преступно не думать, а делать то, что… Как вы посмели?!       Костяшки кулаков Воланда болезненно надавили ему на грудь.       — Возьмите себя в руки и перестаньте вести себя как подросток, — процедил он сквозь зубы. — Не устраивайте сцен: они никому не нужны. И не распускайте руки, я сильнее вас и шансов у вас никаких. В случае необходимости я готов принять вызов, но сейчас это будет лишь бессмысленным фарсом. Вы выставите себя идиотом и поставите под сомнением её достоинство.       Мастер уже готов был выплюнуть в ответ жалящие язык оскорбление, но Воланд их предупредил: он ещё раз встряхнул его, чуть не оторвав от земли. Откуда в нём такая сила? Ростом он был выше совсем ненамного, да и внешне не производил впечатление атлета. Но в его движениях — резких, животных, титанических — угадывалась хорошая физическая подготовка. Это была ещё одна его тайна, наряду с перманентной старомодностью речи. Ещё немного и он действительно мог бы вызвать Мастера на дуэль!       Почувствовав, что противник спасовал, Воланд разжал руки и, одарив его странной короткой улыбкой, хлопнул по плечу.        — Так-то лучше, — сказал он, отстраняясь, затем вынул из кармана свой блестящий портсигар, сунул одну сигарету между губ, а остальное протянул Мастеру. — Берите. И успокойтесь.       Послушно, как выпоротый и обессиленный ребенок, Мастер кивнул и взял себе сигарету. Пальцы отчаянно не слушались: первая спичка тут же потухла, а вторую он так напористо чиркал, что переломил пополам. Тогда перед его лицом щёлкнула зажигалка и вопреки внутреннему сопротивлению ему пришлось принять от профессора и это.       — Это же надо было так… — с болезненной насмешкой потянул Мастер вместе с первой затяжкой. — Я думал, что помогаю ей. Вот идиот! Неудивительно, что она ничего не хотела рассказывать…       В его памяти в ускоренном режиме стали восстанавливаться утраченные из-за невнимательности фрагменты: как она стала поглядывать на него во время лекций, как теряла фокус в разговоре, если речь заходила о Воланде, как неохотно стала рассказывать о своей работе. Ему вспомнилось столько всего, что должно было прежде вызвать вопросы или подозрения: опоздание на встречу, пропущенные звонки, неловкие ужимки от его прилюдной нежности. Даже тот красивый новый комплект белья, который он вдохновленно похвалил и сравнил с плащом Весны Боттичелли, он тоже был куплен не для него, и прежде, чем его пальцы впервые деликатно стянули вниз занеженные кружева, к ним наверняка уже прикасался Воланд.       — Зачем она вам? — Мастер нервно облизал обветренные губы и попытался проглотить ком отвращения. — Почему из всех женщин вокруг, из всех студенток вам захотелось трахнуть именно её? Почему?       После облечение этой мысли в слова он явственно ощутил, что его начало мутить. Тем временем Воланд, казалось, хладнокровно уклонялся от оскорблений и сохранял феноменальное самообладание.       — Если опустить ваш фамильярный эпитет, — отозвался он, втягивая щёки. — Хотя признаю, вы имеете право грубо выражаться в нашей с вами, эм, курьёзной ситуации. Но что касается Марго… подумайте сами. Ведь вы же её почему-то выбрали?       — Я был влюблен в неё с первого курса! — воскликнул Мастер и обернулся к собеседнику всем корпусом. — Как только увидел её, она стала для меня…       — Думаете, только у вас было такое право?       Воланд бросал ему вызов в каждой паузе между слов, в каждом микродвижении жилки на его виске, в этот прямом, несломимом взгляде и насмешке, подчёркнутой родинкой в уголке губ. Что он хотел ему показать? Своё превосходство? Мастер не знал, что ранило его больше: что его святой идеал непоколебимой преданности осквернен или то, что это дело рук того, кого он возвел на не менее величественный пьедестал.       — Но ведь вы же собирались уехать после следующего семестра! — вдруг пробормотал он, отмотав в своей памяти один из разговоров последних дней. — Вы сами говорили мне, что вам не продлили контракт.       