(Do not) Forget about me

      Всё было, всё есть, всё здесь и сейчас.              У Люмин ныне на лице беспокойство не пишется ни в пугающих подробностях, ни в как можно более кратком содержании, но то, что его не видно, не значит, что оно сгинуло, сгнило, стало одним из тех паразитов, которых Странник при любом удобном случае не забывает не ласковым словом и синонимами к нему назвать. И Странник свои волнения тоже прячет, только не за улыбкой и приветливостью, а за безразличным ликом, холодной речью или острым изречением. Чтобы сидело смирно, чтобы не звенело цепями бесчисленными надоедливо, чтобы не смело высунуть нос из ледяной тюрьмы никогда, чтобы не напоминало ему о своей противной никчёмности и ненужности, чтобы не смело обнажать то, что не хочет видеть ещё хоть раз он и что ни в коем случае, ни в одной из возможных исходов нельзя увидеть другим любопытным глазам...              Но она видит, ибо подле неё лёд — совершенно бесполезное укрытие. Она его знает и не знает одновременно, она смотрит ему в душу, сидя на коленях чуть поодаль, она делает много чего, что он бы ни за какие мирские богатства не допустил, если б речь шла о ком-то другом. И об этом она знает тоже. Знает, помнит, имеет ввиду, что его снисходительное отношение к редкой тактильности и отказу молчать в ответ на колкость, к её присутствию и её имени на устах — вещи довольно шаткие, не терпящие лишнего злоупотребления, имеющие индивидуальную шкалу в единственном экземпляре. Бесцеремонно касаться самого сокровенного она не берётся, но всё равно является частым гостем там, где оно хранится. Гостем, который на редкость ласков и возможно слишком подозрительно мил: потрошить не принимается, лишь гладит, как ей кажется, незаметно и молча хранит секрет.              Странник, поняв, что неприлично долго глядит на неё в упор, отводит глаза, пряча своё внезапно вспыхнувшее любопытство, которое не успел изничтожить на этапе зарождения, не уследил, не сумел пресечь на корню его появление. О нём, о его злодеяниях и грехах никто боле не помнит, все знают только лишь странствующего, что не похож на того, кто мечется из стороны в сторону и заглядывает в каждый закоулок, силясь найти заветно желаемый смысл жизни и просветление. Если так уж свет нужен, зажгите свечку или лампу, они будут эффективнее работу свою выполнять, чем какие-то там метафорические огоньки, на которые лишний раз дышать даже из обладателям опасно, а ещё опасно дышать дымом даже тем, кто во вдохах не нуждается. Но пострадать, быть съеденным безразличным огнём в теории теперь мог бы кто-то другой, кто-то другой отправился тогда за помощью, кто-то другой был три раза брошен. Кто-то другой, не имеющий на самом деле ни личности внятной, ни лица, ни хотя бы чего-то похожего на тело. Он, она или оно — просто убедительно слепленное нечто, которым заткнули прореху в случившихся временах.              Но она не из этого мира, ей подвластно хранить в памяти их первую встречу, их разговор о том, можно ли прошлое изменить в этом мире чёртовом, их стычки, что порой оканчивались болезненно, их совсем недавно воспламенившиеся споры. Но Тейват — это один из множества миров, так ведь? До этого она и её ныне засевший глубоко в Бездне братец бывали где-то ещё и встречали на своём непростом пути кого-то. Кого-то, кто имел свои в голове тараканы, кто стремился к чему-то иль руки опустил уж давненько, кто-то, кому нравится чай определённого сорта или десерт, приготовленный любимым, ласковым родителем. Люди, да и не совсем люди впрочем-то, однаковы и в то же время отличительны друг от друга набором извечных деталей, то, что для одного обычный день, для другого безумие в своём уродливом обличии. Так...              — Люмин, — имя само выстраивается в тихий звук, отказываясь подчиниться его авторитарности  в этом вопросе. Но раз уж ступил, будь добр дойти, иначе это просто бесполезная времени трата.              — Да? — отзывается она, срывая цветок какой-то мимоходом. Правило «бери всё, что лежит или перед носом, или плохо» не раз её спасало, и нарушать она его не планирует. Даже если это чёрт знает какой по счёту цветок сахарок, по вине которого её чай просто невозможно пить. Странник, не жалующий сласть, однажды из-за невнимательности перепутал их кружки и хлебнул этой приторности сполна. Чуть наизнанку не вывернуло его тогда. И, может быть, если б не держал он свою тревогу в заточении, сейчас бы ощущал то же самое.              — Скажи честно, — молвит он без тени насмешки, скрещивая руки на груди. Ответ на вопрос, что внутри где-то трепещет, взлететь подобно  ему не известен заранее, он может лишь предполагать, каким он будет, поэтому лучше себя заранее обезопасить. Закрыться незримым щитом. — Ты помнишь хоть кого-нибудь из тех, кого встречала раньше?              Люмин замерла, её пальцы зависли над лепестками очередного цветка. Страннику думается, что это её оцепенение наступает тогда, когда ответ на вопрос имеется, но сам вопрос изумляет так, что думать не успевается. Или, может, из-за его поведения она реагирует так, ибо ему часто оказываются не нужны слова, чтобы получить ответ. Достаточно выражения лица.              — А к чему вопрос? — вопрошает она на удивление без дрожи в голосе, всё ж цветок срывая и отправляя его к таким же.              — Надо, — отвечает он, раздражённый тем, что она время тянет. Прекрати. Говори, пока дают. Пока не поздно. — Ну?              Пару мгновений она глядит куда-то в пустоту, а может концентрирует внимание на тихо перешёптывающихся травинках, чтобы вихрь мыслей в голове, возникших так же внезапно, как вспышка молнии, собрать в единое целое. А если учесть, что некоторых фрагментов пазла нет из-за того, что их незаметно к рукам прибирает время, задача усложняется ещё больше. Но надолго она не замолкает. И хорошо.              — Помню, конечно. Но не очень хорошо. Было бы страшнее, если б я помнила всё в самых мельчайших подробностях, — отвечает она как-то грустно, с каким-то сожалением. Времена не все были яркими и свободными, некоторые минуты были до отказа набиты заботами, но всё же... Всё же ей жаль, что ещё много пройдёт часов, прежде чем она снова увидит старых знакомых. А может и вовсе уже не их.              — Тогда давай договоримся, — выдыхает он, сам себе удивляясь. Удивляясь тому, какая несусветица, какая мелочь его взволновала. — Помни меня столько, сколько сможешь. Если забудешь — забывай на здоровье. Будут дела поважнее, чем помнить кого-то, кто где-то там сзади остался.              Она оборачивается и теперь глядит на него с какой-то грустью, скорбью. Наверняка она задумывалась хотя бы раз, что пробьёт час и ей будет нужно идти дальше, что настанет пора прощаться. Проще сбегать от них, чтобы голову не морочили лишний раз, но некуда сворачивать, когда они стали темой для разговора. Она окружена. Но и не думает доставать меч.              — И ты себя не обременяй. Ты ведь тоже живой. Тебе тоже нужно дальше шагать.              — ...Нос только не надо мне тут вешать. Не хватало ещё прослезиться из-за такой ерунды.              Почему тебя вообще беспокоит это? Почему ты так хочешь, чтобы твоё имя и твой образ не стали вечно голодным капканом? Что значит живой? Нет. Не живой. Нет же. Нет. Не лезь. Нет.              — Ну, кто же виноват, что ты такую грустную тему для разговора выбрал, — лик ломает улыбка дрожащая.              — ...Так ты обещаешь?              — Конечно. Я сделаю всё, чтобы помнить тебя как можно дольше.              — Я не об этом просил.              — Не хочешь?              И всё внутри то ли опустело до удушающей бесконечности, то ли заболело так обжигающе и ноюще, как ранение от клинка не болит. Странник опускает голову и вздыхает обречённо, пряча лицо, чтобы не усмотрела она никакой реакции, а потом чувствует, что макушку обдало прохладным ветром. Открыв глаза, он замечает, что она сняла с него шляпу и позволила стеблю цветка утонуть в его растрёпанной копне волос. Ветряная астра, если лепестки в самом деле оранжевые и действительно с радостью поддаются дуновению.              — Не один ты можешь самовольничать, — молвит она, кончиками пальцев касаясь щеки, прежде чем совсем убрать руку. Шляпу не отдаёт, хотя видно по белеющим костяшкам пальцев, что держать её тяжко.              — ...Это последний раз.              Чёрт знает какой по счёту.              — Верю.