Лишь на мгновение маска на лице Воланда дрогнула.       — Да, это так, — с короткой задержкой кивнул он.       — А Маргарита? Что будет с ней, когда вы уедете? Бросите её?       — Марго уедет со мной.       — Что?       От вновь повысившегося тона разговора Воланд слегка поморщился и поспешно отвел взгляд: его лицевые мышцы суетливо задвигались, будто тема наконец застала его врасплох.       — Послушайте, дорогой друг, Маргарита уедет вместе со мной, — бегло заговорил он, оглядываясь по сторонам, будто никто кроме Мастера не должен был услышать его слов. — Я поручился за неё, она продолжит обучение под моим руководством в Берлине.       — Но как…? — изумленно продолжал Мастер.       — Это — не вашего ума дело, — осадил его профессор, но тут же смягчился. — И я хотел предложить такую же возможность вам.       — Уехать?       — Верно.       Мастер чуть склонил голову вбок, разглядывая медленно гаснущий огонек в окурке. Перспектива звучала до тошноты хорошо. Услышать бы ему это на пару часов раньше, он согласился бы не раздумывая, но как быть теперь ему представлялось с большим трудом.       — Подумайте, — Воланд выпустил дым носом и, быстро заморгав, выбросил в сторону окурок. — Я делаю вам это предложение не из корыстных целей или чувства вины. Вы талантливы, способны, я могу вам помочь. Здесь вам ничего не светит, как говорится, дырка от булки…       — Бублика, — машинально поправил Мастер.       Профессор шумно выдохнул и кивнул.       — Да, именно, — он запустил руки в карманы брюк и замер кивнул в сторону двери. — Пойдемте. Она ждёт.       У Мастера не нашлось сил даже, чтобы съязвить, что Маргарита ждёт скорее профессора, а не того, кто своим мальчишеским запалом спугнул их тайный досуг. Обнажать жала было уже не к чему — яда в них было не больше капли, да и то скорее для самого себя. По пути обратно в корпус Мастер жадно размышлял о том, каким из известных ему способов можно было побыстрее закончить жизнь и, разумеется, вспомнил известную историю про пастернаковскую веревку — можно было повеситься на одном из подаренных Маргаритой галстуков. Впрочем, он никак не мог припомнить крепких перекрытий.       Она сидела у двери в кабинет Воланда, стиснув голову обеими руками. Стоило им обоим подойти, Маргарита тут же вскочила на ноги. Уголки её губ дрожали, а глаза бегали из стороны в сторону в поисках не то поддержки, не то разрешения.       — Я вас оставлю, — объявил наконец Воланд и, дозволительно кивнув ей, направился к дальней лестнице.       Несколько мгновений они были предоставлены повисшей неловкой паузе. Маргарита не отводила глаз, не пряталась, но и не могла выдавить из себя ни слова. Пришлось ему брать инициативу в свои руки.       — Не хочешь пройтись? — предложил Мастер.       Она коротко кивнула. Это был первый неуверенный шаг, который, к счастью, они оба нашли в себе силы совершить.       Вдвоем, соблюдая целибат напряженного молчания, они дошли до Тверского бульвара. Брошенная на аллеи тень слегка прикрыла напряжение.       — Ты его любишь? — наконец заговорил Мастер.       Маргарита молчала. Её ноги шуршали по гравию, как будто она пыталась всячески уцепиться за эту силу земного притяжения — единственную нынешнюю константу.       — Что ж, бессмысленно говорить какие-то банальности о его статусе и разнице между вами, — продолжил Мастер, взяв из неоткуда нарочито менторский тон. — Тебя очевидно не смущает его возраст…       — Ты прекрасно знаешь, что мой первый мужчина был гораздо старше меня, — резко перебила Маргарита и тут же потупилась. — Да и это тут не при чём.       — А что при чём?       — Всё остальное. Он сам… Ты же знаешь.       — Что знаю?       Она вдруг резко остановилась, заставив и его обернуться, будто накинула сверху обжигающее лассо. Мастер взглянул на неё прямо, казалось, впервые за этот день, и, к своему удивлению, обнаружил в её лице совсем не вину.       — Почему в него нельзя не влюбиться, — произнесла она и на её губах сама по себе заиграла улыбка. — Может быть… иногда я думаю, что полюбила его так лишь только потому, что видела, как на него смотришь ты…       Мастер ощутил сковавшее его горло корку. Неужели она.? Но ведь он и сам толком не осознавал этого и никогда не посмел бы признаться.       — Ты первым разлюбил меня, — Маргарита поджала улыбающиеся губы. — Ты видел только его, а я блекла в его тени. Ты думал, я этого не замечаю, но я всё понимала и не смела тебя ни в чём обвинять. К тому же, когда случилась вся эта история с моей диссертацией…       Она обернулась и, увидев за своей спиной скамейку, решила присесть. Мастеру ничего не оставалось, как опуститься рядом. Наблюдая за её беспокойно-успокаивающими движениями, он пытался преодолеть собственное смятение.       — Он сразу сказал мне, что это ты за меня попросил, — заговорила Маргарита и ужимисто хмыкнула. — Оставил меня после занятий и прямо высказал, что обо всём этом думает. Не могу сказать, что это был лестный отзыв. Он предложил мне свою помощь, но ничего не обещал: его скепсис задел меня поначалу, как и положение на птичьих правах. Представить себе не можешь, как это было оскорбительно слышать, что его убеждает не моя работа, а твоя просьба…       — Вот и нет! — Мастер отрицательно помотал головой. — Я помню, как он смотрел на тебя уже тогда.       — В тебе говорит ревность.       — Нет, я просто тогда предпочел этого не заметить.       Маргарита пожала плечами. У неё задрожали ресницы — верный признак приступа чувств. По всему её облику, когда она говорила о Воланде, становилось понятно, что всё это было настоящим — как бы ни было горько и щемисто в области сердца.       — Он всегда беспокоился о тебе, — продолжила Маргарита. — Не буду выставлять всё так, будто кто-то из нас испытывал угрызения совести из-за случившегося: это нечестно по отношению к тебе, подло и недостойно, но… Даже не знаю, как сказать. Всё закрутилось само собой, с ним я больше ни о чём другом думать не могла.       Мастер приглушенно засмеялся. Он живо представлял себе эти картины даже без её описаний: вот Воланд, раскладывая по столу листы её работы со своими пометками, случайно задевает её руку, вот она безотчетно для себя поправляет воротник его рубашки, вот они ужинают вместе, отмечая «удачный переход» — она пьяна сильней дозволенного, он со смазанной удовольствием слушает её звонкий смех, а затем они оба перестают противиться желанию и поцелуи вязнут один за другим, увлекая в омут неизбежной и ошеломительной страсти.       — Прости. Всё, что я говорю, ужасно, — она до бела прикусила губы. — Я не могла тебе признаться всё это время, каждый раз хотела, но ты был так счастлив, так воодушевлен. И твой роман…       — А что роман?       — Он должен быть закончен.       Ему отчаянно хотелось сорваться на неё, закричать, обрушить всю бурлящую в нём ненависть. Ему теперь ненавистен этот роман. Каждая его строчка, каждая буква. Всё, что было в нём правдой, стало притворством. Он сделал её возлюбленной героя, а его — самим дьяволом. И что же, снова всё свелось к первородному греху?       Он почувствовал её руку на своем плече и с трудом поборол в себе желание её сбросить.       — Он говорил тебе про Берлин? — спросила Маргарита. — Поедем вместе! Поедем и всё будет…       Мастер с трудом различал теперь её слова. Перед его глазами снова всплыло лицо Воланда в тот момент, когда он вошел в кабинет. Ни один мускул не дрогнул, ничего, чтобы выдало в нём хотя бы короткий проблеск того, на что Мастер очень глубоко внутри надеялся. Он забрал у него всё: и любовь, и роман, и самого себя. К чему же теперь делать вид, что в другой точке земного шара что-то станет иначе?       — Хорошо, я подумаю.       Он ещё раз взглянул на неё, задержавшись чуть дольше секунды на безымянном пальце правой руки, и его сердце пропустило глухой удар: тонкое кольцо замыкало круг последний сомнений. Это был конец.